Летят стрижи… Юркино детство

Часть мебели и других вещей была отцом распродана. При этом были опрометчиво проданы радиоприёмник и немецкий велосипед. Как их не хватало на новом месте! Ведь радиоприёмник позволял проигрывать патефонные пластинки, и семья оставалась без этого почти три года, пока не приобрели новый. Больше всех скучал без своих любимых песен Юрка. Это была для него одна из потерь, о которой он особо жалел, с тоской вспоминая свою счастливую жизнь в родном краю. А вот о необдуманной продаже велосипеда сожалел отец. В первые месяцы ему приходилось долго пешком добираться до места своей работы, а работал он по сменам. Как тут с раскаянием о совершённой ошибке не вспомнить велосипед? И вообще в ту пору, в провинциальном шахтёрском городке с его частными домишками, разбросанными хаотично на громадной площади, велосипед, как единственное средство личного транспорта, был жизненно необходим.

Уезжали в сентябре. Отъезд Юрке запомнился на всю жизнь. Поезд отходил поздно ночью. Последний вечер провели в доме у бабушки, откуда до вокзала не более получаса ходьбы. Устроили небольшое застолье, нечто вроде проводов. Провожали братья Марфы – Юркины дяди и, разумеется, бабушка. Понимая, что расставание будет трудным, разговаривали о чём угодно, только не об отъезде Юркиной семьи. Со стороны могло показаться, что родственники просто собрались за столом, чтобы повидаться. Но время шло, и Юрка кожей чувствовал приближение чего-то очень неприятного. Ему вдруг стало жалко бабушку и её неказистый домик, к которому он успел привыкнуть. Юрка не любил спать, но в тот момент ему почему-то захотелось лечь в свою кроватку в квартире, которую покинули днём, и уснуть, чтобы утром проснуться у себя дома. Умом он по малости лет ещё не отдавал себе отчёт, что всё это – и его любимая светлая квартира, и бабушка, и её домик со двором, и добрые дяди – уходит безвозвратно. Но душа его, где-то в своей глубине уже прочувствовала трагизм происходящего момента.

Но вот отец, взглянув на часы, поднялся: – «Пора трогаться! Лучше на вокзале подождём, чтобы не торопиться». У Юрки ёкнуло сердечко. Все разом шумно поднялись и, подхватив вещи, двинулись из дома. Дяди несли чемоданы и узлы, коих было немало, отец нёс на руках спящую сестрёнку. Мама шла с бабушкой и Юркой. В полной темноте спустились по улице к кочкарнику. Его то и днём перейти нелегко из-за вымоин с водой, а в темноте – глаз да глаз. Мама постоянно предупреждала своих хмельных братьев, чтобы они смотрели под ноги и обходили воду. Юрка тоже переживал за них, боялся, что кто-нибудь провалится в яму. К счастью, всё обошлось. Поднялись на пологий скат кочкарника и медленно двинулись по ночной улице. С таким багажом, как не старайся, быстро не пойдёшь. Кругом, как на кладбище – тишина, ни души, ни огонька, кромешная темень. Юрка боялся темноты и, охваченный страхом, с опаской оглядываясь по сторонам, жался к матери. Ох, не желал бы он оказаться одному в этом жутком месте в столь поздний час. Но улица кончилась, и Юрка облегчённо перевёл дух, завидев вдали за пустырём сверкающий электрическим светом вокзал.

На вокзальном перроне кипела суматошная жизнь. Люди торопились выйти из зала ожидания, суетливо вытаскивая на перрон багаж – чемоданы, тюки, мешки. С минуты на минуту на первый путь должен прибыть пассажирский поезд. На других путях товарные составы гулко грохочут сцепками вагонов, паровозы тревожно перекликаются гудками, зычно пшикают паром, вращая огромные колёса, и с пронзительным шипением выпускают пар, белым облаком обволакивающий людей на перроне. На впечатлительного Юрку бурлящая вокзальная суета подействовала удручающе, к тому же он устал и хотел спать. В обстановке всеобщего, непонятного ажиотажа Юрка с сестрой инстинктивно жались к матери, в то время как отец суетился с билетами, которые нужно было срочно закомпостировать. Так Юрка услышал новое для него, ныне вышедшее из употребления слово. Подошёл поезд, и стало ещё хуже – прощальные поцелуи, стенания бабушки, бросившейся жадно тискать и целовать Юрку с сестрёнкой. Не выдержала и заплакала Юркина мама, за компанию с ней разревелась сестра. Отец нервно всех поторапливал: или боялся, что поезд тронется, или хотел быстрее завершить тяжёлую церемонию прощания. В те минуты Юрка почувствовал, что происходит нечто необычное и весьма печальное. С той поры он возненавидел проводы, да кто их любит?

