Вереск. Тень Авалоки

– Я уезжаю, Максим.

Ее голос был ровным, холодным, без единой трещинки. Это был не эмоциональный взрыв, а приговор, вынесенный после долгого и безмолвного следствия.

Максим, сидевший в кресле, медленно поднял на нее взгляд.

– Галина… Мы уже обсуждали. Здесь безопасно. Здесь будущее для Сони.

Она резко обернулась. В ее глазах не было злости. Было нечто иное – ледяное, накопленное отчаяние пленника.

– Безопасно? – она тихо рассмеялась, и это прозвучало резче любого крика. – Я задыхаюсь в твоем идеальном мире, Максим. Здесь нет жизни, есть только ее симуляция. Эти улыбки… – она с отвращением махнула рукой в сторону окна, – они все одинаковые. Искусственные, как этот воздух. Стерильный. Не обманывай себя. Это не рай. Это какой—то хрустальный ад.

Она сделала шаг к нему, и ее слова опускались на него, как удары кинжала.

– Я тоскую по Москве, понимаешь? По своим друзьям. По дождю и грязному снегу на ботинках, по крикам и смеху обычных людей. По тому, что можно ошибиться, упасть, испачкаться… и это будет нормально! А здесь… – ее голос дрогнул, но она взяла себя в руки, – здесь все не так…

Максим хотел что—то сказать, привести новый аргумент, но слова застряли в горле. Он смотрел на нее и видел, что её нужно просто отпустить. Каждый имеет право жить так, как пожелает. Этот принцип, который он так отстаивал в своих научных трудах, оказалось очень сложно применить к бывшей жене.

Он медленно выдохнул, и напряжение в его плечах слегка ослабло.

– Хорошо, – тихо произнес он. Слово прозвучало как приговор самому себе. – Я не буду тебя удерживать. Но я не могу отпустить тебя просто так, в никуда. Позволь мне хотя бы обеспечить твою безопасность. Новая квартира, возможно, новая работа… и, прошу тебя, согласись на личную охрану. Ненавязчивую.

Он видел, как в ее глазах вспыхнуло сопротивление, и поспешил добавить:

– Детали я берусь обсудить с Волгиным. Он все организует быстро и… в лучшем виде.

Галина с минуту молча смотрела на него, оценивая. Затем ее плечи опустились, и она коротко кивнула, в ее позе читалась не столько благодарность, сколько предельная усталость.

– Хорошо. Договаривайся с кем угодно, – её голос был тихим, без эмоций, – лишь бы быстрее отсюда уехать.

Максим кивнул, но его взгляд стал серьезнее.

– И еще… О Соне. Если она… если она захочет остаться здесь, – он произнес это осторожно, – пожалуйста, не дави на нее. Пусть сама решит, где ее место.

На мгновение в глазах Галины мелькнула тень прежней боли, но она снова кивнула, на этот раз более осознанно.

– Хорошо. Я не буду мешать ей.

Вопрос был исчерпан. Неловкая пауза повисла между ними, и Галина, уже повернувшись к выходу, на секунду задержалась.

– Спасибо, Максим… За понимание и заботу, – тихо сказала она. В ее глазах было понимание – все это он делал не из желания контролировать, а потому что искренне переживал за них обеих. Не говоря больше ни слова, она вышла из комнаты.

А в это самое время всего в километре от них, на плоской крыше одного из корпусов Университета «Ноосфера», пахло ночной прохладой и свободой. Соня, закинув голову, с восторгом наблюдала, как в черном небе расцветают фантастические световые узоры. Рядом с ней Лев со сосредоточенным видом управлял целой стаей дронов с планшета.

– А вот смотри! – он провел пальцем по экрану, и в небе возникла трехмерная копия Хрустального Замка, которая тут же рассыпалась на сотни сверкающих частиц.

– Это невероятно! – рассмеялась Соня. – А они могут что—то еще?

– Могут все, что угодно, – ухмыльнулся Лев. – Вот, смотри.

– Он сделал еще несколько движений, и один из дронов спикировал к ним, на лету сформировав из света маленький, сверкающий цветок и мягко «положив» его Соне на ладонь. Голографический цветок дрожал и переливался у нее в руках.

– Как ты это делаешь?

Лев с улыбкой наблюдал за её реакцией.

