Змеиный хлеб

Мал аккуратно, стараясь не спугнуть коня еще больше, отвязал находку.

Узел был сложным.

– Что за чертовщина… – пробормотал он, вертя веревку в руках.

Здесь, в Гнёздово, и во всем славянском мире вязали "бабьи" узлы, "прямые" или "рыбацкие", если нужно было крепко держать. Варяги вязали морские петли, надежные и быстрые. Но этот узел был другим. Это была хитрая самозатягивающаяся удавка с тройным перехлестом. Если дернуть за конец – она намертво впивается, если потянуть за петлю – не ослабнет.

Мал вспомнил, где видел похожее. Не в Новгороде, нет. И не в Киеве.

Такие узлы он видел на сбруе степных коней, когда приходили торговцы с юга. Кочевники используют такие узлы, чтобы стреножить лошадей или привязывать пленников к седлам так, чтобы те не могли освободиться.

Мал сжал жесткую веревку в кулаке. Микула не ушел. Его увели. Причем сделали это так тихо и мастерски, что опытный конюх даже не успел крикнуть. Ему просто накинули удавку, подсекли и вытащили, возможно, через заднюю дверь, ведущую к оврагам. Кони паниковали, потому что чуяли чужаков. Чужаков, от которых пахло не домом, а степным костром, чужой кожей и опасностью.

– Пропавший гончар, убитый свидетель, а теперь главный конюх, – перечислил Мал вслух, чувствуя, как пазл в голове начинает складываться в страшную картину. – Им нужны были сосуды для огня. Теперь им нужен человек, который знает лошадей, чтобы эти сосуды перевезти. Или чтобы подготовить коней для большого перехода.

Он спрятал обрывок веревки в поясную сумку.

– Слушай меня, – Мал повернулся к трясущемуся конюшенному мальчику. – Запри ворота на засов. Никого не пускай, кроме князя или воеводы. Спросят про Микулу – скажешь, заболел животом и ушел домой. Понял?

– П-понял. А что с ним, батюшка? Леший утащил?

– Хуже, – бросил Мал, выходя в прохладу ночи. – Люди.

Мал быстрым шагом направился в сторону крепостной стены. Если Микулу похитили, чтобы он заботился о лошадях врага, значит, где-то неподалеку, в лесу, скрыт целый табун. Пешие диверсанты так не действуют. Здесь работал не одиночка, и не ватага пьяных разбойников. Здесь работал организованный отряд.

Ночь становилась всё темнее, и только далекий лай собак нарушал тишину. Мал знал, куда идти дальше. Слухи дошли быстрее ветра: на лесном тракте нашли разбитый караван.

Глава 6. Пустая конюшня

Княжеская конюшня, обычно полная жизни и звуков, встретила Мала тяжелым, настороженным молчанием. Ночная мгла здесь была гуще, пахло прелым сеном, конским потом и старой кожей. Где-то в дальнем углу тревожно заржал жеребец, ударив копытом в дощатую перегородку.

Мал вошел внутрь, подняв фонарь. Желтый круг света выхватил из темноты перепуганное лицо мальчишки-конюха, который, сжавшись в комок, сидел на охапке соломы.

– Где Микула? – без предисловий спросил Мал.

Мальчишка вздрогнул, узнав гридня, но страх из глаз не ушел.

– Нету его, господин, – пролепетал он. – Как в воду канул. Вечером пошел к "Гнедому", тому, что ногу на днях потянул. Сказал, мазь приложит и придет вечерять. Час прошел, два… Я пошел звать, а там – никого. Только кони бесятся.

Мал прошел мимо мальчишки вглубь конюшни. Микула, старший конюх, был человеком основательным, как дубовый пень. Он служил еще при старом князе, лошадей любил больше людей и пил только по праздникам. Такой человек не бросает пост. И уж точно не уходит молча.

Мал остановился у денника «Гнедого». Конь, почувствовав человека, всхрапнул и шарахнулся к дальней стене, дико вращая белками глаз. Шкура животного лоснилась от пота, словно его гоняли галопом, хотя он стоял взаперти.

