Конституционно-судебная аргументация: теория и методология

Важно заметить, что идея о нормативно-корректирующей функции аргументации соотносится не только с проверкой конституционности нормативных правовых актов по содержанию, которая ab initio требует обозначения конкретного аспекта неконституционности, а значит, и выделения контуров необходимой нормативной коррекции. Эта идея гармонично сочетается и с формальным конституционным контролем, так как установление нарушения процедуры принятия акта и обоснование его существенности также приводит – причем зачастую в более глобальных масштабах – к преобразованию нормативно-правового ландшафта[40].

Необходимость выделения нормативно-корректирующей функции аргументации можно обосновать и по другой линии. Для этого достаточно обратить внимание на генетический аспект нормативно-правового регулирования, а именно на причины появления, видоизменения и угасания (отмирания) правовых норм. Поскольку правовая норма служит упорядочению общественных отношений, ее установлению всегда предшествует осознание потребности в уточнении структуры правопорядка, что артикулируется, как правило, путем фиксации недопустимых (неправомерных) расхождений между желаемым и действительным положением вещей. Следовательно, процесс обоснования правотворческих решений предполагает установление каузальных связей между предлагаемой правовой нормой и ожидаемой трансформацией общественных отношений. Неслучайно в юриспруденции сформулирована максима, согласно которой «когда отпадает причина появления правила, должно прекратить действие и само правило» (англ.: when the reason for a rule ceases, so should the rule itself)[41].

Представляется, что выделение нормативно-корректирующей функции заставляет критически отнестись к убеждению аудитории как инвариантной цели конституционно-судебной аргументации.

Во-первых, убеждение аудитории в корректности обосновываемого тезиса о конституционности не является непременным условием нормативных трансформаций. Так, если правотворческим и правоприменительным органам не придется по душе конституционно-судебное решение, в том числе ввиду явных провалов в аргументации, то конституционно-судебные веления все равно не перестанут быть для них юридически обязательными[42].

Во-вторых, сама по себе убедительность аргументации, готовность ее адресата присоединиться к позиции аргументирующего и безусловно следовать конституционно-судебным велениям еще не свидетельствует о конституционной безупречности и юридической корректности обосновываемого тезиса. С одной стороны, рассуждения о (не)конституционности того или иного нормативного положения, получающие одобрение и всеобщее признание, могут быть приведены вопреки действительным конституционным предписаниям. Нетрудно представить себе ситуацию, когда орган конституционного правосудия выносил бы, скажем, популистское решение[43]. С другой стороны, нередки случаи, в том числе и в конституционно-судебной практике, когда «неумелая аргументация компрометирует истинный тезис»[44]. Поэтому убежденность реципиента в состоятельности обосновываемого тезиса еще не позволяет утверждать, что этот тезис в действительности следует из конституционных установлений, и наоборот – уверенность в ошибочности тезиса не исключает ее конституционной корректности.

Кроме того, даже самая глубокая вера в безукоризненность того или иного конституционно-судебного предписания не гарантирует его безусловной реализации. Например, предложенный органом конституционного правосудия вариант нормативно-правового регулирования, будучи оторванным от правоприменительных реалий, может быть попросту неисполнимым или нежизнеспособным либо, что еще хуже, приводить к обратным результатам[45].

Наконец, не нужно списывать со счетов ценностные расхождения между субъектом и адресатом аргументации. Обосновываемый органом конституционного контроля тезис может казаться ошибочным, даже если он с очевидностью следует из конституционных установлений. В этом, как нетрудно догадаться, может быть «виновата» сама конституция. Так, скажем, деятельность конституционного суда, осуществляющего последовательную охрану консервативной конституции, наверняка не найдет поддержки у либеральной общественности, хотя приводимое судом обоснование будет прямо вытекать из конституции[46].

Изложенное свидетельствует о том, что к понятию аудитории (как универсальной, так и конкретной) следует относиться с известной долей скептицизма, ибо оно оказывается малопригодным для объяснения аргументационных закономерностей, которым подчиняется конституционно-контрольная деятельность. В самом деле, кто будет составлять ту же конкретную аудиторию в споре о конституционности правовой нормы, обязывающей, скажем, авиакомпании осуществлять перевозку детей в возрасте от двух до двенадцати лет по льготным тарифам, причем без возможности компенсировать расходы за счет федерального бюджета?[47] Очевидно, что подобное регулирование затрагивает положение как минимум двух социальных групп – предпринимателей-авиаперевозчиков и пассажиров с детьми, чьи интересы в обозначенном контексте оказываются на противоположных полюсах[48]. В связи с этим для субъектов, в пользу которых выносится конституционно-судебное решение, оно будет казаться абсолютно корректным (даже при наличии существенных изъянов в аргументации), тогда как для проигрывающей стороны – категорически неприемлемым, даже если качество обоснования будет отвечать самым высоким стандартам. Следовательно, имманентно присущее спору (конфликту) расхождение интересов его участников снижает перспективность использования понятия аудитории для конституционно-судебной аргументации.