– Это последнее поколение голографических дронов проектором. Мы называем из люминоры. Видишь эти кольца вокруг корпуса? – он указал на аппарат, зависший прямо перед ними. – Это не просто подсветка, а квантовые проекционные матрицы. Они создают объёмные изображения, захватывая и ионизируя частицы воздуха. По сути, рисуют светом прямо в пространстве.

Соня осторожно протянула руку к голографическому цветку, парящему перед ней. Её пальцы коснулись голограммы, и лепестки мягко дрогнули, рассыпавшись на мириады искр, которые тут же собрались обратно.

– Они… тактильные? – удивлённо выдохнула она.

– В ограниченной степени, – кивнул Лев. – Создают слабые поля давления. Но это ещё цветочки. – Он провёл пальцем по интерфейсу своего планшета, и дроны внезапно выстроились в сложную трёхмерную паутину, внутри которой закружились миниатюрные копии знаменитых архитектурных шедевров. – Они могут проецировать что угодно. От математических формул до целых пейзажей. Просто для красоты.

Соня смотрела то на призрачные замки из света, то на сияющий город. В её глазах читалась не просто радость, а жадный, ненасытный интерес. Этот мир был для неё не клеткой, а бесконечной мастерской, полной неразгаданных чудес.

Ночь не принесла покоя обитателям Хрустального Замка. Для Максима она тянулась мучительно долго, наполненная тяжёлыми размышлениями о разговоре с Галиной и ее грядущим отъездом. А Соня, укрывшись в своей комнате, не могла сомкнуть глаз, переживая заново каждое мгновение прошедшего вечера – полёт люминоров, парящие голограммы и восхитительное чувство свободы, которое она испытала рядом со Львом.

Утро застало Максима в кабинете, за рабочим столом, на котором стояла нетронутая чашка кофе. Он сидел, глядя в панорамное окно, за которым просыпался, как всегда, безупречный «Вереск». В дверь постучали.

– Войди, Ариадна, – сказал он, не оборачиваясь. Он узнал её лёгкую, уверенную походку.

Она подошла к столу и молча оценила его осунувшееся лицо, тени под глазами.

– Не спал? – её голос был мягким, без обычной деловой резкости.

– Нет, – Максим горько усмехнулся. – Отправляю Галину в Москву. Сегодня.

Ариадна не выразила удивления, лишь кивнула.

– Это её выбор, Максим. Единственно верный для неё.

– Я беспокоюсь за неё, – в его голосе прозвучала усталость. – В Москве её может подстерегать опасность…

– Ты предлагал ей то, что считал правильным, – мягко, но твёрдо прервала его Ариадна. – А её душа, видимо, жаждет другого. Она не борется с тобой, Максим. Она борется за себя. И оба этих выбора – твой и её – имеют право на жизнь.

Она села в кресло напротив, и их взгляды встретились. В её глазах он не увидел ни торжества, ни осуждения. Лишь глубокое понимание и солидарность тех, кто несёт на своих плечах бремя решений за других. В этой тишине между ними повисло что—то невысказанное – зарождающаяся близость, которую оба пока осторожно обходили стороной.

Максим медленно выдохнул, и часть тяжести, давившей на него, словно ушла вместе с этим дыханием. Он кивнул.

– Ты права. Значит, так тому и быть.

Он провёл рукой по лицу, сметая следы бессонной ночи, и его взгляд снова стал собранным. Приняв решение, он мог действовать.

– Улей, соедини с Дмитрием Волгиным.

Связь установилась почти мгновенно. Голос Волгина был, как всегда, спокоен и деловит.

– Максим Леонардович. Слушаю вас.

– Дмитрий, нужна ваша помощь с одним деликатным вопросом. Галина возвращается в Москву. Ей потребуется новая квартира, полностью анонимная, и организация ненавязчивой безопасности. Круглосуточной.

На другом конце провода царила тишина, но Максим буквально чувствовал, как мозг Волгина уже обрабатывает задачу, раскладывая её по полочкам.

– Всё организуем, – раздался тот же ровный голос. – К вечеру все будет готово. Охрана будет работать в фоновом режиме, она её даже не заметит.

Связь прервалась. Максим откинулся на спинку кресла, с облегчением закрыв глаза. На этом человеке, казалось, держалась половина его империи за пределами «Вереска». Что двигало Волгиным? Не деньги – его вознаграждение было более чем щедрым, но не баснословным. Не власть – он никогда не стремился в ближний круг. Что—то иное… Какая—то своя, глубоко запрятанная причина, делающая его преданность безоговорочной.

