Сапфиры для принцессы, или Сказка о любви

Он не успел об этом подумать, как услышал позади себя шум открываемой двери и механически обернулся в недоумении: брат в академии, отец проводит званый ужин, приучая придворных к присутствию рядом с собой своей новой жены. Но произошло худшее: перед ним действительно стоял отец, Август Ланс-де-Марк, правитель, «регис» Синего Города. Его величественная, крупная фигура темнела в дверном проеме. Ян невольно сжался, но, собрав силы, буквально заставил себя выпрямиться: у него же корона рода Сен-Клэр! Он не может сгибаться в страхе! Отец шагнул внутрь, и по его лицу было видно, что он в ярости.

– Так вот где ты болтаешься, дрянной мальчишка! – Ему показалось, что отец ударит его, и сжался, но тот обрушился только голосом. – Тебе же известно, что ты должен быть на уроках! Я ищу тебя по всему дворцу, а ты маешься дурью?

– Я уже сделал задание. – Ян огрызнулся, злясь не только на отца, раскрывшего его тайное прибежище, но и на себя, что предстал перед отцом в таком виде!.. От отчаяния ему захотелось плакать, и он закусил губу, чтобы сдержаться.

– Сделал?! – Голос отца продолжал греметь. – И что? Кто разрешал тебе сбегать с занятий?! Кто разрешал здесь болтаться?

– Тебе же всегда плевать, где я болтаюсь. – Ян криво усмехнулся в ответ.

– Мне не плевать на то, что из тебя получится! А пока всё, что я вижу, глядя на тебя, это твоё безделье и дурацкие игры в магию! Сними это! – потребовал Август Ланс-де-Марк, указав на корону.

Ян послушно потянулся, чтобы исполнить приказание отца, но вдруг остановился, натолкнувшись на внутреннее сопротивление:

– А если не сниму, то что?

– Тогда я сниму!

– Нет!

Рука отца нависла над ним, и он снова сжался, но отчаянно вцепился в корону:

– Ты не посмеешь! Это не твоё!

– А что, твоё?

Отец с силой потянул, и корона оказалась на полу, а вслед за ней – и серебряная цепь, безжалостно сдёрнутая с шеи. Кажется, цепь оцарапала кожу: Ян почувствовал саднящую боль. Но его больше беспокоило не царапина, а ярость отца. Что случилось, что вывело его из себя?

– Какого дьявола ты обвешался, как новогоднее дерево?! И разукрасился, как кукла? – Август грубо стёр серебряную пудру со щеки сына.

В ответ Ян тоже вздыбился:

– Ты знаешь, что это символ магов!

– А ты – маг?

Этот ядовитый вопрос всегда сбивал с ног, и Ян опустил голову, но тут же вздёрнул её:

– Во мне есть кровь магов! И ты ничего с этим не сможешь сделать!

– О, я могу сделать многое! Поверь! И для начала я хочу вправить тебе мозги!

– За этим ты меня искал? Ты же должен быть на приёме! Я стал важнее, чем твоя новая жена? – бросил он с издёвкой.

Дородная, пышная, чопорная, с пустым лицом и взглядом, как у курицы, мачеха была полной противоположностью матери Яна и не вызывала у него ничего, кроме презрения и отчаянной, бессильной ненависти. Август обручился с ней, едва истёк год траура по первой жене, и она вошла в дом так, будто он всегда принадлежал ей – незнатная, недалёкая и самоуверенная. Её не любили, а терпели, посмеиваясь за спиной. Город Асию не принял, но Август Ланс-де-Марк не оставлял попыток сделать новую жену «своей» в кругах элиты. Ян знал, что едкая фраза о мачехе только добавит масла в огонь конфликта, но не смог сдержаться: пусть отец не думает, что он боится. На самом деле он боялся: отец не любил его, но обычно или не замечал, или молча терпел, а не впадал в бешенство, как сейчас. Чего ждать от него? Ян был как напуганный лисёнок, загнанный в угол, но показывающий зубы.

