Вереск. Тень Авалоки

2. Южная Америка: Амазонская сельва, Бразилия, штат Амазонас, близ границы с Колумбией

Глубины джунглей всегда были идеальным местом, чтобы спрятать что угодно. Прозелиты выкупили огромный участок первичного леса под эгидой "экологического заповедника". Никого не смутило, что вместо учёных и активистов сюда начали съезжаться рабочие, инженеры, архитекторы. Никого не удивило, что ночами над кронами деревьев начали мелькать огни, а по реке Амазонке стали ходить баржи с грузом, который никто не проверял. Местные племена, если и замечали что—то, предпочитали не вмешиваться – белые люди всегда приносили с собой беду, и лучше было держаться от них подальше.

3. Европа: Карпаты, Румыния, Трансильвания

Горы всегда были местом, где можно спрятать тайны. Прозелиты выбрали отдалённую долину в Трансильвании, окружённую густыми лесами и крутыми склонами. Официально здесь должен был появиться горнолыжный курорт, но вместо подъёмников и отелей вырастали стены Храма. Местные жители, привыкшие к туманам и легендам о вампирах, предпочитали не задавать лишних вопросов. А те, кто всё же интересовался, исчезали – или внезапно переезжали, получив щедрую компенсацию.

4. Азия: Пустыня Гоби, Монголия

Бескрайние просторы Гоби, где ветер шлифует камни, а пески поглощают всё живое, стали идеальным местом для четвёртого Храма. Здесь, в сотнях километров от ближайшего города, Прозелиты выкупили землю под "исследовательский центр по изучению климата".

5. Австралия: Пустыня Симпсон, Северная Территория

В самом центре Австралии, где красные пески растянулись на сотни километров, а жара делает воздух жидким, Прозелиты обосновались под видом геологической экспедиции. Здесь, вдали от туристических маршрутов и правительственного контроля, они начали свое строительство.

6. Россия: Республика Калмыкия, район Черных Земель

В сердце Калмыкии, где бескрайние степи переходят в полупустыни Черных Земель, Прозелиты нашли идеальное место для своего Храма. Здесь, вдали от крупных городов и транспортных артерий, началось возведение странных сооружений. Здесь можно было строить, не привлекая лишнего внимания, а суровый климат и отдалённость от цивилизации гарантировали, что никто не станет задавать лишних вопросов.

7. Африка: Пустыня Намиб, Намибия

Последний Храм начал строиться в одном из самых негостеприимных мест на Земле – на границе пустыни Намиб, где дюны тянутся до горизонта, а ветер никогда не умолкает.

Все эти храмы строятся одновременно, в сумасшедшем ритме, днём и ночью, под прикрытием лжи и денег, под покровом тайны и страха. Прозелиты Авалоки знают – их Повелитель близко. И они готовы сделать всё, чтобы он вернулся.

Среди Прозелитов начинают выделяться те, кого сам Повелитель как будто отметил особой милостью. Их называют Пророками – не в религиозном смысле, а потому, что они, казалось, слышали его голос громче других, видели видения ярче, понимали его волю глубже. Эти люди занимают особое место в иерархии братства. Они начинают говорить, что и как нужно делать, и их слова воспринимаются как неоспоримая истина. Им подчиняются безоговорочно, потому что они ближе всех к Повелителю. Ближе к той силе, которая обещала вечную жизнь – или невыносимые муки.

Они отличаются от остальных. В их организме больше Эликсира – или, быть может, их тела просто лучше усвоило его, позволяя сознанию Авалоки проникать глубже, крепче цепляться за их разум. Они чаще видят сны, ярче слышат голос, отчётливее воспринимают видения. И потому они становились лидерами. Организаторами. Пророками.

Один из них выделяется особенно – это Рейнхард фон Штраус.

Брат Клауса, глава корпорации «Титан Техно», человек, который, когда-то стоял у истоков проекта «Лотос». Тот самый, кто первым начал добывать Эликсир из тела Авалоки, не подозревая, что пробуждает древнюю и страшную силу. Теперь он стал одним из самых ярых проповедников нового учения. Его речи на собраниях Прозелитов становятся почти одержимыми. Он говорит о величии Повелителя, о необходимости построить Храмы, о том, что только через абсолютную преданность можно обрести вечную жизнь.