Открыв глаза, он встретил понимающий взгляд Ариадны.

– Спасибо, – тихо сказал он. И в этом слове была благодарность не только за поддержку, но и за то, что она просто была рядом, разделяя с ним эту новую, непривычную тяжесть одиночества на вершине. – Ладно. А как там наши общие дела? Что с пансионатом?

Ариадна оживилась, с готовностью переключившись на деловую тему.

– Кажется, у Волгина уже есть несколько вариантов. Но я и сама не сижу сложа руки, – она провела рукой по своему планшету, и в воздухе возникла голографическая карта побережья Сочи с подсвеченными метками. – Мониторю предложения. Хочу найти что—то… особенное. Не просто очередной отель, а место с душой.

Они провели этот день вместе, и это было похоже не на работу, а на неторопливое совместное планирование будущего. Деловые обсуждения плавно перетекали в личные разговоры за обедом в том же кабинете, а затем снова в рабочий режим. Максим ловил себя на том, как ему спокойно и легко в её обществе, как её присутствие рассеивает тяжёлую атмосферу одиночества, неизбежную для его положения.

Во второй половине дня, прогуливаясь по одному из новых пешеходных бульваров, Ариадна с энтузиазмом делилась новостями с местных советов.

– Представляешь, какие идеи поступают от жителей? У них ведь есть всё для комфорта, но, кажется, людям не хватает простой человеческой спонтанности. Вот, смотри, – она пролистала список на планшете. – Инициативная группа из квартала «Зенит» предлагает организовать еженедельные «Барахолки». Не для продажи, а для обмена. Люди хотят меняться книгами, старыми виниловыми пластинками, инструментами, коллекционными вещами… Создать место для живого общения.

– Отлично, – улыбнулся Максим.

– А вот ещё, – продолжила Ариадна. – Жители «Паркового кольца» хотят переоборудовать несколько крыш под общественные огороды. Не агрокомплекс «Флоры», а именно свои, маленькие грядки, где можно руками в земле покопаться, вырастить свои томаты или зелень. Для души.

– Чтобы пахло землёй и трудом, – тихо заключил Максим, глядя на идеальные фасады зданий.

– Именно. И мой фаворит, – её глаза весело блеснули, – движение «Безумных чаепитий». Раз в месяц в разных концах города будут организовываться ничем не регламентированные встречи, куда можно принести любой чай и угощения, сесть на подушки на полу и говорить обо всём на свете. Без тем, без модераторов. Просто… общаться.

Они дошли до смотровой площадки, с которой открывался вид на залитый светом «Вереск». Город по—прежнему сиял стерильным совершенством, но теперь, благодаря этим маленьким инициативам, в нём начинала проступать жизнь – неидеальная, шероховатая, настоящая.

– Знаешь, – задумчиво произнёс Максим, – кажется, мы даем жизнь новому организму. И он начинает жить по собственным правилам.

Ариадна молча кивнула, их плечи почти касались друг друга. В этот миг они чувствовали себя не правителями утопии, а соучастниками чего—то большого и живого, что медленно, но верно начинало прорастать сквозь идеальный асфальт.

Этот хрупкий момент единения был нарушен мягким, но настойчивым сигналом личного коммуникатора Максима. На экране горело сообщение от службы безопасности: "Транспорт к отбытию готов". Тень проскользнула по его лицу. Идиллия кончилась – настало время выполнить то, что было решено.

Закат окрасил небо над «Вереском» в багровые и золотые тона, когда на вертолетной посадочной площадке служебный вертолет. Воздух был неподвижен и прохладен. Галина, в простом дорожном костюме, с одним скромным чемоданом, стояла рядом. Перед ней – Максим и Соня.

Прощание было тихим, без лишних слов. Максим молча обнял Галину, и в этом кратком объятии было всё: и прощание, и пожелание удачи, и горечь былых ошибок.

– Береги себя, – тихо сказал он, отступая. – О любых проблемах – сразу сообщай.

Галина кивнула, её взгляд был твёрдым, но в уголках глаз пряталась грусть.

Затем она обернулась к дочери. Соня бросилась к матери в объятия, крепко сжимая её, словно боясь отпускать.

– Ты точно не передумаешь? – прошептала Соня, уткнувшись лицом в плечо матери. – Может, всё—таки останешься?

Галина нежно погладила её по волосам.

– Нет, солнышко. Мне нужно туда. А ты… – она отстранилась, чтобы посмотреть дочери в глаза, – ты живи и учись здесь. Я обещала твоему отцу не мешать тебе с выбором.

