Развод в 45. На осколках прошлого

– А где этот ваш «Цех»? – вдруг спросила я, сама удивившись своей наглости. – Вы не подскажете?

Девушки обернулись, оценивающе меня оглядели. Но не с враждебностью, а с любопытством.

– Антикафе «Цех», на углу Пятницкой… – розововолосая, сгустив брови, подняла глаза к потолку. – Ну там еще церквуха напротив… Уютно и хозяин – настоящий гуру в рекламе. Место силы для нашей братии.

– Спасибо! Найду, – Я кивнула и взяла свой йогурт.

Выходя из магазина, точно знала, куда поеду. Место для креативщиков мне пойдет на пользу. На этот вызов хотелось ответить. Адреналин зашкаливал.

Машина сама привела меня в центр к старому, невзрачному зданию с табличкой «АнтиКАФЕ». Ну конечно, идеальное место для тех, кто хочет побыть вроде как в кафе, но вроде как и нет. Как я – была жена и мать, а теперь как будто и нет. С улицы не было и намека, что здесь «тусуются» местные креативщики. А что я ожидала увидеть, ромашки на стенах, яркие граффити? Захотелось, снова спрятаться, посидеть в закутке и подслушать, о чем говорит новый мир, тот ускользающий, что с такой легкостью лепит штамп «не в тренде».

Внутри пахло кофе и бунтарским духом. Воздух был заряжен энергией и какими-то незнакомыми словами. Арочные потолки и грубая кирпичная кладка, контрастировала с ажурными люстрами и лепниной. Причудливые нагромождения вентиляционных труб под потолком, как паутина, добавляли конструктивизма, и вывеска «ЦЕХ» уже не выглядела оправданием. Приглушенный свет, разношерстные диваны и кресла, окруженные стеллажами до потолка, раздвигали пространство. На полках красовались корешки книг, журналов и комиксов. Все это вносило семейный уют и располагало к отдыху.

Я плюхнулась во что-то мягкое, заказала латте и огляделась. За соседним столом трое юных созданий в винтажных свитерах, с включенными ноутами и айпадами, бурно обсуждали какой-то проект.

– Лан, это надо закинуть в таргет…

– Нужен виральный хук, чтобы за первые сутки собрать сто тысяч просмотров…

– А давайте замутим коллаб с тем блогером, у него же просто адовый охват!

Я слушала и чувствовала себя археологом, пытающимся расшифровать клинопись на глиняной табличке. Понимание слов было. Но, только каждого слова по отдельности. Вместе они складывались в абсолютно чуждую мне мантру. Мой мир был миром «большой идеи», глобальной концепции, красивого образа. Их мир был миром «хуков», «охватов» и «виральности». Меня охватила паника. Они правы. Я устарела. Я динозавр.

Но вдруг я услышала свой внутренний голос, один вопрос не давал покоя: «А где же здесь изящный ритм, душа? Где история?»

– Простите, вы Светлана?

Я вздрогнула и подняла голову. Передо мной стоял мужчина, на вид лет сорока пяти, на его лице читалось удивление, и он поправил очки в роговой оправе. У него была ухоженная прическа, от которой лицо, казалось, моложе. В голубых глазах светилась смесь восхищения и теплой искорки, которая зажглась давно, много лет назад.

– Простите за бестактность, – улыбнулся он. – Но вас невозможно не узнать. Игорь. Мы учились вместе в институте.

Память выхватила из архива образ: ярый идеалист, помешанный на чешском кинематографе, который влюбленно таскал за мной по коридорам папки с эскизами.

– Игорь? – выдавила я, все еще находясь во власти своего смятения. – Я рада! Какая встреча! – Здесь? В этом… Э-э… «Царстве хаоса»?

– Что ж, пусть будет «царство хаоса», и да, отчасти это так! И я его основатель и вдохновитель, – поправил он, пододвигая стул. – Можно?

Я кивнула, не в силах найти слов.

Игорь, отпустив спинку стула, не сводил с меня глаз, в которых, как и моих, читалось неподдельное изумление.