– Тише, брат, тише, – прошептал Мал, протягивая руку, но конь не дался.

Гридень опустил фонарь ниже. На утоптанной земле, перемешанной с соломой, следов борьбы видно не было. Ни крови, ни опрокинутых ведер. Словно Микула просто растворился в воздухе. Но одежда конюха – пропотевшая рубаха и теплая душегрейка – аккуратно висели на гвозде у входа. Он бы не ушел в одной исподней рубахе на ночь глядя.

Мал вошел в денник, внимательно глядя под ноги. Он знал: когда происходит что-то неправильное, земля всегда помнит. Он разворошил носком сапога подстилку.

Ничего. Только навоз и сено.

Он поднял глаза на ясли, откуда конь брал сено. И заметил кое-что странное. К перекладине был привязан кусок веревки. Темной, жесткой, свитой не из пеньки, а из конского волоса и бычьих жил. Она была обрезана – срез чистый, острым ножом, – но узел остался.

Мал аккуратно, стараясь не спугнуть коня еще больше, отвязал находку.

Узел был сложным.

– Что за чертовщина… – пробормотал он, вертя веревку в руках.

Здесь, в Гнёздово, и во всем славянском мире вязали "бабьи" узлы, "прямые" или "рыбацкие", если нужно было крепко держать. Варяги вязали морские петли, надежные и быстрые. Но этот узел был другим. Это была хитрая самозатягивающаяся удавка с тройным перехлестом. Если дернуть за конец – она намертво впивается, если потянуть за петлю – не ослабнет.

Мал вспомнил, где видел похожее. Не в Новгороде, нет. И не в Киеве.

Такие узлы он видел на сбруе степных коней, когда приходили торговцы с юга. Кочевники используют такие узлы, чтобы стреножить лошадей или привязывать пленников к седлам так, чтобы те не могли освободиться.

Мал сжал жесткую веревку в кулаке. Микула не ушел. Его увели. Причем сделали это так тихо и мастерски, что опытный конюх даже не успел крикнуть. Ему просто накинули удавку, подсекли и вытащили, возможно, через заднюю дверь, ведущую к оврагам. Кони паниковали, потому что чуяли чужаков. Чужаков, от которых пахло не домом, а степным костром, чужой кожей и опасностью.

– Пропавший гончар, убитый свидетель, а теперь главный конюх, – перечислил Мал вслух, чувствуя, как пазл в голове начинает складываться в страшную картину. – Им нужны были сосуды для огня. Теперь им нужен человек, который знает лошадей, чтобы эти сосуды перевезти. Или чтобы подготовить коней для большого перехода.

Он спрятал обрывок веревки в поясную сумку.

– Слушай меня, – Мал повернулся к трясущемуся конюшенному мальчику. – Запри ворота на засов. Никого не пускай, кроме князя или воеводы. Спросят про Микулу – скажешь, заболел животом и ушел домой. Понял?

– П-понял. А что с ним, батюшка? Леший утащил?

– Хуже, – бросил Мал, выходя в прохладу ночи. – Люди.

Мал быстрым шагом направился в сторону крепостной стены. Если Микулу похитили, чтобы он заботился о лошадях врага, значит, где-то неподалеку, в лесу, скрыт целый табун. Пешие диверсанты так не действуют. Здесь работал не одиночка, и не ватага пьяных разбойников. Здесь работал организованный отряд.

Ночь становилась всё темнее, и только далекий лай собак нарушал тишину. Мал знал, куда идти дальше. Слухи дошли быстрее ветра: на лесном тракте нашли разбитый караван.

Глава 7. Корчма «У Трех Вепрей»

Мал толкнул тяжелую дверь ногой. В нос ударил густой, осязаемый дух перегара, кислой капусты и немытых тел. «Три Вепря» была той самой ямой, куда стекалось всё отребье Гнёздова, когда у них заводилась пара монет.

