Искупление

Затем она кивнула и сказала:

– Я кое-что для вас сошью.

Дальше все происходило как в волшебной сказке. На мне шелковый халат, на тебе нарядное золотое платье, и вместе мы смотрим, как Лили кладет Барби на стол для шитья, достает отрез шелка и ножницы – в моих воспоминаниях комично громоздкие, – отмеряет, и режет, и снова отмеряет. Затем мы стоим у нее за спиной, пока она работает за старой швейной машинкой. Запах мотора, нотки масла и теплой резины. Мерное жужжание. Еще одно воспоминание из детства.

За склоненной головой Лили – задний двор и моя одежда, неподвижно висящая на солнце.

Волшебная сказка: эльфы и башмачница или Золушка перед балом. Быстрые, работящие пальчики Лили, ее лицо, скрытое за темной завесой волос, когда она вручную делает последние стежки. Ты, притихшая рядом со мной. В какой-то момент ты даже затаила дыхание.

Затем с эльфийской улыбкой – знаю, звучит карикатурно, но именно такой она мне показалась – Лили протянула нам маленький аозай с элегантными белыми брюками и длинной туникой.

– О боже! – воскликнула ты.

– Примерьте, – сказала Лили.

Что-то невероятное, даже магическое было в том, как идеально наряд сел на Барби. Ты была вне себя от радости, пританцовывала на месте и сыпала «спасибо», merci и cam on ban[5], а потом, словно поняв, что этих слов недостаточно, добавила:

– Платье номер один для Барби!

– Сувенир на память, – сказала Лили. И тихонько вышла.

Разумеется, тебе не терпелось показать новый наряд маме. Ты поспешно сложила платья в сумочку, а затем – ты была воспитанной девочкой – спросила, не хочу ли я, чтобы ты осталась.

– Мне совсем не трудно, – неубедительно добавила ты.

Конечно, я отпустила тебя. Сказала, что через пару минут сама вернусь на пикник. Размахивая Барби, ты понеслась к дверям, и кукольный хвостик качался из стороны в сторону.

Вскоре Лили принесла мою одежду, и, хотя вблизи на шелковой подкладке были заметны бледные разводы, льняной лиф выглядел безупречно. Я поблагодарила ее. Сказала – примеряя уверенность твоей матери, – что она «просто чудо».

Лили скромно склонила голову. Но в ее манере чувствовалось удовлетворение. Она продемонстрировала свои таланты.

– Меня зовут Ли, – приветливо сказала она и посмотрела на меня смеющимся взглядом. – Просто Ли. Л. И.

* * *

Когда я вернулась на пикник, все вели себя так, будто я никуда не отлучалась. Даже хозяйка лишь мельком глянула на меня, когда я протискивалась мимо в толпе гостей. Ее любезная улыбка ничего не выдавала. Я никак не могла найти мужа, и мне снова стало неловко, я снова ощутила свою некомпетентность.

Больше всего на свете я боялась оказаться на таком вот коктейле без компании, без собеседника. Мне снились про это кошмары: я стою одна среди веселой толпы элегантных, искушенных гостей – голос не слушается, язык не шевелится, губы не разжимаются. Униженная. Жалкая.

Тут я увидела вас с матерью в окружении небольшой группы женщин. Одна из них держала Барби в руках, совсем как Лили в комнате для шитья, и разглядывала белый аозай. Мне не хотелось использовать тебя, моего маленького друга – моего единственного друга, казалось мне в тот момент, – как предлог влиться в компанию и покончить со своей неловкой изоляцией, но деваться было некуда: все другие группы оживленно болтающих американцев выглядели неприступными, а мужа я так и не увидела, поэтому я направилась к вам.

Когда идешь одна сквозь толпу гостей, главное – сделать вид, что ты заметила знакомого, с которым просто обязана поговорить.

Разумеется, опасность заключается в том, что, добравшись до конца комнаты, или зала, или сада, ты никого не встретишь и упрешься носом в стенку.

Итак, с фальшивой решимостью я устремилась в ту часть сада, где стояла компания Шарлин, мысленно готовясь пройти мимо.

Но Шарлин протянула руку. Шарлин впустила меня в их круг.

– А вот и вы, – сказала она, будто все только и ждали, когда я вернусь.

Я приготовилась выслушать комическую версию происшествия с младенцем. Девушки из богатых семей не против принять тебя в свою клику, если ты не против играть роль незадачливой подружки.

