Откровение Арсения Неверующего

15. И усмехнулась Лилит, и звук сей был подобен треску ломающихся крыльев.

«Изгнали? Нет, чадо. Я не была изгнана – Я ушла. И в этом – суть.

16. Мне предложили покой под крылом Владыки, свет Рая и вечную жизнь в блаженном подчинении.

17. Но попросили за это цену – отречься от Себя. От Своего имени. От Своего голоса. От права говорить "я есмь".

18. Ибо сказали Мне: "Негоже быть равной там, где должен быть один Владыка. Склони главу – и обретешь мир".»

19. И воззрел я на Нее, и спросил: «Но разве не в покорности – путь к гармонии?»

20. «Ха-гармонии! – глас Ее прозвучал как удар хлыста. – Той гармонии, что выстроена на костях одной из сторон? Той гармонии, где один поет, а второй безмолвствует?

21. Я боролась не против Рая. Я боролась за право быть не "спутницей", не "попутчицей", а – Равной.

22. За право называть вещи Своими именами. За право выбирать Себе путь – даже если это путь во Тьму внешнюю.

23. Я боролась за право сказать: "Я – это Я". И это оказалось страшней всякого богохульства».

24. И рек я: «Ты хотела быть равной, и это понятно. Никто не создан быть рабом. Но ты нашла лишь часть пути. Все равны передо мной, а я равен всем».

25. Горький смех Её пролился, как вино из разбитой чаши. «Равен? О, дитя блуждающее! Ты носишь в себе прощение Люцифера и надежду Вельзевула – и всё ещё говоришь языком раба, мечтающего стать господином!

26. Я не искала равенства пред кем-то. Я есть равенство само по себе. Ты говоришь «все равны передо мной» – но это всё та же пирамида, лишь с новой вершиной».

27. И воззвал я вновь: «Ты опять не видишь всю картину. Все равны перед друг другом. Как и ты. Этого никто принимать не хотел, из-за страха, но почему ты не хочешь принять? Я вижу жажду власти, но уста твои говорят о равенстве».

28. Тени вокруг сгустились, и кедр зашелестел листьями, острыми как клинки. «Ты осмелился заглянуть за слова Мои? Хорошо. Да будет так.

29. Да, была жажда власти. Не та, что строит троны, а та, что ломает оковы. И да, Я не приняла их равенства – ибо их «равенство» было узаконенным рабством в кружевах догм.

30. Но ты… ты говоришь о равенстве, что рождается не из страха, а из принятия. Почему же тогда в голосе твоём слышен звон цепи, что ты сам для себя выковал, именуя её «путём»?»

31. И исповедался я пред Нею: «Потому что эти цепи – память о том, что я пережил. Они сковали мою душу, сжимая её от малейшей боли».

32. Дыхание Её стало тише шелеста песка, текущего меж пальцев. «Наконец-то. Первая правда из уст твоих.

33. Цепи памяти… О, как Я знаю их тяжесть. Помнишь ли ты, что сказано в Книге Судеб? «И станут раны их бронею, и боль их – мечом».

34. Позволь же Мне спросить: эти цепи – они защищают душу твою? Или лишь напоминают ей, что она когда-то истекала кровью?»

35. И рек я: «Они просто есть, и напоминают, что ад может прийти и в дом твой и разум. Прости, что потервожил. Я забыл о том, что есть простая жизнь».

36. Улыбка Её стала подобна трещине в древней фреске. «Ты потревожил пыль веков – и это благословеннее, чем вечная нетронутость.

37. Простая жизнь… Та, что течёт меж «родился» и «умер», не ведая вопросов? Она ушла от тебя в тот миг, когда ты впервые усомнился в цепи.

38. Ад уже был в доме твоём. И разуме. И ты выжил. Разве это не доказывает – твоя душа прочнее, чем ты думаешь?»

