Бизнес-классом до Мальдив. Fasten your seat belts

Алексей Алексеев

Бизнес-классом до Мальдив. Fasten your seat belts

Предисловие

Когда-то, лет десять назад, у меня уже была попытка написать книгу. Начал с энтузиазмом, но, как это часто бывает, перечитал через пару дней – и отложил. Не зашло – сухо, скучно, будто чужими словами написано.

Я ведь не филолог, не литератор, я просто человек, у которого внутри долго жила мысль – оставить след. Для дочери, для внуков, а может, и для тех, кого я не успею увидеть, – правнуков, правнучек. Чтобы когда-нибудь, через годы, кто-то из них открыл эту книгу, пролистал пару страниц – и улыбнулся. Или удивился. Или подумал: «Вот как жили. Вот чем дышали. Вот о чём мечтали».

Почему я вообще взялся за это дело? Наверное, потому что со временем появилось сильное желание сохранить то, что ещё осталось в памяти. Время, в котором проходила моя жизнь, было настолько насыщено событиями, что мне хочется, чтобы о нём знали из первых уст – те, кто придёт после. С годами я понял: не всё, чему нас учили, и не всё, что написано в официальных источниках, совпадает с правдой. Поэтому хочу описать свой путь таким, каким он был на самом деле, – без прикрас, без умолчаний, просто честно. А вы, читая, можете по-своему трактовать историю моего времени. Пусть в памяти моей дочери и моих внуков останется правдивая история жизни её отца и их деда.

Самое первое, что хотелось сохранить, – это детали. Такие простые, мимолётные, которые обычно не записывают и которые легко забываются:

• Сколько стоил батончик?

• Что такое «Зарянка» за 19 копеек?

• Как за пять копеек можно было проехать через весь город?

• Как выглядела пробка от одеколона и почему она казалась настоящим трофеем?

Потому что именно в таких, казалось бы, мелочах и живёт эпоха. Я сам, когда был ребёнком, слушал прадеда – и не столько запоминал, сколько впитывал, ловил настроение. Он рассказывал, что можно было купить на одну копейку, во что играли, как жили. И для меня это был портал в другой мир. Точно так же и я хотел бы, чтобы эта книга стала таким окном – только в наше, уже ушедшее, время.

А вторая причина, по которой я решился вернуться к письму, – это, наверное, уже про смысл. Хотелось рассказать, как вообще можно было стать не героем, не миллиардером, а просто – человеком, который может сам себя уважать. Я ведь не был самым умным, не был самым смелым, не был особенно талантлив. Но всегда знал: если где-то не хватает ума – можно взять усердием, если не повезло – значит, надо дольше идти. И я шёл. Долго, упрямо, через сомнения и ошибки. Я не верил в удачу, я верил в труд. Где другие справлялись с первого раза – я сидел по три дня. Где другим давалось легко – я зубрил ночами, а потому что иначе не получалось. Так и вырастал – не быстрыми скачками, а маленькими, но упорными шагами. И всё время с одной мыслью: если не сдаваться – дойдёшь.

Я всегда говорил: «Везёт тому, кто везёт». Если ты ничего не делаешь, то и шансов никаких, а если хоть что-то – уже шанс. Как в старом анекдоте: просишь у Бога выиграть в лотерею, а Он тебе и говорит – ты хотя бы билет купи. Вот эта мысль, мне кажется, и есть главный смысл книги: «Всё возможно, если не ждать, а везти – себя, свою мечту, свою судьбу».

И если вдруг кто-то из моих, кто родится уже после, прочитает эти страницы и почувствует рядом мою руку, – значит, всё было не зря.

Глава 1. Где распахивается дверь – там поджидает сквозняк

Стеклянная дверь сработала строго по инструкции: распахнулась, подпрыгнула и немедленно вышвырнула меня в безрадостную реальность. Та встретила пронизывающим ветром, мелким дождём и философским недоумением на лице.

– Спасибо, не провожайте. Сам найду, куда мне нужно, – заметил я, утирая щёку тыльной стороной ладони, хотя в этом и не было никакой необходимости – дождь вновь намочил моё лицо…

Land Rover Discovery ждал на стоянке, как пожилой дворецкий, – вежливо, но с лёгкой укоризной. «Символ успешной жизни» – называл его я в прежние времена, когда слова «успешный» и «жизнь» всё ещё появлялись в одном предложении без иронии.