Разумеется, в тот момент Юрка не мог знать, что на самом деле происходило воистину самое большое прощание в его жизни. Быть может, лишь прощания с самой жизнью по размерам потерь будет больше. Во-первых, он навсегда покидал свою малую Родину, которую успел полюбить. Сложится так, что он никогда не вернётся в родной город, разве что в памяти будет иногда навещать места своего раннего детства. Во-вторых, Юрка никогда больше не увидит почти всех дорогих сердцу родных, провожающих его на вокзале. Один за другим они преждевременно уйдут из жизни.

Поезд тронулся, и последнее, что Юрка видел через окно, как следом за вагоном шли по перрону, махая руками, его бабушка и дяди. Поезд набирал скорость, и вначале пропала бабушка, потом по одному отставали дяди, и только его любимый дядя Вася, самый младший из них, продолжал бежать за вагоном пока не кончился перрон. У Юрки по лицу катились слёзы. Прощай, родная Башкирия!

1.15. С берегов реки Белой на Дон

На Дон ехали через Москву, где отец оформлял в министерстве перевод на электростанцию, без чего его вряд ли бы взяли на работу. Уповать на авось было не в правилах отца.

Этот путь Юрка уже прошёл год назад, когда ему ещё не исполнилось даже четырёх лет, но теперь ему уже шестой пошёл. Если в прошлую поездку он смотрел в вагонное окно, когда не спал, то теперь не отходил от окна, впитывая, как губка, впечатления от проносящегося мимо него большого мира. Особенно ему нравилось смотреть на попадающиеся по пути речки. Видимо, яркое чувство восторга, которое он впервые испытал при виде реки Белой, оставило такой глубокий след в памяти, что вид каждой реки рождал в его сердце необъяснимое чувство радости и восторга. Он любил все реки и уже в школе ему нравилось коллекционировать имена рек. Он считал, что у всех рек красивые названия. Судите сами – Яуза, Ветлуга, Самара, или Агидель, Чичкаюл, Пахра, Нерская – да какую ни возьми. А уже совсем взрослым он познакомился с одной удивительной по красоте речушкой, бегущей по лугам и лесам Подмосковья. Она была чиста, и он даже с удовольствием в ней искупался. Но потом ему кто-то со смехом сказал, что эта река называется Моча. Моча? Не может быть! А уже через секунду он воскликнул: «Какое красивое и естественное имя у этой речки! Моча! Только ударение правильно поставь». И то верно, ведь «мОча» на старославянском – это вода, отсюда и глагол «мочить», правда, ныне он приобрёл и другие, не столь безобидные значения.

Даже если Юрка не смотрел в окно, но, заслышав характерный шум состава при прохождении моста, кидался к окну, чтобы, чего доброго, не прозевать речку. Иногда и мама звала его: «Юрик, Юрик! Быстрее, речка!», а он просил её прочитать название речки. Но поезд так быстро проскакивал по мосту, что и посмотреть толком Юрка не успевал, а прочитать табличку с названием реки – тем более. Так и остались многие речки для Юрки безымянными. Правда, когда поезд пересекал большие реки, удавалось узнать название реки.

И вот поезд зашёл на мост через очень большую реку, здесь уже отец объявил, что это великая русская река Волга. Вот тогда Юрка и насладился увиденным в полной мере – и поезд замедлил ход, и сама река так широка, что поезду понадобилось много времени, чтобы её пересечь. А Юрке того и надо. Это был мост через Волгу в Куйбышеве.

Панорама громадной реки и её берегов с высоты моста захватила Юркино воображение. Сколько всего непонятного и интересного было на этой чудесной картине! Он мог бы задать массу вопросов отцу и матери, но тогда бы многое упустил. А на подъезде к правому берегу на водной глади реки Юрка впервые увидел настоящий пароход. С высоты моста он показался Юрке игрушечным, но чудесная игрушка эта в точности во всех деталях повторяла настоящий пароход, даже из его малюсенькой трубы тянулся дымок. Этот пароходик открыл в Юркиной душе ещё одну страсть или, как будет угодно, любовь к миниатюрным копиям больших и красивых самих по себе предметов. И эта любовь вкупе с необъяснимой тягой к парусным кораблям выльется со временем в пристрастие к точным копиям старинных парусных кораблей. А идущий по Волге пароходик на всю жизнь запечатлелся в Юркиной памяти в виде прекрасной цветной картинки.

