Лишённый имени

***

Километров восемь я прошёл без проблем, и вдруг на меня из кустов, словно смерч, бросилось что-то серое. Лишь чудом я успел подставить руку в кожаном наруче, и зубастая пасть вцепилась в него, а не в моё горло.

Я со всей силы жахнул кулаком по продолговатой голове, потом ещё и ещё. Тварь и не думала отцепляться. Прокусить голенища она не смогла, но сдавила предплечье с такой силой, что мне послышался хруст костей.

Выставив согнутую руку перед собой, я резко упал вперёд, стараясь налечь на тварь всей массой. Удар получился сокрушительным и просто разбил ей голову. Подхватив с земли камень, я собирался добить тварь, но та вдруг расслабилась и отпустила. Я вскочил и несколько раз с силой ударил её подошвой ботинка, буквально вбивая чудовище в покрытую мхом землю.

Заяц!

Да, это был грёбаный заяц, наконец-то издох. Он оказался такой грязный, тощий и облезлый, что мне на мгновение, даже стало его жаль.

Близился июнь, и на северо-западе – а я совсем недалеко ушёл от Петрограда – уже входили в свои права белые ночи. Я шёл через смешанный лес. Чаще всего здесь попадались сосны, но встречались и другие деревья.

Почему-то в пустошах было удивительно тихо. За весь путь я ни разу не слышал пенья птицы.

Есть мне почему-то совсем не хотелось, то ли из-за грёбаного обряда, то ли сказывалось нервное перенапряжение последних дней, но я не сомневался, скоро мне потребуется пища.

Я провозился с полчаса, но смог-таки осколком стекла разрезать зайцу артерию на шее и выпустил кровь. Потом помучался ещё порядком и выпотрошил ему живот, и только затем сунул косого в сумку. Её я прикрепил к верёвке, служившей мне поясом.

Сыскарь не соврал. Нас, и правда, выгнали в руины посёлка. Остатки домов снесли, чтобы в них не могли прятаться твари, и теперь на несколько километров от стены протянулся пустырь, заваленный строительным мусором.

Среди хлама я быстро смог найти осколок стекла. Им я отпорол от сумки с документами плотный тряпичный ремень. Потом распустил один его конец на нитки и сплёл их в крепкие шнуры, а ими привязал подходящий камень.

Этому трюку здешний я научился в тюрьме. Кистень сокрушительно эффективен, если, конечно, уметь им пользоваться, а попрактиковаться в этом пришлось порядком.

В пустошах я оказался около шести вечера, и у меня оставалось ещё несколько часов до заката. Я потратил время с пользой и теперь, кроме кистеня, у меня были наручи из голенищ, найденных по дороге старых сапог.

О судьбе остальных зеков, я знал мало. Двое остались возле стены. Один сидел и что-то бессмысленно лепетал, качаясь вперёд-назад, второй молча лежал, глядя куда-то. Как я не пытался растолкать их, у меня ничего не вышло.

Третий же держался на расстоянии. Почти сразу он подхватил с земли деревяшку, явно намереваясь использовать её как дубинку. Мы разошлись у реки, он двинулся вниз по течению к развалинам Дюн, так здесь звали Сестрорецк, а я переплыл на другой берег и пошагал в сторону Курносовки. Там я собирался выбраться к заливу и идти дальше по берегу.

Меня всего трясло. Воспоминания превратились во мне в лохмотья. Постоянно наплывали какие-то сцены, смысла которых я не понимал. Зато очень яркой оказалась жизнь в другом мире.

Как, однако, впечатляюще! Кажется, мне порядком настучали по голове, и я многое забыл. Мозг же, недовольный пустотой, заместил настоящую память выдуманными картинками.

Если не ошибаюсь, это называется конфабуляция. Вот ведь! Это слово я, кажется, сам же и выдумал…

Всё произошедшее казалось каким-то диким кошмаром, и единственная соломинка, за которую я цеплялся, чтобы не свалиться в безумие, была уверенность в том, что у меня есть работа. Именно эта убеждённость и гнала меня дальше. Благодаря ей, я теперь жил.

Местность по которой я шёл ни чем не отличалась от привычных мне лесов Карельского перешейка. Это был в основном сосновый лес, но иногда встречались ели осины, берёзы и совсем редко дубки. Почва большей частью была покрыта мхом, глушившим звуки.

Хрясь!

Мой самодельный кистень ударил по уродливой голове. Тварь заскулила и резко остановилась, а потом отскочила назад. Я немедленно принялся снова раскручивать своё оружие.