– Зачем я тебя искал?! – рявкнул отец. – Чтобы ты получил по заслугам, неблагодарный негодяй! Я позволял тебе слишком много, и ты окончательно обнаглел! Что я узнаю от людей? Что ты за моей спиной водишь дружбу с нашими врагами!

– Что?..

– То, что ты слышал! Думал, я не узнаю? Про твоего дружка-эльфа, выходца из Северных земель? Думаешь, если там плюют на Великую реформу и нормы закона, то и тебе здесь можно?! Ты забываешься, малолетний глупец! И прежде всего, забываешь какого ты рода! Правителя могущественного домена!

Гаард! Сердце Яна оборвалось: отцу стало известно про Гаарда, одного из немногих, кроме бабушки и брата, кто был ему по-настоящему дорог, и кому был дорог он сам. С Гаардом он познакомился два года назад, но всё это время держал дружбу в тайне, зная, что её никто не одобрит и не позволит. Гаард был сыном торгового представителя из рода эльфов, его семья прибыла по роду службы с Севера. А в Северных землях Положения Великой реформы чтили весьма условно. Там не было такого жёсткого деления по кругам магии, как на Юге. Из-за этого – непочтения к Реформе – между Южными и Северными землями отношения сильно осложнились и уже давно пребывали в состоянии холодной войны. Торговля и некоторый бизнес были единственным, что их связывало. На жителей Севера принято было смотреть как на отступников и ренегатов, а также врагов – если не явных, то потенциальных. Врагов существующего порядка.

– Мы просто дружили… Правда, – слабо возразил Ян, понимая, что ему вряд ли удастся оправдаться.

– Как может член правящего двора, младший наследный принц водить дружбу с… вот этими? – Отец поморщился от отвращения, даже не рискнув осквернить рот самим упоминанием эльфов в привязке к собственному сыну. – С нечистыми отщепенцами, еретиками? С врагами короны?! Да они даже не люди!

– Почему они не люди?!

– Потому что! По Закону, по положениям Великой Реформы! Ты вообще в своём уме?! Ты позоришь честь семьи своими глупостями, своими связями, своим наплевательством на традиции и правила…

– А ты сам не позоришься своими связями? Не плюешь на правила? Не позоришь семью? Я дружу с кем попало, а ты на ком попало женился! На какой-то тупой курице, которая мнит себя региссой?..

На этот раз Ян не ожидал удара, но удар последовал: кулак отца разбил ему губы. Он вытерся и усмехнулся окровавленными губами:

– Ей всё равно никогда не занять место мамы. И ты никогда этого не изменишь.

…Ян закрыл глаза, будто ставя барьер. Это сработало: упала тёмная завеса – и воспоминания отступили, растворились в дальних коридорах памяти. В тот злосчастный вечер отец – ну, или тот, кто назывался отцом, – разбил ему не только рот – он разбил ему жизнь. Ту законную жизнь, на которую он мог рассчитывать, которая была его по праву. Теперь у него была другая жизнь, в другом городе, с другими людьми. В городе, где он тоже, подобно Эме, был когда-то одинок, беззащитен, потерян и не нужен. Он отвергал этот город – до тех пор, пока не принял. А когда принял, город принял его тоже. У Эмы будет так же. Но сейчас ей нужна помощь. Он знал, что поможет ей: не потому, что должен, а потому, что сам искренне этого хочет. И потому что под верхним слоем её слабости угадывалось что-то иное, что именно – его и тянуло узнать. Он, прищурившись, посмотрел на остаток вина на дне, словно хотел увидеть там ответ, сделал последний глоток и отставил пустой бокал.