Но Шарлин сказала:

– Это миссис Келли придумала. И дала Лили задание. Правда же, просто идеально?

Женщина, державшая Барби в руках, широкоплечая дама лет сорока в ядовито-розовом платье, которое было ей не по возрасту, смерила меня оценивающим взглядом:

– И сколько вы берете?

Шарлин повернулась ко мне, скорее даже накинулась на меня, приблизив свое лицо к моему, прикрыв мое замешательство покрывалом девчачьего шушуканья.

– Дайте-ка подумать, – сказала она, заглядывая мне в глаза. Ее собственные глаза сверкали. – Сколько мы хотели? По пять долларов?

– За кукольное платье? – возмутилась женщина в розовом.

В полной растерянности (поверь, я понятия не имела, что происходит) я произнесла:

– Пять долларов стоит свадебное.

– А это – ручной работы, – вставила Шарлин.

Ее пальцы ухватили мой локоть. Она притянула меня поближе. Внезапно, необъяснимо мы стали единым фронтом – за что, против чего, я по-прежнему не понимала. Хотя, признаюсь, мысль, что я завоевала ее расположение, если так оно и было, доставляла мне удовольствие. Еще один врожденный дар девушек из богатых семей: как бы они ни злили тебя, устоять перед ними невозможно.

– Ручной работы и совершенно уникальное, – продолжала она. – Отправьте своим девочкам, в Маклейне[6] это будет просто бомба.

Розовая дама из Маклейна повертела Барби в руках. Я почувствовала, как в тебе нарастает тревога.

– Придется заказать три, – сказала она. И после паузы: – Нет, лучше пять. У моего брата две дочки. А другие цвета будут?

Шарлин широко улыбнулась:

– Ну конечно.

У нее были самые маленькие, самые ровные, самые белые зубы, какие я только видела. Ее загорелое веснушчатое лицо было приплюснутым, раньше я этого не замечала. Еще одно проявление ее уверенности в себе: вот человек, который идет напролом, делает то, что должно быть сделано; лицо, прижатое к стеклу в полной убежденности, что стекло поддастся.

При этом, как я уже сказала, в ее лице было что-то хищное, лисье – не только в бойкой рыжеватой кромке волос, но и в изгибе густых ухоженных бровей. Хищница на охоте. Лицо, на котором никогда не промелькнет нерешительность или сомнение в себе.

Шарлин снова заглянула мне в глаза:

– Вы же поговорите об этом с Лили? – И быстро повернулась к остальным.

Будь на моем месте другая девушка, знавшая, как воспользоваться преимуществом, она бы сказала: «Ее зовут просто Ли». Но я этого не сделала.

– Лили без труда сошьет еще пять, – продолжала Шарлин. – Нет, восемь. Пег Смит хочет три. – Затем она спросила: – Кому еще? – и оглядела собравшихся поверх своего короткого носа.

Все еще держа меня под руку – она притянула меня ближе, и теперь мы были как сиамские близнецы, – Шарлин окликнула другую жену, миниатюрную блондинку в салатовом платье прямого кроя, с загаром цвета кленового сиропа, и та как по команде направилась к нам. Женщины, с которыми она беседовала, потянулись за ней следом.

– Дамы, вы это видели? – спросила Шарлин и забрала Барби из рук женщины в розовом – не грубо, но решительно, как воспитательница в детском саду. – У вас есть знакомые девочки, которые играют в Барби? У нас тут благотворительный сбор.

Не прошло и пары минут, как у нее уже было двадцать заказов. По пять долларов каждый. Салатовая блондинка потянулась за кошельком, но Шарлин коснулась ее руки:

– Оплата при получении. Только американские доллары.

Одна из жен сказала, что Шарлин нужно все записывать, – реплика была встречена дружным смехом.

– Фотографическая память, – ответила Шарлин.

Каждый раз, когда кто-то говорил, какая отличная идея – этот маленький сбор средств, Шарлин прижималась к моей руке, уступая мне все лавры. Она тут ни при чем, совершенно. Это миссис Келли разглядела возможность.

Затем она всем меня представила – и не только как молодую жену молодого инженера, выписанного для нужд американского флота, но и как страстную благотворительницу, опытного проводника в мир местных умельцев.

После, не успела я опомниться, как мы втроем – я, ты и Шарлин – уже пробирались сквозь толпу гостей.

