Ассистент Дьявола

Я и сама находила этого богача огромным и подавляющим, поэтому было неудивительно, что и маленькая девочка сочла его существом из сказки, и не обязательно добрым.

Михаил Громов был заметно выше ста восьмидесяти пяти сантиметров. И вдвое шире меня в плечах за счёт плотных, настоящих мускулов, которые не скрывал даже идеально сидящий дорогой костюм. Когда он входил в помещение, все взгляды, полные страха и подобострастия, невольно прилипали к нему. Пугал не только его размер, но и та тёмная, ледяная аура абсолютной власти и отрешённости, которая его окружала.

Сейчас тёмно-синий, почти чернильный цвет доминировал в его расширившихся зрачках. Его мужественная, покрытая короткой щетиной челюсть была сжата так, что выступили жёсткие желваки, а крупная, жилистая рука в задумчивости теребила собственные тёмные волосы.

– А вы в детстве ели много овощей? – вдруг, нарушая гнетущую тишину, направила свой вопрос и свой звонкий смешок Маша в сторону генерального директора.

Непоколебимый, как утёс, взгляд Михаила Сергеевича замер, а затем начал метаться между мной и Машей, сидевшей у меня на руках.

Он смотрел на маленькую девочку так, будто она только что материализовалась из воздуха или вышла из портала из параллельного мира. Он разглядывал её, не моргая, словно пытаясь убедить себя, что она настоящая, что это не галлюцинация.

– Моя мама говорит, что если я буду есть овощи, то вырасту большой и сильной, – лёгкий, радостный голосок снова наполнил напряжённое пространство холла. – А ещё она говорит, что я стану ещё меньше, если буду съедать больше одного кусочка её торта в день. Но это неправда, да, мам?

Высокое, мускулистое тело Михаила Сергеевича застыло. Абсолютно неподвижное, как статуя из бронзы.

Его обычная, слегка недовольная гримаса всё ещё присутствовала. Однако привычная бесстрастная ледяная маска, которую он носил каждый день как доспехи, внезапно исчезла. Её сменило странное, незнакомое выражение, похожее на смесь полнейшей растерянности, глухой боли и… предательства.

Я замерла в холодных, стальных тисках его взгляда, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Весь остальной мир – шум офиса, гул систем – померк, исчез. Остались только мы трое в этом странном треугольнике.

Казалось, будто два моих тщательно разделённых мира – мир жёсткой работы и мир моей личной, сокровенной жизни – со страшным грохотом столкнулись лбами.

Тишина медленно точила время, растягивая секунды в часы, пока он стоял и смотрел на меня. Смотрел так, будто я совершила самое страшное преступление именно против него.

– Как это произошло? – хрипло, будто сквозь ком в горле, вырвалось у Михаила Сергеевича, и в этом сдавленном голосе слышались сдержанная ярость и какая-то личная досада.

У меня пересохло в горле, пока я пыталась выдавить хоть какие-то слова:

– Ч-что? О чём вы?

Тёмно-синяя, почти чёрная глубина его глаз на миг странно смягчилась, когда он снова перевёл взгляд на маленькую девочку, которая была моей вылитой копией – те же пшеничные волосы, тот же разрез глаз.

Голос Михаила Сергеевича стал тихим, низким ворчанием, когда он произнёс чётко и раздельно, обращаясь ко мне:

– Как она появилась? Эта девочка.

Маша, почувствовав, что напряжение немного спало, выскользнула из моих ослабевших объятий. Едва её ноги коснулись блестящего пола, она без тени страха направилась к мужчине, который всё ещё смотрел на неё, будто на маленького, но очень интересного инопланетного мутанта.

– Даже я знаю ответ на этот вопрос, дядя, – с важным видом ответила она, широко улыбаясь ему, сверкая белозубой улыбкой.

Его полуприкрытые тяжёлыми веками глаза сейчас не выглядели такими страшными, как обычно. Они казались даже какими-то светлыми и… мягкими, пока были устремлены на Машу, задравшую голову, чтобы разглядеть его лицо.

– Моя воспитательница в садике говорит, что когда два любящих человека обнимаются по-особенному, то получается малыш, – поучающе сказала ему Маша, указывая своим крошечным пальчиком на его могучую грудную клетку. – Вот так и я появилась.

«Придётся мне спросить Матвея, чему его невеста-воспитательница учит детишек в «Островке детства», – промелькнула у меня единственная связная мысль.

