Прятки в облаках

Тата Алатова

Прятки в облаках

© Алатова Тата

© ИДДК

Глава 1

– На новом месте приснись жених невесте… Рябова. Ря-бо-ва!

– А?

Позорное позорище: размечтаться прямо на семинаре, да так, чтобы вообще выпасть из реальности. Заморгав, покраснев, Маша преданно уставилась на преподавателя, всем своим видом изображая внимание.

– На новом месте приснись жених невесте, – терпеливо повторил Глебов. – Что делать, чтобы сработало?

– Подушку три раза перевернуть, Артем Викторович.

– Ну нет же, Мария. Подушку – это чтобы любимого во сне увидеть. Вы замуж собираетесь или пришли ко мне дурака валять?

– Мне не замуж, у меня безответная, – пробормотала Маша виновато. Ну сама же на семинар записалась, добровольно, и тут на тебе: оплошала на первом же занятии, чего с ней вообще никогда раньше не случалось. Учеба – это святое.

– Безответная. – Глебов, забыв о своем вопросе, оглядел небольшую аудиторию. – Морозова, что у нас есть для безответной?

– Треугольник взаимности, – бодро отрапортовала Таня, – запах, визуал, привычка.

– Как вариант, – согласился Глебов снисходительно, уселся прямо на стол, поболтал коротенькими толстыми ножками. – А задумывались ли вы, друзья мои, о старом добром бабушкином привороте?

– Так неэтично же, – возразил Бойко. Он обожал спорить с преподами, чем изрядно раздражал послушную Машу. – Живешь себе, не тужишь, и вдруг на тебе! Бабочки в животе, звездочки в глазах, сердечки-сердечки, а ты дурак дураком.

В аудитории раздался смех, да и сам Глебов разулыбался. Он был стареньким, милым и обожал свой предмет.

– Вы, Сашенька, с безответной не сталкивались, видимо, – проговорил он добродушно, протирая очки. Все студенты у него были Машеньками-Сашеньками-котиками, запоминал он их мгновенно и не забывал потом уже никогда. – Поведайте же нам – для чего вы здесь.

– Меня девушка отправила на любовно-семейный, – смущенно признался Бойко. – Говорит: «Ну, дубина, сил нет». Я то есть дубина, а сил нет у нее.

Снова раздался смех, да и Маша покосилась на него с одобрением. Мальчики, которые стремились сделать приятное своим девочкам, – это ведь трогательно. Наверное.

Тут пара и закончилась, увы. А Маша так и не узнала, как же покорить равнодушного к ней кавалера. Ну ничего, курс у Глебова на весь семестр рассчитан, успеет еще.

* * *

– Машка! – Едва она вышла из аудитории, как на нее налетел Андрюша. Андрюшенька. Ее великая безответная любовь.

Он с разбега обнял ее за плечи, оглянулся на номер аудитории, фыркнул:

– Ты от Глебова? Замуж, что ли, собралась?

Андрюша всегда со всеми обнимался. Тактильность у него просто зашкаливала. Этим он, наверное, Машу и подкупил: она росла в большой семье, где только родных братьев было пятеро, а уж двоюродных и считать страшно. И все ее, младшенькую, баловали, все ее обожали. А в университете кому есть дело до тихой зубрилки?

За весь первый год – ни друга, ни подруги. Даже соседки по общаге не особо обращали на нее внимание. А где-то в мае случился Андрюша Греков – красивый любимец всех и вся. Ну и он… любил всех и вся.

И только к Маше относился как к верному товарищу, а всё практикум по боевке, будь он неладен. Показала себя, называется, с лучшей стороны. Все девушки как цветочки, зато Маша – братан.

Она на мгновение прижалась щекой к грековскому плечу, втянула запах, вздохнула и выпуталась из его объятий.

– Ну какое замуж, – сказала довольно небрежно и обрадовалась, как ловко это у нее вышло. – Для общего развития, Греков.

– Как бы у тебя, Мария, такими темпами мозги не закипели, – наставительно сказал Андрюша и тут же схватил ее за руку. – Айда обедать. У меня потом продвинутая механика, сдвоенная. Лавров – зверюга, сама понимаешь…

Маша плелась за ним по коридорам, студенты с интересом таращились на них.

Не на Машу, конечно, на нее-то что, а на Андрюшу. Ох, наверняка его зачали в огромной любви – откуда иначе в одном человеке возьмется столько обаяния?

