Парфюмерша из Ведьминой Хижины: путь к свободе

Молли Винтер

Парфюмерша из Ведьминой Хижины: путь к свободе

Глава 1: Драконья неблагодарность

– Госпожа Алиша! Миледи! Где вы?!

Голос Марты, нашей верной экономки, прорезал уютную тишину моей спальни. Он был сдавленным от неподдельной тревоги, и в нем сквозила нотка, которую я редко слышала в ее обычно спокойном, размеренном тоне – нотка, напоминающая о тех временах, когда в поместье случались настоящие беды, вроде нашествия разбойников или внезапной массовой болезни слуг.Я сидела у высокого стрельчатого окна, уставившись в сад. Осенние листья кружились в вихре холодного ветра, окрашенные в золотые и серые оттенки, – казалось, сама природа оплакивала угасающий год.

Мои мысли блуждали в прошлом – в тех далеких днях, когда Гордан казался мне воплощением силы и загадочности, надежным и влюбленным – а не таким холодным, расчетливым повелителем, каким он стал со временем. Я вспоминала нашу первую встречу на королевском балу: он, высокий и широкоплечий, с глазами цвета раскаленного угля, окруженный легким маревом жара – признаком его драконьей горячей крови. Тогда я, молодая и полная иллюзий, видела в нем героя из легенд, способного защитить от любого зла. Его сила манила, как пламя манит мотылька, и я не замечала, как оно обжигает.

Я вздрогнула, отрываясь от воспоминаний, и отложила книгу, которую рассеянно листала. Это был старый томик легенд о драконах – ирония судьбы, учитывая, кто мой муж. Страницы пожелтели от времени, а слова на них казались теперь пустыми, как и мои надежды на счастливый брак. Когда-то я любила такие истории и видела в Гордане героя именно из этих сказок: могучего дракона огня, чья сила завораживала и пугала одновременно. Но со временем я поняла: эта сила меня не защищала, а контролировала. Он повелевал всем – слугами, землями, даже мной – с холодной расчетливостью, не тратя времени на нежности или ласку. Его командировки, его отлучки… Я всегда ждала, веря в его скупые обещания, готовя дом к возвращению, надеясь, что однажды он увидит во мне не просто жену, а настоящую спутницу жизни. А что он? Он просто использовал меня как удобный фон для своей жизни, скрывая за маской долга свою истинную природу – эгоистичного повелителя, для которого чувства других – лишь помеха.

– Я здесь, Марта! – отозвалась я, поднимаясь с кресла. Мои рыжие локоны, обычно аккуратно уложенные в высокую прическу, сейчас были свободно распущены, и я машинально поправила их, чувствуя легкую дрожь в пальцах. Мои руки, тонкие и бледные, с едва заметными мозолями от садовых работ – моего тайного хобби, которое Гордан презирал и считал его "недостойное занятие для леди", – слегка задрожали. – Что случилось? Ты напугала меня своим криком. Неужели в поместье что-то стряслось?

Марта влетела в комнату, запыхавшись, ее обычно идеально гладкий чепец съехал набок, а щеки пылали румянцем. Она была женщиной средних лет, крепкой и надежной, как дубовые балки этого древнего замка, с лицом, изборожденным морщинами от лет службы нашей семье. Марта пришла в поместье еще при родителях Гордана, и ее работа была безупречной – она видела, как я вошла в этот дом невестой, полная надежд и счастья, и как постепенно угасала под холодом мужа. Сейчас она выглядела так, будто увидела привидение, ее глаза, обычно спокойные и практичные, теперь были полны неподдельного ужаса.

– Он… он вернулся! – выдохнула она, прижимая руку к груди. Это заставило мое сердце екнуть.

Гордан? Он не предупреждал о своем возвращении из очередной командировки. Странно. Обычно он всегда был пунктуален в таких вещах, отправляя гонца с вестью.

– Ну и прекрасно, – сказала я, стараясь сделать вид, что спокойна, хотя руки чуть дрожали от волнения, когда я поправляла складки платья. Мое платье, простое и удобное, из мягкого льна цвета слоновой кости, вдруг показалось слишком скромным для такой новости. – Прикажи разогреть баню и приготовить ему любимые блюда – жареного оленя с травами и откупорьте его любимую бочку из подвалов. Он, наверное, устал с дороги. И вели слугам принести свежие простыни в его покои – он всегда жалуется на пыль.