Глава 9

Эма посмотрела в английский текст и в задумчивости прикусила колпачок ручки, но посидев так с минуту, ничего не придумала, убрала ручку и закрыла рабочую тетрадь. Кажется, сегодня – первый раз, когда она идёт неподготовленной на урок. А вчера был первый, когда она всё воскресенье – всё! – провела в беззаботном, приподнятом настроении. Она давно мечтала устроить что-то типа постели на подоконнике, и наконец осуществила свою мечту: постелила одеяло, положила подушку и устроилась сама – лежать и смотреть на город через окно, представляя себя какой-нибудь богатой беззаботной девчонкой в Нью-Йорке, у которой вечеринки следуют одна за одной, а поклонников – пруд пруди, и во дворе её ждёт собственная крутая «тачка», на которой она поедет на модный показ, а потом – ужинать в ресторан с подружками. Конечно, ни «тачки», ни показа, ни даже подружек у неё не было, но можно смотреть сериалы про безбедную и восхитительно яркую, насыщенную интригами и романами жизнь, чем Эма и занялась. И «забила» на домашнее задание. Она планировала сделать его на работе – что у неё, зря, что ли, целый день безделья? Но день прошёл впустую: то Лохвицкая отвлекала, то в голову ничего не лезло. Точнее, лезло, но не то, что нужно. Например, воспоминания о субботнем вечере. И предложение Яна: «Ты не откажешь мне в том, чтобы мы были друзьями?».

Наверное, многим оно не пришлось бы по душе: кому понравится френдзона? Но она, в таком случае, была исключением и, сказать по правде, в тот момент, когда он это предложил, выдохнула с облегчением: быть друзьями – это легко и понятно. Намного проще, чем романтика с её правилами, статусами и ожиданиями, с дежурными знаками внимания, с дурацкими букетами, с обязательными свиданиями, на которые ты должна приходить нарядной, хлопать ресницами и кокетливо улыбаться и вообще быть такой «девочкой-девочкой», а он – «крутым парнем». Став «парой», вы вроде как начинаете жить по каким-то схемам, шаблонам и расписаниям. Всё это так нелепо и странно! И, согласно, расписанию, на каком-то этапе вы должны поцеловаться, а на каком-то – ещё что-то, и тут уж Эма впадала в ступор. Хорошо, конечно, быть с кем-нибудь в паре, но это если смотреть со стороны и рассуждать теоретически. На себя она, даже с большим трудом, не могла проецировать эту модель. Настоящий надёжный друг – вот кто ей нужен и кого ей так не хватает. И вообще, дружба снимает все нелепые шаблонные обязательства, кроме одного – уважать и поддерживать того, кто рядом с тобой.

Эма почти поверила, что обрела Яна в таком качестве, и испугалась, что потеряла его, когда он сообщил, что у него уже имеется и свой близкий друг, и своя компания. Но он и сам почему-то не захотел её терять, и она почувствовала себя счастливой. К тому же она была совсем не уверена, что с романтикой у них бы что-то сложилось, хоть он ей и нравится. Сколько раз у неё с кем-то складывалось? Ни одного? Ну, вот и не стоит начинать, дожив в статусе одиночки до двадцати семи – когда у твоих ровесниц за спиной уже и браки, и разводы, и дети, или, как минимум, добрый десяток романов. Раньше она бы расстроилась, но сейчас нет: с некоторых пор она сложила о себе вполне чёткое представление и меняться, чтобы соответствовать общественным требованиям, не собиралась. Так что даже и лучше, что Ян не одинок, не ищет близости, и что на неё будет смотреть другими глазами: без претензий на что-либо.

В школе, к счастью, обошлось без сложностей: упражнения, заданные на дом, они разбирали всей группой, а с Пановым Эма старалась не пересекаться даже глазами. Правда, один раз она всё же поймала на себе его откровенно неприязненный взгляд, но сделала вид, что ей всё равно. Вероятно, теперь их отношения вошли в стадию молчаливой вражды, и она надеялась, что он продолжит игнорировать её и бросать косые взгляды, а не конфликтовать в открытую.