Я сел в салон, повернул ключ – машина послушно зарычала. Дворники начали нервно отгонять капли, как если бы собирались выгнать их не только с лобового стекла, но и из моего сознания.

Я посмотрел на здание, из которого только что вылетел, и мир вокруг вдруг расплылся. То ли от шока, то ли от того, что вселенная решила показать мне трейлер моего падения.

– Я что, плачу?.. – удивился я вслух, будто это было вне сценария.

В зеркале заднего вида на меня смотрел человек. Смущённый, несчастный, слегка помятый. Слёзы на его щеках – то есть на моих – были настоящие: с солью и обидой. Ком в груди был внушительный, промышленного образца. Внутри всё слиплось в комок: унижение, растерянность, лёгкая злость и острая нехватка кофеина.

А между тем прошло всего десять минут с того момента, как я, Алексей Рудольфович – человек с лицом, именем, резюме и целым архивом интервью в региональной прессе – получил предложение. Предложение не руки и сердца, а каталога и геля для душа. Мне, прошу заметить, предложили продавать косметику. Женскую. По прайс-листу. В розницу. С пробниками.

А ведь всё начиналось куда как многообещающе. Девушка по телефону мурлыкала в трубку таким голосом, что складывалось ощущение, будто меня приглашают стать, как минимум, замруководителя крупной компании.

– Мы изучили ваше резюме, и компания готова… – Ну, конечно, готова. Я в тот момент мысленно уже гладил лацкан пиджака и репетировал благодарственную речь за доверие.

– Так и знал! – вслух сказал я тогда, паркуясь. – Нужно было просто подождать. Управленцы моего уровня – товар штучный. Зреют медленно, зато надолго.

Надо признать, ожидал я долго. Три года. За это время можно было родить, вырастить и отправить в детский сад сына. Я держался. Потому что был уверен: такой кадр, как я, на дороге не валяется. По крайней мере, не должен.

А как всё хорошо начиналось! В «Сайгасе» я проработал 15 лет. Честно, без блата, без родственников в бухгалтерии. Работал так, что даже стены офиса привыкли ко мне и скучали в выходные. Меня звали на радио, показывали по местному ТВ, я был звездой бизнеса в Ижевске.

СМИ об Алексее Алексееве

И всё шло хорошо. До тех пор, пока шеф не стал смотреть на меня как на источник головной боли в дорогом костюме. Чем больше меня хвалили снаружи, тем крепче его начинало перекашивать изнутри.

Всё кончилось злополучным вызовом на ковёр.

– Ты думаешь только о своём имидже! – закипал шеф, превращаясь в помесь дракона и начальника ЖЭКа. – Ходишь непонятно где, кофе пьёшь с журналистами, на презентациях расслабляешься! А кто работать будет?! Кто о компании думать станет?!

Я попытался вставить ремарку:

– Но это же исключительно на пользу компании. Ты сам говорил: «Алексей, сходи за меня на интервью, открой форум, я публичность не люблю»… Все мои обязанности выполнены, если где-то недоработал – скажи конкретно, я исправлю.

Но он уже не слышал. Он махнул рукой с таким отчаянием, будто лично вложил в меня акции и только что понял, что курс пошёл вниз.

– Бесполезно с тобой разговаривать! Ты зазвездился!

Говорили мы так громко, что за дверями притихли секретарши, а в соседнем кабинете резко прекратили обсуждать детей, проекты и погоду. Когда я вышел с выжженной гордостью, люди сделали вид, что меня не существует. Вчера они восхищённо шептались: «Наш Алексей Рудольфович на телевидении!» А сегодня – смотрели в пол. Только один человек шепнул: «Алексей Рудольфович, держитесь». Я держался. За что – непонятно.

Все мои «имиджевые» подвиги происходили не самовольно. Меня на это направляли, поручали, благословляли. Я ведь был универсальный боец: мог одинаково легко договориться как с журналистами, так и с высокими чиновниками, умел налаживать полезные для руководителя связи. Благодаря этому город начал говорить о «Сайгасе» чаще и – удивительное дело – в положительном ключе.

Однажды шеф, вдохновившись этой медийной активностью, предложил мне стать депутатом местной думы.

