Зеленый луч

Наливайко и Выпивайко покосились на него.

– Хоть тушенки подбрось. Жрать же невозможно.

– Не заслужили. – Луковичный доел тушенку, облизнул ложку, закрыл банку и швырнул ее через плечо в кусты.

* * *

Джамперс во время этой беседы носился по полям, ровно стелясь над землею, среди высокой некошеной травы в лучах июльского солнца. Иногда он останавливался, чтобы попробовать тот или иной цветок или травинку. Встречались неплохие жучки, слизнячки и червячки. Белок был ему необходим. Временами он попадал в поле зрения местных жителей, и старушки крестились, завидев его.

Но вот он вернулся в расположение части, принял душ и пошел пообедать. Накошенная трава была неплоха, но слегка подсохла. Захотелось попить. С этой мыслью он двинулся к кухне.

Стоило ему начать пить из большого бака, как Выпивайко указал на него пальцем:

– Вот зараза! Укосился сегодня. Жрет и жрет, скотина! Еще и выпьет сейчас полбака, воду таскать придется. Хоть бы польза какая была.

Тут все трое солдат внимательно переглянулись, и Луковичный, налив чая в кружку, задумчиво сказал то, что перевернуло все в их мозгах:

– Ел я разок котлеты кенгурячьи…на говядину похоже.

Все трое внимательно посмотрели на Джамперса, который тем временем напился и подошел к ним поближе. Уже кипел разговор, содержание которого ему вовсе не понравилось.

– Точно! – сказал Наливайко, – Эта кенгура центнер весит. Зарежем и на шашлык пустим, никто и не отличит.

Луковичный внимательно оглядел застывшего от этих слов Джамперса и внес свое мнение:

– Жира маловато. Но сойдет. И нам останется.

Выпивайко был более осторожен:

– А начальству что скажем?

– Сбежал и все. Местные и сожрали.

– Точно, – подвел итог Луковичный. – Вы давайте, ловите его, а то времени мало, а я щас нож возьму. – С этими словами он встал и, стараясь казаться спокойным, направился к кухне.

Солдаты же медленно встали со скамейки и, тоже стараясь казаться спокойными, двинулись к Джамперсу, обходя его слева и справа. Джамперс, почуяв неладное, посмотрел налево, потом направо, а повар уже вышел из-за кухни с большущим ножом в руке и крикнул:

– Да хватайте вы его!

Солдаты кинулись на Джамперса, но он оперся на хвост и заправским фирменным ударом обоими лапами отбросил Наливайко назад, отчего тот, перелетев через стол, шмякнулся на спину и потерял дар речи. Потом Джамперс встал на лапы и ударил Выпивайко хвостом поперек живота, тот охнул, согнулся пополам, выпучил глаза не хуже Пучеглаза и упал на колени. А Джамперс уже рванул со всех сил мимо повара, швырнувшего ему нож в спину. Нож отскочил от бронежилета, а Джамперс ринулся к воротам.

Машина с американскими гостями въезжала в ворота части, шофер, видя кенгуру, несущегося навстречу, изо всех сил нажал на тормоз, отчего гости и сопровождающий их полковник врезались лицами в стекла и кресла, а Джамперс, прыгнув по крыше, ураганом помчался дальше, вдаль от места, где его хотели порезать на шашлыки и съесть.

* * *

Не будем пересказывать все, что услышали в тот день Наливайко, Выпивайко, Луковичный и Пучеглаз. Достаточно упомянуть, что больше они не были в тылу ни дня. А что же Джамперс? Не помня себя от страха, он несся, не разбирая дороги, куда-то вперед-вперед, пока, наконец, не устал. Тогда он, присев на хвост, вытянул шею, будто перископ, и осмотрелся, в чем ему очень помогли улучшенные австралийскими медиками глаза, – горизонт был чист, вокруг не было ни одного украинского солдата, только бабочки порхали в горячем воздухе – и немного успокоился. Врожденный тонкий слух и отличный нюх тоже говорили об отсутствии людей.

Возвращаться назад он не желал ни в коем случае: теперь, когда он едва избежал смерти, об этом не могло быть и речи. Он снова вспомнил маму, оставшуюся в зоопарке Сиднея, прекрасную Дженни и тяжело вздохнул. Это все было давно и далеко. Слишком далеко и слишком давно.