После занятия все, как обычно, дружно высыпали из класса, и даже Эме на этот раз удалось быстро затолкать вещи в сумку и выйти вместе с остальными. Студенты постояли на крыльце, обсуждая планы на вечер. Люба сообщила, что записались на пилатес. Панов в своём стиле снисходительно посмеялся над её новым увлечением и с деланной небрежностью заявил, что у него «важная деловая встреча». Вероника в свою очередь посмеялась уже над Пановым, съязвив, что встреча будет с бутылкой. Все дружно поддержали её остроту.

– Ну, а мы чем займёмся? – спросил Ян и у Эмы. – Ты домой или пока нет?

– Вообще, – она смутилась и замялась, – у меня есть к тебе предложение.

– Да? – Он поднял на неё льдистые глаза.

– Может, это неожиданно, но… Не отказывайся, пожалуйста. Я хочу пригласить тебя в гости. – Эта идея родилась у Эмы ещё днём, когда она вспоминала субботнюю ночную прогулку. В тот момент она даже не была уверена, что правда пригласит его, но сейчас он спросил, и она выпалила, не давая себе опомниться и передумать. – Ты устроил мне вечер, а я хочу устроить его тебе. Просто поужинаем. Если ты не занят, конечно.

– Я не занят. Ты зовёшь меня к себе?

Она кивнула.

Он удивился, но только на мгновение, а уже в следующее пожал плечами и улыбнулся:

– Хорошо! Почему нет?

– Спасибо! – Эма даже не ожидала, что всё получится так легко. Но сегодня, видимо, был тот день, когда обходится без препятствий. – Только не жди от меня многого: у меня пока ещё не было здесь гостей, да и хозяйка я так себе. Будет скромный ужин, хотя я постараюсь.

– Не надо заморачиваться. Сделаем бутерброды, попьём чаю. Это вообще не то, о чем стоит волноваться, – приободрил её он, и Эма сбросила с себя остатки тревоги.

В холодильнике у неё нашёлся рис, котлеты, пучок зелёного салата и помидоры, а Ян принёс из супермаркета напротив нарезку ветчины, нескольких сортов сыра, оливки и бутылку джин-тоника.

– Кажется, ты вложился даже больше, чем я, – смущённо заметила она, когда всё, наконец, было нарезано, разогрето и разложено по салатницам и тарелкам.

– Это же ужин на двоих, значит, и вклад должен быть общий, – откликнулся Ян, разливая джин-тоник по бокалам. – Давай выпьем за знакомство и дружбу!

– Да. За нас, – уточнила Эма и отпила из бокала. – И за тебя. Спасибо, что ты со мной. В моей жизни появились какие-то изменения, и все их принёс ты. Без тебя бы ничего не изменилось.

– Не стоит благодарности. Это мелочи – то, что я сделал. Но если тебе это помогает, я правда рад.

– Помогает. Ты помогаешь мне верить в себя, как ни странно это прозвучит. Потому что я сильно в себе разуверилась. Почему ты всё это делаешь для меня, Ян? – Она пытливо всмотрелась в его лицо, но увидела только то, что он безупречно красив какой-то утончённой, изысканной красотой. Никаких скрытых помыслов, «второго дна».

– Потому что мне хочется это делать, – ответил он, свободно выдерживая её взгляд, без тени смущения или фальши.

– Трудно поверить, что так бывает, но я тебе верю. Хотя всё равно не очень понимаю твоих причин. Знаешь, я ведь не всегда была такой, как сейчас. – Помолчав, заметила Эма. – Не той слабой, безвольной размазнёй, которую ты видишь. – Он собрался возразить, но она его остановила: – Нет-нет, я же знаю, какая я теперь. Не могу ни постоять за себя, ни дать отпор какой-то истеричке на работе, ни поставить на место Панова так, чтобы он в следующий раз побоялся со мной связываться. В это с трудом верится, но раньше меня считали крутой и жёсткой, от которой лучше держаться подальше – на всякий случай. А потом я стала вот такой.