Волк, а может собака… Нет, скорее всё-таки волк. Он был тощий. Грязная шерсть на нём свалялась и свисала клоками, обнажая розоватые пятна лишая. Из пасти вырывался пар. Зубов у него порядком не хватало. Одно слово, изголодавшийся…

Так вот, он стал медленно обходить меня, пытаясь зайти с фланга. Я притворялся, что это ему удалось, повернув голову в другую сторону. Мне не хотелось рвать дистанцию самому.

Долго ждать не пришлось, и серый бросился, явно собираясь свалить меня на землю. Я был готов и резко повернувшись, впечатал ему головку кистеня прямо в рёбра. В тишине белой ночи послышался хруст ломающихся костей.

Сбитый с траектории волк полетел в сторону и мерзко заскулил, ударившись о поваленную сосну. Он попытался подняться, но поздно. Я стегнул по его уродливой голове. Раз, другой, третий. Волчара затих. Я снова и снова лупил его кистенём, пока до меня не дошло, что он подох.

Тяжело дыша, я стоял, глядя на тварь. Мне вообще повезло, что смог его вовремя заметить. По дороге я старался выбирать максимально открытые участки, без подлеска, чтобы противникам труднее было подобраться, и эта тактика себя оправдала.

Во мне стало подниматься чувство победы, наполняя всё моё существо восторгом. Я поднял лицо к небу и выкрикнул:

– РИКИ-ТИКИ-ТА!

Этому кличу я научился когда служил по контракту. Наш гранатомётчик – Киплинг любил сравнивать себя с мангустом. Глядя на горящую машину он поднимал свой РПГ вверх и орал «РИКИ-ТИКИ-ТАНК».

В этом его кличе было столько победного торжества, что им заражались все окружающие. Его убило ВОГом, сброшенным с дрона, а мы до самого дембеля так и продолжали поднимать автоматы к небу посреди взятого опорника, крича в едином порыве «РИКИ-ТИКИ-ТА».

Однако мне пора возвращаться к моей истории.

Пустошь звалась так потому, что здесь отсутствовал естественный магический фон, необходимый всем, кто дышал в этом мире. Животные без него болели и начинали искать лишь одного – восполнения волшебной силы, а достать её здесь можно было единственным способом – сожрать разумного. Именно этих тварей и звали изголодавшимися.

Подобное в пустошах случалось и с людьми. Когда их запас магической силы опустевал, они приходили в исступление и готовы были без любых сомнений и сожалений убить кого угодно, чтобы вновь заполнить его.

Изголодавшиеся чуяли людей и концентрировались близко к границам нормальных территорий, которые прикрывали так называемые купола. Что-то вроде плёнок, непреодолимых для тех, у кого совсем не осталось магии. Они не позволяли людям и зверям просто сбежать из пустошей, чтобы жить спокойно.

Я двигался, ориентируясь на остатки железнодорожной насыпи, она, как я помнил из своего мира, шла, то есть должна была идти, почти прямо, а, следовательно, это был кратчайший путь к последнему оплоту человечества перед великой пустошью.

Самым трудным было перебираться через речки. Они были неглубоки, но тёмная торфяная вода в них текла стремительно и к тому же была буквально ледяной.

Совсем в темноте я вышел к руинам Белоострова. Задерживаться здесь я не собирался. Пустошь поглотила посёлок относительно недавно. Здешний я до тюрьмы слышал, что не прошло и десяти лет. В городке ещё оставался какой-то магический фон, а значит, руины просто кишели изголодавшимися. Они, конечно, были поспокойнее, но всё же соваться туда я не решился.

Кроме того, даже издалека я легко мог разглядеть, что из домов вытащили буквально всё. Не оставили ни дверей, ни даже оконных рам, не говоря уже о стёклах. Между домами уже поднимались маленькие сосенки, делая руины ещё опаснее.

Посёлок этот оказался меньше того, что я помнил из моего мира. Да, да, моего личного мира. Я его придумал, а значит, я его полноправный хозяин… Не так уж и плохо быть сумасшедшим!

Я остановился в сотне метров от первых домов. Потом несколько вернулся в лес и стал обходить посёлок, отклонившись от железки в сторону залива.

Когда начало светать, я удалился от Белоострова ещё вёрст на пять – шесть. Лес в этот момент весь был пронизан красными лучами солнца. Почему-то некоторые думают, что это красиво. Мне же показалось, что вокруг всё: сосны, мох, камни и песчаные осыпи – залито кровью.