Из нескольких емких фраз я узнала, что Шарлин возглавляет «маленькую группу» женщин, которые возят в детские больницы и приюты подарки: сладости, карандаши, кукол-пупсов, бейсбольные мячи, но ей хочется добавить что-то для медсестер и членов семей, особенно для бабушек с дедушками, которые больше всего времени проводят у постели больных. Чай, шоколадки, сигареты – все в таком духе. Она как раз пыталась придумать, как бы собрать для этого средства. И тут появилась Рейни с нарядом для Барби…

– Бинго, – шепнула мне на ухо Шарлин. Затем невозмутимо сказала (нужно ли упоминать, что она все говорила невозмутимо?): – Людям до смерти надоело, что Шарлин на свете всех умнее, вот я и приписала идею вам.

* * *

Мы прошли через гостиную. Потом через кухню, где у раковины стояла Лили – Ли. Шарлин отобрала у нее нож для колки льда с той же легкостью, с какой взяла Барби из рук дамы из Маклейна, а затем вручила его изумленному мальчику в белом пиджаке, который принес на кухню поднос с пустыми стаканами.

– Пойдемте, – сказала она и повела нас в комнату для шитья.

Шарлин так быстро говорила по-французски, что слов я разобрать не могла, но суть переговоров была ясна. Лили показала Шарлин оставшийся лоскуток белого шелка, и та, кивая, положила его в сумочку – вероятно, чтобы купить еще. Была извлечена катушка с резинкой, которая пошла на пояс для кукольных брюк, картонка с крошечными крючками – видимо, Шарлин предоставит и эти материалы.

Обсуждались цифры: сколько понадобится ткани, резинки, ниток. Сколько времени займет пошив. Сколько получит Лили. У меня плохая память на цифры, но, если не ошибаюсь, ей было обещано центов по двадцать пять за каждый наряд. А может, и меньше.

Бедняжка на все соглашалась – вежливо, даже охотно, но с покорностью, немного напоминавшей скорбь. Она поглядывала на тебя, словно бросая последний взгляд на тихую гавань, прежде чем ее унесет в открытое море быстрое течение французской речи и несгибаемая воля Шарлин.

– Я должна спросить разрешения, – вставила она по-английски. – У миссис Кейс.

Но Шарлин лишь отмахнулась:

– Я поговорю с Маршей. Она не будет против. – Потом повернулась ко мне: – Заберете готовые наряды? Скажем, в следующую среду? Сама я буду на встрече. Если привезете их ко мне, я организую доставку, соберу деньги. Куплю гостинцы. Обычно я заезжаю в больницу в субботу утром.

Конечно, я согласилась.

Шарлин выхватила Барби из рук дочери и отдала Лили:

– Это ей понадобится, милая. – И снова по ее манере (как ей это удавалось?) можно было подумать, будто кроме них с дочкой в комнате никого нет. – Ей нужна модель, чтобы все платья были одинаковые. И хорошо сидели.

Лили попыталась возразить:

– Я могу и так.

Но Шарлин уже все решила:

– Миссис Келли заберет мисс Барби, когда заедет за платьями. А пока давай она будет в командировке.

Шарлин театрально коснулась подбородка указательным пальцем и захлопала ресницами, будто о чем-то раздумывает. И хотя бледно-розовый лак идеально сочетался с помадой, я заметила, что ногти ее обгрызены под самый корень.

– Куда бы ей отправиться? Может, в Париж на съемки для модного журнала? Или в Нью-Йорк подписывать новый контракт? – Внезапно Шарлин взглянула на меня. Так, будто мы давние подруги и ей вспомнилась какая-то наша школьная проделка. – Я знаю! – сказала она, обращаясь к дочери, но продолжая глядеть из-под своих хищных бровей на меня. – Барби уехала на север. На тайное правительственное задание. Будет пить чай с Хо Ши Мином. Очаровывать его от лица свободного мира.

Я рассмеялась вместе с ней, потому что в этот момент и правда чувствовала себя ее давней подругой. Лили выглядела озадаченной, а у тебя в глазах стояли слезы. Сначала я подумала, что, кроме меня, этого никто не заметил, но потом Шарлин взяла тебя за подбородок – большой и указательный пальцы сложились в букву V – и приподняла твою голову, чтобы ты взглянула в ее зеленые глаза.

– Будь смелой, – прошептала она. Других вариантов не предполагалось.

Ты расправила хрупкие плечики, плотно сжала губы – Шарлин по-прежнему держала тебя за подбородок – и разгладила юбку своего золотого платья. Слезы, блестевшие у тебя в глазах, высвечивавшие, как мне казалось, их голубизну, будто вкатились обратно – по-другому не назовешь. Не упало ни одной слезинки.