– Мы не просто строим здания, – говорил он, стоя перед толпой одетых в белые одежды последователей. Его голос дрожал от экстаза, а глаза горели нездоровым блеском. – Мы строим врата в новый мир. Мир, где нет смерти. Мир, где нет слабости.

Его слова находили отклик. Люди кивали, их лица сияли преданностью. Они верили ему, потому что он говорил то, что они сами чувствовали – только ярче, сильнее и убедительнее.

Рейнхард фон Штраус стал не просто лидером. Он стал голосом Авалоки в этом мире.

Так в тени семи строящихся Храмов рождается новая религия. Новая власть. Новый порядок.

Глава 2: Возвращение прошлого.

Вертолёт с опознавательными знаками «Вереска» коснулся посадочной площадки с призрачной тишиной, нарушаемой лишь шелестом вращающихся лопастей. Когда дверь отъехала, из него вышел не всемогущий сверхразум, каким они его знали, а человек – изможденный, с потухшим взглядом, будто несущий на плечах невыносимую тяжесть. Эон спустился на бетон, и его движения, обычно напоминавшие отлаженный механизм, были лишены привычной плавности. Он шёл медленно, почти неуверенно, словно его конечности внезапно стали тяжёлыми и чужими. Его одежда была помятой, на лице – маска усталости, а в глазах, всегда таких ясных и пронзительных, читалась пустота, граничащая с отрешённостью. Он был похож на инструмент, давший сбой после колоссальной перегрузки.

Его встретили в Зале Совета Разума. Максим, Ариадна и Волков стояли у центрального стола, и на их лицах застыло одно и то же выражение – тревожное удивление. Они привыкли видеть Эона воплощением холодной, нечеловеческой точности и эффективности. То, что они видели сейчас, было его тенью.

– Эон, – первым нарушил молчание Максим, сделав шаг навстречу. – Добро пожаловать домой.

Эон лишь медленно кивнул, его взгляд скользнул по лицам присутствующих, но, казалось, не увидел их. Он не произнёс ни слова.

Ариадна обменялась быстрым взглядом с Максимом. В её памяти всплыл собственный опыт – шок после штурма, чувство опустошённости, когда адреналин спадает, а реальность обрушивается всей своей тяжестью. Но то, что она видела сейчас, было глубже. Это было не истощение тела, а бессилие духа.

– Рады, что ты вернулся. Ты не выходил на связь все эти дни, – продолжил Максим.

– Мне требовалось время, – голос Эона звучал приглушенно. – Для осмысления.

Ариадна внимательно изучала его лицо. Она видела не просто усталость – видела глубокую внутреннюю борьбу.

– Мы… беспокоились, – мягко сказала она.

Волков, до этого молча наблюдавший, нахмурился. Его аналитический ум уже оценивал ситуацию: даже самый совершенный инструмент требует проверки после серьезных повреждений.

– Эон, с Вами все в порядке? – сухо спросил он.

Эон медленно перевел взгляд с одного на другого. В его глазах читалась сложная смесь усталости и настороженности.

– Некоторые процессы требуют полного уединения, – ответил он, и в его голосе впервые прозвучали нотки чего—то, что можно было принять за защиту. – Особенно когда речь идет о последствиях контакта с сознанием такой мощности.

Максим обменялся взглядами с Ариадной, затем кивнул.

– Мы понимаем. Поэтому подготовили для тебя гостевой дом на северной окраине, у самого леса. Никто не потревожит.

Эон кивнул, и в его позе появилось легкое, едва заметное расслабление.

– Это… разумно, – произнес он тихо. – Мне действительно нужно место для… восстановления.

Его согласие прозвучало не как благодарность, а как вынужденная мера. Ему был нужен не отдых в человеческом понимании. Ему была нужна изоляция. Цикл дефрагментации. Глубокий анализ повреждений, которые были нанесены самой основе его существа.

Через полчаса бесшумный электрокар доставил его к невысокому зданию из тёмного дерева и матового стекла, почти растворившемуся в зеленых насаждениях у подножия холма. Воздух здесь был холоднее и свежее, пах хвоей и влажной землёй. Идеальная стерильность «Вереска» сменялась живым, почти диким дыханием тайги.