Она поцеловала Соню в лоб. Дверь закрылась и через мгновение вертолет плавно поднялся в воздух и растворился в вечернем небе.

Соня стояла, глядя в пустоту, по её щеке скатилась единственная слеза. Максим молча положил руку ей на плечо, и они ещё долго смотрели в небо, пока последние отсветы заката не угасли, сменившись холодным сиянием звёзд и огней Вереска.

На следующее утро воздух в городе был особенно прозрачным, словно он смыл с себя вчерашнее напряжение. После отлета Галины Соня, несмотря на лёгкую грусть, чувствовала и странное освобождение – теперь её выбор остаться здесь был окончательным и осознанным. И этим утром она ждала только одного – встречи со Львом.

Городской парк встретил их тихим гулом жизни. На берегу искусственного озера группа пожилых людей в белых одеждах плавно выполняла движения цигун, их отражения сливались с гладью воды. По аллеям медленно прогуливались молодые родители с колясками, а на одной из лужаек собрался кружок слушателей вокруг импровизированного лектора – седовласого философа, жестикулирующего перед голографической моделью платоновского идеального государства. Соня и Лев прошли мимо, и девушка на мгновение задержала взгляд на оживлённых лицах слушателей.

– Здесь никто не боится высказывать мысли вслух, – тихо заметила она.

– Потому что здесь за это больше не наказывают, – так же тихо ответил Лев, на мгновение встретившись с ней взглядом.

В университете их ждала лекция по квантовой эстетике. Аудитория представляла собой амфитеатр с плавающими голографическими экранами, на которых материализовались сложные визуализации. Соня, затаив дыхание, следила за тем, как профессор на примере квантовой суперпозиции объяснял природу художественного восприятия. Лев сидел рядом, откинувшись на спинку кресла. Содержание лекции он, казалось, знал наизусть, зато с неподдельным интересом наблюдал, как глаза Сони то расширялись от удивления, то сужались в попытке осмыслить услышанное. Он видел, как в ней просыпается не просто студентка, а пытливый ум, жаждущий понять законы этого нового мира.

После занятий они заглянули в спортивный комплекс «Олимп». В бассейне с «умной» водой, создающей переменное сопротивление, шла групповая тренировка. Пловцы преодолевали не просто дистанцию, а персонально подобранную для каждого нагрузку, а на стене в реальном времени транслировались рейтинги их активности. Это был не соревновательный дух, а скорее соревнование с самим собой.

– Хочешь попробовать? – предложил Лев, кивнув в сторону воды.

– В следующий раз, – улыбнулась Соня. – На сегодня хватит впечатлений.

Кульминацией дня стало выступление на открытой площадке у библиотеки им. Леонардо да Винчи. Уличный театр использовал не просто голографические декорации – актёры взаимодействовали с ними, создавая иллюзию, что виртуальные объекты становятся физическими. В какой—то момент один из персонажей прошёл сквозь светящуюся стену, и она рассыпалась на тысячи частиц, облетев зрителей. Но что поразило Соню больше всего, так это реакция публики. Люди не просто смотрели – они живо обсуждали постановку, спорили о её смысле, некоторые даже пытались взаимодействовать с голограммами. Искусство переставало быть просто зрелищем, становясь поводом для диалога, точкой сборки нового сообщества.

– Раньше такого не было, – задумчиво сказал Лев, наблюдая за оживлённой толпой. – Люди приходили, смотрели и расходились. А теперь… теперь они чувствуют, что имеют право на собственное мнение. Даже на театральную критику.

– Потому что их наконец—то начали слушать, – ответила Соня, и в её голосе звучала твёрдая уверенность.

Они стояли рядом, плечом к плечу, наблюдая, как в сердце идеального города рождается нечто более ценное, чем совершенство – рождалась настоящая, пусть и неидеальная, жизнь. И в этом рождении они оба чувствовали себя не просто наблюдателями, а частью чего—то большого и важного.

Эта мысль, как будто переданная по воздуху, витала в тот вечер над всем городом. Её ощущал Лев, гуляя вместе с Соней после спектакля. Её чувствовали участники философского кружка, не расходившиеся до позднего вечера. И её, как эстафету, подхватывали Максим и Ариадна, поднимаясь на террасу кафе с видом на город.