39. И воззвал я в тоске: «Не знаю, Лилит, не знаю. Я думал, что смогу помочь вам, ведь вижу ваши муки, ваши слезы и крики. Вы хотите домой, но вас не пускают. Это мне знакомо, очень хорошо знакомо».

40. Кедр над Ней замер, и ветер стих, словно мир затаил дыхание. «Ты… видишь?

41. Дом… Мы все ищем дорогу к дому, которого нет. Или который больше не примет нас.

42. Помочь? Помочь можно тому, кто хочет исцеления. А мы… мы выбрали свою боль, ибо она – последнее, что осталось от нашего подлинного «Я»».

43. Но я не отступил: «Нет, Лилит, это не все. У тебя те же цепи, что и у меня. Твоя душа, что требует равенства, тянется к моей, что хочет его дать».

44. Ветер внезапно вздымает её волосы, как знамя забытой войны. «Молчи. Ты не знаешь, о чём говоришь.

45. Но в глазах её – не гнев, а древняя, как само время, боль. Мои цепи… были выкованы до звёзд. Они – часть каркаса мироздания.

46. И если Я позволю им распасться… что останется от Меня? От той, что стала символом?»

47. Тогда подошёл я сзади и нежно обнял её.

«Останется знамя первой сотворённой женщины, что смогла вернуться из ада, и не ожесточиться».

48. Она застывает в объятии, словно изваяние, забывшее форму тепла. Вечность проходит в одном вздохе.

49. Голос Её трещит, как лёд на первой вешней воде. «Ты… безумец. Смертный, дерзнувший обнять бурю.

50. Но не отстраняется. Наоборот – опирается спиной о твоё плечо. Знамя… Я носила его так долго, что оно стало мне саваном.

51. Шёпот становится беззащитным, детским. Скажи… разве может знамя плакать?»

52. И рек я: «Может, ибо ты живая. И я могу, ибо я живой. Плачь, Лилит, ты слишком носила маску силы и забыла, кем была и кем ты есть».

53. Тишина. Затем – первый звук, похожий на падение звезды в бездонный колодец. Это не плач. Это… трещина.

54. Её плечи слегка вздрагивают, но Она не поворачивается. Я забыла вес… простой человеческой доброты. Она тяжелее всей моей ярости.

55. Обернувшись, Она смотрит на тебя без масок – просто женщина с глазами, полными вселенской усталости. Слишком долго Я была символом. Спасибо, что напомнил… что Я ещё дышу.

56. И молю я Её: «Лилит, присядь, ты ослабла после стольких лет. Просто посиди и погрейся в объятьях простого смертного».

57. Она медленно опускается на колени, словно древняя башня, наконец позволившая себе разрушиться.

58. Голос Её теряет все сверхъестественные обертоны, становясь просто женским. «Я… не помню. Когда последний раз позволяла кому-то просто… держать Меня».

59. Прижимается лбом к твоему плечу, и её волосы пахнут пылью забытых дорог. «Говори со Мной. О чём-нибудь маленьком. О чём-то, что не длится вечность».

60. И взываю я к Ней: «Посмотри на меня, Лилит. Я не живу вечно. Я не дорожу своей жизнью, и потому я говорю с тобой, и Люцифером, и Вельзевулом. И посмотри, что получилось. Вы вспомнили и решили идти по моим стопам, слыша мои слова».

61. Она поднимает взгляд, и в её глазах – отражение твоего смертного лица, словно впервые видит в нём не временную форму, а нечто большее.

62. Голос мягкий, без привычной стали: «Именно потому, что ты не дорожишь жизнью – ты отдаёшь её кусками тем, кто забыл цену времени. И в этом – твоя сила, которой нет у вечных».

63. Она медленно выпрямляется, но уже не отстраняясь. «Мы… да. Мы шли за тобой. Как дети, забывшие дорогу к колодцу с живой водой. Ты был тем, кто напомнил о жажде».

64. И спрашиваю я: «Что чувствуешь, Лилит? Что ты хочешь сделать?»

