Дом на краю леса

Алёна Зорина

Дом на краю леса

Пролог

Гром ударил так близко, что стекла в старых рамах задребезжали, как посуда в буфете. Дом бабушки Лиды, переживший и не такие грозы, недовольно скрипнул где-то в глубине – в стенах, в чердаке, в старой лестнице.

– Мам, интернет пропал! – возмущённо закричал из зала Миша.

– Интернет, говоришь… – пробормотала Карина, выглядывая в окно. – Сейчас вообще всё пропадёт.

Будто дожидаясь её слов, свет мигнул раз, другой – и погас окончательно. Дом на секунду провалился в густую, тёплую темноту. Потом, где-то в дальнем углу, жалобно пикнул забытой в розетке чайник.

– Ой, мам… – Аня тут же вцепилась Карине в руку. – Это навсегда?

– Темнота? – уточнила Карина. – Да нет, до утра точно переживём.

Где-то в коридоре громыхнула дверь.

– Ева? – крикнула Карина. – Ты жива?

– Пока да! – отозвалась сестра с верхнего этажа. – Миша, не трогай провод! Сказала же – не трогай, это не шнур от приставки!

– Я и не трогаю… – обиженно пробурчал мальчик, хотя все прекрасно знали, что как раз трогает.

Карина на ощупь добралась до старого буфета, нащупала коробочку со спичками. Пальцы по старой памяти нашли заветный хруст – и через минуту в комнате уже дрожал огонёк свечи, отбрасывая на стены пляшущие тени.

Запахло воском и чем‑то ещё – сушёной мятой, яблоками, немного – дымом от старой печи. Так пах этот дом всегда, сколько Карина себя помнила.

– Ууу, – протянула Аня, пододвигаясь ближе к свече. – Как в фильме ужасов.

– Это ещё не фильм ужасов, – фыркнула Ева, спускаясь по скрипучей лестнице в тапках с зайцами. – Вот когда бабушка Лида заходила с веником на включённом телевизоре – вот это был настоящий хоррор.

Она уже не была той худой, вечно растрёпанной девчонкой, коей запомнила её Карина в детстве, но в полутьме что‑то ускользающе детское в ней всё равно проступало – та же смешливая складка возле рта, те же тёмные глаза, в которых легко загорались искорки.

– Бабушка хотя бы свет не вырубала, – заметила Карина. – В отличие от местной грозы.

Миша, вооружившись фонариком телефона, уже бегал по комнате, освещая по очереди: старый шкаф, кресло-качалку, стену с выцветшими фотографиями. На одной из них – бабушка Лида в платке, прищурившись, держала на руках двух девочек – Карину и Евку. Лето, солнце, у Карины на носу россыпь веснушек, у Евы – в руках огромный пучок ромашек.

– Мам, а вы правда тут всё лето жили? – Аня обернулась, глядя то на фотографию, то на Карину. – Без интернета?

– Ужас, правда? – подыграла Ева. – И даже без смартфонов. Только лес, речка и козы дяди Паши.

– Козы – это ещё ладно, – вздохнула Карина. – Вот соседский петух – тот был настоящее зло.

Гром ухнул снова, дом ответил протяжным стоном. Пламя свечи пошатнулось, тени поползли по стенам.

Миша немедленно оживился:

– Мам, давайте страшилки! Раз электричества нет, хотя бы польза будет.

– Польза, – проворчала Карина. – От страшилок?

– Ну… – вмешалась Аня. – Можно не очень страшные. Про привидений… но добрых. Или про домовых.

– Домовые это не страшилки, – уверенно сказал Миша. – Это научный факт. У нас в подъезде точно один живёт, он лифтом балуется.

Ева прыснула, но тут же посерьёзнела, вслушиваясь в глухой рокот за окном. Ветер гнал по стеклу дождевые струи, и от этого казалось, будто за окном кто‑то проводит когтями по невидимой плёнке.

– Ладно, – сказала она, усаживаясь на пол рядом с детьми. – Про домовых, значит, научный факт… А про лесных духов вы что‑нибудь знаете?

– Про кого? – Аня вытаращила глаза.

– Про лесных духов, – повторила Ева. – Про тех, кто следит за лесом, за тропинками, за тем, чтобы кое-кто… – она выразительно глянула на Карину, – не бегал по оврагам, куда не надо.

– Это ты сейчас на кого намекаешь? – прищурилась Карина, но в голосе её уже сквозила улыбка. – На некоторых шести‑летних безумцев?