Вечер мягко окутал Вереск, когда Максим и Ариадна поднялись на террасу, утопающую в зелени живых растений. Внизу зажигались огни кварталов, превращая районы в россыпь драгоценных камней. Они сидели за столиком у парапета, и тишина между ними была удивительно комфортной – не пустой, а наполненной безмолвным диалогом двух родственных душ.

– Кажется, мы теряем одни миры и строим другие, – тихо произнес Максим, глядя на сияющий ландшафт.

Ариадна повернула к нему лицо, ее черты были мягко освещены отблесками города.

– Миры всегда были хрупкими, Максим. Главное, чтобы в них было ради чего дышать.

Их руки лежали на столе так близко, что почти касались друг друга. Затем пальцы Ариадны слегка сдвинулись, и их мизинцы нежно соприкоснулись. Никто не отдернул руку.

Долгая пауза повисла между ними, наполненная биением двух сердец. Максим набрал воздуха в грудь.

– Знаешь, Ариадна… – его голос прозвучал непривычно тихо. – Все эти месяцы, глядя на то, как ты меняешь Вереск… Как ты вдохнула в него новую жизнь… Я ловил себя на мысли, что наблюдаю за чудом.

Он медленно поднял на нее взгляд.

– Раньше я видел в этом городе лишь совершенный механизм. А теперь… Теперь я вижу в нем душу. Твою душу.

Ариадна замерла, ее пальцы слегка дрогнули, но прикосновение осталось.

– И самое странное, – продолжал Максим, все так же говоря полунамеками, но уже гораздо смелее, – что я ищу твои черты в каждом новом начинании. В этих "Безумных чаепитиях", в садах на крышах… Даже в спорах на площадях. Мне кажется, я начал видеть город твоими глазами. И… мне это нравится. Больше, чем я могу выразить словами.

Он умолк, давая ей время понять все, что осталось между строк. Давая ей возможность отступить, если она захочет.

Ариадна медленно выдохнула. В ее глазах сверкнуло что—то теплое и беззащитное.

– А я… – ее голос был тише шепота, – я всегда боялась, что совершенство невозможно полюбить. Что можно только восхищаться им издалека. Но ты… ты сделал его человеческим, Максим. И в этом… в этом его настоящая ценность.

Их взгляды встретились, и в этот миг все невысказанное наконец обрело форму – трепетную, хрупкую, но уже не скрываемую. Над их головами, в прорезе купола террасы, горела голубая яркая звезда, как символ нового чувства, возникшего между ними.

В это же время на площади ниже Лев остановился, указывая Соне на ту самую звезду, мерцавшую сквозь легкую дымку.

– Видишь? Это Вега. Не самая близкая, но и не самая далекая от нас, – его пальцы все еще бережно касались ее руки, сохраняя ту невидимую связь, что родилась между ними во время спектакля.

Соня подняла голову, и звезда словно подмигнула ей, переливаясь голубоватым светом, таким же чистым и ясным, как чувство, наполнявшее ее грудь.

– Хочешь посмотреть на нее в телескоп? – вдруг предложил Лев, не отрывая взгляда от неба. – Заглянем в обсерваторию университета.

Они изменили маршрут, направляясь к темному силуэту университетского корпуса. В обсерватории, куда вскоре поднялись Соня и Лев, купол был раздвинут, впуская внутрь прохладу ночи и серебристый свет звезд. Лев настроил телескоп, и Соня, затаив дыхание, посмотрела в окуляр.

– О Боже… – прошептала она. – Она совсем другая…

Вега предстала перед ней не просто точкой света, а ослепительным бриллиантом, окруженным едва заметным сиянием. После идеальных, но безжизненных голограмм «Вереска» настоящая звезда казалась живой – дышащей, пульсирующей, бесконечно далекой и в то же время невероятно близкой.

Лев стоял рядом, наблюдая за ее реакцией. В тусклом свете его лицо казалось особенно серьезным.

– Знаешь, – сказал он задумчиво, пока Соня смотрела в окуляр, – свет, который ты видишь… ему двадцать пять лет. Именно столько он летел к нам через бездну.

Соня медленно выпрямилась, и в ее зрачках, расширенных темнотой, еще танцевали отблески далекой звезды.

– Мы смотрим в прошлое? – прошептала она, и слова зазвучали как откровение.

– Всегда, – кивнул Лев, и его пальцы сами собой нашли ее руку. – Космос – это гигантская машина времени. Мы обречены видеть лишь эхо угасших миров и свет давно изменившихся звезд.