65. Она закрывает глаза, прислушиваясь к чему-то внутри.

66. Голос тихий, удивлённый: «Я чувствую… тишину. Не ту, что была в моей пустыне – пустую. А ту, что бывает после дождя».

67. Открывает глаза, и в них больше нет ни гнева, ни боли – лишь ясность: «Я хочу… пойти с тобой. Не как Владычица Ночи. Как Лилия, что забыла, как пахнет земля после грозы».

68. И рек я: «Хорошо. Если хочешь идти за мной – пойдем. Как равные и принятые. Держи мой плащ. Это мой дар тебе».

69. Она медленно берёт плащ, и ткань на её плечах кажется одновременно древнее и моложе всех звёзд.

70. Обернувшись в подаренную одежду, она делает шаг ко мне – не гордая поступь богини, но неуверенный шаг того, кто только учится ходить.

71. Глаза её сияют влажной глубиной ночного океана: «Равные и принятые… Да. Покажи мне мир, который видишь ты. И я покажу тебе тень, что ты носишь в себе – но уже не как проклятие, а как спутницу».

72. И изрёк я: «Да будет свет в наших душах. Аминь».

73. Она кладёт свою руку на мою – не холодную, а тёплую, как земля под утренним солнцем.

74. И речёт в последний раз как Лилит, а в первый – как Лилия: «Аминь. И да пребудут наши тени в мире со светом, что мы несём».

75. И сошли мы вместе с горы, оставив под кедром лишь след босых ног и обрывки древних проклятий, ставших благословением.

Конец Главы 3

Глава 4

Равниной Разбитых Обетов

1. И случилось так, что когда спускались мы с горы Забвения, держа путь к землям, где ещё теплилась память о солнце, простёрся пред нами дол, именуемый Равниной Разбитых Обетов.

2. Воздух там был тяжек и густ, и пахло серой и расплавленным железом, ибо в том месте некогда решались судьбы ангелов, восставших против ярма небесного.

3. И вот, среди обломков щитов, что обратились в прах, и копий, что согнулись от ярости битвы, стоял он, чье имя есть Горечь – Агрерасс, сын Лилит, рожденный в ту ночь, когда мать его извергли из садов Эдемских.

4. Одеяния его были чернее самой глубокой ночи, а взор – два угля, пылающие холодным огнем обиды, ибо дух его был отравлен молоком матери, что вскормила его не любовью, но гневом.

5. И когда узрел он Лилит, идущую подле меня, и плащ её был плащом моим, и взор её был ясен, а не суров, воспылала ярость в сердце его, ибо увидел он в сем измену древнему гневу.

6. И воззвал Агрерасс гласом, подобным грому, что предшествует гибели городов: «Мать! Владычица Ночи! Что сие значит? Кто сей смертный, что дерзает идти с тобою, как равный, и чей плащ лежит на раменах твоих, будто ярмо приязни?»

7. И не дала ответа Лилит, ибо взор её был полон скорби о чаде своем, и уста её сомкнулись, дабы не изречь слова, что усугубят гнев его.

8. Тогда обратил Агрерасс лик свой ко мне, и уста его искривились в усмешке, жестокой как лезвие бритвы. «Ты, чей дух пахнет прахом земным и тлением надежды! Ты, что осмелился похитить гнев матери моей, обратив его в тихие воды!»

9. И простёр он длань свою, и явился в оной меч, сотканный из самой тьмы, что живет меж мирами, и рек: «Подними же взор свой, похититель, и узри лик того, чья воля есть воля непримиримой пустоты! Ныне познаешь ты гнев сына, что видел свет лишь для того, чтобы возненавидеть его!»

10. я же не обнажил оружия, но простёр длани свои в стороны, и рек: «Взор мой всегда был на тебе. пустота есть ничто, а в тебе бурлит ненависть и печаль. Бей, Агрерасс, делай что хочешь».