– Спасибо, конечно, – сказал я тогда, – но политика – это не моё.

И вот он – итог. Как говорится, аплодисменты не предусмотрены. Внезапная – а по факту, вполне ожидаемая, – ревность начальства вылилась в банальное выживание меня из компании. Без шума – всё культурно. Как из маршрутки: тебе уже трижды намекнули, что твоя остановка, а ты всё сидишь и изображаешь пассажира.

Я держался. Сначала по инерции, потом из принципа, потом просто потому, что не мог поверить, что всё это действительно происходит. Но каждый новый день становился очередной серией одного и того же спектакля: кислое лицо шефа, полупрозрачные намёки, паузы в разговорах при моём появлении. Появилось ощущение, что по офису уже ходят сплетни – глупые, грязные, не имеющие ни малейшего отношения к действительности, но оттого особенно живучие.

Я понимал: эта атмосфера не рассеется. Потому что проблема не в сплетнях – проблема в нём. В шефе, который оказался двуличным. Нет, это даже не двуличие, это такая корпоративная шизофрения с элементами мести. Он, видите ли, хотел тень, а получил человека с голосом.

И вот я ушёл. Успешный топ-менеджер. В никуда.

Но я, между прочим, ушёл с высоко поднятым… ну, подбородком. Я был уверен, что меня с руками оторвут. Резюме у меня шикарное, опыт – будь здоров, связи – в наличии. Управленец, как говорится, в самом расцвете сил. На тот момент мне было 45. Прямо с пылу с жару.

Я ждал. День. Неделю. Месяц. Первое время даже с нетерпением – ну когда уже начнут драться за мой талант?

Не начали. Ни драться, ни звонить.

То ли время было действительно неудачное, то ли шеф позаботился, чтобы в кулуарах про меня шептали что-то вроде: «С ним лучше не связываться, он там… того… зазвездился». А может, и то, и другое. А может, просто жизнь сказала: «Поиграли – и хватит».

В голове крутилась старая истина, которую я до этого повторял исключительно в шутку:

– Деньги есть – ты Пётр Петрович. Денег нет – пошёл вон отсюда.

Теперь это была не шутка. Это была инструкция.

Вчерашние коллеги – ну, те, что раньше предлагали пообедать, посоветоваться, поплакать в жилетку, – внезапно стали недоступны. Все ушли в дела, в командировки, в «я сейчас не могу говорить». А особенно – в молчание.

Коллеги, которые ещё недавно заглядывали в мой кабинет как в аптеку («Алексей Рудольфович, помогите одну проблемку разрулить…»), теперь при встрече ловко прятались за колоннами, словно я был чумным.

Сбережения начали таять. Причём не по графику, то одно, то другое. Пришлось распродать кое-что из имущества, потом занять у тёщи.

И вот однажды – звонок.

Аня. Моя дочь. Только-только закончила юрфак, устроилась помощником. Радуется, говорит быстро:

– Папочка, у меня аванс! Хочешь, я переведу тебе тысячу на бензин?

Я тогда еле сдержал ком. Он был не только в горле – он был во всём.

Потому что с одной стороны – моя дочь зарабатывает 15 тысяч и хочет заправить мой Land Rover.

А с другой – моя дочь взрослая, добрая и у неё, оказывается, есть плечо, на которое можно опереться, если ты, папа, внезапно оказался в статусе «безработный на высокой посадке».

Вот тогда я и понял. Нет, не просто понял – почувствовал. Как будто стою на открытом пространстве, без куртки, без шапки, без каких-либо шансов укрыться. Ветер пронизывает до самых костей. Мокрый снег вперемешку с ледяным дождём шлёпает по щекам. Ты не болеешь – ты просто мёрзнешь жизнью. И ни одного козырька, ни одного подъезда, ни одного знакомого окна.

Только ты. И эта зябкая мысль:

«А где, простите, крыша?»

До боли хотелось тепла, уюта, хотя бы пледа – но ничего этого не было.

Это ощущение – когда ты стоишь на ветру, словно без кожи, и весь мир проходит мимо, не замечая, – вернулось. Вернулось аккуратно, пунктуально, без опоздания – как вежливый кошмар. На этот раз оно пришло вместе с «Орифлеймом».

