Дом на холме

В ту ночь мы поняли главное. Дом был не просто населён призраками. Он был живым. И его пища – не кровь и плоть. Его пищей были наш страх, наше недоверие, наши самые тёмные, спрятанные даже от самих себя мысли. Он вытягивал их наружу и проигрывал нам в виде этого жуткого хора, сея панику и раздор. Он не хотел нас убивать. Не сразу. Он хотел нас разобрать на части. И он делал это мастерски, будто тысячу раз повторял этот ритуал.

Перед самым рассветом шёпот наконец начал затихать, растворяясь в привычном скрипе и шорохе, а затем и в полной тишине. Свет за окном сменился с угольно-чёрного на грязно-серый.

Мы сидели, не двигаясь, не глядя друг на друга, слушая, как наша совместная жизнь тихо рассыпается в прах под аккомпанемент шёпота стен. Ключ от счастья оказался отмычкой к нашему личному аду. И дверь в него была уже приоткрыта. Оставалось только сделать последний шаг внутрь.

Глава 4: Геометрия кошмара

Тишина, наступившая с рассветом, была тяжелее любого шёпота. Она висела в комнате густым, липким налётом, словно дом, истощившись за ночь, теперь переваривал наши страхи, накачанные им же в стены. Я лежал на спине и смотрел в потолок. Голова была тяжёлой, ватной, мысли путались, цепляясь за обрывки ночного кошмара. Но сейчас, в холодном свете нового дня, рациональная часть мозга, та самая, что проектировала мосты и рассчитывала нагрузки, снова подняла голову. Она требовала доказательств. Измерений. Фактов.

Мария спала, наконец свалившись в беспокойное забытье. Её лицо, даже во сне, было искажено гримасой боли. Я осторожно поднялся, стараясь не скрипеть спальником. Мои руки болели, костяшки были содраны в кровь. Я вышел в коридор, и первым делом направился не к той двери, а к парадному выходу.

Мне нужен был инструмент. Рулетка. В бардачке машины всегда лежала пятиметровая металлическая рулетка, точная и беспристрастная. Я вышел на улицу. Туман немного рассеялся, превратившись в молочную дымку, сквозь которую проглядывали очертания сосен. Воздух был холодным и чистым. Я глубоко вдохнул, пытаясь стряхнуть с себя липкий ужас интерьеров. Снаружи дом казался просто домом – угрюмым, недружелюбным, но физическим. Каменным. Я нашёл рулетку и, словно заложник, возвращающийся в камеру, зашёл обратно.

Мой план был прост. Составить план. Не тот, что был в сомнительных документах агентства, а реальный, снятый с натуры. Если здесь были аномалии, я их найду. Если нет – я докажу это самому себе и Марии. Докажу, что мы сходим с ума от усталости и стресса, а не от того, что стены говорят.

Я начал с гостиной. Измерил длину, ширину, высоту потолка. Записал в блокнот. Окно. Я измерил расстояние от окна до боковой стены, от пола до подоконника. Всё было ровно, пропорционально. Слишком пропорционально. Углы – чёткие 90 градусов. Я приложил к ним угольник, который тоже, по счастливой случайности, валялся в машине. Идеально.

Раздражение начало подниматься во мне, горячее и живое. Может, мы и правда просто истерим? Может, звуки – это сквозняк в пустых трубах, а голоса – гипнагогические галлюцинации на грани сна?

Я перешёл в прихожую. Измерил её. Потом вышел наружу и, двигаясь вдоль стены, отмерил ту же длину с внешней стороны. Цифры сошлись. Я обошёл весь дом, сверяя внешние размеры с внутренними. Всё сходилось с пугающей точностью. Не было лишних сантиметров, никаких потайных полостей в стенах. Дом был монолитом.

Вернувшись внутрь, я сел на холодный пол в гостиной и закрыл лицо руками. Чувство было двойственным: облегчение от того, что «чуда» нет, и глухое разочарование. Потому что если дом физически нормален, то ненормальны – мы. И лечить придётся нас, а не его.

В этот момент из коридора раздался шорох, а затем тихий, полный ужаса голос:

– Алекс?

Я поднял голову. Мария стояла в дверном проёме, бледная как полотно, её глаза были огромными.

– Что случилось?

– Комната… моя комната… она не там.

Она говорила тихо, отрывисто, будто боялась, что её слова услышат стены.

– Что значит «не там»?

– Окно… из него должен быть вид на восток. На рассвет. А там… там туман и ели. Но сейчас… сейчас там другое.

Я встал, взяв рулетку. Мы пошли в ту самую маленькую комнату, которую она выбрала под кабинет. Мария остановилась на пороге, не решаясь войти.

– Смотри, – прошептала она, указывая на окно. – Просто смотри.