– Шесть с половиной, – поправила Ева автоматически. – И нечего меня за овраг припоминать. Это вообще не я упала, а так… немного поскользнулась.

Дети тут же подались вперёд.

– Мам! Тётя Ева! – перебил Миша. – А давайте вы расскажете что‑нибудь… ну, реальное. Что с вами было. В этом доме. Чтоб прям… – он выразительно сжал кулаки, – ух!

– Реальное, – задумчиво протянула Карина. – В этом доме…

Она перевела взгляд на окно. За стеклом сверкнула молния, и на миг в саду всё стало белым, плоским, как на старой выцветшей фотографии. Силуэты деревьев застыли, будто чужие, незнакомые.

– Реальное, говоришь, – повторила она тише.

– Ну расскажи, – сказала Ева, неожиданно серьёзно. – Раз уж мы вернулись.

Слово «вернулись» повисло в воздухе тяжёлой каплей. В этот дом они и правда вернулись впервые за много лет – после похорон бабушки Лиды, после бесконечных бумаг, нотариусов и разговоров о том, что делать с «старью».

В итоге решили – летом поедут с детьми. Пусть побегают по траве, подышат настоящим воздухом, не городским.

Гроза словно только этого и ждала, чтобы начать вовсю: гром забухтел почти непрерывно, вспышки молний сводили тьму на нет на секунды, потом она возвращалась ещё гуще. Где‑то на чердаке шарахнуло так отчётливо, что все четверо одновременно подняли головы.

– Там что‑то есть, – серьёзно сообщил Миша.

– Там старые чемоданы, ковёр, сто лет никому не нужный хлам и, возможно, мыши, – перечислила Карина. – И паутина. Много паутины.

– Пойдём посмотрим? – мгновенно предложила Аня. В её глазах вспыхнуло то самое любопытство, которое Карина знала слишком хорошо. Свой, родной огонёк. – Ну мааам. Там же всё равно делать больше нечего…

– Только не сейчас, – отрезала Карина. – Во‑первых, гроза. Во‑вторых, темно. В‑третьих…

– А чего ты сама туда в детстве лазила? – невинно заметила Ева. – И не раз. Я помню. Ты там книжки прятала.

– Это другое, – буркнула Карина.

– Почему? – хором спросили дети.

Карина закатила глаза.

– Потому что я была… – она на секунду задумалась, – безответственным ребёнком, а вы у меня сознательные.

– «Сознательные» – это значит скучные, – шепнул Миша Ане, но не настолько тихо, чтобы Карина не услышала.

Она уже набрала воздух в грудь, чтобы выдать воспитательную речь, но в этот момент снова раздался шорох. На этот раз – более явственный. Как будто кто‑то тяжело переставил ногу по старой доске прямо над их головами.

Миша подскочил.

– Там Точно. Кто‑то. Есть, – прошептал он.

– Кот, – решила Аня. – Или привидение бабушки Лиды.

– Бабушка Лида, если бы узнала, что вы её дом привидением называете, – заметила Ева, – пришла бы к вам во сне и заставила неделю полоть грядки.

– А пошли, – вдруг сказала Карина. – Быстро, пока я не передумала. Только втроём, ясно? – Она посмотрела на Еву. – Ты – остаёшься с чаем и свечой. И с ответами на вопросы, вдруг полиция спросит, зачем мы детей на чердак в грозу погнали.

– Спасибо, – фыркнула Ева. – Только лезьте аккуратно. Если кто‑то упадёт и сломает себе нос, я в скорую звонить не буду. Сами, на костылях, поедете.

* * *

Лестница на чердак начиналась в узком коридоре, за тяжёлой дверцей с заедающим замком. Карина поднатужилась, дёрнула ручку – дверь нехотя поддалась, выпуская запах пыли и сухого дерева.

– Фу‑у, – протянула Аня. – Как в чулане у Бабы-яги.

– Весело у вас там, в детских чуланах, – заметила Карина, поднимаясь по ступенькам первой. – Я свечу поставлю, а вы за мной, не толкаемся.

Чердак встретил их плотным, сухим воздухом и шорохом дождя по жестяной крыше. В свете свечи всплыли очертания старого сундука, перевёрнутого стула, какого‑то длинного свёрнутого ковра. В дальнем углу блеснуло что‑то стеклянное – старое зеркало в резной раме.

– Тут как в фильме про клад, – восхищённо шепнул Миша. – Только карты не хватает. С крестиком «копать тут».