В полумраке, разгоняемом лишь сальным чадом светильников, гудело с полдюжины голосов. После новостей о варяжском гневе и смерти Тишки народу поубавилось, остались самые отчаянные или те, кому больше некуда идти.

Мал прошел к стойке, лавируя между лавками, на которых храпели пьяницы. Корчмарь, кривой на один глаз мужик по прозвищу Хряк, протирал стол грязной тряпкой. Увидев гридня, он напрягся, рука его скользнула под прилавок, где, наверняка, лежала дубинка.

– У меня всё тихо, служивый, – буркнул Хряк. – Варяги уже были. Дань взяли… натурой. Побили посуду. Чего еще надо?

– Горазд Гончар, – бросил Мал, облокотившись на стойку. – Он был здесь вчера. С кем сидел? О чем говорил?

– Горазд? – Хряк сплюнул на земляной пол. – Был. Должок отдал, щедро отсыпал. А с кем сидел – не упомню. Тут народу тьма была, дым столбом. Сидели какие-то в углу, шептались.

– Не ври мне, Хряк. Тишку уже убили за то, что он слишком много видел. Хочешь быть следующим?

Корчмарь побледнел, но лишь развел руками:

– Ей-богу, не помню! Я за бочками бегал. Вон, у Малуши спроси, она разносила.

Мал обернулся. В углу, собирая черепки разбитых варягами кружек, возилась чумазая девка-служанка лет шестнадцати. На ней было платье не по размеру и рваный фартук.

Мал подошел к ней. Девушка испуганно вжала голову в плечи, ожидая удара.

– Не бойся, – сказал он, стараясь смягчить голос. – Я не варяг. Вчера здесь был Гончар. Высокий, рыжеватый, руки в глине. Помнишь?

– Помню, господин, – пискнула Малуша. – Добрый дядька. Пряник мне дал медовый.

– С кем он сидел? Кто они были? Купцы? Варяги?

– Купцы, вроде… – она наморщила лоб, вспоминая. – Одежда богатая, плащи длинные, но шапки странные, острые. И говорили они чудно. Вроде по-нашему, а слова как будто пережевывают.

– А пили что? Мед? Вино?

Малуша покачала головой, и тут её глаза загорелись, вспомнив важную деталь.

– Вот это и странно, господин! Я им пива доброго принесла, а они нос воротят. Сказали: "Унеси мочу эту". Достали свои бурдюки кожаные, плоские такие. И лили оттуда белое что-то. Я думала – молоко. А оно густое, пузырится и кислым пахнет, аж глаза режет. Айран, кажись, они это называли. Или кумыс.

Мал застыл.

Айран. Кумыс. Напиток степняков. Ни варяг, ни славянин, ни грек не станут пить прокисшее кобылье молоко на пиру. Это напиток кочевника, привыкшего к тряске в седле под палящим солнцем.

– А что они еще делали? – быстро спросил Мал.

– Карту какую-то смотрели. И еще… один из них, когда смеялся, зубы показал. У него два передних зуба золотом обтянуты. Страшно так.

Степные обычаи. И заказ особых сосудов. Пазл складывался всё четче. В Гнёздово под видом купцов проникли люди Хазарии или Печенежской степи.

– Ты умница, Малуша, – Мал достал из кошеля мелкую серебряную монету и вложил в её грязную ладошку. – Если вернутся – прячься. И никому про них не говори.

Он вышел из корчмы в ночную прохладу. Теперь он знал, кого искать. Людей, которые пьют молоко кобылиц и носят золото во рту. И людей, у которых на поводу исчез княжеский конюх.

Глава 8. Мертвый караван

Весть пришла с рассветом. Всадник из ближнего дозора загнал коня до пены, влетел в ворота с криком: «Беда на тракте!».

Мал ехал в хвосте отряда. Впереди, на вороном жеребце, гарцевал воевода Добрыня, рядом с ним угрюмо молчал десятник варягов Стен – тот самый, что убил нищего. Ярл отправил его "присмотреть" за славянами.