– Простите за бестактность, но… Светлана? Хм… Света! Не может быть! – в его голосе звучала такая теплая, немедленная радость, что у меня ёкнуло сердце. Он отступил на шаг, будто желая убедиться, что я не мираж. – Вот это да! Годы действуют на тебя по какому-то особому, благоприятному рецепту.

– Да брось, – выдохнула я, и губы сами растянулись в улыбке – первой за этот бесконечный день. – Ты владелец… Хм… Исправлюсь и назовем – «царство креатива»… Невероятно!

– А второй вариант концепции слишком сладок и чуть менее хорош, – подмигнул он сияя. Его взгляд скользнул по моему лицу, и в нем не было ни капли оценки или сравнения, только искреннее, почти мальчишеское восхищение. – Знаешь, я порой прохожу по залу и ловлю себя на мысли: «Вот, Игорь, ты построил это место, где кипит жизнь. Неплохо, но где наше время? И грусть носится в сердце». А сейчас смотрю на тебя и думаю: вот оно, настоящее воплощение стиля и элегантности, которое не подвластно времени. И тоска пропала, будто не было. Даже мои кирпичные стены раздвинулись от удивления.

Я рассмеялась, чувствуя, как лицо краснеет от смущения. После ледяного тона Андрея и колючих взглядов дочери это внезапное, щедрое, пусть и завуалированное восхищение, было как глоток свежего воздуха.

– Остановись, Игорь, а то я поверю, что все еще та самая девчонка с папкой эскизов, – отмахнулась я улыбаясь.

– А ты ею и осталась, – сказал он вдруг серьезно. – Во взгляде – точно. Я бы узнал эти глаза за версту! Помнишь, как ты на защите диплома, так смотрела на комиссию, что те растаяли от умиления? – Он снова улыбнулся, но уже мягче.

Его взгляд скользнул по моим рукам, бессознательно теребящим салфетку, по слишком нарядному для этого места платью.

– Но что ты, такая яркая, делаешь в моем скромном «ЦЕХе» в разгар дня? Ищешь вдохновение или стремительно бежишь от городской суеты?

Игорь попал в точку. Он всегда интуитивно чувствовал людей, их перепады настроения. Тактичность – его конек. Он не спросил: «Что случилось?», «Почему у тебя такое уставшее лицо?». А просто дал мне пространство, предложив более легкие варианты.

– Хотела глянуть на молодых специалистов, но в итоге чувствую себя последним динозавром. Их язык… – я кивнула в сторону ребят, – он для меня как китайские иероглифы. «Крашим», «закидываем в таргет»… Я ничего не понимаю.

Игорь оживился, эта тема была ему очень знакома. Он посмотрел на меня как коллега, видя не растерянную женщину, а профессионала, который неожиданно заблудился, попав в другое время, в другой ритм. И этот взгляд мне нравился.

– Света, да перестань, – смягчился Игорь. Не бери в голову. Я тебе так скажу: реклама не изменилась. Ни капли.

– Давай по старинке? – он сел и достал из кармана жилетки маленькую шоколадку в тёмной обёртке и положил на стол. – Проверенный антистресс. Горький, 85%. Не как те сладкие батончики, что мы в институте за копейки покупали.

Неожиданный жест заставил меня растеряться. Это что тест? Я взяла шоколадку в руки.

– Интересно. А что, батончики уже не в тренде? – я попыталась шутить, чувствуя, как скованность понемногу отступает.

– В тренде осознанное потребление, – парировал он, с лёгкой улыбкой. – И цикорий. Но этот продукт, как выяснилось, совсем не похож на кофе, сколько его ни называй «здоровой альтернативой».

Он откинулся на спинку стула, сложил руки и посмотрел на меня с вызовом, который я тут же узнала – точно так же он смотрел во время мозговых штурмов в институте.