В Куйбышеве предстояла пересадка на московский поезд, и некоторое время в ожидании отхода этого поезда пришлось провести на вокзале. Им бы переждать в зале ожидания, но стояла прекрасная солнечная погода, и Пётр вывел своё семейство прогуляться на привокзальную площадь, о чём потом, видимо, сожалел.

Так вот, вид привокзальной площади Юрку поразил и даже напугал. На площади было полно странных людей – кто с уродливыми культяпками вместо рук и ног, кто вообще без ног на деревянных тележках на подшипниковом ходу, у многих лица были ужасно изуродованы шрамами до неузнаваемости с чёрными повязками на отсутствующем глазу. Все они, в истрёпанных, выцветших гимнастёрках и даже с орденами и медалями, жестикулируя своими культяпками, что-то кричали то ли друг другу, то ли прохожим. И тут они увидели Юркину семью, вышедшую подышать свежим воздухом из переполненного пассажирами зала ожидания. Чем-то Юркины отец с матерью им явно не понравились, и началось что-то страшное. Завидев Юркину семью, они принялись гневно жестикулировать своими культяпками и злобно с матерком кричать. Некоторые безногие на своих тележках с непонятной яростью пытались перекрыть им путь. Враждебность этих людей Юрка чувствовал кожей. Ему казалось, что они разорвали бы его на куски, если бы встали со своих тележек. Такого ужаса Юрка ещё не переживал. Разумеется, Юрка не понимал, что это за страшные, злые уродцы, почему они такие и почему так, казалось бы, ни за что, разгневались на него, на отца и мать. Что плохого Юрка или отец с матерью им сделали? И непонимание происходящего делало его ещё более страшным. Отец, не мешкая, увёл жену с детьми в помещение вокзала, откуда уже не выходили до посадки на поезд. Юрка, конечно, не мог не спросить о происшедшем отца, но тот ограничился скупыми словами: «Это инвалиды, они все очень пьяные. Забудь».

Забыть такое, однако, было сложно, особенно для такого впечатлительного мальчишки, каким был Юрка. Спустя много лет, возвращаясь в памяти к этой малоприятной сценке на привокзальной площади, Юрка понял, почему вокзальные завсегдатаи так разгневались при виде Юркиной семьи, что их так возмутило. Завидев молодую счастливую семью, муж и жена здоровые, красивые, хорошо одетые и ухоженные, прелестные детки и, судя по виду, вполне обеспеченную, они, калеки, прозябающие в грязи вокзала на подаяния, заливающие физические и моральные страдания водкой, вдруг почувствовали жестокость и несправедливость своих судеб. Они тоже могли бы быть такими, если бы не война.

Они видели, что глава семьи был их ровесник и имел всё, о чём они могли только несбыточно мечтать – здоровье, красавицу жену, милых деток и материальное благополучие. А они, такие же молодые, но изуродованные войной, лишились возможности иметь семьи, детей, трудиться и наслаждаться жизнью. Оставалось им лишь прозябать в грязи вокзала, пьянствовать на подаяния, заливая водкой моральные страдания от несправедливости судьбы и физические – от недолеченных ран. Они воочию увидели то, чего они были навсегда лишены. И, скорее всего, посчитали, что Юркин отец каким-то образом избежал их участи, пересидев в тылу, когда они гибли и теряли здоровье на фронте.

А таких «тыловых крыс», как известно, было немало во время войны. Правдами и неправдами они всячески старались избежать фронта. Но Пётр, отец Юрки, был не из тех – он в первые же дни войны пошёл добровольцем в армию. Вот в чём суть такой агрессивной реакции на появление Юркиной семьи перед зданием вокзала. Суть, до которой Пётр, разумеется, дошёл сразу, а до пятилетнего в тот момент Юрки дошло через много лет.

В Москву поезд прибыл ранним прохладным сентябрьским утром. Юрка дивился на громадные пустынные залы Казанского вокзала. Вдоль стен редкие ларьки, где продавались газеты и журналы. Там ему с сестрой купили три раскладные книжки с красочными рисунками. Это были первые книжки, которые ему купили родители. Книжки эти долго служили Юрке и сестре, пока не разорвались на отдельные картонки и, наконец, истрёпанные до предела и надоевшие не только Юрке, но и сестрёнке, пропали.