Если бы Джамперс имел при себе карту и разбирался в текущих событиях (последнее было маловероятно, так как, несмотря на все усилия ученых, выучить его политическим хитросплетениям и географии не удалось, да и не предполагалось), то он бы знал, что теперь находится совсем недалеко от линии фронта. И хотя он и был как бы солдатом и рядовым, но ни в каких настоящих боях, кроме упомянутой стычки с солдатами у кухни, не участвовал. Пока же он решил передохнуть и поспать, так как уже четыре часа подряд он бегал по цветущим украинским полям. Он прилег за ивовым кустом в ложбинке и задремал.

* * *

Сон его был немного беспокоен – ему снилось, что мама пыталась взять его передними лапами и печально качала головой – он был уже слишком большой. Потом он увидел Дженни – она шевельнула ушами, повернулась, оглянулась на него, и запрыгала вдаль, призывно махнув хвостом. Он помчался за ней, но прыжки его были медленными, а уже чувствовался запах дыма, горела саванна, он пытался догнать Дженни, но никак не мог, а запах был все сильнее… и тут он проснулся. Сон растаял, но запах дыма никуда не делся.

«Осторожность» было второе имя Джамперса и он, не шевелясь под ивой, внимательно прислушался. Слышалась украинская речь и кроме дыма пахло вареным мясом. Итак, это был чей-то привал. Джамперс осторожно привстал и сквозь ветки посмотрел на костер – там, у котелка, дымящегося над огнем, сидели трое украинских солдат. Рядом стоял джип с пулеметом.

Джамперс замер, не зная, что же ему предпринять, но тут один солдат поднялся и, напевая, пошел прямо к кустам, за которыми стоял Джамперс. Дойдя да них, он взялся за ремень. Джамперс застыл от испуга, на нос ему села ночная бабочка, Джамперс пытался ее спугнуть взглядом, и в этот момент переступил и потянул лежащий на земле хвост поближе к себе. Солдат, заслышав шорох, глянул вниз и, увидев толстый хвост, ускользающий в кусты, вскрикнул и поднял взгляд, столкнувшись глазами с Джамперсом. Бабочка улетела. Вскрикнул и Джамперс, но от ужаса, только прошипел что-то.

– Змея! Анаконда! – заорал солдат и побежал назад к машине, где немедленно схватил автомат, остальные солдаты тоже похватали оружие, двое сели за пулемет и воспетая Пушкиным украинская ночь мигом перестала быть тихой. Все окрестные села проснулись от яростной стрельбы.

Джамперс же помчался в ночное поле, а вослед ему неслись трассирующие пули, мигом срубившие иву и еще несколько тонких деревьев. Через минуту все угомонилось, так как патроны кончились, и виновника этого салюта послали поискать убитую змею, которая точно не могла выжить под таким ураганным огнем. Анаконду так и не обнаружили.

Проскакав еще километров десять и еще раз отдохнув после такой передряги, Джамперс, наконец, начал выбирать дорогу. Не мудрствуя лукаво и не имея представления о форме Земли, океанах и материках, он решил идти туда, куда звал его голос предков – на юго-восток. Однако от Австралии его отделяли Донбасс, Россия и еще множество других стран, морей и океанов, так что путь его был, к сожалению, безнадежен.

Не зная всего этого, рядовой Джамперс, являясь, по существу, дезертиром, направлялся в сторону фронта, от которого все дезертиры обычно бегут. На родине его в это время разгорались совсем нешуточные страсти и касались они именно его скромной персоны.

* * *

Итак, в Австралии, а именно в Канберре, было утро. На трибуну парламента взошла уже немолодая женщина со следами былой красоты и, нахмурив брови, начала грозным голосом речь, которая касалась непосредственно Джамперса. Был в зале и министр обороны.

– До членов нашей фракции дошла информация, что министерство обороны не только издевается над животными, составляющими национальную гордость нашей страны, производя над ними бесчеловечные опыты, – тут она пронзила ядовитым взглядом министра обороны, – но и отправило этих животных на верную смерть.

В парламенте зашумели, министр заерзал в кресле, наклонился к секретарю и прошептал тому на ухо:

– Уолтер, немедленно все разузнайте об этом и доложите.

Секретарь кивнул и быстро удалился.

Парламент угомонился, женщина на трибуне продолжила речь.

– До нас дошло, что кенгуру, измученный опытами, был не только безжалостно оторван от родной природы и родного материка, но и отправлен на войну, где ему грозит верная смерть от рук русских агрессоров. Таким образом военные расправились с беззащитным животным и скрыли следы своих преступлений.