– А теперь, Светлана, тебе небольшой экзамен. Вопрос, так сказать, на засыпку. – Он указал подбородком на шоколадку в моих руках. – Перед вами клиент. Горький шоколад, 85%. Целевая аудитория – офисные работники 30+, уставшие от сладкого, но нуждающиеся в энергии. Ваши первые три идеи? Без подготовки, с ходу. Как в старые добрые.

Я замерла. Мозг, долгие годы занятый составлением меню и списков продуктов, на секунду завис. А потом… потом что-то щёлкнуло. Словно проснулся давно забытый мускул.

– Первое, – сказала я, вращая шоколадку в пальцах. – Не «энергия». Слишком банально. Это «концентрация». Один квадратик – пять минут тишины от внутреннего шума.

Игорь одобрительно кивнул, не сводя с меня глаз.

– Второе… – я уловила его насмешливый взгляд на моём платье. – Второе. «Ваше чёрное платье для мозга». Элегантно, некалорийно и спасает в любой кризисной ситуации.

Он рассмеялся, громко и искренне.

– Браво! Идём дальше. Третья идея. Самая сильная.

Я закрыла глаза на секунду, позволив старой интуиции взять верх.

– Третье. Внутренний ребёнок устал от взрослой жизни. Но он не хочет сладкой ваты. Он хочет… – я сделала драматическую паузу, – …взрослой, умной радости. Слоган: «Вкус, от которого хочется стать взрослым. Снова».

Игорь изящно, с театральным почтением, похлопал. Искреннее восхищение в его глазах было лучшей наградой за все последние годы забвения.

– Шедевр, – произнёс он. – Пять баллов и зачёт автоматом. Абсолютный слух на концепции никуда не делся. Я, если честно, подловить тебя хотел. Подумал, что семейный быт уколол тебе смертельную инъекцию.

– А ты, так и остался врачевателем душ. Я помню: «здоровое пробуждение к жизни». Это была твоя «упрямая» концепция, – парировала я, чувствуя, как возвращается азарт.

– Ой, только не напоминай! – Игорь зажмурился, как от боли. – До сих пор краснею. Помнишь, как я на третьем курсе доказывал, что для продвижения йогурта нужно использовать образ молодой матери, читающей Хайдеггера? «Йогурт для осознанного материнства»!

– А я тебе говорила, что это провал! – засмеялась я, с наслаждением вспоминая тот спор. – Но ты был так упёрт!

– Ну, я тогда влюблён был, – отмахнулся он. – Не в образ матери, правда, а в философию. Это тогда накладывало отпечаток на все мои креативные порывы.

Мы вспоминали, смеялись, и в этом смехе было что-то очищающее. Игорь не просто льстил, окрыляя прошлым. Он видел. И он проверял – шутя, проверял – жив ли ещё тот «рекламщик», которым я была. И, кажется, мы оба были приятно удивлены ответом.

Наш большой город, – продолжил Игорь – как плохо сверстанный лендинг: все кричит «купи», «беги», «успей», а где найти кнопку «ПАУЗА» – непонятно. Здесь в «ЦЕХе» пытаюсь воссоздать дикую природу. Выращиваю цветы, – он обвёл рукой пространство вокруг. – Приходят гости и давят со всей мощью на эту «паузу». Правда, частенько заполняют её таким креативом, что мне самому учиться у них приходится.

Один из «вирусологов» за соседним столиком как раз в этот момент возбуждённо крикнул: «Лан, крашим эту идею в ноль!». Игорь вздохнул с преувеличенной скорбью.

– Вот видишь? Ещё вчера «разрабатываем концепцию», а сегодня уже «крашим». Язык стремителен, как время. Но, знаешь, что меня в этом всём утешает? – Он прищурился, и в его глазах заплясали озорные искорки. – Что под всеми этими «крашами» и «виральностями» всё равно скрывается древний, как мир, вопрос: «Как продать эту штуку?». Игорь постучал по шоколадке. – Смотри, раньше мы для этого снимали мини-фильмы про счастливые семьи, а теперь – записываем кричащие сквиши на пятнадцать секунд. Суть та же. Меняется только… громкость. Мы кричим!