– Что случилось у тебя?

– Много всего. Я хорошо училась в школе, многим увлекалась, любила читать и рисовать… После школы поступила в универ. Мне вообще всегда нравилось работать с информацией: анализировать, разбираться в причинах и следствиях, искать аналогии, и отец говорил, что мне надо заниматься наукой. Наверное, он был прав, но с наукой не получилось – я как-то не заинтересовалась, но зато совершенно неожиданно появилась возможность попасть в городскую администрацию. Всё складывалось успешно, за несколько лет я добилась повышения. Правда, ради этого я и пахала, как лошадь. Ставила себе задачи и добивалась их выполнения. Знаешь, бывает так, что ты заводишься, и тебя уже просто несёт, ты не можешь остановиться. Мне хотелось того самого пресловутого успешного успеха. Может, потому что я всегда была «правильной» девочкой в глазах окружающих, той, которая хорошая, но не лучше всех, и многого не добьётся: потому что успешны те, кто не соблюдает правила. А я хотела доказать, что я могу быть другой и что добьюсь больше, чем другие. – Эма ненадолго умолкла, собираясь с мыслями, а когда продолжила, голос внезапно дрогнул, заставив её опустить глаза. – Это был забег длиной в три года, где я была в каком-то помешательстве от карьеры. Я нагло мчалась вперёд на бешеной скорости под стук собственных каблуков, отталкивая тех, кто мешал, вызывая у кого зависть, у кого уважение, а у кого и ненависть. Поначалу у меня правда многое получалось, даже очень многое, но потом пошли сбои. Там неудача, там… – Она махнула рукой и вздохнула. – Это обычно для жизни, но меня это выбивало: я рвалась к победам и загонялась всё больше. И всё меньше продвигалась: возможно, на своём месте я просто достигла потолка, но не могла этого увидеть. В итоге я довела себя до полного выгорания. Очередная недостигнутая цель на этот раз развалила меня полностью. – Даже при одном упоминании этого её взгляд напрягся и погас, а голос стал таким, будто слова причиняют ей боль. – К своему позору и ужасу я столкнулась с тем, что больше не могла работать: стоило мне за что-нибудь взяться, как у меня отключалась голова. Я не могла ничего придумывать, не могла выполнять то, что нужно, даже элементарное: у меня в мозгах была абсолютная пустота. А ещё – полное отсутствие физических сил и ужас от происходящего.

Ян представил, слушая её, каково это – из «звёздочки» превратиться в груду невзрачных осколков, потеряв для окружающих весь свой ореол величия, всю свою ценность. О да! Это было ему знакомо, слишком хорошо. Ужас падения. Это правда ужас. Но всю его глубину понимаешь только тогда, когда уже упал. Он посмотрел на неё с сочувствием.