Я покрепче сжал кистень и двинулся вперёд. Изголодавшиеся, подобно всем страдающим нервными болезнями, спали днём, а выходили на охоту ночью. Потому я на секунду почувствовал облегчение.

Идти вдруг стало веселее. Я повернулся, чтобы глянуть на встающее солнце, и в красном сиянии увидел нёсшийся на меня тёмный силуэт. Тварь бежала абсолютно беззвучно, легко ступая по мягкому мху.

Я прыгнул в сторону и попытался достать её кистенём, но та с удивительной лёгкостью уклонилась и, чуть отступив, снова двинулась ко мне.

Теперь я смог рассмотреть её. Поджарое тело покрывали клочья рыжей шерсти. На одном ухе остался крупный пучок грязных волос. В солнечном свете пятна лишая неприятно поблёскивали. Это была рысь, размером побольше немецкой овчарки. Сейчас она ощерилась, демонстрируя жёлтые клыки.

Я раскрутил кистень и начал не спеша сокращать дистанцию, готовясь атаковать. Кошатина вдруг резко мотнулась в сторону и прыгнула. Лишь чудом я смог уклониться от неё. Попытался ударить, но она ловко отскочила. И снова бросилась на меня. Вновь и вновь я атаковал, но она была слишком быстрой.

Я медленно пятился, рисуя кистенём перед собой в воздухе восьмёрку. Рысь всё увереннее наступала. Так продолжалось довольно долго, и я стал ощутимо уставать. В один момент мы вышли к песчаной осыпи, довольно круто спускавшейся куда-то.

Здесь фланг у меня оказался закрыт, и я попытался перейти в атаку. Раскрутил свой кистень и с силой толкнул его в сторону рыси. Та стала отскакивать, но не успела.

Мне уже хотелось праздновать победу, когда камень выскочил из державших его шнуров и влетел рыси в бок. Та не удержалась и кубарем покатилась по осыпи. Я остался наверху с куском полотняного ремня в руках.

Всего секунду спустя грёбаная кошка оказалась на лапах и рванула вверх по склону. Мне ничего не оставалось, как спасаться бегством. Я припустил так быстро, как только могли нести меня ноги, стараясь держаться ближе к осыпи. В крайнем случае, я бы соскочил с неё, чтобы оторваться от преследования.

Рысь кинулась за мной. Ей, похоже, порядком досталось, и она разъярилась, почище моей благоверной при упоминании служебной командировки. Я еле держался на ногах, но желание жить вливало в меня силы. Мне, наверное, никогда ещё не доводилось бегать так быстро. Увы, это всё равно было недостаточно, рысь постепенно догоняла меня.

Я обливался потом, в боку кололо. В голову лезли воспоминания из выдуманной прошлой жизни. Мне бы сейчас ружье. Да хоть нож бы, но это слишком большая роскошь.

Осыпь уже кончилась, и мы сломя голову, неслись через редкий сосняк. Солнце поднялось над горизонтом не менее чем наполовину, и теперь стало намного светлее. Я лавировал, стараясь не запнуться о кочки.

Рысь, вообще-то, охотится из засады и долго бегать не может. Только ей про это, кажется, сказать забыли, и она неслась за мной словно долбаная лошадь.

Я уже совсем выдохся, когда впереди показался решётчатый забор. Часть секция накренилась, но другие остались на своих местах. Страх придал мне сил. Оказавшись перед оградой, я подпрыгнул, вцепился руками в верхнюю перекладину и, подтянувшись, перемахнул через неё.

Не дожидаясь, пока рысь переберётся через препятствие, я рванул дальше. Впереди маячило довольно крупное здание. Я побежал к нему, рассчитывая, забаррикадироваться где-нибудь и вновь обзавестись оружием.

Я оказался у самого дома, когда заметил, что рысь отстала. Не будь я так напуган, обязательно бы осмотрелся, но я вместо этого, как умалишённый, рванул в здание. Крупный кирпичный особняк в стиле классицизма стоял посреди обширного и абсолютно голого участка. Штукатурка во многих местах со стен отвалилась. Окна первого этажа закрывали толстые решётки.

Дверь, к моему удивлению, оказалась на своём месте. Она была хоть и деревянной, но весьма крепкой, и выбить её ударом плеча не удалось. Этому я очень обрадовался.

Я отошёл чуть в сторону. Возле крыльца дождевая вода размыла штукатурку, обнажив выщербленную кладку. В том состоянии мне, оказалось, легко взобраться по ней на балкон второго этажа. Дверь не с первого раза, но поддалась мне, и я вошёл в дом.