В парламенте началась такая буря, будто в зал уже ворвались русские медведи с автоматами.

В этом шуме секретарь протолкнулся к министру обороны и протянул ему два листочка. Министр начал их читать и с каждым прочитанным словом мрачнел все более. Закончив чтение, он погрузился в раздумья, но вскоре лик его просветлел, он гордо встал и попросил слова.

Гордым шагом он прошествовал к освободившейся трибуне, встал за нее и также гордо начал свой экспромт:

– Господа! Не мне вам говорить, как важна для нас судьба стонущей под русской пятой Украины. Сейчас, в момент необъявленной войны, когда мы еще не можем помогать этой независимой стране всей нашей силой, мы смогли послать ей то, что символизирует нашу страну, то, что демонстрирует нашу решимость никогда не отступать. Кенгуру.

Раздались аплодисменты, впрочем, несколько жидкие. Министр продолжил.

– Это был не просто кенгуру, это был специально отобранный экземпляр, лучший из лучших. Но даже после столь серьезного отбора мы его не отправили просто так, мы его подготовили, улучшив его врожденные качества, расширив его возможности, максимально приспособив его для боя. Он должен был показать всему миру, что Австралия не стоит в стороне. И он показал это!

После затяжной паузы министр подвел итог:

– Сегодня мы получили ответ, что он был убит русскими диверсантами и съеден ими. Он погиб героем.

Зал разом ахнул, министр вытер скупую мужскую слезу, а женщина, выступавшая ранее, забилась в бурных рыданиях. Подождав, когда скорбь немного уляжется, министр предложил:

– Почтим его память вставанием.

Зал, как один человек, встал и после минуты молчания спел гимн.

Женщина-парламентарий немедленно подала в отставку.

* * *

Джамперс же, не ведая о своей страшной смерти, продолжал прыжками двигаться на юго-восток. Уже рассвело, и, отдохнув за ночь после второго спасения, Джамперс продолжал двигаться туда, куда его вел зов предков. Дорог он избегал, а вот поля были ему вполне по душе. Так он и скакал, иногда останавливаясь, но тут он заметил на земле некоторую рыхлость и выцветшую траву. Джамперс резко остановился, нагнулся и осторожно понюхал это место. Явственно пахло металлом, пластиком и взрывчаткой.

Это была мина. Джамперс осмотрелся, приглядываясь к траве – да, было явно видны пятна подсохшей травы в нескольких местах. Джамперс осторожно перескочил на безопасное место, взрыва не было. Он выдохнул успокоенно, потом сделал еще несколько осторожных прыжков, предварительно проверяя землю перед собой, но вскоре минное поле кончилось, и Джамперс, уже не очень торопясь, все также внимательно глядя себе под ноги, поскакал дальше. Ближе к полудню его зоркие глаза разглядели на горизонте цепь деревьев, несколько небольших домиков, колодец и огороды.

Трава травой, но на огородах должны были быть вещи и повкуснее. Посмотрев внимательно вокруг и убедившись в отсутствии украинских солдат, Джамперс двинулся к деревне.

* * *

Окраинный дом деревни занимала восьмидесятилетняя Василиса Петровна. В этот день ее сын, Михаил, приехавший из Донецка с четырехлетним внуком Васей, уже полил с утра огород, и настало время обеда. Все вместе они поели хрустящих огурцов с зеленым лучком и жареной картошки с жареным лучком и укропом, а теперь пили чай из листьев малины. Разговор был о будущем, и начал его Михаил.

– Мама, давай ты к нам переедешь, может, и в Россию к Анастасии Петровне.

Анастасия Петровна была тещей Михаила и жила под Вологдой. Разговор этот Михаил заводил уже не в первый раз, и не в первый раз получал тот же ответ, что и сейчас:

– Нет, Миша, ну как так можно? Ну как я хозяйство оставлю, здесь дом, огород… Столько лет здесь живу. – Василиса Петровна переставила тарелки, вздохнула и поправила скатерть. – И ты здесь жил, и отец твой.

– Мама, видишь же, чего творится.

– Вижу… Но, может, обойдется. Приезжай только почаще.

Михаил уже не знал, как еще убедить мать, но в этот момент в комнату вбежал Вася.

– Папа! Бабушка! Там наши огурцы эта ест! Ну, эта! – Он махал руками, пытаясь объяснить, кто ест огурцы, но никак не мог подобрать слов и только топал ногой от избытка чувств.