Таким образом, достаточных оснований, чтобы рассматривать убеждение аудитории и ее присоединение к выдвинутому тезису в качестве инвариантной цели аргументации, не имеется. Риторический компонент важен, скорее, для сторон конституционно-судебного процесса, поскольку, не располагая властными рычагами воздействия, они в самом деле стремятся склонить суд к принятию своей позиции, продемонстрировав, что оспариваемый (защищаемый) нормативный подход является неприемлемым (допустимым) с конституционной точки зрения. Для аргументации же, приводимой судом, риторика выступает лишь вспомогательным средством, способствующим более последовательной реализации общеобязательных конституционно-судебных предписаний, но вовсе ее не предрешающим[49].

Впрочем, нужно признать, что убежденность субъекта, которому адресованы конституционно-судебные веления, в юридической корректности принятого решения может усиливать его регулятивный потенциал, имея в виду большую степень готовности воплощать соответствующие предписания в жизнь или как минимум не препятствовать этому. В этом смысле убеждение если и способствует конституционно-контрольной деятельности, то лишь попутно, позволяя адресатам аргументации с бóльшим энтузиазмом воспринимать решения органов конституционного правосудия и тем самым действеннее трансформировать систему действующего правового регулирования.

1.1.2. Прогностическая (нормативно-ориентирующая) функция

Необходимость выделения прогностической (нормативно-ориентирующей) функции конституционно-судебной аргументации обусловлена прежде всего характером интеллектуальных усилий, которые необходимо прилагать при осуществлении конституционного нормоконтроля. Поскольку проверка конституционности нормативного правового акта по определению предполагает критический взгляд на объект контроля, то немалая часть приводимых рассуждений должна обрисовывать конституционный идеал (желаемые параметры) правовой организации общества, а значит, и предвосхищать определенное состояние правопорядка. Неслучайно Ф. Энгельс, описывая свою методологию философского предвидения, указывал, что он не стремится «догматически предвосхитить будущее, а желае[т] только посредством критики старого мира найти новый мир»[50].

Конституционно-судебная аргументация обнаруживает солидный прогностический потенциал прежде всего потому, что она разворачивается в нормативных контекстах. Фиксируя отклонения от конституционно заданных параметров правового регулирования, органы конституционного правосудия постоянно уточняют (расширяют) критерии конституционности, причем применительно к самым различным жизненным ситуациям (в этом смысле конституционно-судебная практика обладает выраженным накопительным эффектом). И поскольку логика конституционно-судебных рассуждений характеризуется высокой степенью нормативного обобщения, она всегда может быть универсализирована и распространена на релевантные сферы правового регулирования. Весьма характерно, что при определении последствий неконституционности правовых норм Федеральный конституционный суд Германии исходит из того, что силой закона обладает не только само «решение о признании закона недействительным… но и [основные положения его мотивировочной части, которые] в соответствии с абз. 1 § 31 ФЗКС… связыва[ю]т обязательством все конституционные органы Федеративной Республики таким образом, что федеральный закон аналогичного содержания не может быть принят повторно»[51].

Если говорить более предметно, то конституционно-судебная аргументация выполняет нормативно-ориентирующую функцию потому, что она объясняет правотворческому органу, почему его решения не отвечают конституционным стандартам и какие факторы следует учитывать, чтобы избежать подобных расхождений в будущем, то есть нацеливает на последующее осуществление правового регулирования в строгом соответствии с конституцией. В этом смысле действительно было бы не совсем корректно позиционировать конституционное правосудие исключительно как средство «ex post factum рационализации [нормативных] решений»[52]. В стратегической перспективе логика рассуждений, положенных в основу конституционно-судебных велений, может и должна экстраполироваться не только на оспоренные нормы, но и на всю систему правового регулирования во всех ее релевантных сегментах[53]. Недаром В. Д. Зорькин, анализируя этимологию слова «юриспруденция» и указывая на его тесную связь с термином providentio, акцентирует внимание на перспективности (проспективности) конституционного права[54], а А. Н. Кокотов относит конституцию к актам стратегического целеполагания[55].