Глава 3. Проклятый старый дом

Глядя снаружи, я, признаться, подумал, что это какая-то усадьба, но оказавшись внутри, понял, что ошибался. Здание скорее напоминало лабораторию. Коричневый кафель на по́лу, белый на стенах, коридоры, освещаемые небольшими окнами, расположенными сверху дверей.

Уж чего-чего, а лабораторий, я повидал на своем веку более чем достаточно. Так что меня было не обмануть ни балконом, ни лепниной, ни даже бальной залой в центральной части постройки.

В здании имелись два крыла. На балкон, как ни странно, можно было попасть из левого. Все комнаты здесь оказались одинаковыми и совершенно пустыми. Разве, что в одной обнаружился остов металлического шкафа, вмурованный в стену и пол.

Центральный зал, имел когда-то стеклянный купол вместо крыши. От него остался только остов, и теперь дождь и снег свободно проникали сюда. Паркет на полу́ вздыбился, а лаги под ним очень нехорошо прогибались и скрипели.

После всего, что случилось, я ходил крадучись. Я миновал зал, двигаясь вдоль стены, и вошёл в правое крыло. Здесь снова не нашлось ничего интересного. Всё те же вездесущие кафель и пустота.

В конце коридора обнаружилась дверь на неширокую лестницу. Перила, видимо, тоже сочли ценными и вывезли. Я спустился на первый этаж и снова прошёлся по коридорам. Всё те же пустые комнаты.

Разве что нашлась кладовка, дверь, в которую чудом сохранилась. На дощатом по́лу валялась гора тряпья. Здесь было сухо и пыльно.

Просто идеальное место для сна!

Зал на первом этаже оказался почти такой же, как на втором. Разве что весь он был завален обломками штукатурки, обсыпавшейся с потолка и стен. Глянув вверх, я аж присвистнул. Балки перекрытий совсем сгнили и частично выкрошились.

В самой дальней от лестницы комнате в правом крыле, я нашёл толстый металлический пруток, почти метр длиной, с двух сторон на железке имелась резьба. Причём один конец был косо спилен, образуя нечто вроде острия.

«А жизнь явно налаживается», – подумал я. – «Теперь бы ещё, какую гирю и вообще всё хорошо будет!»

Окрылённый этими мыслями, я двинулся в подвал. Он оказался разделён на небольшие комнаты, в которые вели двери-решётки. Как и во всём здании, замки́ с них сняли, и они легко открывались.

Здесь было также пусто, и довольно темно. Свет проникал сквозь крошечные окошки под самым потолком. На по́лу плескался тонкий слой воды.

Я прошёл весь коридор и снова оказался в зале. В дальней части помещения на пол падал свет из огромной дыры в стене. Кирпичи обвалились, видимо, их размыла вода. Снаружи образовалась крупная яма, так что получалось что-то вроде пандуса.

В зале было несколько возвышений, на одном из которых громоздилась гора чего-то, то ли тряпья, то ли старых облезлых шкур. Я не придал ей особого значения и двинулся дальше.

Получив в свои руки железный прут, я осмелел и больше не крался. Во мне появился даже какой-то злой азарт. Там в конце зала стоял почти нетронутый верстак, над которым на стене висели инструменты. Я, наверное, никогда и ничему не радовался, так как им. Шутка ли, там, как мне показалось, были напильники, стамески, молоток и даже тиски!

Я прошёл, наверное, половину зала, когда вдруг заметил, что гора на дальнем возвышении изменила форму. В ближней ко мне части теперь блестели два кругляшка.

«Это ж медведь!» – запоздало понял я и рванул обратно к лестнице.

Косолапый в полном молчании метнулся за мной. Это только в кино хищники ревут перед атакой, наверное, чтобы помочь жертве подготовиться к отражению нападения, в жизни им этого делать незачем.

Я нёсся даже быстрее, чем когда улепётывал от рыси. По дороге я захлопывал все попадающиеся двери. Во мне больше не оставалось ничего, кроме страха. Я рванул на второй этаж к балкону. Мне показалось, что там я могу спастись. Из-за спины на меня неслось многократно усиленное эхом шлёпанье медвежьих лап по воде.

Внезапно сзади на меня накатилась волна, высотой почти в мой рост. Тое есть, сначала она такой была, на подходе она стала оседать и в конце лишь придала мне скорости.