Марта не двинулась с места. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, и ее взгляд метался по комнате, избегая моих глаз. Это было не похоже на нее – обычно она выполняла приказы мгновенно, что делало ее незаменимой в нашем огромном поместье.

– Миледи, – перебила она меня, и это было неслыханно для нее, всегда уважительной и почтительной. Ее голос дрогнул, и она сглотнула, подбирая слова, будто они жгли ей горло. – Он… не один.

Я замерла. Книга, которую я все еще держала в руке, застыла на полпути к полке. Комната вдруг показалась холодной, несмотря на потрескивающий камин в углу, где дрова искрились, отбрасывая танцующие тени на стены. За окном ветер завыл сильнее, швыряя листья в стекло, как будто сама природа предупреждала о надвигающейся буре. Мои мысли закружились: кто мог быть с ним? Старый советник, с которым он обсуждал дела? Офицеры охраны, верные, как псы? Или… Нет, я отогнала эту мысль, но ком в груди нарастал.

– Что значит «не один»? – спросила я, чувствуя нагнетающую тревогу. – С советником? С офицерами охраны? Говори же, Марта, не томи! Ты знаешь, как я ненавижу загадки.

Экономка сглотнула снова, ее руки теребили фартук, и она наконец подняла на меня глаза – полные жалости и ужаса.

– Миледи, тут такое дело, с ним дама… И… дитя. Мальчик. – Она прошептала последнее слово, будто это было проклятие, способное накликать беду на весь дом. Ее голос сорвался, и она отвела взгляд, как будто стыдилась быть свидетелем моего позора.

В ушах зазвенела та самая тишина, в которой я находилась пару минут назад, уютная, настраивающая на размышления. Только теперь она была оглушительной, тяжелой и густой, как черная смола, заливающая все вокруг. Мир сузился до крошечной точки: до страницы книги в моей руке, которая вдруг казалась единственной реальной и осязаемой вещью на свете. Все остальное – гобелены на стенах с изображениями драконов, резные деревянные панели, даже свет от свечей в канделябрах – померкло. Дитя. Мальчик. Наследник, которого я не смогла дать ему за годы брака. Все эти визиты к лекарям, все эти молитвы в храме, все эти ночи, когда я лежала одна, виня себя… А он, оказывается, уже нашел решение в чужой постели.

– Дитя? – мой собственный голос прозвучал чужим, плоским, как эхо в пустом зале. Я почувствовала, как кровь отливает от лица, и комната качнулась. – Чье дитя? Марта, скажи, что это сын кого-то из его свиты…

Но я уже все поняла. По лицу Марты, по тому, как она не могла встретиться со мной взглядом, по тому, как ее губы дрожали. По тому, как с грохотом обрушились все мои наивные надежды и оправдания его бесконечным отлучкам. Все эти "командировки", где он якобы сражался с врагами королевства или заключал союзы … А на самом деле изменял мне, заводя связи, а я и не смогла почувствовать, веря в его слова. Я, дура, ждала его каждый раз, готовилась к его возвращению, надеясь на чудо – на то, что однажды он одарит меня своей лаской. А он… уже все решил за нас, как обычно. Его драконья кровь, эта вечная жажда власти, сделала его слепым к человеческой боли.

Та уютная тишина в поместье закончилась. Теперь она была предвестием бури, которая вот-вот разразится, и я чувствовала, как внутри меня поднимается свой собственный шторм.

– Пойдем, – безэмоционально сказала я, откладывая книгу на полку. Страницы захлопнулись с тихим шорохом, как дверь, закрывающая прошлое. Мои ноги подкосились, но я заставила себя выпрямиться. – Пойдем встретим моего мужа. И его… пополнение. Я хочу увидеть это своими глазами.

Я шла по бесконечно длинному коридору. Ноги были ватными и непослушными, а каждый мой шаг по глухой ковровой дорожке отдавался в голове грохотом, словно удар молота.

Гобелены на стенах, изображавшие славных предков Гордана – грозных драконов, повелевающих пламенем и судьбами, – казалось, смотрели на меня с немым укором. "Не справилась. Не удержала". Эти воображаемые упреки жгли. Да с чего бы это я должна была его "удерживать"? Он же не борзая на сворке! Этот властный дракон огня всегда брал, что хотел, не считаясь ни с кем – ни с моими чувствами, ни с нашими клятвами у алтаря. Его шрамы от битв, которые он горделиво показывал на пирах, были символом его "героизма", но я знала: они скрывают жестокость, которая распространяется не только на врагов, но и на близких.