Михаил и Василиса Петровна кинулись к окну и удивленно вскрикнули:

– Господи! Кенгуру! Его-то как принесло!

– А во что это он одет? – На Джамперсе все еще были бронежилет и каска с прорезями для ушей.

– Ах, – вскрикнула Василиса Петровна, – да он на укроп перешел! Да прогоните его скорее, он же все сожрет и передавит, вон, хвостом по помидорам лупит! Ничего же не оставит!

Джамперсу очень нравился вкус хрустящих огурцов, пряный аромат укропа в сочетании с петрушкой, и он настолько увлекся едой, что не заметил, как вокруг него уже стояли три человека. Вася схватил его за хвост обеими руками и закричал:

– Папа, я его поймал!

Тут до Джамперса дошло, что что-то не так. Он опять перепугался, но так как был окружен людьми невооруженными и явно гражданскими, да еще детьми и престарелыми, полностью растерялся. Он еще немного покрутился на месте, снося хвостом, на котором сидел Вася растительность в огороде, но тут случилось совершенно непредвиденное.

Раздался жуткий нарастающий вой, и в поле, чуть правее избы взметнулся взрыв, потом еще один и еще. Все повалилис на землю. После пятого взрыва наступила относительная тишина, Джамперс подскочил с земли, забросил сидящего у него на хвосте Васю на спину – тот только успел обхватить Джамперса за шею – и помчался прыжками подальше от этой войны.

– Куда! – закричал Михаил, но Джамперс уже умчался куда-то вдаль.

Михаил поднял с земли мать, довел ее до машины и вместе они поехали по дороге, высматривая в полях силуэт оседланного мальчиком кенгуру. Позади грохнуло еще несколько разрывов, и наступило затишье.

* * *

Примерно через час их поиски увенчались успехом. Василиса Петровна глянула сквозь тополя, стоявшие у края дороги, и радостно вскрикнула:

– Миша, Миша, да вот же они!

Михаил остановил машину и посмотрел туда, куда указала мать. Там, под кленом, можно было разглядеть кенгуру и мальчика в каске, который пытался стянуть с кенгуру бронежилет. Джамперс был несколько этим озадачен, но все же бронежилет отдал. С некоторым трудом он подошел к Васе.

– Вася, – крикнул Михаил, – иди сюда!

– Сейчас, папа. Посмотри, какой я солдат!

– Давай быстро. Бабушка ждет.

– Пап, а можно я на нем поеду?

– Нельзя.

– Ну почему, пап? – Михаил вышел из машины и подошел поближе.

– Вася, он тебя вон куда завез, еле нашли. Бабушка волнуется. Да и ему, думаешь, легко? Ты вон какой вымахал.

– Пап, а можно мы его с собой заберем? Ты мне собаку обещал…

– Нет, нельзя. Это же не собака, его же не прокормить.

– Ну, папа… – Вася уже почти плакал, и Михаил все же сдался.

– Хорошо, давай так: сдадим в зоопарк, будешь приходить и там помогать. У нас его держать нельзя. Будет он там работать как Гена-крокодил.

С этим Вася согласился. Джамперса уговорили погрузиться в машину, и вся семья направилась в Донецк. Это совпадало с направлением, избранным Джамперсом, и он не возражал.

* * *

В зоопарке Джамперс был разве что в детстве. Правда, в сиднейском; донецкий зоопарк был куда скромнее. Документы о прививках были в бронежилете, так что с этим вопросов не возникло, и вскоре Джамперс был принят на баланс в организацию, сотрудники которой, в отличие от украинских солдат, отлично знали, чем и как кормить большого красного кенгуру. И самое приятное для него было, что он оказался не единственным кенгуру в зоопарке, так что теперь ему было с кем пообщаться, поиграть и с кем дружить.

Не прошло месяца, и к зоопарку подъехал джип, с которого ребята в камуфляже выгрузили еще одного кенгуру. Немного поспорив с дирекцией, они все же передали это животное на передержку, и спустя еще некоторое время в вольер к удивленному и восхищенному Джамперсу впрыгнула Дженни. Я думаю, читатель понимает, как она попала сюда.

Так и завершилась эта странная история.