Я птицей взлетел по лестнице на второй этаж, пронёсся через коридор и, не сбавляя темпа, выбежал в зал. Гнилой деревянный пол ходил подо мной ходуном, а я про себя молился:

«Господи! Только бы лаги выдержали».

Я уже был возле двери в левое крыло, когда медведь вылетел в зал. Пол жалобно заскрипел. Со всей силы прыгнув, я оказался всего в паре сантиметров от спасительного кафеля. Мой прут полетел вперёд и со звоном покатился по по́лу в коридор.

В этот момент с диким хрустом и грохотом гнилые перекрытия стали обваливаться. Каким-то чудом я успел повиснуть на створке двери. Пол уходил у меня из-под ног, но я таки смог, подтянувшись, втащить себя в коридор.

Всего секунду спустя, раздался обиженный рёв. Выглянув, я увидел, что медведь барахтался, прижатый несколькими тяжёлыми балками. Ближайшая ко мне часть пола теперь стояла эпод довольно острым углом.

Упускать такой шанс было никак нельзя. Я поудобнее, перехватил свой прут, выбрал ровное место и съехал по паркету вниз.

Красиво соскользнуть, как со снежной горки, мне, конечно, не удалось, но всё же я смог приземлиться на ноги, и даже не сильно их повредил. Теперь я оказался всего в паре метров от головы зверя.

Не дожидаясь пока, он вырвется, я принялся лупить медведя железякой. Тот ревел сначала яростно, потом жалобно, но оставлять его в живых я не имел никакого желания.

Когда я понял, что так уработать его вряд ли удастся, то со всей силы воткнул ему железяку в глаз. Она была тупой, но я налёг всем весом, а потом выдрал её. Из раны хлынула кровь. Зверь затих, но я ещё долго не мог остановиться, охаживая прутом уже мёртвое тело.

Когда я, наконец, понял, что медведь издох, я просто осел на пол, тяжело дыша. Я лежал среди обломков гнилых досок и битой штукатурки. Всё вокруг казалось каким-то мутным. К горлу то и дело подступала мучительная дурнота.

И всё же я поднялся и снова уставился в сероватое небо и хрипло выкрикнул:

– РИКИ-ТИКИ-ТА!

Я не помнил, когда последний раз ел, да и пил только торфяную воду из реки. Впрочем, я слишком устал, даже чтобы утолить голод. Я поднялся и потащился в кладовку. По дороге я прихватил крепкую деревяшку и подпёр дверь изнутри. Потом повалился на пыльное тряпьё и заснул.

***

Вот он я – сижу за верстаком, возясь с редукторной винтовкой. Нет бы нормальную купить, так они какую-то натовскую богомерзость притащили. Резьба нестандартная, колбу надо под размер искать, дюзу регулировать – внутрь лезь. Всё не как у людей. Ещё и грохочет, как я не знаю, уши не казённые, а я целыми днями стрелков исследую.

Я устанавливаю заготовку в 3D станцию металлообработки и вожусь с программой.

– Сергеич тебе чего делать нечего?

Я резко оборачиваюсь и вижу Антона – нашего начлаба. Он явно возмущён:

– Ты мне аналитический обзор на той неделе сдать должен… – распаляется он. – Вечно тебя из мастерской не выгонишь, а потом тебе какого-нибудь болезного притащат, а кто работать будет? Коля в командировке, Семёныча в другой, отдел придали, у меня своей работы завались… Ты вон докладную написал и считаешь, что на этом всё…

Раз и я уже сижу на жёстком стуле у приставного стола в кабинете Трефолева. Тот долго изучает мой отчёт. Закончив читать, он возвращается в начало. Затем принимается что-то искать, перелистывая страницы. Потом, снимает очки, роняет лицо на руки, некоторое время трёт ладонями глаза и спрашивает.

– Вы полностью уверены, что они это сделают? Просто поймите и меня. Вы же представляете, какие ресурсы придётся задействовать, чтобы подготовится к пандемии. И ещё, у них же нет настоящей системы здравоохранения, нет единого центра. Это же всё по ним ударит, сильнее, чем по кому бы то ни было. И откуда такая уверенность, что именно этот вирус?

– Давайте с конца, как я и писал, первая инфекция «сарс» у них была комом – слишком тяжёлая, её китайцы быстро локализовали. Потом «мерс» легче, но всё ещё слишком агрессивна. Потом ковид он намного легче и есть не болеющие носители. Заметьте, отрабатывали именно это направление. В общем, они научились, и теперь зараза будет убивать не сразу. Им, по-прежнему, мировой пожар подавай. А насчёт того, что ударит по ним. Так они и перед появлением ковида особо не готовились.