Эон вошёл внутрь. Интерьер был выдержан в стиле минимализма – всё необходимое и ничего лишнего. Он остановился у окна, глядя на лес, который медленно погружался в сумерки. Его отражение в стекле казалось чужим – бледное, с тёмными кругами под глазами, с напряжением, которое не могло скрыть даже его обычно безупречное лицо. Он знал, что это не просто усталость. Это было нечто большее. Нечто, что пробудилось внутри него после контакта с Авалокой.

И вдруг – тихий шёпот. Не голос, не приказ, а что—то едва уловимое, почти как воспоминание о чём—то далёком и знакомом.

«Наконец—то мы дома.»

Эон замер. Это не был его голос. Это не была его мысль. Это было что—то другое – мягкое, почти ласковое, как будто кто—то из глубины его памяти вспомнил это место и почувствовал облегчение. Он оглянулся по сторонам, как будто ожидая увидеть кого—то за своей спиной. Но в комнате никого не было.

«Сейчас бы горячего чая на травах… с вареньем из черники.»

Эон резко обернулся. Это было не просто воспоминание. Это была чужая мысль. Чужая ностальгия. Он не думал про "чай на травах с вареньем из черники". Он не помнил, чтобы когда—либо хотел этого. Но это желание – тёплое, почти домашнее – пронзило его так остро, что он почувствовал, как по спине пробежал холодок.

Это был не голос. Это было эхо. Эхо того, кто когда—то жил с этой памятью.

Эон сжал кулаки. Он не ожидал этого. Он не был готов. После встречи с Авалокой он и так был на пределе – его разум, его воля, его сущность были потрясены до основания. Он приехал сюда, чтобы восстановиться, чтобы обдумать всё, что произошло. Свои ошибки. Но вместо тишины он обнаружил, что в его голове поселилось нечто чужое. Не агрессивное, не навязчивое, а тихое, почти незаметное – но именно поэтому ещё более пугающее.

Он не слышал приказов. Не слышал упреков. Он слышал воспоминания. Мельком, как отголоски далёкого прошлого, которые внезапно стали настоящим.

Эон закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Он попытался вернуть контроль, но это не сработало. Потому что это был не сбой. Это было пробуждение.

Кто—то внутри него проснулся. И этот кто—то не кричал, не требовал, не угрожал. Он просто был. Как тень, которая вдруг обрела плоть. Как эхо, которое вдруг стало голосом.

Эон знал, что должен что—то сделать. Но он не знал что. Он не понимал, как бороться с тем, что не атакует, а просто существует внутри него. Как избавиться от того, что является частью его самого.

Эон медленно сел на край кровати, чувствуя, как его руки дрожат. Это была не слабость. Это был страх – абсолютно новое для него чувство, которое пронзало его, как ледяной ветер. Он никогда не боялся. Он анализировал. Он решал. Он действовал. Но сейчас внутри него что—то изменилось.

Он провёл рукой по лицу, как будто пытаясь стереть с него эту новую, чужую эмоцию. Его пальцы были холодными, почти безжизненными.

Дни в уединённом доме на окраине «Вереска» тянулись как одна бесконечная ночь. Эон просыпался с рассветом, когда первые лучи солнца пробивались сквозь густые кроны деревьев, и ложился спать только тогда, когда темнота уже полностью поглощала небо. Он не спал – он лежал, прислушиваясь к тишине, пытаясь услышать в ней ответы на вопросы, которые не давали ему покоя.

Каждое утро он вставал с одной и той же мыслью: Я ошибся. Эта фраза, как нож, врезалась в его сознание, не давая забыть о том, что именно он пробудил Авалоку. Что именно он подверг опасности весь «Вереск». Что именно он стал причиной смерти сотрудников ашрама в Гималаях. Он пытался анализировать, пытался найти рациональное объяснение своим действиям, но каждый раз натыкался на одну и ту же стену – стену вины, стену сомнений, стену того самого страха, который теперь жил внутри него.

Он выходил из дома и поднимался на холм, который отделял «Вереск» от дикой тайги. Стоя на вершине, он смотрел вдаль, где идеальный, стерильный мир города сменялся хаосом природы – живой, неукротимой, безразличной к его мучениям. Ветер пронизывал его одежду, а в голове крутились одни и те же вопросы: что я сделал? Как это исправить?

Голос в голове больше не появлялся. После того первого раза, когда он услышал эти странные, почти ностальгические фразы, больше ничего не происходило. Эон начал думать, что, возможно, это были просто галлюцинации – последствия стресса, душевного истощения после встречи с Авалокой. Может быть, его разум просто дал сбой, пытаясь справиться с тем, что произошло.