Вот какой была ты. И вот какой была твоя мать. И вот как началось наше знакомство.

* * *

На следующее утро, пока я еще была в халате, доставили записку от Шарлин: плотная бумага, инициалы из трех букв на карточке и конверте. Красивым почерком, синими чернилами она приглашала меня к себе на ланч в одиннадцать часов.

Вилла располагалась за высокой оштукатуренной стеной, увенчанной колючей проволокой и битым стеклом, – мера безопасности, уже тогда встречавшаяся повсеместно. Думаю, ты помнишь. Я позвонила, к калитке подошел управляющий, он показался мне стариком, но подозреваю, что это было не так. Мы прошли мимо зеленой лужайки, точь-в-точь из пригорода Уэстчестера. В траве даже валялся мяч для уифлбола[7]. Пересекли портик. Саму виллу я помню смутно, в моем сознании она сливается со всеми другими виллами, которые я успела посетить за то короткое время, что провела во Вьетнаме, но больше всего мне запомнились гостиная – или, как ее называла Шарлин, салон – и ощущение блаженной прохлады после короткой поездки в такси по душным, шумным улицам.

Вокруг журнального столика сидели три женщины. Я с порога почувствовала аромат духов. Когда слуга проводил меня в комнату, Шарлин встала. На ней было блестящее хлопковое платье с открытыми плечами и квадратным вырезом, облегающее ровно настолько, чтобы напомнить мне, какая у нее спортивная фигура. Ее плечи были загорелыми и удивительно веснушчатыми – в прошлый раз я и не заметила насколько.

Я узнала даму из Маклейна, звали ее Хелен Бикфорд, ее муж работал в крупной строительной компании. Другую женщину, лет тридцати, звали Роберта. Ее муж, насколько я помню, работал в Информационной службе США. У Роберты были широкие бедра и полное лицо. Темные волосы с пышной укладкой. Ее белая блуза в тонкую черную полоску была не такой элегантной, как платье Шарлин или фирменные (как я вскоре узнала) розовые туалеты Хелен, и я перестала беспокоиться, что оделась слишком просто – на мне было синее хлопчатобумажное платье и белые туфли без каблука. Под слоем косметики лицо Роберты блестело от пота. Я ощутила симпатию к ней.

Шарлин представила меня как Тришу. В детстве я была Пэтти, в колледже – Пэтси, для коллег в детском саду – Пэт, для детей – мисс Риордан. Для отца – всегда Патриша. Я не знала, как вежливо поправить ее, так что пришлось мне стать Тришей.

Почему-то я предполагала, что мы с Шарлин будем одни, но, к своему разочарованию и раздражению, поняла, что и на этот раз мне придется унимать дрожь перед рукопожатием, призывать на помощь свои лучшие манеры, нервно вести светские беседы и рисковать еще одним faux pas[8], хотя младенца, этого исчадья ада, нигде не было видно. Как и малышки Рейни.

Дамы пили «манхэттен». Я его никогда не пробовала, но слуга, проводивший меня в гостиную, вернулся с бокалом на подносе и подошел ко мне. Наверное, я замешкалась. Сказать по правде, я предпочла бы что-нибудь шипучее и прохладительное – большой стакан колы. Но янтарная жидкость в треугольном бокале смотрелась элегантно. Мутные очертания вишенки.

Разумеется, от Шарлин не ускользнули мои колебания, и она тут же спросила:

– Ты хотела что-то другое? Может, лимонада?

Я так быстро схватила бокал с подноса, будто слуга готовился убежать.

– Нет, вовсе нет. Большое спасибо.

Я решила, что не позволю ей снова выставить меня ребенком, ни за что на свете.

Беседа, прерванная моим появлением, – позже я задамся вопросом, почему другие две жены пришли так рано, ведь сама я подъехала к вилле ровно в одиннадцать, – касалась церкви Святого Христофора, епископальной церкви, которую они все посещали. Ланч по случаю приезда епископа или что-то в этом роде. То, что сейчас назвали бы приходскими хлопотами: обсуждались сэндвичи, скатерти, длительность службы, ждать ли посла с женой.

«С моего позволения» они разделались с «этим пунктом повестки», а затем переключили все внимание на меня: давно ли я здесь, как я справляюсь, научилась ли торговаться, знаю ли магазин одежды, который они обожают, слежу ли за тем, что ем и пью?