То, что Михаил Сергеевич сделал дальше, потрясло меня до глубины души, выбив почву из-под ног.

Он медленно, со скрипом, будто не использовал эти мышцы годами, наклонился, приблизившись к уровню Маши, и спросил её на удивление ровным, без привычной грубости, голосом:

– Сколько тебе лет?

– Мне шесть, – бойко ответила она, показывая ему растопыренные пять пальчиков на одной руке и один на другой. – Скоро семь!

В его внимании, молниеносно переключившемся с Маши обратно на меня, снова вспыхнуло и забурлило то самое чувство – предательство. И ещё что-то, чего я не могла понять.

Хриплый и снова властный, как удар хлыста, тон был обращен ко мне, когда он заявил, отчеканивая каждое слово:

– Ты была с кем-то другим. В то время.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду. А когда поняла, кровь отхлынула от лица.

По какой-то неясной, абсолютно неоправданной и дурацкой причине мне стало дико стыдно. Я чувствовала себя так, будто действительно совершила самое ужасное преступление именно против него, хуже воровства и убийства вместе взятых. Я продолжала молчать, стоя и наблюдая, как он смотрит на меня, будто видя впервые.

– Я Маша Демина, – услышала я, как моя дочь, нарушая тягостную паузу, бойко представляется. – Очень приятно познакомиться!

Михаил Сергеевич наконец отвел от меня этот испепеляющий взгляд. Он посмотрел вниз на девочку, которая с деловой серьёзностью протянула ему свою крошечную ручку для рукопожатия.

Его крупная, жилистая ладонь, которая обычно подписывала многомиллионные контракты, медленно и, как мне показалось, очень осторожно встретилась с её маленькой, и он едва заметно, почти по-детски пожал её.

– Михаил Громов, – коротко представился он ей, и его грубоватый голос прозвучал на удивление смягчённо, даже тепло.

И тут Маша вдруг расхохоталась. Она заливисто засмеялась, зашлась смехом, показывая все зубки.

«Наверное, не стоило говорить ей, что отходы человеческой жизнедеятельности в нашем детском сленге называются точно так же, как и он», – с ужасом подумала я.

– Вы смешной! – воскликнула Маша, сияя ему улыбкой во всё лицо. – Вы мне нравитесь!

Это радостное заявление, судя по всему, радовало в этот момент только одного из нас троих.

Михаил Сергеевич отпустил её руку и провёл ладонью по челюсти медленным, круговым движением, словно пытаясь стереть с лица непрошеную улыбку. Он скрыл губы от взгляда, проведя жилистой рукой по щетине, и его лицо снова стало нечитаемым.

– А вы мамин начальник? – допытывалась Маша, её любопытный взгляд твёрдо и без страха устремлен на него.

Он кивнул, не опуская глаз:

– Да. Я её начальник.

– Она говорит, что вы злой и что вы думаете, что вы самый главный царь на работе, – парировал маленький голосок с неподражаемой детской непосредственностью.

Я почувствовала, как у меня до невозможности расширились глаза, а щёки запылали жарким стыдом.

Если бы этот разговор произошёл пару недель назад, я бы провалилась сквозь землю. Но сейчас, когда я сама хотела, чтобы меня наконец уволили с этого ада… Было даже легче. Хотя и неловко.

Мир точно рушился. Это должно было быть именно так, потому что произошло невероятное – Михаил Громов, этот бизнес-отшельник с ледяным сердцем, вдруг тихо рассмеялся, глядя на мою дочь. Уголки его глаз чуть сморщились.

– Большинство людей в этом здании, наверное, согласились бы с твоей мамой, – сказал он ей, снова твёрдо кивнув, и в его тоне появилась едва уловимая нота самоиронии.

– А вы правда очень богатый? – с неподдельным любопытством поинтересовалась она, склонив голову набок.

Он кивнул, и на его обычно суровом лице промелькнула короткая, лёгкая усмешка:

– Немного. Да, можно сказать так.

Маша надула губки, обдумывая что-то, и выдала своё заключение:

– Настолько, что у вас есть сто рублей? Мне на сок не хватает.

Уголок рта Михаила Сергеевича снова дрогнул, будто пытаясь сложиться в улыбку, когда он ответил с полной серьёзностью:

– Что-то вроде того. Сто рублей у меня найдутся.

Я невольно закатила глаза, потому что он, наверное, в жизни не держал в руках сторублёвую купюру. Разве что чтобы вытереть о неё грязь с подошвы своего ботинка. Но он играл с ней, и это было самым странным.