В столовке было традиционно многолюдно и шумно. Маша уныло посмотрела на длинную очередь – придется проторчать в ней минут пятнадцать, не меньше, не успеет пообедать Андрюша, к Лаврову лучше не опаздывать, зверюга же.

Андрюша присвистнул, хмыкнул, прошел поближе, прищурился:

– Марусь, ты сегодня по щам или по котлетам?

– Не вздумай, – прошептала она, с силой сжав его руку.

– Да ну, – отмахнулся он, сосредоточился, и две тарелки взмыли в воздух, полетели над головами студентов к свободному столу. Вслед за ними заспешили и вилки. Кто-то восторженно заулюлюкал, кто-то пригнулся, повара возмущенно завопили.

Маша невольно съежилась, пытаясь стать невидимкой, но за стол все равно села, сглотнула. Есть хотелось зверски.

Невозмутимо довольный Андрюша плюхнулся напротив, схватился за вилку, и тут раздалось насмешливое:

– Волшебство в столовой строго запрещено, между прочим.

– Я ничего не делала, – тут же открестилась Маша, которая в Андрюшу, конечно, была влюблена, но не до такой степени, чтобы портить себе характеристику. Она твердо намеревалась получить красный диплом и поступить на хорошее место.

– В вас, Рябова, я и не сомневался.

Вот только Дымова им не хватало для полного счастья! Блестящий специалист, кто бы спорил, но ведь и зануда первостатейный. В универе его прозвали Циркулем – за длинные ноги, длинные руки и общую тощеватость. И плевать, что к черчению Дымов не имел ни малейшего отношения.

Андрюша мученически отложил вилку, состряпал невинную мордашку:

– Сергей Сергеич, так ведь Лавров следующей парой!

– Вы, Греков, ступайте самостоятельно к декану, – вкрадчиво велел Дымов, – да и покайтесь самолично. Явка с повинной вам непременно зачтется.

Застонав от душераздирающей разлуки с котлетами, Андрюша неохотно встал и поплелся каяться. Выглядел он таким несчастным, что у Маши сердце дрогнуло.

Дымов посмотрел ему вслед, хмыкнул, уселся на освободившийся стул и взял освободившуюся вилку.

– Мария, – сказал он, принимаясь за Андрюшин обед, – а поведайте мне, почему я не вижу вашей фамилии в списках на конференцию по моему предмету?

– Потому что я записалась на механику и арифметику, на лингвистику меня уже не хватит, Сергей Сергеич, – объяснила она, подумала и начала есть. Голодать из солидарности – глупость несусветная.

– Вас? Не хватит? – не поверил Дымов. – Не расстраивайте меня, Мария. Уж не связано ли это с семинаром у Глебова? А мне-то казалось, что вы самая разумная студентка на потоке, без этих вздорностей в голове.

Маша немедленно устыдилась. Больше всего на свете она боялась разочаровать кого-нибудь.

– Глебов тут ни при чем! – торопливо воскликнула она. – Я просто так взяла семейно-любовный курс… не из-за вздорностей в голове.

– Конечно-конечно, – покивал Дымов, но ехидство из его голоса никуда не делось, спряталось только. Ох и боялась его Маша на первом курсе, да и сейчас робела по старой памяти. Преподаватель лингвистики словами пользовался как оружием и умел быть очень убедительным. Наговоры у нее не получались поначалу, хоть тресни. Маша брала эту вершину трудолюбием, а не талантом.

– Ну нет у меня способностей в вашей области, – жалобно проговорила она. – Сергей Сергеич, я больше по точным наукам.

– Мой предмет базовый, основополагающий, Мария, – ответил он веско. – В начале всегда слово!

– Каждый преподаватель считает свой предмет главным, – заметила она нейтрально. Хоть и понимала уже: не отвертится. Не сможет твердо и решительно сказать «нет», характера не хватит.

– У вас ведь сейчас окно? – Он, казалось, не слышал ее слов. – Пообедаем, и я дам вам темы докладов. Еще не хватало продуть в этом году традиционному институту, тогда ректор меня премии лишит.

«Не лишит», – хотела брякнуть Маша, но, конечно, прикусила язык. Все кругом знали, что Дымов крутит роман с их ректоршей, хотя куда безопаснее сунуть голову в пасть дракону. Алла Дмитриевна производила устрашающее впечатление, куда там зверюге Лаврову! Но красивая, тут не поспоришь. Даже скорее стильная: шпильки, узкие юбки, прическа такая сложная. Машинально пригладив простенький хвостик, Маша понуро кивнула.

