Летят стрижи… Юркино детство

Быстро пролетели тёплые осенние деньки, когда почти всё светлое время Юрка со своими сёстрами, родной и двоюродной, проводили во дворе. День ему казался бесконечно длинным и скучным. Но вот пришла пора осенней непогоды, дни стали серые и короткие. Когда совсем похолодало и стало необходимо топить печь, дедушка с бабушкой тоже перешли из флигеля в большой дом, так как топить две печи было накладно и хлопотно. Юрка с сестрой сидели в тёмной хате и не знали, чем себя занять. Темнеть стало рано, но по вечерам напряжение падало, и лампочки почти затухали, еле освещая небогатую обстановку дедушкиной хаты. Но вот ударили первые морозы, всё занесло снегом, и Юрку вообще перестали выпускать во двор.

Взрослым было не до Юрки с сестрой, у них своих забот по хозяйству был полон рот. Отец постоянно уходил на работу, приходил усталый и отсыпался. Юркина мама Марфа, будучи хрупкой и на вид совсем юной девушкой, хотя имела уже двоих детей, не пришлась ко двору свёкрам. У них были свои крестьянские каноны женской красоты, коим худенькая Марфа никак не отвечала. Они считали, что их сын выбрал неподходящую жену и, видимо, ему это не однажды выговаривали. Или Пётр сообщил об этом Марфе, или она сама поняла из отношения свёкров к себе, но положение её в доме становилось тягостным. К тому же как-то в разговоре, не придавая этому значения, сообщила, что она из старообрядческой семьи. Свекровь, религиозная и набожная пожилая женщина, видимо, не могла спокойно переносить жизнь в одном доме с невесткой-староверкой. Марфа, стараясь как-то сгладить натянутые отношения со свекровью, бралась за любую работу – готовила, стирала, прибирала в доме, мыла полы и даже порой ходила по воду.

Единственная водоразборная колонка находилась далеко от дома. К тому же, чтобы принести воды из колонки, приходилось порой отстоять немалую очередь и нести затем два полных ведра на коромысле через плечо. На первых порах, пока стояло тепло, это было терпимо, но зима 1953—54 года выдалась не по-южному ранняя и суровая, со снегом и морозами.

Как-то морозным днём Марфа отправилась за водой в осенних туфельках. Зимней обуви почему-то у неё не было. Сходить к колонке и вернуться с водой было полбеды, но, как назло, у колонки выстроилась длинная очередь. Надо было долго ждать, чтобы набрать воды.

Марфа сильно замёрзла, но терпела, ведь вода дома закончилась. Пришла еле-еле с водой и отмороженными ногами. Она долго вспоминала этот случай и сетовала, что у свекрови в ту пору хранились в шкафу новые валенки, а ей пришлось в сильный мороз идти по воду в туфлях.

Марфа, конечно, страдала в своём положении приживальщицы, ведь дома она была единовластной хозяйкой двухкомнатной квартиры. Да и скучала она по своим родным, что остались в Башкирии. Тосковал и Юрка, вспоминая родной город, свою просторную светлую квартирку, дядю своего Василия, маминого брата, который часто приходил к ним, своих дворовых друзей. Юрка понимал, что всё это он потерял навсегда, и уныло бродил неприкаянным по чужому дедову дому, не зная, чем заняться, куда себя деть.

Книжки-раскладушки, купленные на Казанском вокзале в Москве, Юрка выучил наизусть, да и картинки одни и те же рассматривать наскучило. Нового ничего не было – ни книжек, ни игрушек.

Разумеется, Парфентий и Елизавета, привыкшие к пусть нелёгкой, но спокойной и размеренной жизни, с трудом переносили неудобства такой суматошной жизни, когда им, уже далеко не молодым, на голову свалилась целая семья с двумя маленькими детьми. Словом, все потихоньку страдали и терпели. Быть может, только отец чувствовал себя комфортно в этой ситуации, ведь он приехал в свой родной дом к отцу и матери.

А здесь ещё некстати сестрёнка подлила масла в огонь. Ей в ту пору даже трёх лет не исполнилось. Возможно, она чувствовала неприятие матери со стороны свёкров и была готова её защищать, как могла. Как-то вечером она играла кубиками на полу в кухне. Мать помогала бабушке стряпать ужин, Юрка, как всегда, скучал, не зная, чем заняться. Отец был на работе.

За окнами уже темнело, когда, закончив дела во дворе, в кухню вошёл дедушка. Сняв верхнюю одежду и увидев внучку, он подошёл к ней и что-то ей сказал на ухо. Реакция сестры была стремительной – она схватила кубик и с силой запустила его в голову деда. Что такого он ей нашептал, что вызвало у неё такую ярость, никто из присутствующих не слышал, и причина её поступка осталась тайной навсегда. Возможно, она совершила то, на что мать её никогда бы не пошла.

Кубик острым углом пришёлся прямо деду в лоб. Пролилась кровь. Бабушка ахнула, схватила чистую тряпочку и стала вытирать дедов лоб, сгоряча при этом назвав внучку негодной девчонкой. Мать схватила сестру за руку и нашлёпала, та в рёв. Дед не проронил ни слова. После об этом странном случае вслух старались не вспоминать, хотя ссадина на лбу деда ещё долго не позволяла его забыть, а обстановка в доме стала ещё более напряжённой. Юрке же реакция бабушки на выходку сестры не понравилась, ведь она же маленькая, и потом, что там дедушка ей сказал, никто не знает. Юрка тоже не слышал, но полностью остался на стороне сестры.