Марта шла чуть позади, тяжело дыша, ее шаги шуршали по ковру. Я чувствовала испуганный взгляд у себя за спиной, как легкий укол. Она была со мной с первых дней брака, видела мои слезы по ночам, когда Гордан отстранялся, и всегда утешала чашкой горячего чая с травами. Ее забота была моей опорой в этом холодном доме, и теперь она страдала вместе со мной. Вихрь мыслей проносился в голове: воспоминания о нашей свадьбе, когда его глаза горели и были наполнены страстью; о ночах, когда он отстранялся, ссылаясь на усталость или работу; он никогда не поддерживал меня по-настоящему. Мальчик. Значит, все это время, пока он относился ко мне с холодом, он… заводил себе другую семью. А я ждала, веря в его редкие, скупые слова о любви, но теперь они казались ложью, пропитанной дымом его драконьего дыхания.

Мы вошли в Большую гостиную, и первое, что ударило мне в нос, – это запах. Дешевый, приторно-сладкий парфюм, перебивающий тонкий аромат полированного дерева и лаванды, который я так любила и который всегда наполнял этот зал уютом. Он резал ноздри, как нечаянно пролитый уксус, и сразу дал понять: здесь чужие. Гордан стоял у камина, такой же монументальный и незыблемый, как скала, окруженная пламенем. Он был повернут ко мне спиной, и мое сердце, предательски, сжалось от знакомого, но чуждого уже трепета.

Я увидела его широкую спину, ту самую, что когда-то казалась мне самой надежной крепостью в мире. Я вспомнила, как в первые месяцы брака прижималась к ней, чувствуя под тонкой шелковой рубашкой напряжение могущественных мышц и исходящее от кожи почти ощутимое тепло его драконьей сущности. Тогда мне казалось, что эти плечи способны укрыть меня от любых бурь. Теперь же они, напряженные под бархатным камзолом, расшитым золотыми нитями с гербом – пылающим драконом, выглядели как неприступная стена, возведенная между нами. Он всегда был таким: внешне невозмутимым, но внутри – вулканом, способным уничтожить все на пути, если что-то пойдет не по его плану. Его темные волосы, подстриженные коротко, как у воина, блестели в свете камина, и я вспомнила, как когда-то запускала в них пальцы, надеясь на нежность, которой так никогда и не дождалась.

Даже не видя его лица, я чувствовала его ауру власти – ту самую, что когда-то завораживала меня, а теперь лишь раздражала и отталкивала. Вокруг него слегка потрескивал воздух, искрился и изгибался маревами от жара – это намекало на его драконью магию, готовую вспыхнуть в любой момент для подавления чужой воли. В этой знакомой позе владыки, в каждом знакомом изгибе его спины читалась теперь не сила, а холодная, расчетливая мощь, которую он обратил против меня. И от этого воспоминания о прошлой близости становилось лишь горько и обидно.

Рядом, подобравшись на краешке стула с видом ложной скромности, сидела та самая «дама». Хрупкая, до болезненности тонкая, она напоминала перекормленную сахарной пудрой конфетку – снаружи сладко, а внутри одна приторная пустота. Ее блондинистые волосы, уложенные в нарочито простую, но до безобразия аккуратную прическу, сияли. Платье, отчаянно пытавшееся казаться дорогим, было сшито из кричаще-алого бархата низкого качества, с неровными швами и безвкусными блестками, нашитыми кое-как. Оно резало глаз, как пошлая афиша на фоне старинных картин.

Она теребила в руках платочек – слишком нарядный, слишком шелковый для этой роли скромницы, – и ее большие, голубые, как незабудки, глаза были неестественно округлены, изображая испуг и робость плохой провинциальной актрисы. Но за этой личиной невинности сквозил холодный, цепкий расчет. Ее взгляд, быстрый и скользящий, как у ящерицы, на мгновение зацепился за дорогую вазу на камине, оценивая ее, прежде чем снова принять наигранное выражение испуга. Она не кусала губу от нервов – она прикусывала ее, стараясь придать бледным, тонким губам более соблазнительный, алый вид. В ее позе, в том, как она «робко» выставила вперед изящную щиколотку, угадывалась не ловушка, а триумф хищницы, достигшей цели. Это была не жертва обстоятельств, а тактика, и каждая ее фальшивая слезинка, каждое дрожащее движение руки были частью тщательно разыгранного спектакля, от которого меня тошнило. Она излучала запах дешевых духов и дорогой победы, и этот коктейль был для меня невыносим.