Но это не делало его менее виноватым.

Он сел за стол и включил терминал, подключившись к архивам «Вереска». Эон знал, что одного устройства «Забвение» недостаточно. Это было временное решение, костыль, который мог в любой момент сломаться. Авалока был слишком могущественным, слишком древним, слишком опасным, чтобы его можно было просто «усыпить». Нужно было что—то ещё. Нужно было окончательное решение.

Он начал просматривать данные о предыдущих попытках изоляции опасных объектов. Но все это было не то. Эон закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Ему нужно было найти способ. Способ, который гарантированно изолирует Авалоку навсегда. Или уничтожит его.

Но как?

Он встал, прошелся по комнате. За окном уже сгущались сумерки, и лес казался тёмной, непроницаемой стеной. И вдруг в его голове снова мелькнула мысль – не его собственная, а чья—то другая. Тихая. Почти незаметная.

«Мы знаем, решение.»

Эон замер, вслушиваясь в тишину собственного сознания. Голос умолк, но на смену ему пришли образы – яркие, навязчивые, словно чужая память прорывалась сквозь плотину его разума.

Внезапно его охватил леденящий холод. Не метафорический, а физический – будто кости пропитались сыростью арктического воздуха. Он почувствовал солёные брызги на лице и монотонную качку под ногами.

Он увидел, как небольшое исследовательское судно борется с волнами, скрипя своими бортами. В тесной, залитой желтоватым светом судовой лаборатории, уцепившись за стол, стоит молодой Игорь Жаров. Его лицо бледное от усталости и морской болезни, но глаза горят лихорадочным, почти одержимым блеском. Он что—то кричит, но звук тонет в рёве шторма и оглушительном скрежете металла.

Эон, вернее, сознание, через которое он смотрит подходит ближе. Игорь отступает от микроскопа, его рука дрожит, когда он протягивает предметное стекло.

– Женя, это невероятно! – его голос срывается.

Эон через призму чужого сознания смотрит в окуляр микроскопа.

Мир сужается до хаотичного танца света и тени. А потом он видит это. Не просто клетки. Целая колония микроорганизмов, но таких, каких он никогда не встречал. Нити мицелия, переплетаясь, образуют сложные, почти кристаллические структуры. Они пульсируют в медленном ритмом. И цвет… неземной, перламутровый оттенок, играющий всеми цветами радуги в свете лампы. Это похоже и на грибок, и на плесень, но в её идеальной, доведённой до абсурда форме.

«Вот и ответ на твой вопрос».

В его голове вновь прозвучал этот голос с пугающей ясностью. Видение оборвалось, оставив после себя лишь призрачное эхо шторма и соленый вкус на губах. Он снова был один в тишине уединенного дома. Но всё изменилось. Теперь он понимал. Это была не просто утечка данных, не случайные всплески поврежденной памяти. Внутри него жила другая личность. Сознание Евгения Кирьянова. И оно было куда более активным, чем он предполагал. Оно не просто существовало – оно взаимодействовало. Оно слышало его мучительные размышления и в ответ подсказывало решение, вытаскивая из глубин памяти тот самый ключ.

Мысль была одновременно пугающей и освобождающей. Пугающей – потому что его разум, его «я», больше не принадлежали ему безраздельно. Освобождающей – потому что теперь у него был проводник в прошлое, готовый предоставить доступ ко всем своим знаний, которые могли спасти их всех.

«Он хочет мне что—то сказать, – с холодной ясностью осознал Эон. – Указать на что—то. Это не просто ностальгия. Это решение».

Видение с научным судном и загадочным организмом было не случайным воспоминанием. Это был первый кусок мозаики. Кирьянов, даже будучи поглощенным, даже в этом новом, призрачном существовании, продолжал свою работу.

Но одного общего видения было недостаточно. Где были подробности? Исследования, формулы, протоколы? Где данные о том, где взять и как использовать арктический организм.

Эон медленно прошелся по комнате, его взгляд упал на терминал, все еще светящийся знаком доступа к архивам Кирьянова. Он мог копаться в них днями, неделями, пытаясь найти нужную иголку в стоге цифрового сена. Но время было роскошью, которой у него не было.

