Узором по крови

– И что же ты предлагаешь, полукровка? – процедил Всеслав, сжимая рукоять меча. В его голосе звучало презрение, но под ним таился страх – я чувствовал его запах, острый и кислый, как у загнанного зверя. – Может, посоветуешь сдаться без боя? Открыть ворота и встретить половцев хлебом-солью?

Я глубоко вдохнул воздух, пропитанный дымом, потом и страхом. Перед глазами, как наяву, встала картина: горящие стены Чёрного Яра, крики умирающих, вороны, кружащие над пепелищем, пируя на телах павших. Дети, насаженные на копья как жуткие знамёна. Женщины, которых волокут в степь на верёвках, как скот. Нет. Этого нельзя допустить. Не здесь. Не с этими людьми.

– Крепость нужно готовить к осаде, – сказал я твёрдо, и мой голос, хоть и звучал негромко, разнёсся по притихшей гриднице, как удар вечевого колокола. – Укрепить стены, обложить их дёрном и мокрыми шкурами, запастись водой, отправить женщин и детей в дальние лесные чащи. Но главное, – я сделал паузу, обводя взглядом застывшие лица, на которых плясали отблески пламени, – нужно уничтожить оружие Кончака до того, как он подойдёт к стенам. Иначе Чёрный Яр станет братской могилой для всех вас.

– И как же ты предлагаешь это сделать? – спросил князь, прищурившись так, что его глаза превратились в узкие щели, в глубине которых тлели угольки недоверия.

Я подошёл к столу, на котором лежала карта земель вокруг Чёрного Яра – выцветшая от времени, с потёртыми краями и пятнами от воска, но всё ещё хранящая тайны этих мест. Мой палец, с въевшейся в кожу дорожной пылью и засохшей кровью, указал на извилистую синюю линию реки, что змеилась по пергаменту.

– Здесь, у Змеиного брода, половцы будут переправляться, – произнёс я, и все склонились над картой. – Река вздулась от весенних дождей, и переправа будет медленной. Повозки с «живым огнём» тяжелы и неповоротливы. Если небольшой отряд подберётся к ним ночью…

– Ты предлагаешь напасть на целое войско горсткой людей? – перебил воевода Ратибор. – Это безумие! Или… – его глаза сузились, – или это хитрая ловушка, в которую ты хочешь заманить наших лучших воинов? Может, ты уже договорился с Барсбеком о нашей погибели?

«Если бы вы знали, как я ненавижу это имя…», – подумал я.

– Не напасть, – я покачал головой, удерживая маску невозмутимости, хотя в груди билось нетерпение, а тревога точила изнутри, словно червь. – Проникнуть незамеченными. Я изучил эти повозки, знаю их уязвимые места. Стоит лишь поджечь – и оружие Кончака станет его погибелью. «Живой огонь» слеп к различиям между другом и недругом. Он пожирает всё на своём пути, ненасытный, как волк в голодную зиму.

Тишина повисла в воздухе, тяжёлая и душная, как саван. Только потрескивание поленьев в очаге да тяжёлое дыхание людей нарушали её. Я видел, как в глазах дружинников борются страх и надежда, как два волка, грызущиеся за последний кусок мяса.

– Ты говоришь так уверенно, будто уже видел, как они горят, – тихо произнесла Забава. – Но помни: если пламя перекинется на наши земли, первым в нём сгоришь ты.

Я встретил взгляд Забавы – зелёный, как ядовитая трава, и холодный, как зимняя река. Она не верила мне. И в этом была права – я не сказал главного. Чтобы уничтожить «живой огонь», мне придется надеть личину степняка… и вновь стать тем, кого больше всего ненавижу – учеником Барсбека.

Глава 17.

Переяр

Княжна выпрямилась, и в этом движении была такая властная грация, что даже воздух вокруг неё, казалось, сгустился от напряжения. Её глаза вспыхнули, как два изумруда, брошенные в пламя – яркие, жестокие, прекрасные.

– А что Барсбек? – Голос её был тих, но в нём слышалась сталь. Она подошла ближе, и я почувствовал, как от неё исходит тепло. – Что с ним?

Я встретил её взгляд и не отвёл глаз, хотя внутри меня всё содрогалось от воспоминаний. Чёрный дым над сожжёнными деревнями. Крики детей. Вороны, жирные от человеческого мяса, что слетались на пир, словно на свадьбу.

– Барсбек хитёр и опасен, – произнёс я, – но не бессмертен. У него есть слабость – он слишком полагается на своих телохранителей. Без них Барсбек уязвим, как любой смертный.

Забава подалась вперёд, и её дыхание коснулось моего лица – горячее, пахнущее мёдом и какими-то травами, что женщины кладут в питьё для красоты. От этой близости у меня закружилась голова, словно я выпил слишком много браги.

– И ты знаешь, как подобраться к нему? – В голосе князя звучало сомнение. Он смотрел на меня, как смотрят на змею – с опаской, недоверием и готовностью раздавить при первом неверном движении.

Я медленно расстегнул ворот рубахи, чувствуя, как грубая ткань царапает кожу. Обнажил часть груди, где виднелись шрамы. Память о прошлой встрече с людьми Барсбека.

– Знаю, князь. – Мои пальцы скользнули по шрамам, и они отозвались тупой болью, словно раны были нанесены вчера. – Барсбек не заметит меня среди своих. Я говорю на их языке, знаю обычаи, песни. – Я сделал паузу, собираясь с духом. – Мой отец был из их племени.