– Сергей Сергеевич, а Аня Веселова же обычно первые места занимает, я-то что… – напомнила она на всякий случай.

– Веселова… – Он тут же стал раздраженным, сердитым. – А Веселова у нас в академку ушла! Тоже, между прочим, сначала к Глебову бегала. Я бы этот любовно-семейный курс вообще запретил! Наслушаетесь, а потом вся учеба побоку.

Ой, можно подумать, сам-то он захомутал ректоршу без помощи Глебова. Сколько Маша ни смотрела – ничего особенного в Дымове найти не могла. Умный, да, знает много, но разве за это любят?

Надо будет глянуть на сайте университета, сколько ему лет вообще. Что-то между тридцатью и сорока, но наверняка не скажешь: хорошие словесники на многое способны. Да и химики-биологи свой кусок гранита не зря грызут. Говорят, что старшекурсники за сущий пустяк согласны и форму носа тебе поменять, и цвет глаз хоть какой наколдовать. Маша тоже все думала: может, если попросить хорошенько, и ее в красотку обратят? Пугало только, что результат непредсказуемый, да и папа расстроится. Он-то считал свою единственную дочь невозможно прекрасной.

Дымов не прерывал ее размышлений, сосредоточенно ел, а его взгляд так и шнырял по столовке, так и следил за всеми. Студенты мигом притихли, разумеется, кому охота вслед за Андрюшей к декану топать. Вели себя как паиньки, а мысленно, поди, костерили Машу на все лады. Это из-за нее преподаватель заявился на ученическую территорию, нарушил неписаное правило: студенты сами по себе, а преподы сами по себе. Пересечения допустимы только в учебных помещениях, но не здесь.

– У меня на вас большие планы, Мария, – сообщил Дымов, когда тарелки опустели. Маша смиренно отнесла их на стол для грязной посуды – самообслуживание. Вернулась, хмуро посмотрела на него.

– Какие еще планы? – спросила почти испуганно. – Я по чертежке специализироваться собираюсь.

– Вот тоска смертная, – непедагогично поморщился Дымов и направился в коридор. Маша поспешила за ним, мысленно перебирая темы для докладов, к которым готовиться будет проще всего. Ну нет у нее времени еще и на конфу по лингве! И без того расписание под завязку.

Кабинет Дымова находился далеко – в самом конце третьего этажа. Для этого им нужно было спуститься на четыре лестничных пролета вниз, а потом преодолеть длиннющий коридор.

– Внимание! – раздался спокойный голос ректорши, который заполнил собой буквально все пространство. – У менталистов произошел сбой, чреватый стихийными выплесками фантазий в реальность. Правила поведения стандартные: при столкновении с чужой фантазией вам следует отвернуться и постараться покинуть помещение как можно скорее. Напоминаю, что все увиденное строго конфиденциально. За разглашение чужих фантазий предписано отчисление. Надеюсь на ваше благоразумие, дети мои. На благоразумие и тактичность.

– Благоразумие! Это у студентов-то, – фыркнул Дымов. – Оптимизм Аллы Дмитриевны совершенно противоречит здравому смыслу. Мой опыт подсказывает, что университет теперь еще полгода будет гудеть от сплетен и обсуждений.

– А это часто бывает? – спросила Маша, которая прежде с таким явлением, как сбой у менталистов, ни разу не сталкивалась.

– Бывает, – неопределенно отозвался Дымов. – И чего только в таких случаях не увидишь! У людей в головах черт-те что творится.

– Так нельзя же смотреть, – растерялась Маша.

Он хмыкнул, отпирая свой кабинет:

– А вы всегда делаете только то, что разрешено, Рябова?

– Стараюсь, Сергей Сергеич, – ощущая себя занудой, призналась Маша. А она виновата, если предпочитает спокойную жизнь и старается избегать… ситуаций? Нет уж, неприятности ей совсем не нужны.

Дымов по-джентльменски распахнул перед ней дверь, приглашая даму вперед. Маша сделала шаг и обомлела.

Ткань реальности разорвалась прямо посреди кабинета. В образовавшейся дыре, как в телевизоре, показывали Машу Рябову. Она лежала на кровати, а чьи-то руки (мужские? женские? – не было четкости) снова и снова заносили нож над ее грудью. Лилась кровь, лезвие с силой входило в тело, жестоко кромсало его.

