Такси до подсознания

Брата уж три года, как нет в живых, а от мамы эту плачевную ситуацию приходится скрывать – ей волноваться вообще нельзя. Вот и получается, что вокруг столько родных людей, а выговориться некому.

– Знаете, не могу сказать, что у нее нет для этого повода, – продолжила она. – У нее как-то вся жизнь наперекосяк, вечно то одно, то другое… А последние три года просто ужас. Сначала ее родители разбились в аварии. Маша это очень тяжело переживала. Все мы переживали, конечно, но ее это буквально раздавило. Родители, как-никак… Потом она замуж вышла, вроде как немножко в себя пришла – оказалось, муж ей изменяет. Бросил с грудничком на руках. Выселил в убитую однушку во Всеволожске! Хотя она в свое время ради того, чтобы с ним съехаться продала отличную трешку в Казани, ей от родителей досталась. А теперь и вернуться некуда. Да и не хочет она. Жалеет себя. Такие надежды были, такие мечты! Питер – город романтики, Северная столица. Она думала, здесь все сбудется. А теперь, как дура у разбитого корыта, но обратно ползти, поджав хвост, не собирается. Это она так говорит. А что делать не знает. И как со всем справиться не знает. Вот и пьет. Жалеет себя и пьет, – она глянула на сына и прошептала: – Ребенка жалко. Сынок у нее, на год младше моего Миши. Такой мальчишечка хороший! Ну чем он заслужил?!

Она снова всхлипнула и несколько раз глубоко вздохнула, не давая слезам пролиться по новой.

– А вы к ней ездили, чтобы поддержать? – осторожно спросил Сергей Михайлович.

– О, Господи… – пассажирка прижала ладонь к глазам, слово пытаясь спрятаться от той страшной картины, которую рисовала перед ней реальность. – В больницу она попала. Они с подружкой, есть у нее одна, такая же несчастная, вот они на пару и… В общем, они с подружкой под это дело купили себе еды в какой-то уличной забегаловке. Машка отравилась, ее в больницу увезли. А подружка эта в панике мне позвонила. Дескать, что делать, Машеньки дома нету, ребенок совсем один!

– А что, она его забрать не могла?

– Она забрала, но сказала, что только на один день. Ей, видите ли, на работу надо, ее начальник не отпустит с чужим ребенком сидеть. Папаша тоже отказался, сказал, что не может. Ну, я и сорвалась. С мужем поссорилась из-за этого. Он говорит: «Твоя племянница давно взрослая, сама должна свои проблемы решать!». А как она решит, если в больнице? Мишу пришлось с собой взять… Как примчалась – эта подружка мне ребенка вручила и умотала, двух слов не сказала. Вот я с двумя мальчишками там и крутилась. Машу через три дня выписали, она плакала, спасибо, все такое. А тем же вечером пошла и напилась! Я говорю: «Ты сумасшедшая, у тебя еще желудок от отравления не отошел, куда ты его заливаешь?». А она мне в ответ: «Это моя жизнь! За помощь тебе спасибо, тетя Катя, а с нравоучениями иди куда подальше!». Потом извинялась, конечно. Утром когда в себя пришла. Прощения просила, говорила, что стыдно и все такое… А толку-то? Пьет она, понимаете? Я говорю: «Чем тебе помочь? Мы же поможем, поддержим, ты не одна на белом свете!» . А она реветь начинает. Ой, и жизнь не такая, ой, и за что мне все это? Ой, плохо, ой стыдно… К нам за помощью идти стыдно, а пить не стыдно!

***

Петербург встретил их слякотью. Снег почти растаял, превратившись в грязноватую водицу. Туча, натворившая это безобразие, спряталась за горизонт, но апрельская легкость больше не вернулась. По небу болтались неряшливые ошметки серых облаков, а по улицам гулял холодный ветер.

Катерина, выплеснув эмоции, надолго замолчала. Угрюмо думала, что сейчас они приедут, и ей придется будить ребенка, тащить на этот холод. И чемодан тоже тащить, а он неподъемный! На колесиках, конечно, но пока до поезда доберутся, она же его двести раз на всяких лесенках и поребриках поднимет. А еще сумка и коляска… И ради чего все?

– Знаете, я иногда ее ненавижу, – вдруг тихо произнесла она. – Я все понимаю, ей тяжело, страшно, жизнь сломана. Но разве можно так? Разве ее сын виноват, что все так сложилось? И ладно, в этот раз она еще легко отделалась. А если с ней что-то?.. Куда он? Отцу своему он сто лет не нужен. В лучшем случае пару недель поиграет в хорошего папочку и выдохнется. И что, мне его забирать? Так у меня свой сын есть! Даже два! И своих проблем хватает. Ну почему я об этом думаю, а она нет?! Начинаю с ней говорить, а она: «Ой, все!». Трубку вешает, на звонки не отвечает. Как будто ей хуже всех! Между прочим, руки-ноги есть, голова пока тоже, слава Богу! Работа тоже есть, там ее выходки пока еще терпят. А она! К ней столько людей относится с пониманием, с состраданием. А Маша воспринимает это, как будто так и должно быть. Думаете, мне просто было вот так вот из одного города в другой сорваться? Нет, она, конечно, мне спасибо сказала. Только что толку с этого спасибо, если я вот сейчас уехала, а она продолжит в том же духе? Я так устала от всего этого…

– А она что, вообще все время пьет?

– Нет… Нет. На нее периодами находит. Бывает, что по несколько недель все хорошо, как-то она берет себя в руки Так-то она милая, душевная, люди ее любят. На работе вон сколько раз глаза закрывали на ее выходки потому, что человек вроде неплохой. Да и жалко ее… А она все думает, что ей так и будет все это с рук сходить. Хотя… Кто ее знает, о чем она думает! Вроде общаешься с ней – адекватный человек, все понимает. А потом случится что-то, и понеслась… – Катерина страдальчески сморщилась и попыталась через куртку размять плечо, которое по ощущениям было просто каменным, и эта почти судорога странным образом отзывалась еще и головной болью. – В такие моменты ей абсолютно на все плевать. На все и на всех. А мне ее просто придушить хочется! Вот простите за прямоту, врезать по первое число! Чтобы перестала себя жалеть, свою жизнь гробить, и жизнь сына тоже. Только… все равно не поможет. А вы говорите…