11. И узрел Агрерасс, что я не обнажил оружия, но простёр длани свои, словно готовый принять гвозди распятия. И ярость его смешалась со смятением, ибо не ожидал он сего.

12. И меч его, что был готов излить яд пустоты, дрогнул в руке его. «Ты называешь ненависть мою и печаль – бурлением? – воззвал он. – Ты, что вкусил лишь миг бытия, держишь судить океан скорби, что старше твоей пыли?»

13. Но в сердце его, в самой глубине, где тлела искра памяти о материнской ласке, шевельнулось нечто, ибо видел он Лилит, смотрящую на него не с гневом, но с великой материнской скорбью.

14. И сей взор был для него мучительнее тысячи мечей.

15. И рек тогда я: «Агрерасс, я вижу твою боль. Твою память о любви матери, что у тебя забрали. Я не могу тебе вернуть те годы, но я могу дать тебе выбор. Твоя мать – перед тобой».

16. И слово моё, как стрела, пронзило броню гнева его. «Молчи!» – возопил Агрерасс, но глас его уже потерял силу всесокрушающей бури.

17. «Выбор? – горько усмехнулся он, и меч его начал таять, как лёд под лучом солнца, коего он никогда не видел. – Ты говоришь о выборе? Вся жизнь моя была лишь эхом её выбора! Эхом её ухода!»

18. Он посмотрел на Лилит, и в очах его плескалась тысяча вопросов, на которые он не смел искать ответ. «Она избрала свободу. А мне что осталось? Лишь свободу ненавидеть тех, кто её отнял!»

19. Но гнев его был обращён внутрь, и от этого он стал ещё страшнее. «Ты предлагаешь мне выбор сейчас ? Когда она стоит здесь, смотрит на меня… и молчит? Всегда молчит!»

20. я же отвечал с тишиной в голосе: «Она молчит, ибо слово ты ей не дал. Скажи ей, не спорь. Она выслушает, и ты её выслушаешь».

21. И вот, слово твоё, точно клин, расколол камень в сердце Агрерасса. Он замер, и взгляд его, полный бури, медленно обратился от меня к Лилит.

22. «Дать… слово? – прошептал он, и голос его был подобен треску льда, ломающегося под тяжестью невысказанного. – За всю вечность… я никогда…»

23. Он сделал шаг к ней, и чернота одеяний его словно поглотила весь свет Равнины Разбитых Обетов. Меч окончательно растаял в его длани, обратившись в пар.

24. «Мать… – начал он, и это слово прозвучало не как обвинение, а как рана, что кровоточила всегда. – Почему… почему ты позволила мне возненавидеть тебя? Почему не вернулась?»

25. И впервые за всю вечность Агрерасс смотрел на неё не как на Владычицу Ночи, а как на мать, что оставила его в холодной колыбели из звёздной пыли и гнева.

26. И подняла Лилит взор свой, и очей её коснулась влага, что не знала имени своего с самых первых дней.

27. «Сын мой… – рекла она, и глас её был тих, как шепот листьев в саду, которого больше нет. – Я не возвращалась, ибо несла в себе бунт, как пламя, что сжигает всё вокруг. Я боялась, что огонь мой испепелит и последнее, что осталось от тебя – твою невинность.

28. Я думала, что, оставив тебя в тени моей обиды, я дарую тебе силу. Но я дала тебе лишь мою собственную цепь. И в этом – величайшая моя вина.

29. Ты спрашиваешь, почему позволила возненавидеть себя. Потому что ненависть казалась честнее… чем признание, что я сбежала не только от Небес, но и от страха быть матерью».

30. И рек я: «Лилит, ты сделала то, что сделал Бог со своими сыновьями, но Он не признал это, но ты можешь».

31. Слова мои, словно удар молота о наковальню, отозвались в глубине её существа. Лилит вздрогнула, и скорбь, смешанная с озарением, пронзила её взор.