Ехал я туда, между прочим, воодушевлённым. Серьёзно. Даже в наглаженной с утра рубашке. А потом открыл дверь офиса и понял, что вместо кабинета – склад коробок. Вместо секретарши – две милые девушки в ярких жилетках, а «индивидуальное предложение» – это продавать крем для рук в соседнем ТЦ.

– Извините, – говорю им, стараясь не терять лицо, – вы… вы вообще читали моё резюме?

– Конечно! – просияли они. – Вы идеально нам подходите!

Тут я мысленно присел.

То есть не директором, не куратором, не хотя бы координатором по связям – а продавцом. Тем самым, кого в прежние времена, ещё в бытность мою начальственной единицей, я деликатно просил вывести из холла. Через охрану. Чтобы «не мешали трудовому процессу». И вот теперь – та же самая роль, только теперь я в жилетке.

Унизительно? Да. Обидно? Ещё как. Универсальный удар по всем уязвимым точкам. Даже по тем, о существовании которых я не подозревал.

Это была та самая последняя капля. Не в бокал, не в резюме, а в меня.

Я понял, что никому – никому – не нужен. Ни как опыт, ни как фамилия, ни как человек. Словно всё, что я сделал, – мои проекты, мои связи, мои победы, – превратилось в архивный файл, который уже никто не открывает.

Отработанный материал.

* * *

В ушах мелодично зазвенело – как будто кто-то звонко тряхнул хрустальным браслетом над ухом. Из потолка с мягкой строгостью донёсся женский голос:

«Уважаемые пассажиры! Наш самолёт приступил к снижению и через тридцать минут совершит посадку в аэропорту города Мале. Погода в Мале солнечная. Двадцать восемь градусов тепла».

Я открыл глаза и облегчённо выдохнул. Не потому, что боялся высоты, а потому, что только что побывал в кошмаре под названием «собеседование в сетевой маркетинг».

Слава богу, это был всего лишь сон. Хотя в прошлом это было суровой реальностью – слишком осязаемой, чтобы назвать её неприятным воспоминанием. Тогда, много лет назад, я и правда выходил из офиса с предложением «торговать кремами» и сидел в салоне собственного Land Rover’а, размазывая по щекам слёзы, которых никак не ожидал от себя.

Хотя по степени унижения ему можно было поставить 100 из 100.

И вот пятнадцать лет прошло, а я всё ещё просыпаюсь от ужаса.

Но теперь всё иначе. Я с женой в бизнес-классе лечу на Мальдивы.

– Лёша, будешь шампанское? – произнесла Лариса, потягиваясь, как кошечка.

– А давай, – согласился я.

Я кивнул стюардессе – та поняла без слов. Наполнила бокал Dom Perignon.

Я повернулся к Ларисе:

– Представляешь, приснилось мне, что я выхожу с собеседования на продавца кремов и сижу в машине, реву, как пионер на линейке. Всё так ярко, будто это случилось вчера…

Лариса Алексеева в самолёте

– Я очень хорошо помню те времена, – сказала она, закутываясь в плед. – Мне было за тебя ужасно обидно. Я же всегда знала, что ты у меня – золотой. Но, как говорится, всё к лучшему. Кто знает, куда бы тебя завела дорога, если бы ты тогда не уволился и не пробыл дома столько времени. Тебе наверняка всё это дало что-то нужное в жизни.

– Согласен, – сказал я, поднимая бокал. – Благодаря тому краху я, во-первых, стал ценить семью, дочь, тебя. А во-вторых, не запил. Если бы ты тогда, не приведи господь, пилила меня каждый день, я бы и вправду нашёл утешение в бутылке и стал бы ярким примером падения с высоты в штопор.

– Вот этого нам точно не надо, – засмеялась Лариса. – Ты же у меня упрямый, как танк. Только вежливый и в пиджаке. Никогда не сдавался. За это я тебя и уважаю.

Я отхлебнул шампанского. Оно приятно пощипывало язык, словно намекая: «Ты, старина, выбрался. И выбрался хорошо».

В иллюминаторе плыли облака, а под ними расстилался лазурный покров Индийского океана.

Я почти услышал фанфары. Хотя, возможно, это был двигатель.