А на ковре, у ее ног, возился с деревянной фигуркой дракона, мальчуган. Лет трех. С темными, как у Гордана, волосами, которые вились в беспорядке, и таким же серьезным, не по-детски холодным выражением лица. Он не смеялся, не бегал – просто методично катал игрушку, его маленькие пальчики крепко сжимали дерево, как будто он уже знал, что мир – место для контроля, а не игр. Его глаза мельком взглянули на меня, и в них не было детской любопытности – только спокойная оценка.

Сердце ушло в пятки. Это было похуже любого подтверждения. Я почувствовала, как мир качнулся, и мне пришлось опереться о дверной косяк, чтобы не упасть. Боль пронзила грудь, так, как будто в нее втыкали десятки кинжалов, и я с трудом подавила стон.

Я остановилась на пороге, судорожно сжав руки в кулаки, чтобы они не дрожали. Пальцы побелели от напряжения, ногти впились в ладони.

– Гордан, – голос мой прозвучал хрипло, как будто издалека. – Ты не предупреждал о визите. Ни гонца, ни записки. Это не в твоих правилах – ты всегда предупреждал.

Он медленно, с театральной неспешностью обернулся. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по мне с головы до ног, будто проверяя, соответствует ли его жена должному виду. Видимо, нет, ведь на мне было простое домашнее платье, удобное для чтения у окна и для работы в саду, а не парадный наряд. Его глаза вспыхнули легким пламенем – это происходит, когда эмоции выходят из-под контроля.

– Алиша, – произнес он, и в его голосе не было ни капли тепла или радости от возвращения. Только властный тон, привыкшего отдавать приказы. Но под этим тоном я уловила нотку раздражения – он не любил, когда что-то шло не по его сценарию. – Это Инесса. И наш сын, Леон. Прошу любить и жаловать!

Последняя фраза прозвучала так цинично и легко, словно он представлял мне не свою любовницу и факт их измены, а новых придворных шутов. «Прошу любить и жаловать!» – это наглое, почти буффонадное приглашение принять участие в его гротескном спектакле, это плевок в лицо всем тем годам, что я была его верной, хоть и несчастной женой. У меня перехватило дыхание от наглости, от этой неприкрытой, издевательской легкости, с которой он выставил нашу личную трагедию на всеобщее обозрение, как какую-то пошлую банальность.

Слово "наш" прозвучало как выстрел в упор. Я почувствовала, как кровь отливает от лица, и мир поплыл перед глазами. "Держись, Алиша, держись. Не дай ему увидеть, как тебе больно". Я сглотнула ком в горле и выпрямилась, стараясь сохранить достоинство. Леон взглянул на меня снова, и в его взгляде мелькнуло что-то от Гордана.

Инесса робко поднялась, совершив неловкий, слишком низкий для ее нового статуса книксен, отчего ее безвкусное платье раздражающе зашуршало. Ее руки слегка дрожали – это была не просто неуверенность, а смесь страха перед моей реакцией и сдерживаемого ликования от собственной победы. В ее глазах читалась сложная гамма чувств: животная опаска загнанной в угол мыши, понимающей, что ее могут прихлопнуть в любой момент, и в то же время – торжество кошки, все же пробравшейся в кладовку с молоком.

– Очень приятно, миледи, – прощебетала она голосом, который идеально подходил к ее приторным духам – высоким, сиропным. Но за этим сладким тоном сквозил колючий отзвук достигнутой цели. – Мы с Леоном так надеялись… что вы нас примете. – Она чуть подала вперед плечико, изображая покорность, но в этом жесте была и наглая просьба о одолжении, и уже почти чувство собственности. – Я слышала о вашем добром сердце от… от общих знакомых.

Последние слова она произнесла с едва уловимой паузой и крошечным, едва заметным подергиванием уголка губ, давая понять, что эти «знакомые» – не кто иной, как сам Гордан, и говорил он отнюдь не о моем «добром сердце», а о моей слабости и покорности, которую она теперь надеялась использовать. Она одновременно и боялась меня, и уже мысленно примеряла мое место, и это сочетание было отвратительнее откровенной злобы.

Я проигнорировала ее, впившись взглядом в Гордана. Ее слова повисли в воздухе, как дым от его пламени.

– Объясни. Сейчас. И без этих дурацких театральных пауз, – потребовала я, чувствуя, как голос крепнет от гнева. Мои кулаки сжались сильнее.