В Москве пробыли целый день с раннего утра до позднего вечера. Марфу с Юркой и сестрёнкой отец устроил в привокзальную комнату матери и ребёнка, а сам отправился в министерство оформлять свой перевод в распоряжение электростанции. По тем временам это было не так просто, но отец заранее подготовил нужные бумаги. Обоснованием перевода служила подтверждённая с места необходимость надзора за престарелыми родителями.

День в комнате матери и ребёнка показался долгим и тоскливым. Без отца Юрка с сестрой приуныли, даже мама притихла и, видимо, волновалась за отца, чтобы у него всё получилось. Время тянулось медленно, и Юрка докучал и без того печальной маме вопросами, когда придёт отец. К общей радости он пришёл в обед, но радовались рано – документы ещё не были оформлены, и отец боялся, что до вечера их не успеют подготовить. Отец принёс еды, и снова ушёл.

К вечеру он появился с весёлым видом и в бодром настроении, всё-таки ему удалось получить документы за один день. А Юрка-то с мамой как обрадовались, кончилось их тоскливое заточение в комнате матери и ребёнка! В тот же вечер они сели в поезд и покинули Москву. С утра Юрка снова глазел в окно, за которым уже не было лесов, да и речек стало мало. Их сменили желтые поля с красно-коричневыми комбайнами, а ближе к югу хлеба уже были скошены, и по уже чёрным полям вдали букашками ползали трактора с прицепленными плугами. А ностальгические отзвуки гудков паровозов и по сей день обитают где-то в глубине Юркиной памяти.

II. ТУГИЕ ПАРУСА ДЕТСТВА

2.1. На дедовом подворье

Подворье Юркиного дедушки находилось на окраине шахтёрского города, состоящего из рабочих посёлков и казацких хуторов, спонтанно слившихся в массив неблагоустроенных улиц. Через сотню метров улица дедушки обрывалась, и начиналась типичная неровная степь Восточного Донбасса, изрезанная речушками и балками; виднелись утопающие в садах домики близлежащих хуторов. Жили на подворье дедушка Парфентий с бабушкой Елизаветой, их сын Иван, ещё один Юркин дядя, с женой Раисой и двухлетней дочерью Людмилой.

Парфентий и Елизавета жили в старом доме, в котором раньше с ними жили их дети: Юркин будущий отец Пётр и Юркины дядья Иван и Михаил. Прошли годы, и старики остались вдвоём. Михаил погиб на фронте, Пётр, как ушёл добровольцем в самом начале войны, так и жил всё это время на стороне. И даже Иван, хоть жил с ними, вернувшись с фронта, но женился и построил для своей семьи дом здесь же, на подворье, благо, что места было достаточно. Был на подворье ещё летний домик – флигель, в котором со временем Парфентий поставил печь, после чего там можно было жить и зимой. Также к флигелю он, будучи хорошим столяром, пристроил помещение столярной мастерской. Этот флигель очень пригодится, когда старый дом разберут, чтобы построить новый для семьи Петра. Юрке полюбился тот флигель с его кухонькой с печью и уютной комнаткой с окошком на улицу.

В год приезда Юркиной семьи из Башкирии Парфентию, сутуловатому, сухому и сильному старику, исполнилось 67 лет, и здоровье ему ещё позволяло работать под землей. В ту пору он, голубоглазый с крупным носом, стригся наголо, хотя его седые волосы были ещё густы, носил усы щетиной.

Бабушка Елизавета, сгорбленная от постоянной работы на земле, имела выраженное восточное лицо с крючковатым носом. Она, умная и рассудительная женщина, являлась мозговым центром семьи и была очень добра к Юрке. Это она год назад, когда Юрка с родителями гостил у них, с ужасом узнав, что внук её раскольник, срочно перекрестила его в свою православную веру.

По рассказам, Юркина бабушка происходила из зажиточной крестьянской семьи, и вопреки воле отца вышла замуж за высокого русоволосого парня Парфентия из бедной семьи, перебивавшейся без кормильца, убитого лошадью немца-колониста во время подработки в зимнее время. Тем не менее, они прожили в супружестве долгую, пусть нелёгкую, но счастливую жизнь и покинули сей мир в преклонном возрасте, хоть и не в один день, но в одном возрасте.