Я невольно рассмеялась. Это было так точно подмечено.

– Так ты считаешь, что мы явно были тише?

– Мы были… аналоговее, что ли – с невозмутимым видом изрёк он. – И, между нами, знаешь, в этом была своя прелесть. Помнишь, как мы в аудитории мучились над одним слоганом неделю, потому что Федор Семенович говорил: «Мысль должна вызревать, как дорогой сыр!». А сейчас мысль должна взорваться, как попкорн в микроволновке. Результат быстрый, но глубины, знаешь ли, маловато.

Игорь говорил легко, без тени высокомерия, словно не осуждал, а лишь констатировал факты. И в этой неспешной беседе о сыре и попкорне не было ни капли пафоса, зато было много живого, настоящего интереса к профессии.

– А ты не пробовал им это объяснить? – кивнула я в сторону шумной компании. – Про «сыр»?

– Пробовал, – Игорь усмехнулся. – Мне вежливо предложили провести воркшоп по «олдскульному пиару… Хм… Для ознакомления с историей вопроса». – Он отпил свой дымящийся капучино. – Но я не сдаюсь. Периодически подкидываю им в работу… какую-нибудь нашу классику. На прошлой неделе, например, пытался впихнуть в креативную концепцию цитату Огилви. Молодой дизайнер посмотрел на меня, как на мумию, и спросил: «А это кто? видеоблогер?».

Я фыркнула, представив эту картину. Напряжение окончательно ушло. И вот только тогда, когда между нами установилась лёгкая, почти студенческая атмосфера, Игорь взглянул на меня с теплой серьезностью и сказал:

– Ты не поверишь, Свет, я до сих пор вспоминаю твою кампанию «Проснись и пой» для того самого кофе. Это было гениально. Легендарно. Помню, как мы все на защите твоего диплома аплодировали стоя? И это прозвучало уже не как пустой комплимент, а как искреннее, выстраданное признание человека, который тебя понимает.

Я почувствовала, как по телу, пробежала волна, а щеки залил предательский румянец. Не от стыда, а от чего-то давно забытого – от профессиональной гордости.

– Помню, – прошептала я. – Ты тогда сказал, что я «переиграла самого Огилви».

– И не отказываюсь от своих слов, – он рассмеялся, и в его смехе было что-то настолько живое и настоящее после ледяного тона Андрея, что мне захотелось плакать. – А что нам подслушивать у молодого поколения? – продолжил он. – Спасет ли нас этот шпионаж в пользу умирающих классиков?

– Скорее… да, чем нет, – И моя горькая улыбка превратилась в ухмылку. – Знаешь, я ничего не понимаю. Их язык… Он как будто с другой планеты. Я чувствую себя последней дурой.

Игорь нахмурился, его взгляд стал серьезным. Он смотрел на меня не как на несчастную жену, не как на мать-неудачницу, а как коллега. Как на равную.

– Ну вот, Свет, опять ты за свое, – сказал он мягко, – Не парься над этим! Пусть мир другой. Реклама все таже!

Я скептически хмыкнула, кивая в сторону соседнего стола: – Ну да. Вот эти их: «Крашим», «закидываем в таргет»… Не узнаю… Это та самая реклама?

– Нет, – Игорь отхлебнул своего капучино. – Это всего лишь их инструменты. Каналы изменились. Форматы. Но суть та же. Люди все так же хотят историю. Только теперь, – Игорь пронзил меня острым взглядом, – теперь она должна быть короче. И честнее. Гораздо честнее. А твои старые ролики… в них была именно эта честность. И юмор. Помнишь, как мы за твою шутку для слогана пивного бренда чуть не вылетели с факультета?

Я помнила. И от этих воспоминаний на душе потеплело, как от солнечных лучей в хмурый день. Огонек в его глазах разжег внутри меня тлеющую искру.

– Ты хочешь сказать, что я еще не конченая старуха? – зло пошутила я, и в голосе впервые зазвучали нотки надежды.