И крупный, могущественный мужчина, и маленькая девочка с пшеничными хвостиками смотрели друг на друга так, будто были старыми знакомыми, нашедшими друг друга после долгой разлуки.

Я позвала дочь по имени, чтобы привлечь её внимание, и объявила, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо:

– Маша, нам пора идти и оставить Михаила Сергеевича в покое. У него очень много важной работы…

Дьявол прервал меня грубым, низким звуком:

– Нет.

Я дважды моргнула, сбитая с толку, и тут же начала возражать:

– Но…

– Даже не думайте уходить, Екатерина Петровна, – прорычал он, и его голос стал хриплым от немого предупреждения, того самого, что заставлял трепетать подчинённых.

Я собралась с духом и попыталась снова:

– Но…

– Нет. Точка.

– Мамочка, – осторожно вступила Маша, глядя на нас своими большими глазами. – Мне кажется, Михаил хочет, чтобы мы остались. Михаил, ты же правда это хочешь?

Я не могла поверить своим ушам: моя же дочь перешла с этим отшельником на «ты»! Подойдя к ним, я попыталась дать знак дочери следовать за мной, жестом приглашая её к выходу:

– Пошли, Маша, нам пора.

Михаил Сергеевич, словно мощный механизм, пришедший в движение, поднялся с колен рядом с девочкой. Он решительно двинулся ко мне, делая намеренно длинные, размеренные шаги, заполняя собой всё пространство. Его крупная, мощная грудь закрыла мне весь обзор, а сам он возвышался надо мной, как тёмная скала. Мне пришлось задрать подбородок, чтобы встретиться с его взглядом, и я выпалила:

– Я не могу оставаться здесь с Машей. Это неприемлемо.

– Ничего не поделаешь, – провозгласил его низкий голос, и каждое слово звучало как окончательный приговор. – Вы не выйдете из моего поля зрения. Никуда.

Я мысленно посылала ему самые изощрённые проклятия, пытаясь телепатически передать весь накопившийся гнев. Притворяясь, что слегка приплясываю на месте от нетерпения, я солгала, глядя ему прямо в глаза:

– Мне срочно нужно в туалет… у меня дома. Это невозможно терпеть.

– Екатерина Петровна, – хрипло, почти беззвучно произнёс он, осторожно, но неумолимо обхватив мою руку выше локтя своей жилистой ладонью. – Проходите в мой кабинет. Там всё есть.

Место, где его горячая кожа касалась моей, горело, но при этом казалось промороженным до самого льда. Мой мозг отказывался работать, и было невозможно отличить одно чувство от другого. От его прикосновения все мысли мгновенно превращались в бесполезную кашу.

– Михаил Сергеевич…

– Я вас не отпущу, – заявил он как о непреложном факте, и его хватка на моей руке усилилась ровно настолько, чтобы по всему моему телу побежали противные мурашки.

С ним определённо что-то происходило. В его сознании будто щёлкнул невидимый переключатель. Он вёл себя ещё более контролирующе, деспотично и непредсказуемо, чем обычно.

Мне наконец удалось вырвать руку из его хватки. Я шагнула к Маше, но прежде чем я успела взять её за руку, моя дочь уже вприпрыжку вбежала в громадный кабинет Михаила Сергеевича.

– Вау! – ахнула она, замирая на пороге от вида на Москву из панорамного окна. – Здесь так круто! Прямо как в космическом корабле!

Её маленькое тельце помчалось к самому краю кабинета. Маша прижала обе ладошки к прохладному стеклу и упёрлась носом в него, стараясь рассмотреть каждый огонёк внизу.

– У вас есть дочь, – раздался тот самый низкий голос прямо рядом с моим ухом.

Я даже не повернулась, лишь кивнула в молчаливом согласии.

Из его груди вырвался настолько грубый, сдавленный вздох, что он походил на стон, прежде чем он потребовал:

– Почему вы мне не сказали?

– Потому что это, чёрт возьми, не ваше дело, – тихо, но отчётливо пробормотала я себе под нос.

Дикий, почти хищный звук, вырвавшийся из его горла, ясно дал понять, что он меня услышал. Я проигнорировала его пронзительный взгляд, который буквально сверлил меня сбоку, и направилась к окну, к дочери. Михаил Сергеевич быстро, бесшумно последовал за мной, как тень. Однако вместо того чтобы предпринять что-то радикальное, он прошёл мимо, бросив на меня горящий взгляд, и встал рядом с Машей у окна.