– Я понимала, что не способна ни на что, и боялась, что об этом догадаются, – продолжила она, – что меня высмеют те, кого я раньше обошла и отодвинула, боялась, что теперь задвинут уже меня, причем в самый низ. В итоге я возненавидела свою работу, людей вокруг и уволилась. – Она снова вздохнула и сжала руки на коленях. Голос всё так же дрожал. – Я не могла никого видеть и ни с кем общаться, потому что боялась расспросов и разоблачения своего полного провала. Поэтому я ушла в себя, и от меня все отвернулись. Год я была без сил и сломленная морально. Потом попыталась расшевелиться, но не могла вернуться туда, где меня знали, поскольку понимала, что не смогу работать как раньше, не смогу добиваться успеха. Максимум что я могу – просто копаться в бумажках. Но я была не готова предстать такой перед всеми своими знакомыми, бывшими коллегами и конкурентами. И я решила уехать из города, начать всё заново там, где никто меня не знает и ничего от меня не ждёт. В Никольске мне пришлось туго: работа быстро не находилась, я получала отказы – наверное, не внушала доверия своим убитым видом. И у меня не было сил бороться за себя. Неудачи, неудачи… Снова и снова. – Теперь она вскинула на Яна глаза. – Наверное, будь я в другом состоянии, всё складывалось бы иначе. Но складывалось вот так. Я была в отчаянии. И вдруг меня пригласили на собеседование в «Люкс»! Сказали, что я их устраиваю, что меня готовы принять. Это было, как… проблеск света! Как опровержение моей безнадёжности! Теперь-то я понимаю, чем я их устраивала, – Эма горько усмехнулась, – именно тем, чем не устраивала других: своей загнанностью, неспособностью сопротивляться. Они ищут именно таких: уборщица с двумя детьми и больной матерью… Водитель, у которого предпенсионный возраст и полнейшая неуверенность в себе… Я со своими проблемами… – она снова упёрлась взглядом в пол. – Им нужны те, будет терпеть и не огрызаться. Но тогда я этого не знала и согласилась. И вот я работаю у них, уже полгода. И снова мечтаю уехать, и начать всё заново. И надеюсь, что однажды у меня всё наладится.

Эма умолкла, закончив рассказ, и Ян негромко отозвался:

– Я сочувствую тебе! Искренне сочувствую. Я знаю, что такое быть сломленным и готовым на всё, знаю, что такое убегать и верить, что именно побег поможет. А потом столкнуться с тем, что ты убежал от обстоятельств, но не от себя. И начинать всё заново так трудно! Особенно когда ты привык к лёгкой жизни, а теперь она у тебя очень тяжёлая. Но могу сказать, что однажды действительно всё может наладиться – просто посмотри на меня. И верь в лучшее: оно возможно.

– Спасибо! – Его слова глубоко тронули её – так, что уже привычно захотелось плакать. Она не заплакала, но сглотнула слёзы. – Я верю в это. Всей душой верю! Иначе… как жить? Это будет слишком печально.

– Я бы хотел тебе помочь. Но боюсь, кроме слов поддержки мне нечего дать. Хотя я бы очень хотел дать больше!

– Ты и так мне помог: что выслушал, ободрил, что общаешься со мной, что стал моим другом… У меня нет здесь друзей, и вообще почти нет, так что это тем более ценно. Думаю, ты лучший друг из возможных! – воскликнула Эма горячо и искренне.

– Ну… – Ян смутился от её похвалы. – Я буду стараться быть таким. И не подвести тебя. Не обмануть тебя в том, что от меня зависит. Спасибо, что поделилась со мной.

– Я редко с кем делюсь чем бы то ни было, – пожала она плечами. – Да практически ничем личным. Мне это тяжело даётся. Но даже закрытым и молчаливым людям иногда надо выговориться. Спасибо, что послушал.

– Это меньшее, чем я могу ответить. Но, – помолчав и подумав о чем-то, задумчиво продолжил он, – наверное, я могу ответить и чуть большим: своей откровенностью. Ты доверилась и открылась мне, и я доверяюсь и откроюсь тебе тоже… Раз мы друзья, то друзьями нужно быть по-настоящему. С моей стороны будет нечестно хранить свои тайны в обмен на твою искренность.

– У тебя есть тайны? – Она улыбнулась.

– Увы, да. – Он улыбнулся тоже. – Только не пугайся, ладно?

– Это что, страшная тайна? – Эма рассмеялась, но ощутила внутри лёгкое покалывание беспокойства: что там у него за тайны? Вдруг они неприятные? – Ах да, ты же «чудовище»! Ты об этом?

– Вроде того.

– Ну, я думаю, я смогу это принять. Ты же не реальный злодей? – снова рассмеялась она, шуткой пытаясь навести его на опровержение её смутных подозрений.