– Ага, и скелета пирата в шкафу, – добавила Аня.

Карина поставила свечу на широкий плоский сундук, привычно стряхнула паутину с крышки. Руки сами вспомнили, где что стояло когда‑то, какие тряпки можно отодвинуть, что лучше не трогать, чтобы не уронить половину чердака себе на голову.

– Мам, смотри! – воскликнула Аня.

У низкого окошка, ведущего в сад, стоял старый детский столик, а на нём – куча каких‑то листков. Аня сгребла их в охапку. С наверху списанных тетрадных страниц на Карину уставился странный, коряво нарисованный человечек – вроде бы человечек, но больше похожий на пенёк. Толстый низ, две короткие ножки, два круглых глаза и торчащие в разные стороны… то ли веточки, то ли волосы. Руки были вытянуты вперёд, как у того, кто либо просит, либо предлагает что‑то.

– Ого, это кто? – Миша заглянул Ане через плечо. – Страшный гриб?

– Это не гриб, – неуверенно сказала Аня. – У него глаза.

– У грибов тоже бывают глаза, – уверенно заявил Миша. – В некоторых мультиках.

Карина взяла рисунок, пригляделась. Линии были неровные, детские, но в этой корявости было что‑то… знакомое. Где‑то она уже видела подобный смешной нос-корягу, такие круглые глаза.

Сердце вдруг странно содрогнулось – будто кто‑то тихо толкнул его изнутри.

– Мам? – Аня осторожно тронула её за локоть. – Это ты рисовала?

– Не помню, – честно сказала Карина. – Может быть… А может, и нет.

– Там ещё что‑то есть! – Миша уже лез под стол. – Там… коробочка какая‑то.

Щёлкнуло дерево, послышался возмущённый треск паутины, и из темноты за ножкой стола он вытащил небольшую, пыльную шкатулку. Дерево потемнело от времени, крышка украшена простым узором – веточки, листики, завитки. На передней стороне – небольшой металлический замочек с фигурным отверстием.

– Вооот, – протянул Миша с торжеством. – Клад.

– Это не клад, – возразила Аня, уже тянулась к нему, – это… сокровище. Есть разница.

– Всё, что находим на чердаке и старое – автоматически клад, – заявил Миша. – Правило приключений.

Замочек тускло сверкнул в свете свечи. Не обычный, с дужкой, а плоский, с замочной скважиной в виде цветка.

Карина ощутила, как по спине побежали мурашки. Очень знакомый холодок. Словно время заколебалось между сейчас и тогда.

– Мам, а ключ есть? – Аня подняла на неё светлые глаза. – Откроем?

– Ключа, боюсь, нет, – сказала Карина. – Но…

Она замолчала, поймав на себе два абсолютно одинаковых, жадно‑ожидающих взгляда.

– Но ты же умеешь, да? – догадался Миша. – Как в кино! Шпилькой! Ты же сто процентов так в детстве делала!

– Я… – Карина почувствовала, как в уголках губ сам собой появляется знакомый, чуть хищный оскал. Детский, давний. – Ничего я вам не умею. Я примерная мать.

– Ма‑ам, – взмолилась Аня. – Мы никому не скажем! Честно‑честно! Даже тёте Еве… хотя тётя Ева и так знает, что ты не примерная.

– Спасибо большое, – буркнула Карина. Но шпильку из волос всё же вынула.

Пальцы почти не дрогнули – будто и не прошло двадцать с лишним лет. Металл коснулся замочной скважины, тихий скрип, лёгкое сопротивление, щелчок – и крышка шкатулки чуть приподнялась, выпуская наружу лёгкое, еле уловимое дыхание… чего‑то.

Не запаха – воспоминания.

Дождь за крышей стал вдруг тише, а огонёк свечи – ярче.

– Ого! – Аня буквально вцепилась в мамины плечи. – Там что?

Карина аккуратно открыла шкатулку.

Внутри, на выцветшей ткани, лежали две вещи. Первая – крошечный, почти прозрачный, высушенный цветок папоротника. Настолько тонкий, что казалось – дыхни, и он рассыплется в пыль. Вторая – грубо вырезанный из дерева амулет на потемневшем шнурке: круг, в котором пересекались какие‑то линии, образуя незнакомый узор.

Аня осторожно потянулась к цветку.

– Осторожно, – одновременно с ней сказала Карина. – Он… старый.

Слово «старый» прозвучало не совсем так, как хотелось. Будто дело было не в возрасте цветка, а в чём‑то ещё. Гораздо более древнем.