– Я хочу сказать, что «Проснись и пой» в новом мире взорвало бы соцсети, – улыбнулся Игорь. – На новой волне упаковали бы эту рекламу в 15 секунд. Не бойся их сленга. Бойся потерять свой голос. А он у тебя, уж поверь старой гвардии, все еще есть.

В его словах не было ни капли снисхождения. Была твердая вера. Та самая, которую я когда-то чувствовала в себе. Игорь смотрел на меня и признавал не «устаревший формат», а успешного, подающего надежды, креативного директора. И в этом взгляде было что-то такое, от чего захотелось снова стать той самой Светланой. Той, что когда-то заставляла тысячи людей просыпаться и петь.

Глава 4

Возвращаться в свою жизнь после теплой атмосферы «ЦЕХа», было равносильно спуститься с гор в ледяную пещеру. Воздух в квартире, казалось, застыл от невысказанных обид и фальши. В прихожей, на зеркале, куда я всегда смотрелась, проверяя, на месте ли я, теперь отражалась чужая, уставшая женщина.

На кухонном столе лежала записка от Алисы: «Ушла к Кате готовиться к экзамену». Вранье. Я почувствовала это нутром. Она попросту избегала меня. Я оставила в прихожей пакетик с кокосовым йогуртом – тот самый, купленный утром, недвусмысленно напоминающий о моей роли «поставщика бытовых услуг». Мой белый флаг, который никто не заметит.

Алиса пришла через час. Я сидела в гостиной, притворяясь, что читаю, но буквы сливались в одно серое пятно.

– Мам, – ее голос прозвучал отстраненно. Она увидела йогурт, взяла его без слов и направилась к своей комнате.

– Алиса, давай поговорим, – тихо сказала я, откладывая книгу.

Она обернулась, и в ее глазах читалась привычная готовность к обороне.

– О чем? Опять о том, как я тебя обидела?

– О нас. О семье. Об этой молодой блогерше, Лике. Она старше тебя лет на шесть.

Алиса замерла. На щеках запылал бунтарский дух. В ее взгляде не было раскаяния, скорее – вызов.

– Ну и что? Да, она молодая. Папа сказал, что ты все равно все узнаешь. Он, как всегда, прав – ты давно не в формате. Папа сильный, смелый, деловой. Он знает, что делать. А ты… ты одна сидишь на кухне… и что? Готова плакать в подушку.

Каждое слово было как новый удар хлыстом. Боль накрывала постепенно.

– Ты действительно так считаешь? – голос мой предательски дрогнул.

– Да! Папа, знает, что делать! – выпалила она, и в ее тоне зазвучали нотки истерики. – А Лика… Лика крутая девушка! Она профи! Она продвигает всё, у нее миллионы подписчиков! Она была в Милане на неделе моды! Она мне говорила, что я смогу стать лицом ее новой линии спортивной одежды! А ты что можешь мне предложить? Лайфхаки по складыванию белья?

Дочь говорила о Лике с таким восторгом, с каким когда-то, в детстве, рассказывала о новой сказке, которые я ей читала. И сейчас ее сказкой, ее идолом стала молодая блогерша.

– И, если вы с папой разойдетесь, – Алиса сделала паузу, чтобы добить меня, – я останусь с ним. Он меня любит. Только меня. С папой у меня есть будущее.

Дочь развернулась и ушла в свою комнату, щелкнув замком, как выстрелом из пистолета. Я осталась сидеть, разбитая и надломленная. Ее слова добили то, что не смогли добить слова Андрея. Андрей отнимал у меня прошлое. Дочь, всеми силами, отнимала будущее.

Я так и осталась сидеть одна, на «своей» кухне, и все иллюзии, как карточный домик рассыпались в бесформенную кучу.

Из полного оцепенения меня вывел звонок.

Андрей.

Его голос в трубке был ровным, деловым, без единой нотки вины или тепла.

– Света, я сегодня буду поздно. У нас подписывается важный контракт. И… нам нужно поговорить. Серьезно. Я заеду завтра днем на обед. Будь дома.