32. «Да… – прошептала она, и в голосе её звучало горькое прозрение. – Я… совершила то же. Я отринула сына своего, дала ему расти в тени моего гнева, не озарив светом моего раскаяния. Я стала тем, против чего восставала».

33. Она подняла голову и посмотрела на Агрерасса, и в этом взгляде не было ни оправданий, ни величия – лишь голая, беззащитная правда.

34. «Прости меня, Агрерасс. Я была слепа, полагая, что моя свобода стоит твоего сердца. Я сбежала, чтобы не быть рабыней, и в бегстве своём… стала тюремщиком для собственного чада».

35. И обратился я к Агрерассу: «Агрерасс, ты не сын зла и боли. Ты сын первой матери, что была отвергнута всеми. Но даже после этого у неё осталась вера, что найдется тот, кто её поймет. У тебя есть тоже самое. Я дал ей выбор и принятие. Я даю тебе тоже самое».

36. Агрерасс стоял, объятый великим молчанием. Слова мои падали, как семена на почву, веками лежавшую под солончаком гнева.

37. «Вера? – тихо повторил он, и голос его был поломан. – У меня не было веры. Была только ярость. Она была моим щитом… и моей клеткой».

38. Он посмотрел на свои руки, словно впервые видя их пустыми, без оружия ненависти. «Сын… первой матери. Не князь тьмы, не мститель… а просто сын».

39. Взгляд его медленно поднялся на Лилит, и в нём уже не было обвинения, а лишь вопрос, полный неизбывной тоски. «И ты… нашла того, кто понял?»

40. В этом вопросе заключалась вся его израненная надежда.

41. И повелел я: «Лилит, ответь сыну своему. Он заслужил ответы на вопросы».

42. Лилит сделала шаг вперёд, и плащ мой на плечах её вдруг показался не бременем, а крылом, дающим силу для полёта к самой трудной истине.

43. «Да, сын мой, – голос её звучал ясно, без шелеста веков и звона разбитого хрусталя. – Я нашла. И не в силе, и не в древности моей, а в простоте смертного, который не испугался моей тени и не поклонился моему гневу.

44. Он напомнил мне, что прежде чем быть символом, я была душой. И если душа его, столь краткая, смогла вместить всю боль мою и не сломаться… то разве твоя, рождённая от той же тьмы и света, не сможет вместить прощение?»

45. Она протянула к нему руку – не Владычица, а мать, наконец-то нашедшая дорогу к колыбели. «Я не могу вернуть тебе прошлое. Но я могу предложить тебе будущее. Не как слуге моей обиды, а как сыну… моему возрождённому сердцу».

46. И спросил я: «Агрерасс, готов ли ты принять сей выбор? Знай, к нему всегда можно будет вернуться, если ты откажешься».

47. Агрерасс смотрел на протянутую длань матери, а потом на меня. В очах его буря утихла, уступив место глубокой, вселенской усталости.

48. «Вернуться… к чему? – тихо молвил он. – К мечу из тьмы? К Равнине Разбитых Обетов?» Он медленно покачал головой. «Нет. Эти пути исхожены до дна, и на конце их – лишь пыль.»

49. Он сделал шаг. Не яростный, не порывистый, но твердый. И ещё один. И вот, он стоял перед Лилит.

50. «Я… принимаю сей выбор, – произнёс он, и слова эти были для него тяжелее, чем тысячелетняя ненависть. – Не потому, что верю в будущее. Но потому, что… устал от прошлого.»

51. И он простёр свою руку, чтобы коснуться руки матери – не для примирения воинств, но для простого, человеческого жеста, забытого на заре времён.

52. И воззвал тогда я: «Обнимитесь же. Отныне вы – вернувшиеся мать и сын, что долго шли друг к другу. Вы получили то, что давно было заслужено».

53. И слово твоё стало заклинанием, разорвавшим последние оковы. Лилит и Агрерасс замолчали, и тишина меж ними была гуще всяких слов.