Я посмотрел. За окном был туман и ели. Обычный пейзаж, который мы видели со всех окон заднего фасада.

– Мари, тут всё, как всегда. Туман, лес.

– Нет! – она вбежала в комнату и прижалась лбом к стеклу. – Вчера из этого окна была видна берёзовая рощица слева и поле вдалеке. Там, где склон холма уходит вниз. Я запомнила! А теперь… теперь там глухой ельник, который должен быть с другой стороны дома! Окно смотрит не туда!»

Холодок пробежал по моей спине. Я тоже подошёл к окну, всматриваясь. Она была права. Я не запоминал детали, но общее направление… Да, вчера из этой комнаты был более открытый вид. А сейчас – сплошная стена тёмных, мокрых от тумана елей, которые, если верить моей вчерашней беглой ориентировке, росли с северной стороны.

– Может, ты перепутала комнаты? – слабо предположил я.

– Я не перепутала! – в её голосе снова зазвучала истерика. – Это моя комната! Вот здесь, на полу, у меня лежал мой рюкзак, вот тут царапина на бетоне! Я её запомнила! Окно не то!

Я опустился на корточки, глядя на указанную царапину – тонкую, едва заметную. Потом поднял голову к окну. Геометрия. Пространство. Это моя область.

– Хорошо, – сказал я, уже чувствуя, как холодный, профессиональный интерес начинает заглушать страх. – Давай проверим.

Я взял рулетку и блокнот. Начал с этой комнаты. Измерил её. Потом измерил соседнюю спальню. Потом вышел в коридор и замерил его длину. Сложил длины комнат, прибавил толщину стен (я грубо оценил её в 40 см, исходя из материала). Получилась цифра. Я вышел на улицу и отмерил ту же длину по внешней стене.

Цифры не сошлись.

Я перемерил ещё раз, медленно, тщательно, проверяя каждое измерение. Внутренние помещения, согласно моим замерам, должны были занимать меньше места, чем позволяла внешняя стена. Разница была небольшой – около восьмидесяти сантиметров. Но она была. Восемьдесят сантиметров пустоты. Или не пустоты.

– Есть несоответствие, – сухо сказал я, возвращаясь к Марии, которая стояла, прислонившись к стене, и смотрела на меня глазами, полными мольбы и ужаса. – Примерно восемьдесят сантиметров. Где-то между этой комнатой и соседней спальней должна быть полость.»

– Потайная комната? – прошептала она.

– Или просто ошибка в расчётах толщины стен, – попытался я найти логичное объяснение, но голос звучал неубедительно. – Камень может быть неровным. Давай проверим по-другому.

Мой архитекторский ум лихорадочно работал. Я решил проверить углы. Взял длинную, ровную рейку, которую нашёл у стены дома снаружи (ещё одна странная деталь – зачем она там?). Приложил её к внутреннему углу комнаты. Угол был прямым. Но когда я приложил рейку к стене по всей её длине, я заметил едва уловимое отклонение. Стена была не идеально прямой. Она была… слегка вогнутой. На глаз это было не заметно. Но рейка и замеры показали: стена плавно изгибалась внутрь, создавая иллюзию прямого угла, но на самом деле мягко сжимая пространство.

Я замер. Потом проверил противоположную стену. Та же история. Комната была не прямоугольной. Она была бочкообразной. Как интерьер подводной лодки или… желудка.

– Это невозможно, – пробормотал я. – Чтобы выложить такую стену из камня… это безумная, бессмысленная работа.

– А если она выложила себя сама? – тихо сказала Мария. – Или… или она не всегда была такой. Может, она меняется.

Её слова повисли в воздухе. Я вспомнил шепот стен. Что, если это не метафора? Что, если дом действительно мог менять свою геометрию, пусть и медленно, незаметно, как растут кости? Могла ли архитектура быть не статичной, а текучей, живой и враждебной?

Я почти бегом бросился проверять другие комнаты. Результаты сводили с ума. Ни одна комната не была правильным прямоугольником. Гостиная имела форму трапеции, сужающейся к окну. Прихожая была слегка скошена, будто её вдавил гигантский палец с одной стороны. И везде – эти несоответствия между внешними и внутренними размерами. Дом был полон потерянных сантиметров, которые складывались в метры неизвестного пространства. Того самого пространства, откуда, возможно, и доносились шёпоты.

Мой профессиональный мир рушился. Всё, на чём я строил свою карьеру, – точность, расчёт, незыблемость линий и углов – здесь не работало. Здесь действовали другие законы. Законы кошмара.

– Нам нужно найти эту полость, – сказал я, уже не пытаясь сохранять спокойствие. Голос дрожал от возбуждения и страха. – Если есть пространство в стенах, там должны быть люки, щели, что-то.