Он говорил так, будто назначал встречу с нерадивым подчиненным. «Будь дома». Как верный пес, который ждет на натянутой цепи.

Ступить в спальню этим вечером было выше моих сил. Наша с Андреем комната, с его дорогим парфюмом на туалетном столике и его второй тумбочкой, казалась мне враждебной территорией. Мое тело вдруг стало ненавидеть это пространство, где мы когда-то смеялись и строили планы, а теперь эти стены стали тесными, мне не хватало воздуха.

Я осталась спать в гостиной. Завернулась в плед, от которого пахло только мной, и легла на диван. Сквозь шторы пробивался свет уличных фонарей, отбрасывая на стены длинные, уродливые тени. Сон не шел. Я ворочалась, и в тишине комнаты эхом отзывались слова дочери: «Я останусь с ним». И слова мужа: «Нам нужно поговорить». Сквозь сон меня мучили вопросы: «Андрей, почему?» «…кто эта его Лика?» Не «кто она такая». А – что она из себя представляет? Новая «линейка продукции»? «Апгрейд» личного бренда? Я вдруг с болезненной ясностью ощутила, что мы все эти годы работали над разными проектами. Я – над созданием семьи. Муж – над продвижением успешного имиджа. И, возможно, наша идиллия была для него просто… удачной маркетинговой стратегией. А я – стала устаревшим проектом, который пора менять.

Именно в этой леденящей тишине, среди обломков своей семьи, которые я пыталась склеить, пришло сообщение. Телефон на столе завибрировал, осветив лицо синим экраном.

Неизвестный номер: «Светлана, здравствуйте. Это Лика. Давайте завтра встретимся. Я хочу поговорить без агрессии и лишних эмоций».

Я тупо уставилась на экран, и во рту было сухо, как от пепла. Сон сняло как рукой. Агрессия? Нет, ее у меня не осталось. Была только пустота, которую нужно было чем-то заполнить. Может добавить в нее хотя бы горького любопытства. Пальцы похолодели. Вспомни «вот это самое» и оно всплывет. Спокойно. Она ждет мою роль: «будто я разъяренная фурия, а она – воплощение здравого смысла». Инстинктивно я хотела ответить грубостью, вылить на нее все, что накопилось за два дня.

Но вдруг вспомнила слова Игоря:

«Реклама не изменилась. Изменились каналы. Люди все так же хотят историю. И теперь она должна быть короче и честнее».

Давай, Лика, сыграем по твоим правилам. Посмотрим, насколько ты честна.

Мой ответ звучал как принятие: «Хорошо. Завтра. Могу утром. Во сколько и где?».

***

Я проснулась оттого, что спина затекла и шея ныла. Я не сразу поняла, где нахожусь. Потом все вернулось: гостиная, плед, щемящее одиночество и ледяной комок под сердцем. Дневной свет, пробивавшийся сквозь тюль, рассеивался, преломлялся и казался насмешкой. Вчерашние тени куда-то уплыли. Стало спокойнее. Я закрыла лицо руками. Кожа была сухой и натянутой, будто я не спала, а провела ночь в бою.

На кухне, громыхая посудой, суетилась Алиса, в ночнушке, которая стала ей явно мала и подчеркивала уже недетскую фигуру. Она наливала себе смузи, тот самый, зеленый и безвкусный, как ее новая жизненная философия. На мне была все та же помятая одежда, что и вчера. Дочь окинула меня быстрым, оценивающим взглядом.

– Ты прямо так и спала в платье? – спросила она, и в голосе прозвучало что-то среднее между удивлением и брезгливостью.

– Репетировала роль «устаревшего формата», – ответила я с упреком, подходя к кофемашине. – Решила полностью соответствовать ожиданиям, провела ночь в черном платье. Это добавляет драматизма, не находишь?

Она нахмурилась, не понимая, как реагировать на мой тон.

– Не надо иронии, мам. Это не решит вашу с папой проблему.