Младший брат Петра, Юркин крёстный отец Иван, по возвращении с фронта устроился работать модельщиком на машиностроительный завод, расположенный в километре от дома. Интересная, творческая работа пришлась по душе Ивану, он любил её и, став со временем настоящим профессионалом, проработал до пенсии. Кроме того, он профессионально столярничал, изготавливал прекрасную мебель для себя и на заказ. Когда он женился, Парфентий выделил ему часть своей усадьбы, где Иван возвёл добротный просторный дом из трёх комнат и кухни. Таким образом, молодая семья Ивана жила отдельно от стариков и в то же время в одном дворе – лучше не придумаешь.

Когда приехала Юркина семья, дедушка Парфентий ещё работал на шахте под землёй. Но работы ему хватало и дома – уход за домашними животными, за большим садом и огородом. Разумеется, не покладая рук, работала на подсобном хозяйстве и его верная супруга Елизавета. Они, потомственные крестьяне, полностью отдавались земле и хозяйству, во многом благодаря чему до войны их сыновья Петр и Михаил имели возможность учиться в институте.

Как котёнок, которого принесли в другую квартиру, не спеша обходит и обнюхивает в ней все предметы и углы, так и Юрка, попав в незнакомую обстановку дедова подворья, осматривался и рассматривал множество непонятных предметов и строений. Здесь всё было не так, как во дворе бабушки Матрёны, и вызывало у него вопросы. Вот, взять к примеру маленький домик возле большого. Он Юрке понравился тем, что был красивым, как детская игрушка: стены белые, окна с резными наличниками и двери голубые, а железная крыша и крытое железом миниатюрное крылечко красно-коричневые. «Зачем у дедушки два дома? – задавался вопросом Юрка, вспомнив, что у бабушки в Башкирии был один с одной комнатой.» Правда, он понял, как удобно иметь два дома, когда старики, устроив семью сына в большом доме, до наступления холодов ушли во флигель. Во дворе были ещё другие строения и выгородки, где гуляли куры и утки. Под большим, раскидистым деревом шелковицы расположилась ещё одна совсем маленькая избушка. Там возле печки хозяйничала бабушка. Это была, как объяснили Юрке, летняя кухня. Юрка ещё не ведал, что на юге летом вся жизнь обитателей подворья протекает во дворе, в дом никто не заходит, пока не стемнеет. Там прохлада, чистота и порядок. На дворе и готовят еду в летней кухне, и трапезничают здесь же в тени шелковицы. Даже дед в послеобеденный перерыв шёл отдыхать не в дом, а в летний флигель. Юрке было непривычно весь день проводить во дворе, да Юркина мама тоже чувствовала себя неуютно, правда, она укладывала спать после обеда сестрёнку в доме и сама немного отдыхала рядом. Юрка с двоюродной сестрой нашли место на дедовом подворье, где можно было с комфортом переждать послеполуденную жару. За флигелем росла старая яблоня-симеринка, там дед забетонировал небольшую площадку вокруг яблони. Семеринка и флигель не давали палящим лучам солнца пробиться в этот прохладный и уютный уголок. Юрка и сестра, пережидая там жаркие часы, валялись на старом покрывале, принесённом сестрой из дома.

Когда Юрка осматривал всё, расположенное рядом с большим домом и флигелем, то заметил тропинку, убегающую со двора неизвестно куда. Она начиналась сразу за летней кухней и терялась среди фруктовых деревьев, и как бы звала Юрку за собой. Однако, вспомнив строгий наказ матери никуда не уходить со двора от дома, он после секундных колебаний вернулся во двор. Бабушка чистила чугунок на столе возле летней кухни и краем глаза наблюдала за внуком. Ей понравился этот мальчишка, хотя он её своей бабушкой по-настоящему ещё не считал. По всему было видно, что внук был её кровей, как, впрочем, и Пётр, его отец, и это её радовало. Первые её дети пошли в мужа Парфентия – светловолосые славяне. Она уже потеряла надежду родить кого-то себе подобного, но тут она рожает мальчика и сразу узнаёт в нём свои ярко выраженные восточные черты. Это был как раз будущий Юркин отец Пётр. «Вот сын Петра пошёл в мою родню, хотя мать его красавица, типичная русская девчонка», – с удовлетворением подумала Елизавета. Она зашла в кухню, а когда вышла, то увидела лишь спину Юрки, убегающего по тропинке. Мысль о таинственной тропке не давала ему покоя, и он потерял всякий интерес ко всему остальному. Соблазн пробежаться по дорожке был настолько велик, что Юрка, забыв про наказ матери, вернулся и рванул по тропинке. «Юрик, Юрик, осторожнее, там криничка, к ней не подходи!» – крикнула ему вдогонку бабушка. Ах, там ещё какая-то криничка! Что такое криничка? Бабушкино предупреждение лишь «подлило масла в огонь». Теперь Юрка обязательно должен увидеть страшную криничку. Таинственная криничка разожгла Юркино любопытство, у него и в мыслях не было вернуться обратно после предупреждения бабушки, более того, он даже побежал быстрее. Тропинка петляла между деревьями, а потом резко пошла вниз. Юрка даже притормозил, чтобы не упасть.