Наталья Волгина. ЗАДУМЧИВАЯ КОРОВА

На балконе большого дома, на сто семнадцатом этаже, жила задумчивая корова. Она любила задумчиво смотреть на закат, который летом заслоняла задумчиво шелестевшая береза. На задумчиво шелестевшей березе жили в гнезде задумчивые от вечного голода вороны. Каждый год вороны производили задумчивых воронят, которые не галдели, как все птенцы, а размышляли о смысле жизни. По причине крайней задумчивости они переставали есть и помирали один за другим, к удивлению ворон, которые все по той же задумчивости отправляли в свой рот принесенных детям червей. Корова, которая жила на балконе, видела, что вороны едят дитячью еду, но по задумчивости забывала им об этом сказать; она пыталась разглядеть закат и задумчивые облака, которые добавляла себе в чашку с кофе. Она любила кофе-гляссе. Летние перистые были со вкусом ванили, осенние тяжкие – маслянистые, словно хороший пломбир. Кофе корова выпивала много, облаков над ее домом было мало, и никогда не шел дождь. Задумчивый хозяин доил корову и удивлялся, что молоко шоколадного цвета и с привкусом кофе – кофе с молоком, – но забывал осмотреть балкон, потому что в очередной раз размышлял, как оплатить счета за электричество. Счета накапливались: корова, заглядевшись на особо нежный закат, забывала выключить чайник, и тот задумчиво свистел, пока не выкипал полностью.

По утрам корова спускалась на соседний луг позавтракать, размышляя о тщетности сущего на примере клевера, съедаемого без остатка. Шла она по ступенькам рассеянно, цокая копытами, как каблучками, и живший этажом ниже конь смотрел ей вслед, задумчиво размышляя о преходящей прелести коров, о субъектности и самопознании, и о конечности бытия. К вечеру корова возвращалась на свой балкон, садилась на тощий продавленный табурет, наливала чашку кофе, ложкой зачерпывала облака, разводила ветви березы рогами и долго всматривалась в пламенеющую закатом даль. Там Фата-Морганой дрожал неведомый рай, и много-много коров бродили среди лугов, поросших клевером, и все они, казалось, задумчиво кивали в ответ, когда корова со сто семнадцатого этажа спрашивала, не хотят ли они кофе…

Анна Гройсс. МОЛИТВА

Кто перемешивает сны, точно сахар в стакане с чаем?

Диана Аделаида П., моя дочь

– Эй, ты, находящийся наверху бог неба Тенгри,Ты творец всего сотворенного, Ты бог всего созданного. Эй, вы, небесные духи, возвысившие моего отца, Ты, онгон-господин, который возвысил и мою мать. Эй, вечный Тенгри, подари мне мелкий рогатый скот! Эй, Тенгри, дай нам хлеба! Пошли нам главу дома! Эй, творец всего созданного! Ты бог всего сотворенного! Прошу тебя через своего отца:

– Эй, отец, ниспошли мне добро и благоденствие. Помоги мне.

Отрывок из молитвы тюрка-шаманиста

– Алыке! О небо! Куда ты делся? Алыке!

Она потеряла ребенка! Только что ее сын был здесь! Обливаясь слезами, она пробежала по благоухающей розами аллее Карагачевой рощи, затем, легко перемахнув через длинную цветочную клумбу, оцарапав шипами голые лодыжки, метнулась к Большому Чуйскому каналу. Ею вдруг завладел страх, что Алыке стоит у пологого каменного спуска и вот-вот свалится в воду. К счастью, она выскочила к старому мостику Усенбаева, огляделась – никого. В летнем безветрии вязы стояли тихо, чуть пошевеливая листвой, беззаботно пели птицы. Вдалеке, на противоположной стороне канала, отделяющего парк от городской застройки, лаяла собака.

Она миновала переправу и некоторое время хаотично кружила между приземистыми домами, поднимая сухую белую пыль. Все вокруг словно вымерло, только однажды мелькнула вдалеке человеческая фигура.

– Вы не видели мальчика в белой панамке, на трехколесном велосипеде? – крикнула она, но ответа не получила. Разозлившись, топнула ногой, пыль взметнулась вверх удушливым облаком.

Интуиция шептала ей, что Алыке здесь нет, и искать его нужно возле другой воды: у одного из прудов, располагавшихся в глубине лесопарка. Влекомая материнским инстинктом, позволяющим чувствовать собственное дитя на расстоянии, она помчалась обратно к мостику. Пересекши канал, углубилась в заросли карагача и вскоре выбежала к покрытому ряской пруду. На той стороне шумел сосновый бор. Вдоль берега тянулся песчаный пляж, виднелась покосившаяся будка спасателей и заржавевшие кабинки для переодевания, чуть дальше лежала перевернутая вверх дном иссохшая лодка с облезшей голубой краской. В отдалении возвышался мраморный павильон с тремя узкими арками – великолепная позиция для обзора, лучше не придумаешь.