– А если вы ошиблись? Если инструмент будет другим? Они вон сепсисом активно занимаются.

– Сепсис могут вызывать почти любые бактерии – ответил я. – Это так сказать результат, а не причина. Хотя думаю, и всякие кокки-палочки тоже изучают, но от них есть антибиотики, а с вирусами бороться намного труднее.

Мгновение и я оказался на автостоянке в Ефремове, перед магазином Тингам, рядом с нашим сорокатонным автомоснстром. Не хухры-мухры – полный привод восемь на восемь, подкачка шин, запасные топливные баки, фургон на удлинённой базе, два спальных места в кабине, хотя мы всё равно предпочитали останавливаться в гостиницах.

Рядом со мной курил наш водитель – Серёга.

Тут откуда-то из снежной мглы нарисовался крепкий парень явно из местных, спросивший:

– Мужики, что за агрегат? – он качнул головой в сторону машины.

– Честно? – спросил, глубоко затянувшись, Серёга. – Автохолодильник, а внутри трупы, инфицированных. Лучшая коллекция штаммов, – он доверительно улыбнулся. – Сергеич вон собирал, – он указал на меня.

Местный хохотнул и принялся расспрашивать водилу о двигателе, тормозах трансмиссии и чём-то ещё. Стоило ему отойти, как Серёга криво усмехнулся:

– Вот так, правда, только правда, ничего кроме правды ведь в неё никто никогда не поверит…

Я только лишь усмехнулся в ответ.

Мгновение и я уже сижу в кабинете нашего зама по науке. Тот, как это обычно с ним случалось, ходит туда-сюда вокруг приставного стола, говоря:

– Вы же понимаете, что волны глюонного резонанса распространяются не только в пространстве, но и во времени. Чисто теоретически их можно сфокусировать поразив наши ядерные заряды…

– Так, а наш-то институт тут, каким боком? – не выдержал я.

– Так при том, что это уникальный шанс исследовать воздействие этих волн на людей?! – Горячо заговорил он. – Как раз для тебя работа. Ты вон после конца основной фазы пандемии уже год не напрягаешься…

***

Меня разбудил мучительный голод. Живот мой буквально крутило. Я с трудом выбрался из кладовки. В окна вновь бил яркий солнечный свет – я, похоже, проспал целые сутки.

Единственной едой оставался заяц. Увы, когда я достал его из сумки, от него уже шёл неприятный душок. Что-то рано он стал портится, не к добру это…

Что ж, придётся съесть медведя, но его надо было ещё разделать.

Я стоял и смотрел на косолапого, придавленного толстой балкой. Что осталось от этого невероятно сильного зверя, этого хозяина лесов? Туша – бесславная и безобразная!

Я вдруг почувствовал приток такого ликования, какого не ощущал с самой войны. Сейчас это была настоящая жизнь. Внутри меня поднялось одно запредельной силы потрясающее слово – победа!

О, как сладок её вкус! Когда-то нам лгали, что его имеет кола. Я получал тройки, четвёрки, пятёрки, и красный диплом, первую зарплату, премию правительства, и ордер на квартиру, орден за заслуги и согласие любимой. И все они имели вкус несоизмеримо слаще, чем подкрашенная водичка с ароматизатором.

В этот раз я отвоевал право на жизнь, и победа имела солёный вкус крови – моей и моего врага. Он был больше меня! Он был сильнее меня! Он был быстрее меня! Он даже пах хуже, чем я! И всё равно я взял верх! Разум развалял материю.

– РИКИ-ТИКИ-ТА! – заорал я в серое небо.

Последний раз я чувствовал, что-то подобное, когда мы пробили дыру между мирами. Маленькие, жалкие человьи прогрызли само пространство, заставили вселенные повиноваться! Тогда я по-настоящему, невероятно остро ощущал, что мы личинки Бога. Каждый человечишка может быть чуточку подобен ему!

К слову, нам это порядком вышло боком, с той стороны, тоже имелись свои охотники нести миру мир любой ценой. Как и мы, они страстно желали того сладкого ощущение победы! За него чудища спокойно готовы были отдавать жизни своих собратьев.

Впрочем, долго насыщаться тщеславием я не смог. Голод брал причитающееся. Что ж, я отправился в подвал, надеясь найти там что-нибудь походящее, для разделки туши павшего врага. Спускался я со смешанным чувством, всё-таки туда мог прийти кто угодно.