Соня повернулась к нему. В скупом свете фоновых лампочек ее лицо казалось бледным призраком, но глаза горели живым, ненасытным огнем познания.

– Значит, где—то там, – ее голос окреп, – прямо сейчас существует звезда, которую мы увидим лишь через четверть века? Возможно, в тот самый миг, когда мы…

Она не договорила, но ее пальцы ответили на его прикосновение – теплое, уверенное, настоящее. Не симуляция чувства, а само чувство, рожденное здесь и сейчас, под сводами, открытыми в вечность.

Глава 4. Паутина прозелитов.

За стенами его дома—крепости, спрятанного в предгорьях под Цюрихом, бушевала обычная жизнь – туристы, машины, деловые встречи в стеклянных офисах. Но здесь, в бетонном коконе, отделанном темным деревом и сталью, царила вечная искусственная весна. Воздух фильтровался системами рециркуляции, вода добывалась из глубинной скважины, а энергию давал малый модульный реактор. Клаус фон Штраус мог годами не переступать порог своего убежища, и мир едва ли заметил бы его отсутствие. Впрочем, и он сам вряд ли обратил бы внимание, случись за его стенами конец света – он был полностью погружен в цифровую вселенную, где царили чистые абстракции.

Его миром стали бесконечные строки кода, сложнейшие алгоритмы шифрования, архитектура нейросетей нового поколения и элегантные решения в области автоматизации. Он был творцом в царстве битов и байтов, и реальность за стенами все больше напоминала ему сырую, неоптимизированную прошивку, полную багов и нелепых случайностей.

Его рабочий кабинет напоминал центр управления полетами. Полукруглая стена из матового черного стекла была усеяна десятками экранов. В центре, в кресле—коконе, сидел сам Клаус, его лицо освещено мерцающими отблесками данных. Он предпочитал дистанцироваться от всех. Даже от Рейнхарда. Особенно в последнее время.

Их сегодняшний разговор велся через зашифрованный видео—канал. Голос Рейнхарда звучал из встроенных в кресло динамиков, чистый, без искажений, но чужой как никогда.

– Ты уверен в этих цифрах по проекту «Лотос»? – переспросил Клаус, намеренно возвращаясь к сухим деталям, его пальцы бесшумно скользили по сенсорным панелям.

На главном экране лицо Рейнхарда оставалось неподвижным. Его глаза, обычно острые и вычисляющие, сейчас были наполнены туманом пустоты.

– Цифры – лишь пыль на поверхности истины, брат, – произнес он, и губы его растянулись в странной, неживой улыбке. – Важна лишь готовность души к преображению.

Ледяная змея сомнения, до этого дремавшая в глубине сознания Клауса, подняла голову. Он кивнул, сделал еще пару дежурных замечаний и разорвал связь. Тишина кабинета, нарушаемая лишь почти неслышным гудением серверных стоек, стала вдруг громкой.

Его пальцы вновь забегали по панелям. Он запросил доступ к финансовым отчетам «Лотоса». Система, обычно отзывчивая как собственное продолжение его воли, на этот раз ответила холодным красным сигналом. На центральном экране всплыло сообщение: Доступ ограничен. Требуется авторизация уровня «Протей».

Уровень «Протей» – привилегия, которую в корпорации имели только он и Рейнхард.

Клаус вызвал IT—директора через отдельный канал. Голос на том конце провода, обычно спокойный, звучал сдавленно.

– Господин фон Штраус… это распоряжение вашего брата. Вчера, в восемнадцать ноль—ноль. Все финансовые потоки по ряду стратегических проектов переведены под его персональный криптографический ключ. Мои полномочия… – IT—директор замолчал.

– Ваши полномочия должны были позволять вам видеть такие распоряжения до их вступления в силу, – холодно парировал Клаус, его глаза сузились.

– Оно не проходило через обычные процедуры, герр фон Штраус. Оно было… применено на системном уровне.

Клаус откинулся на спинку кресла. За звуконепроницаемыми стеклами его крепости царила тишина. Но внутри него все кричало. Его мягко, но недвусмысленно отстраняли. Не от проекта, не от отдела – от руля империи, в строительстве которой он принимал непосредственное участие. И рулил теперь тот, в чьих глазах он только что видел пугающую, фанатичную пустоту. Та самая пустота, что скрывалась за странными речами о «преображении», теперь получила прямой доступ к счетам и серверам. Это было уже не чудачество. Это был переворот.