Это сработало:

– Нет, конечно, – с улыбкой качнул он головой. – Я не злодей – совсем нет. Дело не в этом. В другом. В том, что… – он на миг запнулся, – мы с тобой уже встречались раньше.

– Встречались? Наверное, всё же нет, – с сомнением ответила она. – Я уже думала об этом.

– Когда? – удивился Ян.

– Когда первый раз увидела тебя в школе. Тогда ты тоже посмотрел на меня так, как будто уже видел раньше. Но Ян, ты ошибся. Мы не могли видеться с тобой: прости, но я бы тебя запомнила, – с улыбкой заметила Эма. – Ты именно тот, кто может о себе сказать: «меня трудно забыть». Иногда даже эти дурацкие расхожие фразы справедливы. Так что нет: мы не виделись.

– Мы виделись, и я не ошибся, – качнул он головой тоже. – Только ты этого не знаешь. Помнишь, несколько месяцев назад ты спасла на улице ворона?

Ничего не понимая, она утвердительно кивнула.

– Так вот, я и был тот ворон.

– Что? – Эма взглянула на него в полном недоумении и даже на секунду зажмурилась, пытаясь осмыслить только что услышанное. – Я, кажется, не совсем поняла. – Она снова открыла глаза. – Ты был?..

– Я был вороном, – повторил Ян спокойно с мягкой полуулыбкой.

– Это шутка? – тоже улыбнулась она. – Ты меня разыгрываешь?

– Я говорю правду. Подумай, откуда я вообще могу об этом знать, если я не был свидетелем.

А ведь действительно! Она не рассказывала ему про этот случай и вообще никому не рассказывала.

– Там никого не было… – начала припоминать Эма. – Безлюдная улица… Только я и…

– И пожилая пара, не так ли?

– Да. – Она напряжённо замерла.

– И мужчина рассказывал тебе про отличия воро́н от во́ронов.

– Да. Но… Я ничего не понимаю! Я совсем ничего не понимаю.

Она и впрямь оказалась в полном смятении: если увидеть он ещё как-то смог бы – скажем, стоя немного на отдалении и оставаясь незамеченным, – то услышать? Нет, это было невозможно! Решительно невозможно. И тем не менее, он говорил всё верно. Тогда что это? Действительно настолько дурацкий розыгрыш? Может, он сам запустил эту птицу, случайно угодившую к ней в руки? Ведь не нарочно он её к ней подослал! За вороном попросту погналась стая!

– Это ты выпустил птицу? В смысле, она была твоя и улетела, а ты наблюдал за ней?

– Нет. Птица не моя. Её даже не существует. То есть, она существует… Но в другом виде. Прости, это звучит как бред… Ты не веришь мне? – спросил Ян почти безнадёжно.

Ей захотелось ему поверить, как бы ни нелепо в действительности звучали его слова. В нём было что-то настолько трогательное – в его несчастном взгляде, в его голосе…

– Я не знаю, – честно призналась Эма. – Я пытаюсь, но… Ты сам бы поверил?

– Понимаю. Поверить в такое и правда сложно. Но я не обманываю тебя и не разыгрываю. Просто на свете есть много самого неожиданного! Того, к чему мы можем быть не готовы. Тот мужчина сказал тебе, что стая вела себя нетипично, так ведь? Потому что…

– Потому что они были вовсе не птицы? – спросила она скептически.

Ян вздохнул и сказал вместо ответа:

– На лапе у ворона было кольцо с синим камнем. Помнишь?

– Да… – Та штука на вороньей лапе. Конечно, она не могла её не помнить!

– Вот такое? – Ян расстегнул ворот бело-голубой спортивной рубашки-поло. На шее была изящная цепочка белого металла, а на ней… то самое кольцо с синим камнем. Ну или почти то же самое, идентичное на вид.

– Но… как? – Эма в растерянности похлопала ресницами и даже непроизвольно протянула руку к синему камню, тут же её отдернув.