– А если его там нет? – спросила Мария. – Если эти «лишние» сантиметры… они просто нигде? Если дом просто больше внутри, чем снаружи?»

Мы смотрели друг на друга, и в её глазах я видел то же понимание, что зрело и во мне. Мы столкнулись не с призраками. Мы столкнулись с чем-то более фундаментальным и ужасным – с искажением самой реальности. Дом был не населён. Дом был заразой. Раковой опухолью в ткани пространства.

Мы начали простукивать стены. Я костяшками пальцев, она – подобрав с пола камень. Звук везде был глухой, монолитный. Ни намёка на пустоту. Мы дошли до того самого места в коридоре, где, по моим расчётам, должна была скрываться полость. Стена здесь ничем не отличалась от других. Гладкая, бежевая, холодная.

В отчаянии я ударил по ней кулаком. И тут раздался звук. Не глухой, а… дребезжащий. Словно за штукатуркой что-то лежало свободно. Я ударил ещё. Дребезжание стало отчётливее. Это не была пустота. Это было что-то маленькое, металлическое.

Я огляделся, нашёл в кухне (вернее, в том помещении, что должно было стать кухней) монтировку, прислонённую к стене – ещё один странный «подарок». Я всунул её край в едва заметную трещинку между стеной и плинтусом и надавил. Штукатурка с хрустом поддалась. За ней был не гипсокартон, а грубая, тёмная деревянная обшивка. Я расширил дыру. За досками был небольшой промежуток, а в нём…

Я протянул руку и вытащил небольшой, ржавый металлический ящик. Размером с обувную коробку. Он был холодным и мокрым на ощупь, будто его только что вытащили из-под земли. На крышке не было замка, только простая защёлка. Я посмотрел на Марию. Она кивнула, её глаза были прикованы к ящику.

Я открыл его.

Внутри, завернутые в промасленную, пожелтевшую ткань, лежали инструменты. Необычные. Два изогнутых, как серпы, ножа с зазубренными лезвиями. Несколько длинных, тонких шил. Катушка толстой, вощёной нити. И несколько деревянных колышков, заострённых с одного конца и покрытых странными, выжженными символами. Это не были столярные или сельскохозяйственные инструменты. В них чувствовалась древняя, зловещая цель. Они пахли старой кровью, медью и чем-то горьким, вроде полыни.

На дне ящика лежала потрёпанная тетрадь в клеёнчатой обложке. Я открыл её. Страницы были исписаны неровным, нервным почерком, чернила в некоторых местах расплылись от влаги.

«15 октября. Принесла новые мерки. Стена в северной спальне снова «поплыла». Отстаёт от балки на два пальца. Отец говорит, не трогай, само уляжется. Но оно не укладывается. Оно растёт.»

«3 ноября. Звуки за стеной детской стали громче. Не плач, нет. Смех. Тихий-тихий смех. Миша говорит, что с ним играет «дядя в стене». Я бью его за такие слова. Надо не бить. Надо уезжать. Но отец никуда не пустит. Говорит, мы хранители. Что это наша доля – держать Дверь закрытой.»

«10 декабря. Испробовала заговор с нитью и колышками, как в книге. Звуки стихли на три дня. Сегодня вернулись. И принесли с собой холод. В углу детской выступил иней. На стене, как раз там, где Миша указал на «дядю».»

«1 января. С Новым годом. Отец попытался «зашить» расходящуюся стену в гостиной. Использовал Инструменты. Стена… затрепетала. Из швов пошла чёрная, густая жидкость. Пахло гнилыми яйцами. Отец говорит, всё в порядке, это «она» сердится. Он больше не пускает меня в ту комнату. Говорит, там теперь Его комната.»

«Не знаю числа. Месяц, наверное, март. Электричество отключили. Воду тоже. Но из кранов в подвале течёт тёплая, солёная вода. Отец пьёт её. Говорит, она даёт силу понимать. Миша почти не говорит. Сидит и смотрит в угол. Иногда шепчет: «Он зовёт меня поиграть». Я боюсь его. Боюсь отца. Боюсь этого дома. Но Дверь нужно держать закрытой. Ключ потерян. Если Она откроется…»

Записи обрывались. Последние страницы были испещрены одним и тем же словом, выведенным с нажимом, рвущим бумагу: НЕСМОТРИНЕСМОТРИНЕСМОТРИ.

Я перевел дыхание. Руки дрожали. Я посмотрел на Марию. Она прочла записи через моё плечо, и её лицо было пепельным.

– Кто они? – прошептала она.

– Предыдущие жильцы, – так же тихо ответил я. – Семья. Отец, дочь, ребёнок по имени Миша. Они… они пытались бороться. Или прислуживать. «Держать Дверь закрытой».»