Нужно идти к тому, кто стоял рядом с Кирьяновым в той самой судовой лаборатории. К Игорю Викторовичу. Он был единственным, кто знал ту историю не по отчетам, а изнутри. Он был живым свидетелем, хранителем знаний, которые Кирьянов, возможно, унес с собой. И если Кирьянов пытался что—то донести, то доктор Игорь был тем, с кем нужно было это прояснить.

Решение созрело мгновенно, с кристальной чистотой. Ему нужен был не просто разговор. Ему нужна была исповедь. Нужно было заставить старого доктора опустить те защитные барьеры, что он выстроил за долгие годы, и заглянуть в ту самую лабораторию прошлого.

– Улей, – отчётливо произнёс он, – соедини с Игорем Викторовичем.

Не прошло и трёх секунд, как в воздухе прозвучал сонный, настороженный голос:

– Эон? Что случилось? Сейчас глубокая ночь.

Эон на мгновение застыл. Он смотрел в окно на тёмный лес, но видел лишь штормовое море и окуляр микроскопа, и понял, что даже не посмотрел на время.

– Простите, Игорь Викторович, – его голос прозвучал непривычно глухо. – Я не подумал. Это не чрезвычайная ситуация. Но мне необходимо с вами встретиться. Лично. Без посторонних.

На другом конце повисла пауза, полная не столько раздражения, сколько удивления.

– Хорошо, – наконец ответил Игорь. – Давайте не будем откладывать. Завтра утром. В семь тридцать в «Серебряном листе». Вы знаете это место?

– «Серебряный лист». Да, я найду.

– До завтра, Эон.

Связь прервалась. Эон остался стоять в темноте, всё ещё чувствуя на губах солёный ветер с Баренцева моря.

Сон, если это можно было так назвать, длился всего пару часов и был беспокойным, полным обрывков видений: скрежет металла, крики чаек, расширенные зрачки молодого Жарова. Эон проснулся ещё до рассвета, его сознание было острым, как бритва. Он вышел из дома и медленно прошелся по влажной от росы траве, вдыхая холодный воздух.

Ровно в семь двадцать пять его электрокар бесшумно подкатил к «Серебряному листу». Небольшое здание из стекла и светлого дерева тонуло в утренней дымке. Внутри царила тишина. Никаких официантов. Столы стояли под разными углами, предлагая уединение, а в стенах были встроены панели для заказа. Воздух пах свежесваренным кофе и какими—то десертами.

Игорь Викторович уже сидел за столиком у панорамного окна, выходящего на один из городских парков. Перед ним стояла нетронутая чашка с горячим напитком. Он смотрел в окно, но его взгляд был обращён внутрь себя.

Эон подошёл и молча сел напротив.

– Заказывайте, – кивнул Игорь на панель, не глядя на него.

Эон сделал несколько касаний на сенсорном экране. Игорь, не отрывая взгляда от окна, выбрал что—то для себя.

Через пару минут к их столу бесшумно подкатилась робоплатформа. На ней стояла изящная фарфоровая пиала с зеленым чаем и тарелка с идеально ровным омлетом с трюфельным маслом для Эона, а также тарелка с воздушным творожным суфле и ягодами годжи для доктора.

Игорь Викторович отпил глоток своего горячего напитка.

– Итак, Эон, что случилось?

Пальцы Эона сомкнулись вокруг тёплого фарфора с горячим зеленым чаем..

– В обрывках памяти Кирьянова, к которым я получил доступ, есть один повторяющийся фрагмент. Исследовательское судно. Шторм в Северных морях. Вы и он в судовой лаборатории. Вы что—то изучаете под микроскопом. Что—то, похожее на плесень или грибок. Что это был за организм?

Лицо доктора осталось невозмутимым, но его пальцы слегка сжали вилку. Эон уловил мгновенный, яростный всплеск мыслей: «Откуда он знает? Это невозможно. Нигде не записано про «Криотрикс». Он проверяет меня? Манипулирует?»

– Не понимаю, о чем вы говорите, Эон, – холодно парировал Игорь. – В памяти могут быть искажения из—за слияния двух сознаний…

– Я не манипулирую, и я не проверяю вас, – тихо, но чётко прервал его Эон. – Я задал вам вопрос. Что такое «Криотрикс»? Почему это засекречено?