Он усмехнулся уголком губ, и эта усмешка была холодной, несмотря на его огненную природу. Ему нравилось, что он держит меня на крючке, нравилось мое напряжение – типичная черта, в этой ситуации он король обстоятельств. Но в глубине его глаз мелькнуло что-то новое – неуверенность? Он привык, что я подчиняюсь, как и все вокруг, и не задаю лишних вопросов.

– Что тут объяснять, дорогая? Все очевидно. Ты не смогла выполнить свою главную обязанность. Инесса смогла. За время, когда ничего не выходило, у меня появилась другая семья. Теперь у тебя есть выбор.

Он сделал паузу, давая словам просочиться в меня, как яд в рану. Его глаза горели, и воздух вокруг него нагрелся – так он всегда делал для запугивания. Леон, почувствовав напряжение, остановил игру и посмотрел на отца.

– Ты остаешься здесь. Твои апартаменты, твой статус – все остается при тебе. Но ты будешь помогать Инессе вести хозяйство и присматривать за Леоном. Или… – он кивнул на дверь, и в этом жесте была вся его холодная сущность, – ты берешь свои вещи и уходишь. Но в этом случае ты не получишь ни гроша. Ничего из того, что было куплено мной, ты забрать не сможешь.

Он сделал паузу, давая мне осознать весь ужас этого выбора. Его взгляд стал еще тяжелее, еще безжалостнее.

– Да и идти тебе некуда, сама прекрасно понимаешь, – продолжил он, и в его голосе прозвучала ледяная уверенность палача, знающего, что его жертва бессильна. – Твой родной двор пал несколько лет назад. Твои родители мертвы, а их земли конфискованы короной. Ты – последняя из своего рода, Алиша. Одинокая и никому не нужная сирота. Никто в этом королевстве не осмелится принять тебя, оказать тебе милость или дать приют, зная, что ты бросила меня, Гордана Баалар. Ты стала бы изгоем, прокаженной, от которой все шарахаются, боясь навлечь на себя мой гнев. Так что подумай хорошенько – стоит ли того твоя гордость, чтобы влачить жалкое существование в нищете и забвении?

Я стояла, окаменев. Гнев, горячий и слепой, начал закипать где-то глубоко внутри, выжигая остатки боли и растерянности, превращая их в чистое, неукротимое пламя. Он смотрел на меня с холодным, самодовольным ожиданием, уверенный, что я сломаюсь. Что выберу унизительную, но сытую жизнь в тени его новой жены. Ведь он – дракон огня, повелитель, и все должны склоняться перед ним. Его аура пламени слегка вспыхнула, подчеркивая превосходство, но я увидела в нем не героя, а тирана, чья сила питается слабостью других.

Инесса снова встряла своим раздражающим меня голоском, но теперь в ее тоне сквозили едва уловимая ехидство и сладкая ядовитость. Она уже отыграла свою роль скромницы и теперь пробовала на вкус свою победу.

– Горди, солнышко, может, не надо так резко с бедной Алишей? – ее голос дрожал, но теперь это была дрожь не нервов, а сдерживаемого торжества. – Сестрица Алиша, мы же можем как-то поладить… Я уверена, мы станем подружками! Представляешь, как весело нам будет? Я могу научить вас кое-чему по части ведения дома – ну, знаешь, таким простым женским хитростям, – а вы, конечно же, расскажете о всех этих скучнейших здешних традициях. Леон будет просто в восторге от новой тети…

"Сестрица". Этот фальшивый, слащавый тон, эта наглая попытка панибратства и снисходительное упоминание о «простых хитростях», будто я ничего не смыслю в настоящем хозяйстве, стали последней каплей. Во мне что-то щелкнуло, и с этим щелчком обрушилась последняя преграда, сдерживавшая мою боль. Она хлынула наружу, но не слезами, а раскаленной лавой ярости. Я распрямила спину, и гнев придал мне сил, вытеснив всю неуверенность. Леон смотрел на меня с интересом, его маленькие ручки замерли на игрушке.

– Поладить? – мой голос зазвенел, наливаясь сталью и ледяной яростью, и я почувствовала, как он эхом отразился от стен, в которых я была заточена все эти годы. – Милая, единственное, что у нас с тобой может быть общего – это дрянной вкус на мужчин вроде него. Но, судя по твоему предложению «дружбы» и тому, как ты уже обживаешься здесь, вряд ли тебя хоть что-то может смутить. Ты пришла сюда, думая, что его сила защитит тебя? Наслаждайся, пока можешь. Рано или поздно он обратит ее против тебя и сожжет дотла, как сжег все во мне. А подружками? – Я горько рассмеялась, и в этом смехе звучала вся моя боль. – Увы и ах! Ты уже показала себя как воровка чужих мужчин. И Леон заслуживает лучшего, чем расти в тени такого отца и с матерью-интриганкой.