– Какую дверь? Ту? – она кивнула в сторону конца коридора.

– Должно быть. И они проиграли. Отец сошёл с ума, ребёнок… Миша. Дочь, которая вела этот дневник…»

Я не договорил. Мы оба понимали, что с ними стало. Они стали частью дома. Их страх, их безумие, их попытки сопротивляться – всё это теперь было тем самым шёпотом в стенах. Дом не просто запоминал. Он впитывал. Ассимилировал.

Я опустил взгляд на зловещие инструменты. «Инструменты», с помощью которых отец пытался «зашить» стену. Которые, судя по всему, только сделали хуже. Я закрыл ящик. Его содержимое было отравленным. Оно связывало нас с этой историей, делало нас её продолжением.

– Что нам делать? – голос Марии был пустым, безжизненным.

– Мы должны открыть ту дверь, – неожиданно для себя сказал я. – Мы должны посмотреть, что там. Потому что, если мы этого не сделаем, мы кончим как они. Мы будем сидеть здесь, сходить с ума, слушая, как наши собственные страхи шепчут нам из стен, пока не станем частью этого… этого хора.

– Ты с ума сошёл! – она отшатнулась от меня. – Ты читал, что там было! «Она». «Он». Там что-то есть! И оно хочет, чтобы дверь открыли! Все эти звуки, эти шёпоты – они могут быть просто приманкой!

– А может, и криком о помощи! – парировал я, чувствуя, как во мне закипает отчаянная решимость. – Может, та девушка, которая писала это, она там. Запертая. И она хочет, чтобы её выпустили!»

– Ты сам только что сказал, что они стали частью дома! Их нет! Есть только дом, который их переварил!»

Мы стояли друг напротив друга, и пропасть между нами, которую начали рыть шёпоты, теперь стала шире и глубже, чем когда-либо. Её нельзя было перепрыгнуть. В ней лежал ржавый ящик с кошмарными инструментами и дневником отчаяния.

– Я не могу просто ждать следующей ночи, – сказал я, сжимая кулаки. – Я не вынесу ещё одного такого концерта. Я либо найду способ это остановить, либо… либо сойду с ума. И я не хочу, чтобы мое безумие стало следующим актом в этом проклятом месте.

Мария смотрела на меня долго. Потом медленно покачала головой.

– Тогда делай это один. Я не пойду с тобой. Я не открою эту дверь.

– Мари…»

– НЕТ! – она закричала, и в крике было столько боли и страха, что я отступил. – Ты привёл меня сюда! Ты заставил меня поверить, что это спасение! А это ловушка! И теперь ты хочешь залезть в её самую грязную часть? Нет. Я не пойду. Я буду здесь. Я буду ждать. Если ты откроешь эту дверь и что-то выйдет… пусть оно заберёт тебя первого.»

Её слова обожгли, как кислотой. В них не было злобы. Была голая, животная правда выживания. Она отрекалась от меня. Чтобы спасти себя. И я не мог её винить.

Я молча взял ящик под мышку. Потом подошёл к стене, где валялась монтировка, и взял её.

– Хорошо, – сказал я, не глядя на неё. – Жди.

Я пошёл по коридору к той самой двери. За спиной я чувствовал её взгляд. Полный ужаса, отчаяния и… прощания. Шаги мои отдавались в тишине, которая снова сгущалась, будто дом затаился, заинтересованный моими намерениями.

Я остановился перед дверью. Из-под неё не пахло. Она была просто дверью. Я поставил ящик на пол, взял монтировку. Сердце колотилось где-то в горле. Я вспомнил слова из дневника: «Ключ потерян. Если Она откроется…»

– Ну что ж, – прошептал я, вставляя конец монтировки в щель между дверью и косяком. – Давай посмотрим, что там, у тебя внутри.»

Я навалился всем весом. Дерево затрещало.

Глава 5: Гостья

Машина появилась из тумана, как призрак. Сначала послышался отдалённый рёв мотора, борющегося с подъёмом, потом жёлтые пятна фар, размытые молочной пеленой, и наконец – тёмный силуэт внедорожника. Он выкатился на наше каменное плато и замер в двадцати метрах от «Фокуса».

Я стоял у окна гостиной, сжимая в руке монтировку, которую так и не использовал. Слова Марии – «пусть оно заберёт тебя первого» – всё ещё звенели в ушах, как разбитое стекло. Я собрался с духом, чтобы вломиться в ту дверь, собрал всё своё отчаяние в кулак… и тут этот звук. Чужой, живой, человеческий звук.

Мария, сидевшая в углу на своём спальнике, подняла голову. В её глазах мелькнула дикая, неосознанная надежда.