Место бойни открылось за поворотом, в версте от городской стены, там, где лес подступал к дороге вплотную.

Зрелище было жуткое. Шесть тел лежали в дорожной пыли вперемешку с убитыми лошадьми. Над ними уже кружило воронье, оглашая лес противным карканьем.

– Грабеж! – рявкнул Стен, спрыгивая с коня. – Видите? Стрелы торчат!

Мал спешился и подошел ближе, стараясь не наступать в лужи подсыхающей крови.

Тела принадлежали охранникам купеческого обоза. Простая стеганая броня, топоры, у двоих – плохонькие мечи. Их порубили знатно. Но странность бросалась в глаза сразу.

– Где возы? – громко спросил Добрыня, озвучив мысль Мала.

На дороге были видны глубокие колеи – караван шел груженым. По отчетам стражи, вчера ждали обоз с зерном из южных сел, пять подвод. Зерно нынче дорого, весна холодная, запасы тают. Пять подвод – это сотни пудов.

– Угнали! – Стен пнул мертвого охранника. – Разбойники! Перебили охрану и ушли с добром в лес! Надо прочесывать чащу!

Варяги загомонили, готовые броситься в погоню прямо сейчас.

Мал опустился на одно колено и стал рассматривать землю. Следы были. Много следов. Сапоги, копыта… Но следы колес вели к месту бойни, а вот от него четких следов отхода тяжело груженных телег не было. Были следы коней, уходящих в лес. Были примятые кусты. Но телеги?

Пять подвод с зерном – это неповоротливая тяжесть. Чтобы угнать их в лес, нужна дорога или просека. Здесь же была стена деревьев и кустарника.

– Не сходится, воевода, – тихо сказал Мал, подойдя к Добрыне.

– Что тебе не так, зоркий? – нахмурился старик.

– Зерно тяжелое. Чтобы его увезти, нужны те же телеги. А следов возов, уходящих в лес, нет. Посмотри на колею. Она обрывается здесь. Лошади выпряжены – сбруя обрезана. Лошадей забрали. А телеги? Куда делись телеги? Они что, улетели? Или их разобрали по дощечке?

– Может, зерно перегрузили на спины коней? – предположил Добрыня.

– Столько мешков? – Мал покачал головой. – Здесь пять телег. Нужно табун лошадей, чтобы всё увезти вьюками. А следов отхода – от силы десяток всадников.

Мал прошел чуть дальше, к краю оврага, и заглянул вниз. И тут он понял.

Внизу, в густом малиннике, лежали разбитые остовы телег. Их столкнули с дороги, предварительно…

– Пустые, – выдохнул Мал.

Он спустился вниз, ломая ветки. Телеги были пусты. Ни зернышка. Мешки исчезли? Нет.

Мал провел пальцем по доскам дна телеги. Пыль. Старая, серая дорожная пыль. Если бы здесь везли муку или зерно, щели были бы забиты им. Если бы мешки сгружали в спешке – что-то бы просыпалось.

– Здесь не было зерна, – крикнул он наверх, где столпились дружинники. – Этот караван шел пустым!

Наверху повисла тишина. Стен насупился, переваривая услышанное.

– Зачем гнать пустой караван и позволять себя перебить? – спросил варяг, почесывая рыжую бороду. – Это безумие.

– Или представление, – ответил Мал, выбираясь из оврага. – Чтобы мы подумали, что зерно украли разбойники. Чтобы мы побежали искать это зерно в лесу.

Он подошел к одному из убитых охранников. И заметил то, что скрывала грязь. Край кафтана убитого был оторван. В мертвой хватке он сжимал клочок чужой одежды. Ткань. Красная, плотная.

Мал с усилием разжал окоченевшие пальцы мертвеца и достал улику.

Узор был знакомый. Слишком знакомый.

– Это северная шерсть, – прогудел Добрыня, глядя на лоскут через плечо Мала. – «Волчий зуб». Так ткут в Новгороде.

– Новгород? – взревел Стен, его глаза налились кровью. – Так это они?! Сперва сожгли корабли, теперь душат голодом, грабят наши караваны?! Это война!