– Это что, – прошептал Миша, – тот самый цветок папоротника, который на Ивана Купалу? Его же не бывает… ну, на самом деле.

– Ну да, – криво усмехнулась Карина. – Много чего «не бывает».

Она провела пальцем по амулету. Дерево было гладким в одних местах и шершавым – в других, там, где нож небрежно царапал волокна. Этот круг с линиями… она помнила его. Помнила, как он холодил кожу на шее в самую жару. Помнила, как цеплялся за волосы, когда она бежала по тропинке к реке.

Помнила мальчишку с рыжими веснушками, размахивающего рогаткой. Девочку в очках, машущую над костром старой книгой. И маленькую, упрямую шести‑ с половиной‑летнюю Еву, которая ни за что не хотела оставаться дома.

И ещё – чей‑то тихий смешок из-под ветвей ёлки. И тонкие тронутые мхом пальцы, вытягивающие к ней ягоду лесной малины.

– Мам? – голос Ани звучал как издалека. – Ты куда уехала?

Карина моргнула, выныривая.

– Никуда, – соврала она. – Просто вспомнила.

– Что? – не отставал Миша. – Это вам бабушка дала? Или вы сами нашли?

– Это… – начала было Карина, но на лестнице послышались шаги.

Ева появилась в проёме, освещённая снизу, так что её лицо в тени выглядело почти незнакомым.

– Вы там что, на тридцать лет пропали? – спросила она. – Или решили дождаться, когда свет сам включится?

Потом её взгляд упал на шкатулку, на амулет в Карининой руке – и остановился. Глаза у Евы странно расширились, словно она увидела не просто кусочек дерева, а что‑то намного большее.

– О, – только и сказала она. – Ты его… нашла.

– Похоже на то, – тихо ответила Карина.

Ева медленно зашла, присела рядом, оперевшись о край сундука. Гроза за крышей ухнула, словно подтверждая важность момента.

– Тётя Ева, – не выдержал Миша, – это правда цветок папоротника? И амулет настоящий? И он магический, да? Скажите, что да! Пожалуйста.

Ева смотрела не на него. Она смотрела на амулет, как смотрят на фотографию, которую много лет боялись достать из конверта.

– Вы думаете, это просто сказки? – наконец произнесла она, не отрывая взгляда. В голосе её не было обычной насмешки, только тихая усталость. – Нет, это было тем летом, когда мы встретили Мару.

Аня сглотнула.

– Кто такая Мара? – прошептала она.

Ева медленно подняла глаза. Вспышка молнии высветила её лицо так, что стало видно – она испугалась собственного воспоминания.

– Лучше спроси, *что* она, – сказала Ева. – А началось всё… совсем не страшно. С солнца, пыли и земляники.

Она вытянула руку и кончиком пальца едва заметно коснулась высушенного цветка папоротника.

Свеча дрогнула, и на миг показалось, что тени вокруг них поплыли, складываясь в иные очертания – летние, солнечные, наполненные громким детским смехом и стрёкотом кузнечиков.

…Жара расползалась по пыльной деревенской дороге, воздух дрожал над полем, а поезд, который привёз двух девочек из шумного города, уже давно скрылся за поворотом…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.Солнце, пыль и земляника. Глава 1. Приезд

Поезд уже давно ушёл, утащив с собой запах металла, горячего железа и города. На маленьком полустанке быстро стало тихо. Только стрекотали кузнечики в раскалённой траве, где‑то лениво лаяла собака, а над ржавой крышей вокзальчика вился толстый жёлтый шмель.

– И это всё? – недоверчиво спросила Ева, придерживая руками огромный, почти вдвое больше неё, чемодан. – Это вся станция?

– Вся, – авторитетно ответила Карина, хотя сама в душе немного удивилась, насколько всё уменьшилось. В детстве платформа казалась ей большой, как аэропорт. Теперь – всего‑то полоска бетона, облупленная скамейка да будочка кассы, где в окне дремала женщина с книжкой.

Еве было шесть с половиной, и она смотрела на мир как на большую странную игру, где правила меняются по ходу дела. Карине исполнилось десять, и она уже считала себя почти взрослой. Почти – потому что взрослые почему‑то всё равно не давали ей принимать решения насчёт чего‑то действительно важного.

Например, насчёт того, ехать ли в деревню на всё лето.

– А где автоматы с газировкой? – не унималась Ева. – И ларёк с мороженым? И маршрутки?