Внизу у самой тропинки в чаще вишнёвых деревьев он обнаружил яму с отвесными стенками. Часть ямы была прикрыта деревянным щитом, а возле неё настил из нескольких досок.

«Так вот она какая, криничка!» – догадался Юрка. В густой тени свисающих вишнёвых деревьев, наполовину заполненная мутноватой водой, она действительно была страшновата. Со стен ямы разветвляющимися щупальцами каких-то сказочных чудищ свисали к воде корни деревьев, в которых прятались громадные лягушки. Их кваканье было слышно ещё наверху. Завидев Юрку, они, как по команде, замолчали и принялись прыгать в воду. Их угрожающее шлёпанье растянулось по времени. Картинка не из приятных. Честно признаться, Юрка по неизвестным причинам побаивался воды, не вообще воды, а большого её пространства. Дедова криничка была маленькая, но наполнявшая её тёмная вода в окружении свисающих корней с кишащими в ней лягушками имела угрожающий вид, и он поспешил отойти.

К тому же, поодаль Юрка заметил другое чудо – совсем маленькую, игрушечную речку с настоящими берегами, поросшими густой травой. Вот это был для Юрки, почитателя и любителя всех речек, настоящий восхитительный сюрприз. Ручей, действительно как маленькая речка с живописными берегами, протекал по дедову участку от одной изгороди к другой, противоположной. Вот это да! Дед имел собственный ручей! В двух местах через ручей были наведены дощатые мостики, на которые в жаркий день можно было сесть и погрузить ступни ног в приятную прохладную водичку. За ручьём располагалось бабушкино огородное царство – помидоры, огурцы, капуста, морковь, а ниже по течению лужок, заливаемый весной талой водой. После ухода воды там поднималась густая луговая трава, питаясь которой корова давала жирное вкусное молоко. А когда корову перестали держать, дед Парфентий заготавливал сено на продажу.

Всю осень Юркина семья прожила на дедушкином подворье в большом доме. Пётр устроился работать на электростанцию начальником смены пылеприготовительного цеха. Работал посменно, приходилось ходить на работу и возвращаться в полночь. А четырёхкилометровый путь от дома деда до места работы проходил по неблагоустроенным шахтёрским посёлкам.

Время было неспокойное – 1953 год, и ходить по ночам в одиночку было очень опасно. Почти в каждой шахтёрской семье кто-нибудь находился в заключении или уже вышел. А были такие семьи, где братья один за другим отсиживали сроки. Большинство из них попадали в застенки на почве пьянства и последующего за ним хулиганства.

К тому же, как известно, в 1953 году из лагерей освободили массу рецидивистов. Не имея средств к существованию, многие из них принялись за старое, вплоть до совершения убийства. А уж избить и ограбить могли ради молодецкой забавы. Время такое было.

Мама очень переживала, когда отец работал в ночную смену, ждала и радовалась его возвращению. Юрку хоть и укладывали в постель, но он не засыпал до возвращения отца со смены. В кепке и немецкой кожанке отец приходил усталый, с почерневшим от угольной пыли лицом, долго мылся, о чём-то шёпотом разговаривал с мамой, и только тогда Юрка спокойно погружался в сон.

Отец отсыпался после ночной смены долго, и Юрка с сестрой с нетерпением ожидали, когда он проснётся, потому что он приносил им подарок от якобы встреченного им по дороге зайчика. Подарком служил недоеденный им самим на работе чёрствый кусочек хлеба, но отец так ярко рассказывал о встрече с придуманным зайцем, что брат с сестрой начинали верить ему и под улыбки взрослых поедали казавшийся необычайно вкусным зайкин подарок. Впрочем, пятилетний Юрка, в отличие от сестрёнки, уже понимал, что это просто игра, но с радостью принимал в ней участие, тем более что хлеб на самом деле ему казался вкусным.