Я чувствовал, как все взгляды впиваются в меня, как иглы в подушечку для шитья.

– Это даёт мне преимущество, – продолжил я. – Можно затеряться среди них, стать невидимым, тенью. Даже если я встану за его спиной.

Забава вдруг шагнула ко мне. Она оказалась так близко, что полы её одежды коснулись моих ног. Лицо её было бледным, как первый снег, а губы сжались в тонкую линию.

– Ты ведь понимаешь, что тебя могут поймать? – произнесла она, и в её голосе не было ни жалости, ни сочувствия – только холодная правда. Её рука поднялась, словно хотела коснуться шрамов на моей груди, но замерла в воздухе.

– Понимаю, княжна. – Мой голос звучал ровно, хотя сердце билось, как пойманная птица. – Но если я не пойду, не выживет никто. Ни в Чёрном Яру, ни в других городах. Барсбек не остановится, пока не дойдёт до последнего моря.

«В этом мире есть три вида людей, – вспомнил я любимую фразу Барсбека. – Те, кто бежит от смерти; те, кто встречает её лицом к лицу; и те, как я, – кто становится самой смертью».

На мгновение мне показалось, что я вижу в зелёных глазах Забавы отражение собственной судьбы – тропу между двух миров, узкую, как лезвие ножа. Ни там, ни здесь. Вечный странник, вечный изгой, обречённый нести в себе кровь врагов и друзей.

Князь Всеволод медленно опустился в кресло. Его пальцы забарабанили по дубовому столу. Звук был похож на далёкий конский топот. Тени от факелов плясали на лице, превращая знакомые черты в маску.

– Хорошо, – наконец произнёс он. – Мы подумаем над твоим планом, Переяр. Но знай: если выяснится, что это ловушка, если ты ведёшь нас к гибели – клянусь богом, твоя смерть будет долгой и мучительной. Я сам вырежу узоры на твоей коже, но уже не те, что вырезал Барсбек.

Я склонил голову, чувствуя, как холодная капля пота скатывается по позвоночнику.

– Я не боюсь смерти, князь, – произнёс я, и это была правда. – Боюсь лишь не успеть предотвратить бойню. Боюсь увидеть Чёрный Яр таким, каким видел Заречье: пепелищем, где даже вороны брезгуют падалью, а ветер воет в пустых глазницах домов.

Заречье… Память ударила как плеть по спине. Чёрные головёшки вместо изб. И тишина – такая тяжёлая, что казалось, будто мир оглох.

Князь кивнул, и морщины на его лице стали глубже. За эти минуты он постарел на десять лет – плечи ссутулились под тяжестью княжеского бремени, а в глазах мелькнула та усталость, что приходит к правителям, когда они понимают: каждое их решение измеряется человеческими жизнями.

– Могута, – крикнул он, повернувшись к своим воинам, – собери лучших лазутчиков. Тех, кто умеет двигаться бесшумно и не дрогнет, глядя смерти в глаза. Пусть ещё раз всё проверят – каждую тропу, каждый овраг.

Дружинник с рыжей бородой, заплетённой в две косы, покорно склонил голову.

И тут Забава шагнула к столу так стремительно, что её коса хлестнула по спине, словно боевая плеть. В движениях чувствовалась такая отчаянная решимость, что у меня перехватило дыхание.

– Я пойду с этим отрядом, – категорично заявила она. Это был не вопрос, не просьба. Это было решение.

«Боже мой, – подумал я, чувствуя, как что-то сжимается в груди. – Она серьёзно? Эта женщина готова идти на смерть, как идут к венцу».

Князь Всеволод резко обернулся к дочери, и лицо его исказилось – гнев и отчаянный страх отца сплелись в гримасу, от которой он стал похож на разъярённого медведя.

– Не по чину княжне в лазутчиках ходить! – прогремел он, и его голос заставил пламя факелов пригнуться. – Твоё место здесь, за крепкими стенами, среди женщин, а не в лесах!

Забава не дрогнула. Её подбородок поднялся выше, а зелёные глаза вспыхнули.

– Отец, – она говорила тихо, но каждое слово звенело, как натянутая до предела тетива, – ты знаешь, что я лучший стрелок в Чёрном Яру. Я могу снести белку с верхушки дуба на расстоянии ста шагов, попасть в летящую птицу. И я знаю эти леса лучше любого дружинника – каждую тропу, каждый ручей, каждую звериную нору, где может укрыться засада.

Княжеский кулак обрушился на стол прежде, чем прозвучало «Нет!». Кубки подпрыгнули, расплескав янтарную жидкость на вышитую скатерть. Огонь в очаге взметнулся выше, словно поддерживая княжеский гнев. – Ты останешься в крепости! Будешь молиться Богородице за нашу победу и готовить снадобья для раненых!

«Он боится, – понял я, глядя на князя. – Боится потерять дочь. И я его понимаю: в этом мире, где смерть ходит по пятам, дети становятся сокровищем».

– Я пойду с отрядом, отец, – проговорил Всеслав, поднимаясь с места. Его рука легла на рукоять меча, а на шее вздулась жила.

Но Забава не отступила. Её глаза полыхнули. Коса, перевитая алой лентой, упала на грудь, когда она шагнула вперёд, не склоняя гордой головы.

– Отец, – голос её стал мягче, но в нём зазвучали нотки, от которых у меня мурашки побежали по коже, – ты сам учил меня, что княжеский род должен первым идти в бой и последним отступать. Что честь рода дороже жизни. Или эти слова – только для сыновей?