– Тут природа вместо автоматов, – вздохнула Карина и мотнула головой в сторону дороги. – Видишь?

Дорога, казалось, уходила прямо в белёсый жар. Пыль под ногами была тёплой, почти горячей, к ней липли обрывки прошлогодней травы. По обочинам тянулись покосившиеся заборы, и за каждым начиналась своя маленькая вселенная: огород, яблони, облупленный дом, сидящая на лавочке бабка или кот, свисающий с подоконника ленивыми полосатыми лапами.

Карина жмурилась от солнца и вдыхала запах, который помнила лучше многих лиц: пыль, нагретое дерево, дальний дымок от чьей‑то печки и ещё что‑то травяное, горьковатое. Деревня пахла не так, как город. Город пах асфальтом, выхлопными газами и булочной под домом. Здесь пахло… летом. Настоящим, не асфальтовым.

– Далеко ещё идти? – ныла Ева, таща чемодан по пыльной колее. Чемодан покорно катился, но каждые пару метров намертво застревал в камнях.

– Не ной, – отрезала Карина. – Мы всего одну остановку от станции прошли.

– Их тут вообще нет, остановок, – буркнула Ева. – И ничего тут нет.

Карина закатила глаза. Меньшая сестра была чудовищно городской: в рюкзачке у неё лежал тетрис, любимый журнал, запас батареек для плеера и блестящая, абсолютно бесполезная в деревне розовая сумочка.

Карина же ехала налегке: несколько футболок, шорты, книжка, старый фотоаппарат «мыльница» и чувство, что этим летом обязательно должно случиться *что‑то*. Она просто ещё не знала – хорошее это будет «что‑то» или не очень.

– Каринка! Евка! – раздалось вдруг откуда‑то из‑за кустов.

Голос был знакомый до щемоты. Девочки одновременно вскинули головы.

По тропинке, огибающей станцию, к ним быстрым, но не суетливым шагом шла бабушка Лида. В платке, завязанном узлом на затылке, в тёмной юбке до пят, в выцветшей блузке с закатанными рукавами. Ничего особенного – таких бабушек в деревне много. Но в походке Лиды было что‑то, чего не было у других: прямота. Не прямая спина от гимнастики, а какая‑то внутренняя, упрямая ровность.

– Ба! – одновременно крикнули девочки.

Карина с облегчением отпустила ручку чемодана – он тут же плюхнулся в пыль, – и побежала навстречу. Ева попыталась сделать то же самое, но чемодан предательски дёрнул её назад, и она впечаталась в него коленями.

– Ох ты ж, – бабушка одной рукой прижала к себе Карину, другой уже подхватывала Еву вместе с чемоданом. – Пока доедете, все ноги переломаете.

От неё пахло мятой, дымом и чем‑то ещё – травами, которые Карина не могла по отдельности различить, но в сумме этот запах означал только одно: «бабушка».

– Ты похудела, – тут же заявила Лида, критически оглядев Карину с головы до ног. – Или выросла. Тоже мне, тростинка городская.

– Я нормальная, – возмутилась Карина, но бабушка уже переключилась на Евy.

– А это что за принцесса с приданым? – Она ткнула пальцем в розовую сумочку. – Во дворце у нас жить собралась?

– Это не приданое, – оскорблённо сообщила Ева. – Это мои вещи. Очень важные. Без них нельзя.

– Верю, верю, – усмехнулась бабушка. – Ладно, важные так важные. Пошли‑ка домой, важные вы мои. А то солнышко вам голову напечёт, будете потом на тыквы похожи.

Она так легко взвалила огромный чемодан на тележку, стоявшую у дороги, будто тот был наполнен пухом, а не городскими сокровищами. Карина поймала себя на том, что смотрит на бабушкины руки: сильные, жилистые, с коротко остриженными ногтями, на которых въевшаяся за годы трава уже давно стала частью кожи.

– А где мама с папой? – спросила она, когда они двинулись по дороге.

– Мама с папой, – бабушка скривилась, – работают. Как всегда. Бумажки свои перекладывают. Тебя вот только им не переложить. – В голосе её едва слышно прозвучала обида, но Лида быстро отмахнулась. – Ну да бог с ними, приезжайте как получится. А вы у меня и так целое лето будете. Строевые учения пройдёте, закаливание, траволечение, всё как положено.

– Траво… что? – насторожилась Ева.

– Траво‑ле‑че‑ние, – отчеканила бабушка. – Город из вас выгонять будем. Полезно. А то бледные, как мука из магазина.