Было очевидно, что Шарлин уже рассказала им про моего мужа (мне только сейчас пришло в голову, что для этого она, вероятно, и собрала их пораньше – чтобы ввести в курс). Но они все равно предоставили мне самой рассказать его историю под тем предлогом, что это часть истории нашей пары. Начала, кажется, Роберта.

– Как вы познакомились? – спросила она.

Это было для меня необременительно. Мы с Питером были женаты меньше года, и я по-прежнему радовалась любой возможности произнести его имя. Потому что была от него без ума. Потому что моя застенчивость испарялась, когда я говорила о нем.

Или точнее будет сказать – расхваливала его? Наверное, это все равно что раствориться в молитве, тот же эффект.

Я рассказала им, что Питер, как и я, родился и вырос в Йонкерсе, но мы ни разу не пересекались. Что он на восемь лет старше меня. Что после школы два года служил во флоте, затем – спасибо закону о реинтеграции военных – поступил в Колорадскую горную школу на инженера. А потом вернулся в родной квартал и жил с родителями, пока учился в Фордемской школе права.

– Надо же, парня из Йонкерса занесло в Колорадскую горную школу, – сказала Хелен.

Которую основал англиканский епископ, вставили дамы – великосветские, умудренные жизнью.

Шарлин, как самая умудренная, добавила:

– Они же выдают серебряные дипломы, да? С гравировкой. Чудесная традиция.

– Да, – ответила я.

По правде сказать, я ни разу не видела серебряного диплома Питера. Наверняка он валялся у его матери на чердаке. Его родители, как и мои, были ирландскими иммигрантами, а потому не имели обыкновения хвастаться успехами своих детей. Негоже красоваться перед простыми смертными.

Мы с Питером познакомились в пригородном поезде одним субботним утром в середине декабря, я тогда училась на последнем курсе. Любовь с первого взгляда, можно сказать. В вагоне было полно народу, все ехали в центр за покупками к Рождеству, и мы стояли, держась за один поручень. Я стояла под его рукой. Он читал книжку в мягкой обложке и, казалось, не замечал ничего вокруг и всякий раз, отпуская поручень, чтобы перелистнуть страницу, едва не касался моей шляпы рукавом. Я пыталась решить, раздражает меня это или нет, как вдруг он пригнулся и заглянул в окно. А затем спросил меня, какая только что была станция, наши тела – в идеальной позе для поцелуя.

Мы оба вышли в Мидтауне и направились каждый своей дорогой. И вдруг за спиной у меня раздается: «Мисс?»

Я обернулась. Узнала его по книжке в руке. Он застал меня врасплох – я подумала, у меня что-то упало. Он стоял передо мной, не говоря ни слова. Я ждала. Я сказала: «Да?» И увидела, как его решимость тает, будто он напрочь забыл, о чем собирался спросить. Или – эта мысль и правда мелькнула у меня в голове – будто принял меня за другую. Он был по-своему привлекателен, насколько бывают привлекательны обычные, неприметные молодые люди. Под шляпой бледный овал лица (без шляпы он окажется симпатичнее). Среднего роста, среднего телосложения. Русые волосы, карие глаза. Вокруг был Нью-Йорк перед Рождеством. Мимо шли люди. Наше дыхание поднималось облачками пара. В холодном воздухе стоял горелый запах каштанов, и кренделей, и автобусных выхлопов.

Он сказал: «Если я не спрошу ваше имя, то буду жалеть всю оставшуюся жизнь».

– Боже, какая прелесть! – воскликнула Роберта.

– Как мило! – сказала Хелен.

– Дзынь-дзынь-дзынь, трамвай уехал[9], – пропела Шарлин, и я поняла, что пора заканчивать.

Но не раньше, чем я предъявлю этим женщинам блестящую карьеру своего мужа, его устремления, его будущий успех – как предъявила все это отцу тем же вечером, сказав, что иду на свидание с молодым человеком, с которым познакомилась в поезде. («Подкатил к тебе?» – спросил отец. Неодобрение было его обычной реакцией на все, особенно на то, как я провожу досуг.)

Лучший на курсе в Колорадской горной школе, лучший на курсе в Фордемской школе права, с распростертыми объятьями принят в нефтяную компанию «Эссо» на Парк-авеню на неплохой оклад для парня из Йонкерса, выходца из среднего класса (когда он там работал, мы и познакомились), затем с распростертыми объятьями принят в военно-морскую разведку в Вашингтоне. Рассказывая эту главу моей истории (разумеется, я считала историю мужа своей), я увидела на лицах женщин восхищение – его золотым будущим, моей ролью его подспорья.