Пошатнувшись, Маша даже не поняла, что этот пронзительный визг принадлежит ей. Она не помнила, что ей нужно отвернуться, уйти. Не могла отвести глаз от своего мертвого лица, от развороченной груди, от кровавого месива. Не поняла очевидного: кто-то в этом университете прямо сейчас мечтает жестоко разделаться с незаметной отличницей-зубрилкой.

Она просто орала до тех пор, пока не потеряла сознание.

Глава 2

Позже, ворочаясь без сна и бесконечно проигрывая эту неловкую сцену в голове, Маша ела себя поедом: не позаботилась заранее о том, чтобы научиться достойно падать в обмороки. Вышло у нее это до крайности нелепо: она просто начала заваливаться на бок, наткнулась плечом на стену да и сползла по ней на пол. В глазах потемнело, в ушах зазвенело, а когда Маша очнулась, то первое, что увидела, – это довольно потрепанные мужские кеды в метре от себя, а также не слишком чистый паркет с разводами от тряпки.

Унизительно.

Потом она услышала неразборчивое бормотание, обладавшее, однако, четким ритмом: Дымов заговаривал стакан воды – очевидно чем-то авторским. Словесники терпеть не могли делиться своими наработками, поэтому часто достигали невероятных вершин в подобных бормотаниях. Чтобы враги, значит, не разобрали ни слова.

Кеды зашевелились, и перед Машей появилось лицо Дымова – спокойное и только немного озабоченное. Как будто он увидел плохо написанную контрольную, а вовсе не… Окровавленными ошметками вспыхнули отвратительные воспоминания, и Маша едва не задохнулась от омерзения.

– Пейте, – велел Дымов, сунув ей в руки стакан. Зубы застучали по граненому стеклу, в горло торопливыми глотками влилось тепло.

– Вода нестабильна, – пролепетала Маша, как будто это было самым важным сейчас, – ее сложно правильно заговорить.

– На втором курсе все сложно, – ответил Дымов без улыбки. Его темные глаза были серьезными и внимательными.

Маша вдруг подумала: старший брат, Димка, Циркуля не помнил – значит, тринадцать лет назад тот еще не преподавал здесь. Зато в Сенькины студенческие годы некий Дымов уже был – тощий, до смерти испуганный, то ли практикант, то ли стажер, а то ли младший сотрудник, которого никто в грош не ставил. Маша удивлялась, разглядывая старые снимки и не узнавая в молодом растрепе привычно насмешливого Сергея Сергеевича.

Так захотелось оказаться дома, листать с братьями альбомы, слушать их воспоминания про беззаботное университетское время, а не сидеть тут на полу с неуклюже подвернутыми ногами.

– Я все папе расскажу, – по-детски вдруг всхлипнула Маша, – он у меня знаете какой… ух!

– Кто же не знает Валерия Андреевича, его портрет прямо в главном холле висит. Я, кстати, тоже проходил у него подготовку.

– Да ну? – не поверила Маша. Эта макаронина?

Заговоренная вода творила с ней странные штуки: неудержимо тянуло на болтовню и – ужас! – на хихиканье. Как будто она была одной из тех пустоголовых девиц вроде Дины Лериной, которые только и знали, что улыбались всем подряд безо всякой причины.

– Я тоже буду висеть в холле, – заявила Маша. – Мой портрет то есть… Среди остальных двадцати, нет, десяти самых выдающихся выпускников. Туда, между прочим, Олежку тоже чуть не повесили, но он вдруг все бросил – и универ, и вечернюю полицейскую академию – и начал делать детские игрушки.

– Олег Рябов, – нахмурился Дымов, будто перебирая в памяти вереницу своих учеников. – Продвинутая механика, верно?

– Любимчик Лаврова, – наставительно подняла палец вверх Маша, – а Лавров – зверюга!

– И никто из вашего многочисленного племени не выбрал своей специализацией лингвистику, – вздохнул Дымов.

– Сами вы племя, – обиделась Маша. – Мы – Рябовы. У нас амбиции!

– Ну да. Помнится, не далее как две недели назад некто Константин Рябов, пятикурсник с боевки, весьма амбициозно стырил у Глебова рецепт приворота и не придумал ничего лучшего, чем использовать его на Фее-Берсерке… то есть на Инне Николаевне.

Маша о подвигах брата ничего не слышала и зашлась от смеха. Приворожить Фею-Берсерка, беспощадную и мускулистую тренершу, ну надо же!

– Костик у нас бестолочь, – с нежностью признала она. – В прошлом году он…

– Вставайте уже, – перебил ее Дымов, подавая руку. – Есть же стулья, в конце концов. Еще воды?