Всё ещё стоя у окна и уткнувшись носом в стекло, Маша восторженно прошептала:

– Отсюда видно всю вселенную!

– Не совсем всю, – неожиданно усмехнулся Михаил Сергеевич, присоединяясь к ней. – Но ночью, в телескоп, отсюда можно разглядеть три планеты. И даже кольца Сатурна.

– Правда? – Маша оторвалась от стекла и смотрела на него с бездонным изумлением, жаждая узнать больше.

И вот этот холодный, замкнутый бизнесмен-отшельник начал объяснять маленькой девочке, как работает телескоп и как свет далёких звёзд добирается до нас. Он явно знал, о чём говорил, и продолжал рассказывать о космосе, о туманностях, описывая их цвет и причудливые формы. Маша, стоявшая рядом с этим исполином, была полностью очарована. Она не отводила от него своих зелёных глаз, пока он говорил о линзах и отражении света. Да и я сама не могла оторвать взгляда от этой невероятной картины: суровый мужчина, смотревший в окно, и внимающая ему девочка.

– А на Луне живёт принцесса, и её зовут Селена, – Маша вдруг прервала его научный рассказ о естественном спутнике, решив добавить волшебных деталей.

– Нет… – начал было автоматически Михаил Сергеевич, но, заметив мой предостерегающий, полный ужаса взгляд, поправил с заметным усилием: – То есть, я об этом не слышал. Возможно.

– Я – принцесса Земли, – важно, но с улыбкой сообщила ему Маша, а потом добавила: – Но Селена – принцесса Луны. Она там одна, ей скучно.

Михаил Громов, в котором я теперь обнаружила настоящего космического ботаника, по-видимому, изо всех сил сдерживал желание сказать ей, что на Луне нет атмосферы и жизни. Я видела, как напряглась его челюсть.

– А вы встречали принцессу Селену с Луны? – спросил маленький звонкий голосок, снизу вверх глядя на него.

– Нет, – ответил он, и его низкий голос по необъяснимой причине звучал чуть мягче. – Я не заинтересован в знакомстве с ней, если только она не захочет продать мне свой лунный участок. Под дачи.

Маша расхохоталась, звонко и заразительно. Она прикрыла ротик маленькой ладошкой.

– Вы такой смешной! – икнула она от смеха.

Михаил Сергеевич нахмурился, озадаченно. Он посмотрел на неё, потом на меня, потом снова на неё. И мне тоже вдруг дико захотелось смеяться от этой абсурдной ситуации.

– А вы правда такой злой, как все про вас говорят? – маленькие зелёные глазки расширились от любопытства, пока она разглядывала возвышавшегося над ней мужчину.

– Да, – кивнул он без тени сомнения, и его обычная, недовольная гримаса вернулась на место. – Абсолютно.

Прошло несколько минут в тишине. Маша просто молча наблюдала за ним, словно решала самую сложную в мире головоломку, изучая каждую черту его лица.

– Мне всё равно, – Маша наконец пожала плечами и рассмеялась – светлым, звонким смешком. – Теперь вы мой друг, Михаил Громов. А мои друзья не бывают злыми.

Его тёмно-синие, почти чёрные глаза слегка расширились, застилаясь чем-то незнакомым, пока он смотрел на это крошечное существо рядом. Он молча наблюдал, и какое-то чужеродное, непривычно мягкое выражение завладело его жёсткими, словно высеченными из камня чертами.

– Раз уж ты теперь мой новый друг, я должна тебе сказать, – снова заговорила Маша, принимая серьёзный вид, – что один дядя, который работает с дядей Матвеем, обозвал тебя плохим словом.

Михаил Сергеевич медленно склонил голову набок и провёл большой рукой по сильному подбородку, демонстрируя интерес.

– Тот дядя сказал дяде Матвею, что ты – х-у-й, – её маленький голосок стал сердитым и негодующим, когда она вспоминала событие. – Но я не знаю, что это значит.

Хитрый, как лис, бизнесмен наконец сдвинулся с неподвижной позиции у окна. Одним большим, стремительным шагом он оказался за своим массивным дубовым столом, с уже взятым в руку телефоном. Он набрал номер, не сводя с нас глаз, затем повернулся конкретно к Маше и спросил с деловой интонацией:

– Не хочешь побыть моим личным ассистентом на сегодня? Есть срочное задание.