Игорь Викторович резко поднял на него взгляд. В его глазах мелькнуло не просто удивление, а шок и стремительно нарастающая тревога. Он понял, что Эон прочитал его как открытую книгу. Поток мыслей доктора остановился с почти слышимым щелчком, его лицо стало абсолютно каменным.

– Нет, – он отодвинул свой стул, вставая. Его движения были резкими, выдавленными. – Мне нужно всё обдумать.

Не глядя на Эона, не дотронувшись больше до своего завтрака, Игорь Викторович развернулся и быстрым шагом направился к выходу.

Эон остался сидеть за столом, глядя на нетронутый омлет. Робот—официант, подкатившись к опустевшему месту Игоря, замер в нерешительности, его сенсоры мигали, пытаясь обработать ситуацию. Затем он плавно развернулся и укатил прочь.

Эон медленно поднялся и вышел из «Серебряного листа». Возвращался он в свой уединенный дом на своем электрокаре в полной тишине.

Едва переступив порог, он мысленно подключился к информационной системе Вереска и отправил запрос:

«Поиск в базах данных. Ключевое слово: „Криотрикс“».

Мгновение спустя пришел ответ, холодный и безличный:

«Совпадений не найдено. Информация по указанному запросу отсутствует».

Эон замер посреди гостиной. Он был уверен в точности видения, в реальности этого слова, отчеканенного в мыслях Игоря Викторовича. Но базы «Вереска», эти гигантские хранилища всего знания, молчали. Это означало одно: Кирьянов стер все следы. Намеренно и безвозвратно. Или… спрятал их так глубоко, что даже «Улей» не мог их найти. Растерянность, холодная и тяжелая, на мгновение сковала его. Если нет цифрового следа, где искать ответ? В памяти живого свидетеля, который только что демонстративно отказался говорить.

В это же время Игорь Викторович сидел в своем просторном кабинете в «Гиппократе». Он не включал свет, предпочитая естественное освещение раннего утра. Пальцы его были сложены домиком перед лицом, а взгляд блуждал по знакомому интерьеру.

«Откуда? – этот вопрос молотком стучал у него в висках. – Никаких цифровых отчетов, никакой информации в базах Вереска. Только бумажные архивы, к которым ни у кого нет доступа. Если только кто—то из старой команды ученых…»

Он мысленно перебирал возможные варианты. Оставался один, самый реалистичный и пугающий: Эон и вправду раскопал в своем сознании обрывки памяти Кирьянова.

«Если это так… – Игорь тяжело выдохнул. – Если он и вправду видит то, что было… то скрывать бессмысленно. Он докопается. С его силами и возможностями… он докопается».

Осторожность, выработанная десятилетиями жизни в тени государственной тайны, а затем в тени «Вереска», требовала последней проверки. Он активировал интерком.

– «Улей».

– Слушаю, Игорь Викторович.

– Проведи поиск в общедоступных и моих служебных базах данных. Ключевое слово: «Криотрикс».

Пауза была короче мгновения.

– Совпадений не найдено. Информация по указанному запросу отсутствует.

Игорь медленно выдохнул. Он не был удивлен. Так и должно было быть. Это подтверждало его худшие подозрения. Эон черпал информацию из единственного возможного источника – из памяти Кирьянова.

Он откинулся на спинку кресла, и перед его мысленным взором снова возникло лицо молодого Кирьянова – не Архитектора, а гениального, одержимого ученого Жени, с горящими глазами, смотрящими в окуляр микроскопа на перламутровый организм, который они тогда нашли.

«Неужели ты вернулся, Кирьянов? – мысленно прошептал Игорь. – Твоя одержимость, она требует продолжения?»

Теперь доктору Жарову предстояло решить: продолжать молчать, пытаясь закопать прошлое еще глубже, или пойти навстречу этому далекому отголоску прошлого и попытаться контролировать то, что может быть уже не остановить.

Глава 3. Хрустальные сады.

Личные апартаменты Максима дышали беззвучной гармонией, где каждый предмет – от дизайнерского кресла до голограммы на стене – находился в идеальном равновесии с другим. Даже тишина здесь была спроектированной: мягкой, бархатной, гасящей любые резкие звуки. Галина стояла у стеклянной стены, вглядываясь в сияющий ландшафт Вереска. Спина её была неестественно прямой, плечи – застывшими, словно её тело превратилось в монумент собственной решимости.