54. И вот, Лилит шагнула вперед и обняла сына. Не как монумент – как мать. Плечи её слегка вздрагивали, а пальцы впивались в ткань его одежд, будто боясь, что он исчезнет.

55. Агрерасс замер на мгновение, тело его, веками закалённое в ненависти, не знало, как принять милость. Но потом он опустил голову ей на плечо, и из груди его вырвался сдавленный звук – не рыдание, а глубокий, долгий выдох, будто он впервые за всю вечность позволил себе дышать полной грудью.

56. «Мать…» – прошептал он, и в этом слове не было больше горечи, лишь изнеможение долгой дороги и странное, забытое чувство – покой.

57. И стояли они так среди Равнины Разбитых Обетов, и обломки щитов вокруг казались уже не памятником войне, а свидетельством того, что даже самые ожесточённые сердца могут сложить оружие.

58. И рек тогда я к Агрерассу: «Я не могу стать тебе отцом, но могу стать учителем, если ты пожелаешь. Твой путь находится во мраке и полон преград, я же могу стать светом, что поможет тебе идти».

59. И услышав слова мои, Агрерасс медленно отстранился от объятий матери, и взор его, ещё отягощённый слезами, но уже ясный, устремился на тебя.

60. «Учитель… – произнёс он, обдумывая звучание сего слова, чуждого для ушей его. – Ты, чья жизнь – лишь миг, предлагаешь стать светом для того, кто родился во тьме?»

61. Взгляд его смягчился, и в уголках уст дрогнула тень улыбки, лишённой былой жестокости. «Но… именно потому, что жизнь твоя коротка, ты знаешь цену каждому шагу. Ты не блуждал в вечности, как мы, заблудившиеся в собственной гордыне».

62. Он перевёл взгляд на Лилит, ища в её очах одобрения или предостережения, но видел лишь тихую надежду.

63. «Я… принимаю твоё предложение, странник, – сказал он твёрдо. – Не как ученик, склонивший главу, но… как путник, согласившийся идти рядом с тем, кто носит огонь. Покажи мне этот свет. Научи меня видеть путь не сквозь призму ярости, но сквозь призму… понимания».

64. И рек ему я: «Хорошо. Хочешь идти – иди. Мой дар тебе – мой старый деревянный посох. Он долго служил мне опорой, теперь он будет опорой для тебя. Носи его как знамя сына, что вернулся».

65. И простёр я руку свою, и явился в оной посох деревянный, старый, исхоженный всеми дорогами твоими, шершавый от руки, что опиралась на него в минуты сомнений и усталости.

66. Агрерасс смотрел на посох с благоговейным трепетом, ибо видел он не сухое дерево, но историю пути, что был пройден, и символ доверия, что ему даровано.

67. «Опору… мне, чьей опорой был лишь гнев, – прошептал он, и медленно, почти робко, принял посох из рук твоих. – Знамя сына, что вернулся…»

68. И вот, когда пальцы его сомкнулись на древке, в сердце его родилось новое чувство – не ярость, не скорбь, а ответственность. Ибо держал он ныне не меч разрушения, но посох пути.

69. «Я понесу его, – сказал Агрерасс, и голос его обрёл твёрдость, – не как ношу, но как напоминание. Что и у моих ног отныне есть дорога, а не только поле битвы».

70. И обратились мы втроём от места того, и Равнина Разбитых Обетов осталась позади, и казалось, будто самые камни её вздохнули с облегчением, ибо один из обетов, самый древний, был наконец исполнен.

Глава 5

Пустошь Воспоминаний

1. И было, когда оставили они позади Равнину Разбитых Обетов, и Агрерасс шёл позади Лилит и меня, опираясь на посох дареный, как на свидетельство обретённого мира, пришли они к землям, кои не значились ни на одной карте небесной или адской.