И вот, в последний момент, когда она, задыхаясь, взлетела по ступенькам на смотровую площадку, с которой открывался широкий вид на окрестности, ее угораздило проснуться!

Еще немного, и она нашла бы его, своего ребенка, а теперь он, навеки потерянный, одиноко скитается в ее сне! Ощущение непоправимой утраты сжало ей грудь.

Не открывая глаз, мать скорбно и неподвижно лежала в сумерках, прокручивая в памяти ускользающие детали видения, объятая тоской о сыне, навсегда канувшем в неизвестность в том шатком и непостижимом мире, о котором никому доподлинно не известно: существует он на самом деле или нет? Сон еще не покинул ее, и она, почти не дыша, безуспешно пыталась ухватить мыслью невесомые обрывки его, чтобы исправить произошедшее, вернувшись в тот роковой момент, когда она отвлеклась, заглядевшись в зеркало, и упустила сына. Но видение неумолимо таяло, вместе с ним рассеивался страх, и вскоре она окончательно вынырнула на поверхность бытия.

Сын спал рядом, на соседней кроватке, только протяни руку. Слушая его тихое ровное дыхание, она легко улыбалась, пока дрема вновь не смежила ей веки.

В то время, как мать в поисках сына металась по Карагачевой роще и прилегающим к ней старым улочкам Бишкека, Алыке пересек детскую игровую площадку с журчащими фонтанами и прохладными летними верандами, и выехал на берег пруда. В песочных холмах вязли шины, и ему пришлось слезть с велосипеда. Он оставил его возле полуразвалившейся лодочной станции и дальше пошел пешком. Высоко в голубом небе шумели сосны, тучами вилась мошкара, над всем этим лесным царством властвовали птицы.

В превосходнейшем настроении, громко распевая песни, Алыке шел себе куда глаза глядят, не подозревая о страданиях потерявшей его матери. Между тем солнце припекало все сильнее, и мальчику захотелось пить. Оглянувшись в поисках того, кто дал бы ему воды – а это, разумеется, могла быть только мать, – Алыке, к своему удивлению, не обнаружил ее. Пораженный этим болезненным открытием, он остановился и открыл рот, пытаясь сообразить, что же теперь ему делать, как неожиданно в этот распахнутый рот влетело насекомое. Уголки его губ поплыли вниз, рвотный рефлекс вытолкнул наружу язык, страх исказил черты. Дрожащими пальцами мальчик ухватил трепещущее сухое тельце, сняв с языка крупного черного жука с ярко-оранжевыми надкрыльями.

Многие луны жук-служитель обитал на священном холме, возвышающемся над поймой реки, при жертвеннике онгона[1] грозного баатыра[2] Токтобая, среди усыпанных увядшими цветами гниющих верблюжьих туш. О, сколько слышал он просьб, клятв, рыданий и торжествующего смеха!

Каждую весну, в начале мая, его сородичи слетались к капищу, на ежегодное пиршество в честь неустрашимого воина. Жуки забивались в расщелины скальных пород, хоронились в коре деревьев, облепляли кроны шевелящейся массой, и ветви клонились и колыхались под ее тяжестью.

В предустановленный богами день из-за красных скал появлялась длинная процессия людей, нагруженных жертвенными дарами, ведущих на привязи уготовленного на заклание белого верблюда. Они возжигали на священном холме ритуальный костер, вливали в него масло, бросали куски кровоточащего мяса, неистово заклиная духа огня донести жертву по назначению. А когда пламя гасло, и воздух над алтарем загустевал и становился вязким, словно топь, жуки устремлялись к жертвеннику и с низким многоголосным жужжанием покрывали мясную тушу плотным шевелящимся черно-оранжевым ковром. Это означало, что онгон воина Токтобая милостиво принял подношение и до следующей весны будет покровительствовать своему роду.

Но позабыли потомки подвиги великого предка и перестали приносить дары великому онгону. Вот уже третью весну жук-служитель встречал в одиночестве, терпеливо ожидая, когда вернутся люди и вновь наполнят глиняные кувшины диким медом, воскурят вылепленных из теста вьючных быков, плеснут на землю былый кумыс и рассекут на части верблюжью тушу.