Спустя пару часов, уже бодрые и счастливые, мы отобедали в бизнес-зале аэропорта Мале и пересели на самолёт поменьше, чтобы отправиться на виллу Mövenpick Resort Kuredhivaru Maldives. Он взлетел с характерным «рыком». Я прижался к иллюминатору и почувствовал тот самый детский восторг, с которым когда-то смотрел на картинки с Мальдивами.

Алексей Алексеев

Внизу раскинулись острова в форме цветных блинов и пляж, нежный, как манка. Всё было до абсурда красиво.

Жизнь улыбалась, и на этот раз – не с издёвкой, а вполне искренне.

«Это рай, который мы заслужили», – подумал я, устраиваясь поудобнее.

И всё то, от чего когда-то сводило скулы, – унижение, страх, потеря лица и должности, – вдруг стало… ну, как бы… взлётной полосой. Да-да. Вот именно так. Полосой. Узкой, длинной, мокрой от дождя, – но ведущей точно туда, куда нужно.

Потому что, как говорил один не самый глупый человек:

«Темнее всего перед рассветом».

Теперь я это знаю абсолютно точно. Потому что я из тех, кто этот рассвет уже встретил. И кто теперь – с видом знающего человека – попивает шампанское на высоте одиннадцати тысяч метров. И улыбается.

Пожалуй, тут будет уместно сказать одно:

Если в жизни вдруг показалось, что вас выбросили за борт, – не торопитесь паниковать.

Иногда это просто приглашение к смене маршрута.

Главное – держите нос по ветру и не забывайте улыбаться, даже если на душе ливень.

Потому что через 15 лет вы можете вспоминать этот день… лёжа под пальмой с бокалом чего-нибудь игристого.

Глава 2. Аскорбинка, гудрон и прочие деликатесы

Утро началось с беззастенчивого гедонизма.

Нам с Ларисой подали всё, что только можно было подать человеку, заслужившему отпуск. Лёгкое холодное шампанское, фруктовая нарезка, где особенно радовали любимые гранадиллы, – и всё это не на картинке из туристического агентства, а на белоснежной скатерти с прекрасным видом.

На второй завтрак пошли не торопясь. Лариса, как всегда, начала с овсянки. Её кулинарная верность каше неизменна, независимо от того, в какой части света мы находимся. Я выбрал яйца бенедикт, салат с зеленью и хороший крепкий кофе. Всё было на месте – вкус, аромат, ощущение правильного утра.

После завтрака мы с Ларисой погрузились в священный процесс ничегонеделания, нарушаемый лишь лёгким плеском воды. Вид открывался такой, что сразу хотелось подписать открытку самому себе с надписью: «Завидую».

Мы переговаривались не спеша, глядя на воду, на небо и на перспективу ничего не делать до вечера. Беседа, как это водится, незаметно свернула на еду. Мы торжественно решили заказать на ужин лобстера, фаршированного грибами. Я предложил – Лариса утвердила. Также в повестке дня значилось фуа-гра с запечённой грушей. Этот пункт был внесён по личной инициативе супруги, и никто не возражал.

Я вспомнил, как в прошлый раз мы познакомились с русским шеф-поваром, который когда-то работал на Патриарших. Он переехал на Мальдивы, но ухитрился сохранить даже такие рецепты, которые в здешнем климате казались почти мистикой: рассольник, пельмени с беконом и телячьими щёчками.

Рассольник подавали так, будто это был настоящий деликатес, а не блюдо из советской столовой. И всё же главной сенсацией для меня тогда стала не сама еда, а чувство, что родные вкусы могут неожиданно ожить посреди пальм и бирюзовой воды.

Пельмени я тогда не успел попробовать и до сих пор вспоминаю это как маленькую потерю – не катастрофу, конечно, но лёгкое ощущение упущенного гастрономического восторга.

Лариса и Алексей Алексеевы с шеф-поваром Акрамом на Мальдивах

Я хотел поделиться этой мыслью с Ларисой, и тут она неожиданно ушла в другое воспоминание, которое вспыхнуло таким же ярким образом.

– Помнишь, ты мне рассказывал про Сашку Орлова? – сказала она, устраиваясь поудобнее на шезлонге и прищуриваясь от солнца.