– Конечно хочу! Да! – радостно обрадовалась девочка, подпрыгивая на месте.

Я сузила глаза, глядя на Михаила Сергеевича с самым суровым обвинением, какое могла изобразить:

– Что вы вытворяете? Она же ребёнок!

– А что мне нужно делать? – перебила Маша, полная энтузиазма.

– Когда я передам тебе трубку, ты как можно громче и увереннее крикнешь в неё: «Вы уволены!» – чётко проинструктировал он её, игнорируя мой взгляд.

– Нет! – вскрикнула я, делая решительный шаг к ним обоим. – Она не будет этого делать. Это не детская игра!

По комнате разнёсся звук дозвона, и я наблюдала, как жилистая рука с телефоном поднесла трубку к его уху. Михаил Сергеевич приказал тем грубым, властным тоном, от которого стыла кровь:

– Соедините меня с отделом Горлова. Да, с тем, кто сидит рядом с Матвеем Игоревичем.

Я не знала, как и почему Михаил Сергеевич знал полное имя и отчество Матвея, но это лишь добавило мне тревоги.

– Вы не можете просто так уволить человека! – прошептала я ему вполголоса, бросая вызов. – Это безответственно!

Одна из его идеально чёрных, широких бровей медленно поползла вверх, словно приглашая меня попробовать его остановить. Это был немой вызов.

– Мамочка, но тот дядя назвал его х-у-й, – строго напомнила Маша, принимая сторону нового «друга». – Это очень плохо.

– Он и есть х-у-й! – вырвалось у меня, и я тут же ужаснулась, что произнесла это слово, пусть и по буквам.

Глазки Маши стали размером с блюдца, и она немедленно повернулась к огромному мужчине:

– А ты мою маму за это уволишь? Пожалуйста, не надо.

– Нет, – твёрдо пообещал он ей, а затем его тяжёлый, пронзительный взгляд встретился с моим. – Никогда. Это единственное, в чём можете быть уверены.

Мне так яростно захотелось его прибить чем-нибудь тяжёлым, но я стиснула зубы, ведь при дочери такого устраивать было нельзя.

Спустя несколько секунд Михаил Сергеевич протянул телефон Маше. Та взяла тяжёлую трубку двумя руками, рассмеялась от переполнявших её эмоций, а затем набрала полную грудь воздуха и прокричала в мембрану:

– Вы уволены! Навсегда!

Она торжественно вернула телефон Михаилу Сергеевичу, и он, не проронив в трубку ни единого слова, просто положил её на рычаг. Дело было сделано.

Ледяной жар прошёл у меня от кончиков пальцев ног до самой макушки. По телу прокатилась знакомая волна чистого, концентрированного гнева, наполнившая меня силой. Я называла это состояние «синдромом Громова».

– Вы! – я ткнула пальцем прямо в его бесстрастное лицо, делая ещё один шаг ближе к огромному столу. – Вам лучше даже не пытаться понравиться моей дочери всякими фокусами. Она не станет вашим сатанинским тираном-ассистентом, я вам обещаю!

Я могла поклясться – у него дёрнулся тот самый, левый уголок губ. Я замерла и несколько секунд молча наблюдала за его ртом, ожидая повторения, но так и не дождалась. Должно быть, это был нервный тик от постоянного напряжения. Или мне просто показалось.

– Она гораздо более эффективный ассистент, чем вы, – монотонно, но с едва уловимым намёком на издевку заявил он, указывая взглядом на сияющую Машу. – Выполняет приказы быстро и не хамит начальству.

Он ещё не видел от меня настоящего хамства. Во всяком случае, пока не видел.

– Мамочка! – позвал звонкий, полный жизни голосок, и Маша подбежала и обняла меня за ноги.

– Да, солнышко? – ласково ответила я, но продолжала сверлить взглядом Михаила Сергеевича, будто пытаясь его испепелить.

– Я хочу есть, – надула она губки, кладя руку на живот. – Мой животик урчит и требует срочно его накормить.

Я очень сомневалась, что её животику после трёх тарелок манной каши с утра вообще что-то требовалось, кроме покоя.

– Хорошо, моя хорошая. Мы пойдём… – начала я, но меня тут же, не церемонясь, перебили.

– Я приглашаю вас обеих на обед, – заявил низкий и не терпящий возражений голос.

– Нет. Спасибо, не приглашайте, – быстро парировала я, чувствуя, как ловушка захлопывается.