Варяги схватились за мечи, потрясая ими в воздух. Крики «Смерть Новгороду!» огласили лес.

Мал стоял, сжимая красную тряпку. Всё складывалось. Слишком гладко. Пустые телеги, "похищенное" зерно (которого не было), и этот лоскут, буквально вложенный в руку трупа, чтобы его точно нашли. Кто-то очень старательно рисовал картину войны, в которую Стен и Ярл готовы были поверить с полуслова.

«Вы хотите, чтобы мы смотрели на Север, – подумал Мал. – Значит, удар придет с другой стороны».

Глава 9. Лоскут ткани

Крик «Война!» эхом метался между соснами, вспугивая воронье, что терпеливо ждало своего пира на ветвях.

Стен вырвал кусок красной ткани из рук Мала, словно это был не промасленный лоскут, а знамя победы.

– Глядите! – орал варяг, потрясая уликой перед носом Воеводы Добрыни. – Северяне! Этот узор знают все, кто ходил по Волхову! Это плащи их боярской дружины!

Дружинники, и варяжские, и местные, сгрудились вокруг. Лица северян наливались кровью, руки сжимали рукояти топоров. Для них всё стало просто и понятно: враг имеет имя, и этот враг – старый соперник, богатый Новгород.

– Узор и правда их, – тяжело вздохнул Добрыня, разглядывая «волчий зуб» – характерный орнамент из красных и белых треугольников. – Но чтобы новгородцы резали наших людей вот так, на большой дороге, да еще и одетые в свои цвета… Не похоже на них.

– А что не похожего?! – взвился Стен. – Они завидуют нам! Завидуют Глебу! Они хотят закрыть путь, чтобы всё серебро текло к ним на Ильмень! Вот они и послали карателей!

Мал молчал, но его глаза цепко изучали ткань, которая теперь перекочевала в огромную ладонь Добрыни.

Что-то было не так. Неправильно.

– Позволь, воевода? – тихо попросил Мал.

Добрыня, покосившись на разъяренных варягов, протянул лоскут парню.

– Смотри, только не порви. Это теперь улика для княжьего суда.

Мал поднес ткань к глазам. Шерсть была отличной выделки, плотная, окрашенная дорогой мареной. Яркая, сочная.

Слишком яркая.

– Стен, – позвал Мал. – Скажи, ты когда в бой идешь, парадный плащ надеваешь?

– Я надеваю броню, дурень!

– Вот и я думаю. Это засада в лесу. Грязь, ветки, кровь. Разбойники или диверсанты сидят в засаде часами, а то и днями. Их одежда должна быть серой, зеленой, бурой. Чтобы с лесом сливаться. А этот кусок… – Мал потер ткань пальцами. – Он чистый. Он пахнет сундуком, лавандой от моли, а не костром и потом.

Он повернулся к убитому охраннику, в руке которого нашли ткань.

– И вот еще что. Микула, царствие ему небесное, схватил врага. Выдрал клок. Значит, они боролись. Но посмотрите на края разрыва.

Добрыня наклонился ниже, щурясь.

– Ткань не рваная, – заметил Мал. – Нити на краях ровные. Её подрезали ножом, а потом чуть дернули, чтобы лохматилась. Человек в смертельной схватке не режет плащ врага ножичком, он рвет его зубами и ногтями.

– Ты мудришь, Малый! – фыркнул Стен. – Хочешь выгородить своих родичей-словен? Тряпка есть? Есть. Узор их? Их. Мне этого хватит, чтобы Ярл пустил красного петуха новгородским послам, если они явятся.

Варяг выхватил лоскут обратно и спрятал за пояс.

– Мы едем в город! Ярл должен видеть это! А трупы… – он махнул рукой. – Пусть волки доедают. Некогда возиться.

– Трупы мы заберем, – жестко отрезал Добрыня. – Негоже православным и нашим людям гнить на дороге. А ты, Стен, не спеши войну объявлять. Князь решать будет.