Я сразу оживился:

– Конечно, помню. Его отец тогда ставил брагу. Не самогон – именно брагу, такую, что должна была «дойти» до нужных градусов. Целый ритуал был: бутыль в углу, сверху надета перчатка, мы её между собой называли «коровья титька». Стоит, набухает, а потом вдруг – раз! – и поднимается вверх, значит, процесс пошёл.

Мы с ребятами вечно крутились рядом, казалось, будто наблюдаем за каким-то тайным алхимическим экспериментом. На вкус брага была горьковатой, терпкой и с запахом хлебного кваса. И вот, когда батя Саши выходил во двор, мы тихо наливали себе брагу, потом разбавляли водой оставшийся в бутыле напиток, чтобы никто не заметил.

– А потом, – продолжил я, – мы месяц спустя снова пришли к Сашке, а он смеётся: «Парни, батя уже пьёт, пьёт, а всё как вода, понять не может!» Мы тогда сидели и думали: ну всё, хватит нам химичить, а то ещё раскроемся.

Лариса засмеялась.

– Великая алхимия! – добавил я. – А теперь сидим на Мальдивах, пьём «Шабли» и ничего доливать не надо, – я поднёс бокал к губам. – Эволюция.

Белое вино подрагивало в бокале от лёгкого ветерка. Солнце пробивалось сквозь тент, Лариса сняла очки, лениво бросила их на столик и вдруг как-то задумчиво посмотрела в сторону океана.

– Странно, да? – сказала она тихо. – Раньше – бутыль за шкафом, теперь – винный холодильник с подсветкой. Но самые вкусные вещи были не в бутылках.

Я кивнул.

– А что для тебя было деликатесом в детстве? – спросил я. Не потому, что хотел поддержать беседу. Просто вдруг стало жаль, что она может закончиться.

– Клюква в сахаре, – выдала она сразу, без паузы. – Маленькие коробочки, папа привозил из командировок. Я себе разрешала по три штучки в день. Четвёртая – только если праздник. А жареная курица? – Глаза её заблестели.

Я усмехнулся и хотел уже ответить, но вместо слов в голове вспыхнула собственная картинка. Будто между нашими воспоминаниями протянулась ниточка – от клюквы и курицы прямо к моим детским «деликатесам». И вместе с этой ниточкой пришёл запах…

Откуда он взялся? То ли от горячего воздуха, то ли из памяти, но он ударил в нос – школьная столовка. Металлические подносы, стаканы, компот ещё пыхтит после кипячения.

* * *

С этим запахом – будто вдыхая его по-настоящему – я оказался снова в детстве. Перед глазами всплыл большой Ижевский пруд. Порой нам казалось, что вдалеке маячат мачты кораблей и нам с друзьями срочно надо туда – на абордаж, в юнги, в приключения.

– Лёш, погнали за ракушками? – говорил Сашка, напяливая на плечо свой старый рюкзак.

– Ага. У мамы стрельну тридцать копеек, – отвечал я.

Этого хватало на катер туда-обратно. Маленький речной теплоход, пахнущий мазутом, отвозил нас на другой берег. Там начинался сосновый бор, густой и живой, как на картинах Шишкина. Мы строили шалаш, обложенный смолистыми ветками, и устраивали «экспедиционный лагерь».

Сначала шли за ракушками. Снимали кеды, закатывали штанины и бродили по кромке воды, где песок ещё держал тепло, а волны обнимали щиколотки. Волны приносили ракушки к берегу, оставляли в песке, чуть припорошив. Это были беззубки – угольно-чёрные, с тонкими золотыми прожилками, гладкие, как будто их кто-то натёр до блеска. Мы искали их ногами, вслепую, будто играли в лотерею. Каждый шаг – билет, каждая находка – выигрыш.

– Смотри, целых три! – кричал Серёга, весь мокрый по колено. – Может, с жемчужинами?

Жемчужин, конечно, не было. Но внутри – мясо. Нежное, чуть солоноватое. Особенно вкусное, если его поджарить. Мы клали ракушки прямо на угли, они тихо потрескивали и раскрывались, как живые. Щепкой выковыривали то, что было внутри, нанизывали на прутики, будто шашлычки, и жарили. Без соли, без специй – и всё равно это был пир. Нет, не гастрономический – настоящий, пацанский, первобытный. И, ей-богу, никакой лобстер с грибами рядом не стоял.