О прогностической функции аргументации также дополнительно свидетельствуют лингвистические конструкции, встречающиеся в рассуждениях о конституционности нормативных положений. Так, органы конституционно-судебного контроля нередко употребляют «слова-напоминалки», недвусмысленно предостерегающие правотворческие и правоприменительные органы от конституционно опрометчивых шагов (например, Конституционный Суд России «уже обращал внимание…»[56], «последовательно указывал на то, что…»[57], «оценивая подобную модель законодательного регулирования, …пришел к следующему выводу…»[58] и т. д.). Подобными конструкциями изобилует и практика Федерального Конституционного суда Германии: «как неоднократно подчеркнуто в практике суда…»[59], «значение данного основанного права [суд] уже изложил ранее…»[60] и т. д.

Чтобы продемонстрировать важность выделения прогностической функции аргументации, можно провести мысленный эксперимент[61]. Представим на минуту, что решения конституционных судов лишены мотивировочной части и состоят исключительно из вводной, описательной и резолютивной частей. Как ни странно, вопреки нашим интуитивным ожиданиям, это не привело бы к полному нивелированию регулятивного потенциала конституционно-судебных решений, так как они продолжали бы производить необходимую трансформацию системы действующего правового регулирования посредством своей резолютивной части, содержащей выводы относительно действительности проверяемых правовых норм либо результаты их конституционно-правового истолкования. Вместе с тем возникал бы довольно неожиданный эффект, заключающийся в утрате органом конституционного правосудия возможности полноценно обозначать вектор правового развития (в том числе путем детализации своих велений), поскольку власть дискурса перешла бы в руки правоведов, которые посредством обобщения конституционно-судебной практики выявляли бы паттерны (закономерности) принятия решений и предлагали бы действенные инструменты для прогнозирования[62].

Стоит также добавить, что мотивировочная часть конституционно-судебного решения служит важным маяком для правоприменительной практики, обозначающим нормативные границы интерпретационной активности судов и иных правоприменительных органов. При этом содержащаяся в конституционно-судебном решении аргументация не только подводит к тому, как следует понимать конституционно истолкованные нормы[63] или как самим истолковывать подлежащие применению нормы при разрешении типовых правоприменительных ситуаций, но и помогает понять причины, побудившие орган конституционно-судебного контроля осуществить нормативную коррекцию конкретным образом, – подобно тому, как качественная пояснительная записка к законопроекту способствует адекватному уяснению смысла принимаемых законоположений.

Наконец, благодаря приводимой аргументации нормативные ориентиры получает и сам орган конституционного правосудия. В самом деле, трудно представить, как обеспечивались бы последовательность конституционно-судебной практики и, что не менее важно, ее своевременная разумная корректировка, если бы конституционно-судебные акты не было принято обосновывать. При таком сценарии судьи лишались бы ключевой точки опоры, теряя возможность реконструировать логику ранее принятых решений и экстраполировать релевантные рассуждения mutatis mutandis на очередную нормативную ситуацию. Это, в свою очередь, многократно повышало бы трудоемкость конституционного контроля, заставляя судей из раза в раз прилагать неимоверные интеллектуально-познавательные усилия по нахождению искомого решения. Более того, отсутствие возможности вернуться к прежним рассуждениям и оценить их обоснованность с высоты времени снижало бы шансы для исправления допущенных ошибок, что создавало бы препятствия для поступательного развития правопорядка. Словом, необходимость обоснования конституционно-судебного решения дисциплинирует органы конституционного контроля, заставляет их быть последовательными в своих рассуждениях, а также обеспечивает предсказуемость и должное качество отправления конституционного правосудия.

Кстати, нормативно-ориентирующая функция аргументации дополнительно актуализируется в государствах, использующих децентрализованную модель конституционного контроля. Это вполне естественно, поскольку нижестоящие суды, юрисдикция которых распространяется на отдельные территориальные единицы, вынуждены в ходе проверки конституционности нормативных правовых актов постоянно оглядываться на практику высшей судебной инстанции, уполномоченной давать окончательное и общеобязательное толкование конституционным нормам. Более того, если государство имеет федеративное устройство, то судебная система субъекта федерации может сталкиваться с необходимостью давать конституционные оценки региональным нормативным актам, закрепляющим правовые нормы, которые имеют аналогичное (сходное, идентичное[64]) содержание с нормами, ранее признанными неконституционными высшей судебной инстанцией.

Таким образом, выделение, наряду с нормативно-корректирующей, нормативно-ориентирующей функции аргументации обусловлено тем, что решения органов конституционного правосудия не только вызывают непосредственные преобразования в системе действующего правового регулирования, но и вместе с тем в обязывающей форме нацеливают, настраивают на определенный правотворческий лад.