Она ахнула, притворно шарахнувшись назад, но в ее голубых глазах, наполнившихся наигранными слезами, я увидела не уязвимость, а злобный, торжествующий блеск. Она получила именно ту реакцию, на которую рассчитывала – оправдание для своей роли невинной овечки перед Горданом. Гордан нахмурился, его глаза вспыхнули настоящим огнем, и воздух в комнате нагрелся еще сильнее, заставив Марту отступить на шаг. Его кулаки сжались, и я увидела, как вены на руках набухли – признак, что его кровь кипит. Но теперь и моя кровь бурлила не меньше.

– Алиша, хватит истерик. Решение за тобой, – прорычал он, и его голос был действительно смесь слов и рыка. Но еще в нем слышалось удивление – он не ожидал сопротивления.

– О, оно принято! – мой голос не дрогнул, я выпрямилась во весь свой невысокий рост и посмотрела на него с такой ненавистью, что, казалось, даже его драконья чешуя должна была почувствовать ожог. – Я предпочту есть коренья на воле, чем пировать с вами за одним столом. Думал, твои условия поставят меня на колени? Заставят прислуживать тебе и этой… этой кисейной барышне? Ну уж дудки! Ты забыл, Гордан: я не твоя рабыня, я женщина, которая когда-то любила тебя. Но теперь? Теперь я вижу только тирана в чешуе, у которого есть только сила.

Его надменное лицо в момент моих речей перекосилось. В глазах мелькнуло неподдельное изумление – он не ожидал этого. Никогда. Властный Гордан привык, что все подчиняются, что его слово – закон. Но не я. Не сейчас. Леон, почувствовав напряжение, подполз к матери, и Инесса обняла его, ее глаза были полны страха – не за себя, а за сына.

Я развернулась и, не дав им возможности что-то сказать, понеслась по лестнице в свои покои. Слезы жгли глаза. Ни за что. Ни за что я не дам им удовольствия видеть мои слезы. В спальне я захлопнула дверь и прислонилась к ней, дрожа всем телом от адреналина и боли. Потом глубоко вздохнула и оттолкнулась. Некогда себя жалеть. Если я ухожу, то с достоинством.

Я схватила самый простой дорожный саквояж – потрепанный, но надежный, подарок от матери – и начала наугад кидать в него вещи. Не его подарки – они мне не нужны, эти безделушки, купленные на откуп совести! – а несколько простых платьев из моего приданого, украшения от матери (маленький кулон с рубинами, напоминание о доме, где меня любили по-настоящему), свои заветные тетради с записями – стихами и мыслями, которые я прятала от него, потому что он смеялся над "женскими глупостями". С полки я сняла маленький сувенир – фигурку дракона из дерева, напоминание о юности, когда я ещё верила в его серьезность как в романтику. Теперь она казалась насмешкой, но я взяла ее – как напоминание о уроке.

В дверь тихо постучали.

– Войдите, – бросила я, не оборачиваясь, полагая, что это одна из служанок, присланная Горданом поторопить меня.

Дверь скрипнула, и на пороге возникла заплаканная Марта. Ее доброе лицо было искажено горем.

– Миледи… Алиша… – ее голос сорвался. – Вы и вправду уходите? Этого нельзя допустить! Куда вы пойдете? Это же безумие!

Она сделала шаг ко мне, и ее руки дрожали.

– Он не имеет права! После всех этих лет… – она не договорила, лишь безнадежно махнула рукой.

Я перестала складывать вещи и обернулась к ней. Вид ее искренней печали растрогал меня сильнее, чем все унижения сегодняшнего вечера.

– Он имеет право, Марта. Он хозяин здесь. А я… я больше не хозяйка. Мне здесь нет места.

– Но это неправильно! – вырвалось у нее, и она несмело потянулась ко мне, будто хотела обнять, но не решалась переступить грань между хозяйкой и служанкой. – Я помню вас юной девочкой… такой светлой, полной надежд. И я видела, как этот дом, как он… – она снова запнулась, не в силах подобрать слова, чтобы не осудить в открытую моего мужа. – Я буду так по вам скучать, дитя мое. Вы были единственным светом в этих холодных стенах.