– А что решит? – спросила я, поворачиваясь к ней с чашкой кофе. – Ясность! Да, я думаю, мы с Андреем во всем разберемся. Кстати, твой отец сегодня заедет на обед. С совещания. Как к себе в офис. Чисто деловое общение. От меня требуется подготовить квартальный отчет по успеваемости, полный ребрендинг и свое ви́дение развития нашего нового семейного бренда. Думаю, Андрей оценит. Ему всегда нравилось, когда я делаю вид, что верю в его байки. Так что я подготовлю для него особый отчёт – с графиками падения его ответственности и диаграммой сексуальных фантазий, которые он, судя по всему, решил реализовать в своем возрасте с какой-то фитоняшкой из спортзала. Пусть оценит масштаб своего клинического маразма.

Алиса покраснела. Мои слова, обернутые в корпоративный жаргон, который она так любила использовать в отношении меня, явно задели ее за живое.

– Ты не смеешь так говорить о папе! – вспыхнула она.

– Почему? Он же говорит так обо мне. «Устаревший формат». «Тормозит рост». Разве это не уничижительный тон? А я подстраиваюсь под новые тренды, Алиса. Как ты и хотела.

– Это не тренды, мам, это про нашу с папой жизнь! – она швырнула в раковину ложку, и звон металла о металл заставил меня вздрогнуть. – У тебя нет ни одной живой истории в соцсетях! Ты не смеешься в ресторане! Ты, вообще, с нами редко ходишь. Ты… ты даже сейчас хлеб режешь с таким видом, будто подписываешь смертный приговор. С тобой скучно!

– А с Ликой, я полагаю, очень весело? – голос у меня сорвался, став тише и жестче. – Она, наверное, режет хлеб задорно и с огоньком? Или, думаю, она вообще не ест хлеб – на столе только авокадо и зеленый смузи для выживания. И твоя Лика, как и ты, верит, что в сорок пять жизнь заканчивается?

– Хватит! – Алиса зажмурилась, будто от физической боли. – Не надо ни чего говорить про Лику! Ты все портишь! Я буду дружить с ней, хочешь ты или нет! И это про то, почему я хочу остаться с ним. Отец… он дышит полной грудью. А ты живешь, как в аквариуме.

– В аквариуме, – медленно повторила я, глядя на ее разгоряченное лицо. – Интересное наблюдение. Ты не задумывалась, кто его построил, этот аквариум? Кто наливал воду, следил за температурой, фильтровал среду, чтобы в ней могла спокойно плавать одна маленькая, очень требовательная рыбка? Дышать полной грудью легко, Алиса, когда за твой кислород отвечает кто-то другой.

Я отпила кофе. Он был горьким, как и все в это утро. Дочь, не найдя что ответить, развернулась и вышла.

– Не хлопай дверью! – бросила ей вслед, но Алиса меня проигнорировала. Импульсивность была у нас в крови.

Оставшись одна, я глубоко вздохнула и с силой воткнула нож в хлеб, разрубив его пополам. Эта маленькая словесная победа не принесла облегчения, но она дала что-то другое – тонкий, стальной стержень внутри. Хватит ли мне хладнокровия для встречи с Ликой?

***

Под душем я представляла, как смываю с себя остатки вчерашней слабости, слез и этого одинокого сна в гостиной. Вода была почти обжигающей, но я стояла, не двигаясь, пока кожа не запылала. Большое зеркало в ванной, затянутое паром, отражало что-то бесформенное. Я подошла ближе и провела ладонью по влажной поверхности, стирая пелену. В зеркале на меня смотрела не та уставшая женщина, не то, что скрывалось под бесформенными кардиганами и «удобной» домашней одеждой. Упругое тело. Мое тело. Пятнадцать лет материнства и быта не смогли стереть его красоты. Тонкая талия, которую Андрей когда-то обнимал, шутя, что боится сломать. Длинные, стройные ноги – наследство бабушки, которая говорила: «ноги – это еще неумение танцевать» и я их всегда неловко прятала. Плавный изгиб бедер, мягкость живота, где жила память о беременности, и та легкая тень, как напоминание о главном создании.