1.1.3. Познавательная функция

Познавательную функцию, пожалуй, нужно отнести к разряду базисных, поскольку, не уяснив действительное содержание конституционных установлений в их единстве и не обозначив нормативные характеристики спорного регулирования в его корреляции с действительностью, невозможно дать объективную оценку проверяемой норме и прийти к корректному выводу о ее конституционности. Отсюда следует, что конституционно-судебная аргументация призвана продуцировать знания о правопорядке и окружающей действительности, обозначая связи между суждениями, выражающими состояние дел в трех автономных измерениях: измерении конституционно должного, измерении нормативно наличествующего (действующего) и измерении сущего.

Итак, первое измерение имеет дело с постижением эталонов и стандартов правового нормирования, а также обозначением мерила конституционности, пригодного для решения вопроса о действительности правовых предписаний. Необходимость приложения аргументативных усилий в данном пространстве обусловлена особым содержанием конституционной нормативности. Будучи призванной определять, каким качественным характеристикам должны отвечать нормативные правовые акты, конституционная нормативность материализуется в основном за счет норм-принципов, не фиксирующих, в отличие от норм-правил, окончательных команд и выступающих требованиями оптимизации[65], содержание которых варьируется в зависимости от представленной нормативно-фактической ситуации. Иными словами, нормы-принципы наполняются юридическим содержанием (предлагают модели поведения) лишь тогда, когда помещаются в конкретный контекст.

Отсюда задача органа конституционно-судебного контроля состоит в том, чтобы, с одной стороны, посредством рассуждения обнаружить релевантный смысл конституционных установлений и, с другой стороны, обозначить сам круг подлежащих применению конституционных принципов. Необходимость выполнения последней операции продиктована тем, что нормы-принципы в противоположность нормам-правилам не предусматривают гипотезы[66], что порождает необходимость специального обоснования применимости тех или иных конституционных принципов.

В свою очередь, в конкретно взятой ситуации применимыми могут оказаться несколько конкурирующих друг с другом конституционных принципов. Естественно, что в таких условиях актуализируется необходимость нахождения и обоснования такого варианта нормативно-правового регулирования, который снижал бы градус их содержательного напряжения. Эта задача является первостепенной, поскольку «конституционный порядок возможен лишь тогда, когда и основы конституционного строя, и основные права и свободы человека и гражданина, и конституционные принципы организации публичной власти образуют целостную систему, не допускающую какой-либо рассогласованности регулирующих (закрепляющих, гарантирующих) их конституционных норм, правил и процедур»[67].

Одним из наиболее хрестоматийных в этом отношении примеров выступает дело гражданина Дубкова, в связи с жалобой которого Конституционный Суд России обязал законодателя устранить необоснованную конкуренцию принципа народовластия и права на судебную защиту, закрепив правовой механизм, исключающий возможность назначения досрочных выборов главы муниципального образования до проверки судами законности его удаления в отставку[68]. Столкновение названных конституционных принципов происходило ровно потому, что избирательное законодательство не учитывало возможность успешного обжалования в судебном порядке решения об удалении главы муниципального образования в отставку, а процессуальное законодательство характеризовалось нерасторопностью и игнорировало необходимость обеспечения непрерывности осуществления муниципальной власти. Как нетрудно заметить, постижение того, как соотносятся между собой в обозначенном контексте названные конституционные принципы, является результатом рассуждения и соответствующих аргументативных усилий.

Нужно отметить, что пространству конституционно должного никогда не присущи окончательность и завершенность, поскольку его границы всегда будут меняться (сужаться и расширяться) в зависимости от содержания спорной правовой нормы и бытийных условий ее реализации. Недаром конституции позиционируются в качестве актов, призванных адаптироваться к общественному развитию и «срок годности» которых принято измерять целыми эпохами. В этом смысле основная норма, будучи основанием действительности всех других правовых норм, рассчитана на безграничное продуцирование нормативных смыслов в пределах своих достаточно широких рамок. Именно поэтому, кстати, процесс обозначения границ конституционно дозволенного и запрещенного по своему механизму очень напоминает решение математического уравнения, где переменными выступают конкретные значения нормативно наличествующего и сущего.

Познавательную функцию конституционно-судебной аргументации можно обосновать и в альтернативном, более образном ключе, указав на аргументативный характер экспликации (развертывания) понятий, упоминаемых в конституции. Приводя в качестве примеров такие понятия, как «демократия», «республика», «правовое государство», «социальное государство» и «народ», Г. А. Гаджиев уподобляет конституционный текст стенографическим записям[69], нуждающимся в расшифровке. Очевидно, что средством расшифровки конституционных установлений выступает именно рассуждение. Поэтому будет справедливо сказать, что подобно тому, как понятие предстает в виде свернутого суждения, конституционные принципы представляют собой свернутые правила поведения.