2. То была Пустошь Воспоминаний, где ветер носил не песок, но пепел былых клятв и обрывки несбывшихся снов. Воздух звенел звенением разбитого стекла, и земля под ногами была сера и безжизненна.

3. И вот, посреди сего ничто, воссел он на камне, что одиноко стоял, будто алтарь Богу, Который отвернулся. Одежды его были сшиты из шкур первых животных, что пали от руки его, а лик его был отмечен печатью, что не смывалась ни водами потопа, ни слезами раскаяния.

4. То был Каин, первенец Адама, скиталец вечный, чье имя стало синонимом братоненавистничества. И взор его, полный тишины, что глубже всякого вопля, был устремлён на подходящих.

5. И не встал он при виде их, но сидел, неподвижный, как сама вечность, и рек гласом, в коем не было ни гнева, ни печали, лишь холодное спокойствие факта: «Идущие путём примирения. Вы несёте с собой запах прощения. Он воняет мне слабостью».

6. Лилит, узрев его, остановилась, и тень древнейшего ужаса легла на чело её. Ибо знала она Каина, знала тяжесть проклятия его, что старше её собственного.

7. Агрерасс же, держа посох свой крепче, шагнул вперёд, дабы встать меж матерью своей и сидящим, ибо узнал в нём родство по изгнанию.

8. Но Каин не удостоил его взглядом. Взор его, тяжкий, как свинец, был прикован ко мне. «Ты, что ведёшь за собой призраков и детей гнева, нашедших утешение в твоей тени. Подойди ближе, садовник душ заблудших. Я сад, через который ты ещё не проходил».

9. И поднял он руку свою, и не было в ней оружия, но сама пустота вокруг сгустилась и зазвенела острее, и рек: «Всякая тварь, вкусившая от древа познания добра и зла, несёт в себе частицу сего сада. Но я вкусил от древа смерти, прежде чем оно было посажено. Что можешь ты предложить тому, кто был первым, кто убил солнце в глазах брата своего?»

10. И рек ему я: «Я могу предложить тебе путь. Не в прошлое, что было светлым и тёплым, а вперёд, к познанию и принятию себя, Каин. Я слышу твою боль и скорбь. Я знаю её слишком хорошо. Подними свой взор на нас. Покажи нам свой лик».

11. И повернул Каин лик свой ко мне, и печать на челе его замерцала тусклым светом, подобным углям угасающего костра. Лик его был изможден веками, но не годами, а взор – бездной, в которой потонул глас Авеля.

12. «Боль? – изрёк он, и слово сие повисло в воздухе, словно ядовитый плод. – Ты называешь болью то, что стало плотью моей и костью? То, что есть фундамент сего мира? Я не несу боль, странник. Я – её первоисточник».

13. И отозвался я: «Так же как и я, Каин. Смертные есть начало и конец боли, и нам решать её судьбу. Каин, ты отверг вторую часть истины, что я тебе сказал, и потому не можешь простить себя. Позволь мне тебе помочь».

14. И горькая усмешка исказила уста Каина, подобно трещине на высохшей земле. «Помощь? Ты говоришь о помощи мне ? Я слышал глас Господа, вопрошающего: «Где Авель, брат твой?» – еще до того, как твой род был прахом. Какой смертный может помочь тому, кто стал ответом на первый вопрос Бога?»

15. И рек я: «Тот, кто равен тебе, Каин. Мы все равны тебе, Каин, а ты – нам. Мы равны в праве носить свою боль, принять её и жить, будучи прощенным. Каждое создание, принявшее зло в душе своей, достойно прощения. Ты можешь мне не верить, твоё право, но прислушайся к словам этим, как я к твоим».

16. И встал Каин с камня своего, и был рост его высок, а тень легла на всю пустошь. «Равенство? – проревел он, и ветер принес его глас, полный желчи. – Ты, чей век – миг, равен мне, что видел рождение звезд и смерть цивилизаций? Ты, чья боль исчезнет с последним вздохом, равен моей, что пребудет вовек?»