Она помотала головой – возвращение к реальности отдалось ноющей тревогой в груди.

– Маша, – проникновенно произнес Дымов, бережно подняв ее с пола, и она насторожилась. Не привычная «Мария» и даже не «Рябова» – ох, не к добру такая внезапная фамильярность. – А давайте мы пока вашей семье ничего сообщать не будем.

Началось!

– С чего бы это, Сергей Сергеевич? – нахмурилась Маша.

– Ну мы же не знаем пока толком, что именно сегодня у менталистов бабахнуло. Может, это вообще был чей-то ночной кошмар.

– Чей? – уныло спросила она. У репутации ее отца была и обратная сторона: связываться с ним никому не хотелось. Проблем потом не оберешься.

Военный офицер в отставке, мастер боевых искусств, заслуженный-презаслуженный наставник, он не отличался покладистым характером, а уж на пенсии и вовсе стал на диво своенравным.

«Никакого удержу нет», – жаловалась мама, когда отец снова рвался кого-то там обличать и карать.

– Ну вот хотя бы вашего брата, Константина, – пожал плечами Дымов. – Или ухажера. Или… впрочем, надо уточнить радиус воздействия.

– Нет у меня никакого ухажера, – буркнула Маша. – А Костику вообще не до меня! Он из всех братьев самый младший, балованный. У него бурная студенческая жизнь, понимаете ли, он тут берсерков привораживает, я его и не видела с начала года. С чего бы ему такую жуть представлять?

– Я обещаю, – мягко проговорил Дымов, как будто говорил с капризной воспитанницей детского сада, – что доведу ситуацию до сведения ректора и декана ментально-когнитивного факультета. Они обязательно разберутся с тем, что случилось. Но пока мы обойдемся без группы поддержки, да?

– А потом поздно будет. – Маша изобразила, как размахивает ножом, и тотчас зажмурилась от страха.

– А что, Рябова, у вас есть смертельные враги?

А что, если бы они вдруг завелись, то оповестили бы об этом в письменном виде?

Но в словах Дымова был резон: некому было желать тихой Маше смерти, тем более такой кровавой. Вся эта дичь не могла быть реальной, глупость какая-то.

Расхрабрившись, Маша поднялась со стула и сухо кивнула Дымову.

– Да нет никаких врагов, Сергей Сергеевич, откуда. Хорошо, я дождусь результатов университетской проверки.

– Вы очень здравомыслящая девушка, – с облегчением улыбнулся Дымов.

Здравомыслящая или нет, однако стоило Маше добраться до комнаты в общаге, как действие волшебной водички закончилось. Она рухнула на свою кровать у окна, радуясь, что соседки еще не вернулись, накрылась одеялом с головой и принялась дрожать от страха.

А вдруг в университете завелся маньяк?

В то, что Маша действительно кому-то умудрилась перейти дорогу, не верилось. Она даже не спорила никогда.

Ну, может, иногда – с Федей Сахаровым, но это по делу! Они второй год соревновались за первое место на курсе и время от времени схлестывались по учебным вопросам. Но Федя был таким лопоухим, что на убийцу никак не тянул. Да в такой смешной круглой голове все равно ничего, кроме учебников, не помещалось, а в этом году его к тому же совершенно перемкнуло на выборе специализации.

Или вот Китаеву Маша на прошлой неделе сказала что-то резкое, но от других девушек он и не такое слышал, потому что был хамом и при этом мнил себя ловеласом. Она сама видела, как однажды Таня Морозова впечатала в китаевскую лапу шпилькой, тот потом неделю хромал.

Больше никаких конфликтов Маше на ум не приходило.

Хлопнула дверь, и веселый Викин голос звонко произнес:

– Вот и тихая мышь наша Маша на Грекова глаз положила!

Рывком сев на кровати и сбросив одеяло, Маша оглядела опешивших от неожиданности соседок.

– Кто сказал, что на Грекова? Кто решил, что положила? – резко спросила она.

Аня и Вика растерянно переглянулись.

– А, ты здесь, – пробормотала Аня, – мы не заметили.

Университет придерживался той точки зрения, что студентов разных курсов и факультетов можно и нужно перемешивать в одном котле. С Аней, четверокурсницей с хозяйственно-бытового, Маша жила с прошлого года. Вика, хорошенькая кудрявая хохотушка, поступила только этим летом, заменив выпустившуюся Олю Ортикову, голосистую красотку, распевавшую по утрам оперные арии.