– Это не просьба, Екатерина Петровна.

– Мама, я очень хочу пойти на обед с Михаилом! – добавил второй, полный надежды голосок, и Маша заглянула мне в глаза, делая самую трогательную улыбку. – Пожалуйста-пожалуйста!

– Нет, Маш, мы не можем… – снова попыталась возразить я, но силы уже были на исходе.

Строгий, всесокрушающий взгляд, который бросил мне Михаил Сергеевич, заставил бы самого дьявола перевернуться на своём раскалённом троне в преисподней. Настолько он был ужасающим, сильным и полным немого обещания, что сопротивляться бесполезно. В его глазах читалась простая истина: битва проиграна, и обед состоится.

Глава 9

Михаил Сергеевич арендовал под нас целый ресторан. Он заставил заведение выпроводить всех посетителей к нашему приезду, словно это было самым обычным делом в его безупречно организованной жизни. После моей полной тирады о том, что нельзя вот так просто освобождать ресторан для себя, выгоняя ни в чём не повинных людей, я наконец увидела само здание, которое он забронировал, и мне вдруг стало невероятно стыдно за свой праведный гнев.

Мне совсем не хотелось входить в по-настоящему пафосное место в шортах и выцветшей футболке. Я чувствовала себя нищенкой на балу у короля.

Маша решила сесть рядом с Михаилом Сергеевичем, прямо напротив меня. Её маленькие ножки весело болтались под столом, а головка была закинута назад – она с восторгом разглядывала роскошную хрустальную люстру над нами, переливающуюся тысячей огоньков.

– Тридцать три часа адской боли во время родов, – с нарочитым раздражением объявила я, глядя на эту идиллическую картину, – только для того, чтобы моя дочь дружила с моим заклятым врагом. Вот уж не думала, что доживу до такого.

Сидевший напротив Михаил Сергеевич сузил свои холодные голубые глаза. Его сильная челюсть напряглась, и он медленно провёл по ней рукой с идеально ухоженными ногтями, прежде чем взять со стола меню в кожаном переплёте.

– Это правда. Моя мама тебя ненавидит, – с детской непосредственностью сказала Маша, поворачиваясь к нему.

Её глаза были на уровне его мускулистой груди, обтянутой безупречно отглаженной рубашкой, так что ей пришлось задрать подбородок, чтобы нормально разговаривать с ним.

– Она бормочет твоё имя, когда злобно взбивает тесто для своих тортов. Прямо так: «Громов, Громов, Громов», – добавила малышка, старательно копируя мой голос.

Михаил Сергеевич по-прежнему держал большую руку на своём щетинистом подбородке, и это отчасти скрывало его реакцию. Хотя я могла поклясться, что заметила лёгкое подёргивание уголка его рта.

– Тебе нравятся мамины тортики? – с надеждой спросила Маша, наклоняя голову набок.

Он так и не ответил вслух, сохраняя свою фирменную молчаливость, но кивнул один раз. Коротко и чётко, как отдаёт приказ генерал.

Я мысленно послала его куда подальше, потому что прекрасно знала: он никогда не ел ни одного моего торта. Он всегда приказывал оставлять их на на моём столе, чтобы уборщицы, потом, выбросили в мусорный контейнер за зданием. Я знала это наверняка, потому что однажды видела свою коробочку с розовым бантиком именно там.

Маша ещё раз оглядела большое роскошное пространство ресторана – мраморные колонны, бархатные портьеры, картины в золочёных рамах – и задала следующий логичный вопрос:

– А зачем нам целый ресторан для себя? Здесь же поместилась бы вся моя школа!

– Потому что Михаил Сергеевич знаменит, – спокойно ответила я, разглаживая салфетку на коленях. – И он не любит, когда его фотографируют незнакомые люди.

Я предположила, что ему также вряд ли понравится быть сфотографированным с какой-то женщиной и ребёнком. Слухи пошли бы безумные, и нас бы тут же окрестили романтической парочкой, а таблоиды распродали бы весь тираж за пару часов.

– А почему ты не любишь, когда тебя фотографируют? – с искренним любопытством поинтересовалась Маша, поворачиваясь к нему всем корпусом.

Я снова поспешно ответила за него, и это была жалкая, наглая ложь:

– Потому что он некрасивый. Страшный-престрашный.

Сидящий за столом Михаил Сергеевич медленно склонил голову в мою сторону, и его губа едва заметно дрогнула – всего в третий раз за все семь лет нашего знакомства.