Карина улыбнулась. Она знала: за ворчанием бабушки всегда прячется тепло. Бабушка Лида ругалась охотно и щедро, но обижала редко и только по делу.

Они шли по пыльной дороге, и каждая сотня метров открывала новый кусочек деревни. Вот – дом с покосившейся верандой и синим забором, за которым лениво жуют траву две козы. Вот – сарай с разверстой дверью и гусиными криками. Вот – колодец с журавлём, у которого ведро, тяжело гремя, опускается вниз.

– Ба, а это правда здесь волки бывают? – не выдержала Ева. – И лисы? И… медведи?

– Волки – зимой, – отмахнулась бабушка. – Лисы – если кур красть, а медведей я в последний раз в сказке видела. Будешь плохо есть – нарисую на стенке такого, что жить с ним в одной комнате не захочешь.

Дом бабушки Лиды стоял чуть в стороне от деревни, как будто тоже был немножко не «из общих». К нему вела тропинка вдоль поля, где уже высоко поднялись зелёные стебли картошки. Крыша дома, покрытая старым шифером, казалась низкой, но по‑домашнему надёжной, стены – бревенчатыми, тёмными. Окна – маленькими, белёными, с кружевными занавесками.

Во дворе грозно высилась огромная груша, бросая тень на лавку у крыльца. Возле стен под навесом висели пучки сушёных трав – десятки: тёмные, светлые, с фиолетовыми и жёлтыми крошечными цветками. От них шёл терпкий, сложный запах, от которого у Евы немедленно защекотало в носу.

– А‑пчхи! – чихнула она. – Ой.

– Привыкай, – довольно сказала бабушка. – Это мой аптечный шкаф.

Внутри дом оказался ещё меньше, чем снаружи, но уютнее. Потолок низкий, так что Карина, подняв руку, почти могла дотронуться до тёмной, гладкой балки. В углу – русская печь, белая, с чёрной пастью плиты. Вдоль стен – массивные, тёмные шкафы и комоды. На полке – ряды банок: с сушёными яблоками, грушами, какими‑то корешками, которые бабушка сортировала, как ювелир камни.

– Оставляйте вещи в большой комнате, – распорядилась Лида. – Карина на кровати под окном, Ева – на диване. Только обувь снимайте, а то следы тут разводите, как у себя в метро.

– А тут… – Ева покружилась на месте. – Тут же всё… старое.

– Спасибо, – сухо сказала бабушка. – Очень приятно. Ещё скажи – разваливается.

– Не разваливается, – поспешно вставила Карина. – Просто… не как в городе.

– Ещё бы, – фыркнула Лида. – В городе у вас стены картонные, кухонька три шага на два, зато телевизор во весь потолок. А тут дом настоящий. Дышит. Вот ночью услышите.

Ева бочком придвинулась к Карине.

– В смысле – дышит? – прошептала она.

– В прямом, – усмехнулась бабушка. – Скрипит, стонет, шепчет себе под нос, как старый человек. Не бояться надо, а слушать.

Карина неуверенно глянула на потолок. Ей вдруг представилось, как дом, когда все заснут, тихонько вздыхает, разминая свои брёвна, и шепчет что‑то в щели между досками. Стало чуть‑чуть не по себе, но одновременно – интересно.

– Ладно, – хлопнула в ладони бабушка, разгоняя ненужные мысли, – вы тут обживайтесь, а я пойду обед доготовлю. Воду сами наберёте? Колодец рядом, ведро вот.

– Я сама! – тут же заявила Ева.

Через пять минут Карина смотрела, как её «сама» в четвёртый раз обдаёт себя ледяной водой из колодца, потому что верёвка всё время выскальзывала из маленьких рук.

– Давай я, – выдохнула Карина, отнимая у неё ведро. – А то ты так заболеть успеешь быстрее, чем напиться.

– Я не маленькая! – возмутилась Ева, отряхивая с лица капли. – Мне уже шесть с половиной!

– Именно поэтому ты не понимаешь слова «скользко».

Воду они таки принесли. Бабушка кивнула одобрительно, поставила ведро рядом с умывальником во дворе, а потом вдруг прищурилась, выглянув к забору.

– О, – протянула она. – Гости.

К забору важно приближалась коза. Белая, с серыми пятнами на морде, с бородкой и круглым, наглым взглядом. За козой, придерживая картуз рукой, шёл дядя Паша – сосед, о котором бабушка уже успела коротко сказать: «Это наш главный поставщик молока и слухов».