Маше не было дела ни до кого из них, у нее не хватало времени и желания принимать участие в бесконечном чириканье.

«А у Дины новый хахаль, а Ленка снова губы поменяла, а Таня совсем чокнулась…» Бла-бла-бла. Ну что в этом может быть интересного?

Поэтому обычно Маша делала вид, что она человек-невидимка, и ее неожиданное появление из-под одеяла озадачило девчонок.

Так-то они не были вредными, просто утомительными.

– Ну, – Вика замялась, – Маш, ты только не расстраивайся, ладно?

Что, интересно, ее может расстроить больше, чем сцена собственного убийства?

– Просто в столовке, – подхватила Аня, бегая глазами, – ну, нам запрещено смотреть, да только ведь оно р-р-раз – и выскочило из ниоткуда.

– Та-а-ак, – преисполненная мрачными догадками, протянула Маша. – Что выскочило?

– Ну видение… или фантазия, кто его знает, что там у менталистов убежало. Как Андрюша Греков тебе цветы дарит… А сам на одном колене стоит, вот потеха. – Вика толкнула Аню локтем, и та поспешно заткнулась, для верности прикусив губу.

– Какие цветы? – быстро спросила Маша.

– А? – Вика моргнула. – Ирисы вроде.

Застонав, Маша снова рухнула на кровать, уткнувшись лицом в подушку.

Про ирисы она мечтала этим утром – вот на семинаре Глебова и мечтала! Увидела у Морозовой платок с этими цветами и сменила в своих грезах красные розы на сиреневые ирисы. Так ведь приятнее.

Значит, не кошмары.

Значит, мечты.

Притом совсем свежие, буквально сегодняшние.

– Маш, да не переживай ты, – бодро сказала Аня. – Грекова вообще все хотят. Это еще повезло, что все прилично обошлось, без эротики. Аринка вон в коридоре ругается, что на нее какое-то порно выскочило, стыдоба, говорит, она приличная девушка.

– Аринка приличная девушка? – хмыкнула Вика. – Да она каждый день в стельку, собственную кровать найти не может, вчера в душевой заснула.

– Правда, что ли? – оживилась Аня.

– И что, много народу в столовке было? – с отчаянием вопросила Маша.

– Раз-два и обчелся, – жалостливо соврала Вика.

– А может, это вообще грековская фантазия, не моя?

– Конечно, грековская, – фальшиво заверила ее Аня.

Ах, чтоб их.

Всем же понятно, что если Греков и представляет себя с кем-то, то вовсе не на одном колене и с букетом.

В Андрюшином видении, как пить дать, присутствовало бы черное кружевное белье или еще что похлеще.

– А Ленка из соседней комнаты у нас с ментально-когнитивного, да? – уточнила Маша, размышляя о том, не сменить ли ей внешность.

– Вроде да, – неуверенно пожала плечами Вика. – Только она злая всегда как собака, не подходи – укусит. На что она тебе сдалась-то?

– Маш, все всё забудут уже завтра. – Аня зашвырнула сумку с учебниками в угол и плюхнулась на свою кровать. – Ректорша тоже хороша: отвернуться, говорит, полагается, покинуть помещение. А они же прям из ниоткуда выскакивают! Что, теперь весь день с закрытыми глазами ходить?

Маша ничего не ответила, не в силах решить, от чего ее быстрее хватит кондратий: от ужаса или позора.

Проревевшись под тактично приглушенные разговоры девчонок, она все же собралась с силами и решила, что она сама себе кузнец. Ни Циркуль, ни ректорша не внушали ей доверия, у них и без нее хаос. Какое им дело до второкурсницы Рябовой, когда весь университет ходуном ходит.

* * *

В те редкие случаи, когда Маше доводилось заходить в соседние комнаты, она всегда радовалась, что Аня у них вся такая хозяйственно-бытовая. Их скромная обитель выглядела куда лучше, чем у остальных: ни трещин на стенах, ни скрипящих кроватей, ни отваливающихся дверей шкафов.

Лена Мартынова указала на колченогий стул, который выглядел столь ненадежно, что Маша осталась стоять. На паутину в углу она старалась не смотреть.

– Рябова, ты совсем идиотка? – Все высокомерие этой фразы смазалось шмыганьем. Девчонки болтали: Лена как-то неудачно попыталась исправить себе нос, так что он стал вдвое длиннее обычного, к тому же из него беспрестанно текло. – Теорию вообще не помнишь?