Таким образом, в рамках эталонного измерения аргументация призвана расширять корпус знаний о конституции и вносить больше ясности в то, где проходят границы конституционно должного, дозволенного и запрещенного – с учетом всех релевантных обстоятельств как нормативного, так и бытийного характера.

Второе измерение охватывает характеристики проверяемых нормативных положений. Парадокс данного измерения состоит в том, что, несмотря на прескриптивную природу правовых норм, действующее нормативно-правовое регулирование для целей конституционного правосудия познается и излагается исключительно в дескриптивном ключе. Это продиктовано тем, что, выступая объектом контроля, проверяемая норма априори не может восприниматься органом конституционно-судебного контроля в качестве руководства к действию и содержать критерии оценки позитивировавшего ее правотворческого решения. Как следствие, описание нормативного пространства, если опустить его конституционный (эталонный) уровень, целиком и полностью складывается из позитивных утверждений, что позволяет говорить о фактичности суждений о правопорядке, о его данности.

В рассматриваемом измерении нацеленность аргументации на познание вызвана тем, что только путем рассуждения можно с высокой степенью точности раскрыть истинные параметры правовых предписаний. Действительно, конституционность нормы зависит не только от ее буквального смысла или содержания, которое в нее вкладывает правоприменительная практика. Многое зависит от того, как она «смотрится» в системе действующего правового регулирования. Это разумно, ибо правила социального взаимодействия определяются всей совокупностью (множеством) нормативных предписаний как элементов единого правопорядка[70]. Недаром Конституционный Суд России, признавая свободу законодателя в выборе правотворческих средств устранения выявленных конституционных дефектов правового регулирования, в том числе возможность оставлять дисквалифицированную норму в прежней редакции, указывал, что «конституционное содержание соответствующих правовых институтов может быть обеспечено совокупным результатом действия норм права»[71] (курсив мой. – А. Ч.).

Для наглядности рассмотрим пример из отечественной конституционно-судебной практики. В начале 2021 года в Конституционный Суд России поступил запрос от Железнодорожного районного суда г. Рязани, усомнившегося в конституционности части 3 статьи 32.7 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях. Напомним, в ней закрепляются правила исчисления срока лишения специального права, которые – в отличие от аналогичных правил, содержащихся в Уголовном кодексе России (применительно к лишению права заниматься определенной деятельностью) – не устанавливают общего предельного срока такого наказания и исключают возможность частичного сложения наказания[72], ибо КоАП России не предусматривает механизма назначения наказания по совокупности правонарушений и постановлений о привлечении к административной ответственности. Конституционную упречность оспариваемой нормы районный суд усматривал в том, что КоАП России необоснованно использует более строгий подход, чем Уголовный кодекс России, который подобные механизмы, напротив, предлагает. Не находя оснований для вмешательства, Конституционный Суд России отметил среди прочего, что «строгость таких правил компенсируется существенным различием общих юридических последствий привлечения граждан (физических лиц) к административной и уголовной ответственности»[73].

Использование схожей аргументативной схемы можно зафиксировать, когда орган конституционно-судебного контроля оправдывает жесткость того или иного регулирования имеющимися в действующем законодательстве гарантиями. Например, признавая допустимым уголовно-процессуальное регулирование, не предусматривающее такого основания отмены приговора, постановленного с участием присяжных заседателей, как несоответствие содержащихся в приговоре выводов фактическим обстоятельствам дела, Конституционный Суд России указал, что «сужение возможностей обжалования обвинительного приговора компенсируется наличием дополнительных процессуальных гарантий, предоставляемых всем обвиняемым»[74], которые отсутствуют в случае рассмотрения дела профессиональным судом. Так, сторона защиты имеет возможность «высказывать свои замечания по содержанию и формулировке вопросов присяжным заседателям, а также вносить предложения о постановке новых вопросов, в частности о наличии по уголовному делу фактических обстоятельств, исключающих ответственность за содеянное или влекущих за собой ответственность за менее тяжкое преступление… заявлять в судебном заседании возражения в связи с содержанием напутственного слова председательствующего»[75]. Тем самым сомнения в конституционности оспоренного регулирования, вызванные отсутствием обязанности присяжных заседателей мотивировать свой вердикт, рассеиваются при подробном и более глубоком ознакомлении с системой действующего уголовно-процессуального регулирования.