Пока грузили тела на спины коней, Мал незаметно подобрал с земли пару ниток, упавших с лоскута, когда Стен им размахивал. Он спрятал их в маленький кожаный кисет.

У него в голове вертелась одна мысль. Узор – это рисунок. Его можно скопировать. Но ткань делает рука мастера. Рука помнит привычные движения, которые нельзя подделать, даже если очень стараться.

Когда отряд двинулся обратно в Смоленск, Мал придержал коня, поравнявшись с Добрыней.

– Дядька, – тихо сказал он. – Этот лоскут… Кукла это. Тряпичная кукла, чтобы нас за нос водить. Новгородцы не идиоты, чтобы ходить в тылу врага в красных плащах.

– Знаю, Мал, – сквозь зубы процедил старый воевода. – Чую нутром, что подстава. Но Ярлу плевать на "чую". Ему кровь нужна.

– Я пойду к Кузьме. Ткачу. Он про нитки больше нашего знает.

– Добро, – кивнул Добрыня. – Иди. Только быстро. Варяги сейчас в городе такой вой поднимут, что к вечеру может резня начаться. Спеши, Мал. Если докажешь, что тряпка липовая – спасешь много жизней. А нет…

Он не договорил, но и так было ясно. Если Новгород объявят врагом, союз славян и варягов треснет, и тогда настоящему врагу – тому, кто крадется в тени, – останется только собрать урожай с пепелища.

Мал ударил пятками бока коня, отделяясь от отряда и сворачивая к ремесленному посаду. Каждая минута теперь весила больше, чем тот слиток золота.

Глава 10. Глаза Ткача

Мастерская Кузьмы-ткача притулилась на отшибе, у самой реки, где воздух был сырым и пахло мокрой шерстью, прогорклым жиром и крапивным варевом.

Мал вошел внутрь, пригнувшись под низкой притолокой. Здесь царил вечный полумрак, разрываемый лишь столбом света, падающим из верхнего волокового окна прямо на громоздкий станок. Воздух был густым от шерстяной пыли, которая плясала в луче, как мелкая мошкара.

Стук бёрда – глухой, ритмичный, как сердцебиение, – стих, когда Мал переступил порог.

– Кто таков? – проскрипел старик, сидевший за станом. Кузьма был стар, его глаза заволокло бельмами так, что казалось, он смотрит в иной мир, но пальцы – длинные, узловатые – жили своей жизнью, перебирая нити с пугающей скоростью.

– Это я, Кузьма. Мал, дружинник. Дело есть.

– Дружинник… – Ткач сплюнул на пол. – Когда дружина приходит, добра не жди. Либо дань, либо виру. Что надо, Малый? Портки протер в седле?

– Глаза твои нужны, мастер. И пальцы.

Мал подошел ближе и выложил на скамью то, что удалось сохранить – небольшой пучок нитей, выдернутых из лоскута на дороге, и несколько ворсинок, скатанных в комок.

– На тракте нашли ткань, – начал Мал. – Красная. Узор "волчий зуб". Варяги кричат – Новгород. Хотят кровь пустить послам. А мне сомнительно.

Кузьма хмыкнул, протянул руку и безошибочно накрыл ладонью принесенные нити. Он поднес их к самому носу, понюхал, потом лизнул кончик нити, пробуя краситель на вкус.

– Марена, – буркнул он. – Богатая краска, густая. Новгородцы такую любят, это верно. И узор "зуб" они жалуют. Обережный он у них, от волков лесных да двуногих.

Старик взял одну нить и начал медленно, почти с нежностью раскручивать её между пальцами, щуря свои слепые глаза.

– Ну же, пой мне, ниточка… – шептал он. – Откуда ты родом? Чья рука тебя пряла?

Мал ждал, затаив дыхание. Кузьма знал о ткани больше, чем все купцы города вместе взятые. Он мог по плетению сказать, в какой деревне рос лен, и какой травой кормили овцу.

Вдруг Кузьма расхохотался – сухим, трескучим смехом.