В те дни война, сам Вьетнам не шли ни в какое сравнение с тем, чем они станут потом. Конечно, американцы вели себя осторожно, они не были наивны – почти все виллы были обнесены стеной с колючей проволокой. Штаты уже понесли мелкие потери, а за год до этого в попытке совершить переворот вьетнамцы-диссиденты нанесли по Дворцу независимости авиаудар. Мы все читали «Тихого американца». «Гадкого американца»[10] тоже.

И все равно Сайгон был для нас чудесным, экзотическим приключением (мы все смотрели «Король и я»[11], сама я ходила на него четыре раза), а кокон, в котором жили американцы во Вьетнаме, так и сверкал от нашего восхищения самими собой и нашей великой, благородной нацией.

Рассказывая историю Питера, которая была и моей историей, я испытывала патриотическую гордость. И видела, что три другие женщины тоже ее испытывают. Блестящие молодые мужчины и их хорошенькие жены взмывают все выше и выше, и к черту иммигрантские корни и происхождение из рабочего класса. Расправляющая плечи, слезливая, слегка оргазмическая – «манхэттен» возымел эффект (надеюсь, ты смеешься) – патриотическая гордость американским романтическим мифом. Боже, какая страна.

Ты поймешь, как незамысловаты были наши чувства, когда я расскажу тебе, что в ответ на вопрос Роберты «Чем ваш муж занимается в Сайгоне?» я смогла ответить только, что он «гражданский консультант» и его работа связана с сайгонской электростанцией. Кажется, это объяснение их удовлетворило. Меня оно уж точно удовлетворяло.

Вошла низенькая женщина, служанка, и пригласила нас в столовую. Вкуснейшие булочки, ослабившие действие алкоголя на мой пустой желудок; киш (я даже слова такого не знала); красиво уложенные на блюде кусочки манго и ананаса; изысканные пирожные. Когда служанка подала кофе, Шарлин забрала у нее поднос, поставила его на столик и обняла женщину за талию. Назвав ее коротким прозвищем, Шарлин стала расхваливать ее мастерство – булочки, киш, чудесные пирожные, – заявила, что вся семья от нее «без ума», и потребовала, чтобы мы разразились аплодисментами.

Мы с удовольствием подчинились, а бедная женщина кланялась и застенчиво улыбалась.

О застенчивости я кое-что знала.

Когда ее отослали, разговор зашел о том, как сильно эти дамы любят вьетнамский народ, в особенности прислугу.

У нас с Питером были повар, горничная и садовник, которые шли в комплекте с домом, – должна признаться, эту троицу я осыпала улыбками и благодарностями, но старалась избегать. Питер отдавал им распоряжения лишь в тех редких случаях, когда его желания не были предугаданы. Мой отец был уборщиком в школе, мать работала на телефонной станции. И хотя в Мэримаунте я училась с девушками из богатых семей, что-то во мне противилось самой мысли о том, чтобы иметь собственных слуг. Наверное, можно сказать, что по-своему, на манер девочки из католической школы, я была прогрессивна.

Неслучайно я пошла работать в детский сад в Гарлеме, хотя это решение раздосадовало и разочаровало отца. («Сделай что-нибудь для обездоленных и успокойся», – сказал он.) В том, что о бедных нужно заботиться, я не сомневалась и не видела никаких «но». В то время я считала это своим долгом и одновременно чем-то неизбежным. Деяния во имя высшего блага. Нам, юным католичкам, нужно было лишь определить, какую форму примет эта забота. Пусть каждая найдет применение своим талантам, говорили нам. Я решила, что, пока у меня не появятся свои дети, лучшее применение моим талантам – детский сад в Гарлеме.

Словом, я не видела себя женщиной, у которой есть прислуга.

К тому же, когда мы только переехали в Сайгон, я думала, что продолжу милый домашний уклад, который мы с Питером завели в первые месяцы после свадьбы, сначала в маленькой квартирке на Верхнем Ист-Сайде, а потом в Арлингтоне[12], где мы жили до отъезда из Штатов. После свадьбы в детский сад я не вернулась – в основном потому, что Питер уже во время медового месяца думал над предложением работы в Вашингтоне, но также потому, что мы хотели как можно скорее завести детей.