– Новгород?! – старик подкинул нить на ладони, словно она была ядовитой змеей. – Дураки твои варяги! В лесу пни видят, а под носом – ничего!

– Что не так, Кузьма?

– Гляди, – ткач сунул нить прямо в лицо Малу. – Видишь, как скручена? Влево виток идет. Влево!

– И что?

– Эх, молодежь… – Кузьма покачал головой. – На севере, у ильменских словен, и в Новгороде веретено крутят от себя, посолонь, по солнцу. У них нить выходит правой крутки, жесткой, как их характер. Это закон. Каждая баба там так прядет, с пеленок учат. А эта нить?

Он снова крутнул волокно.

– Эта скручена к себе. Левая крутка, «Z»-образная, как ученые греки говорят. Так прядут у нас, кривичей. Так прядут вятичи. И так прядут южане в степи. Рука, что эту нить вытягивала, новгородского веретена в глаза не видела.

Мал почувствовал, как сердце екнуло. Догадка подтвердилась.

– Значит, это подделка?

– Да еще какая! – Кузьма восхищенно цокнул языком. – Старались. Шерсть взяли добрую, краску дорогую, узор выткали верно. Того и гляди, сам бы обманулся, кабы не крутка. Тот, кто ткал, знал рисунок глазами, но пальцы-то свои не переучишь! Привычка – она въедливая. Это местная работа, Мал. Или работа того, кто с юга пришел, но косит под север.

Старик смахнул нити на пол.

– Не ходили новгородцы на твоих купцов. Тот, кто эту тряпку там бросил, хотел, чтобы вы на север смотрели, пока он вас с юга за задницу схватит.

Мал положил руку на плечо старика.

– Спасибо, отец. Ты сейчас, может, войну остановил.

– Войну остановишь, когда голову тому лжецу срубишь, – проворчал Кузьма, снова нащупывая челнок станка. – А за науку с тебя бочонок меда.

Мал выскочил из мастерской. Солнце уже садилось, заливая Гнёздово кровавым светом. Теперь у него было доказательство. Не догадки, а факт. Враг копирует Новгород, но допускает ошибки в мелочах. Враг торопится.

Теперь нужно было идти на поклон к князю. Но дойти он не успел. В переулке за ткацкой слободой мелькнула тень.

Глава 11. Засада в переулке

Выходя от Кузьмы, Мал глубоко вдохнул влажный вечерний воздух. Голова немного кружилась от запаха красилен, но мысли были ясными и холодными, как речная вода в ноябре. Теперь у него была правда. Нить – тонкая, едва заметная, скрученная на южный манер, – была прочнее любого каната.

Она вела не в Новгород.

Мал быстрым шагом направился в сторону Детинца. Нужно было спешить. Если Стен и варяги уже нашептали Ярлу про "красный плащ", то каждый час промедления приближал бессмысленную резню.

Переулок Кожемяк был узким и кривым, как сломанный хребет. Высокие заборы, за которыми сушились шкуры, отбрасывали черные тени, полностью съедая остатки сумеречного света. Под ногами хлюпала грязь вперемешку с помоями.

Инстинкт – то звериное чутье, что не раз спасало его в дозорах, – сработал раньше разума. Волоски на загривке встали дыбом. Стих собачий лай в соседнем дворе. Стих шорох крыс в сточной канаве.

Слишком тихо.

Мал остановился, делая вид, что поправляет сапог. Его рука скользнула под плащ, нащупывая рукоять длинного ножа-скрамасакса. Меч в этой тесноте был бесполезен – не размахнуться.

Впереди, отделяясь от стены сарая, выросла тень. Фигура, замотанная в тряпье, шагнула в лужу, преграждая путь.

Одновременно с этим сзади раздался шорох осыпавшейся дранки.

"Двое. Взяли в клещи".

– Шел бы ты отсюда, парень… – прохрипел передний, но в его руке тускло блеснула сталь. Слова были отвлекающим маневром. Он уже прыгал.