Небесная тишь и Дятловы горы

Но вдруг из-за большого дерева на опушке леса выплыла женская фигура и поманила ее рукой.

А потом исчезла.

Велеока не поверила глазам, подумала, что привиделась эта фигура ее заплаканному взору. Но вот опять из-за дерева показался лик женщины и еще раз легким жестом та позвала ее за собой.

– Уная, это ты?! – ахнула Велеока.

Радомира тем временем выволокли из дома и повалили на землю.

Пошел сильный дождь.

Под падающие с небес струи воды вышла из своего глиняного дома Лелея.

Нападавшие, а их было четверо, разом повернулись к ней.

Дождь катил крупные капли по ее лицу.

И непонятно было, где слезы, а где следы дождя, и были ли вообще на лице ее слезы… Вдруг Лелея начала говорить на половецком языке, сначала тихо, потом все громче, но смотрела она не на нападавших, а поверх их голов. Слова произносила она с сильным чувством, почти кричала, переводя взгляд на лежащего окровавленного мужа, а потом опять куда-то вверх и вдаль…

– Она молится? – спросил один из нападавших.

– Благодарит половецкого бога, – ответил Одноглазый.

– Благодарит? За то, что мы с этим сделали? – кивнул спросивший на валявшегося в грязи Радомира и рассмеялся: – Да она, похоже, умом тронулась!

– Благодарит за время, что было им отпущено…

Одноглазый повернул лежащего Радомира лицом вверх и сел на него, собираясь перевернуть его и связать сзади руки. Но в этот момент муж Лелеи вдруг открыл глаза, приподнялся и резко ударил лбом Одноглазого в лицо. Один из нападавших тут же вновь повалил Радомира на землю. Одноглазый прижал рукав к сломанному носу. Сплюнув кровью, достал большой нож и глубоко рассек Радомиру горло, от уха до уха. Потом вытер нож о мокрую траву, встал и, тяжело дыша, сказал, обращаясь к женщине:

– А теперь, Леле-Тукан, пора возвращаться домой…

Гордая дочь половецкого хана и княжны из знатного рода ярославичей, жена ставшего простым крестьянином русского воина, быстро поднесла что-то ко рту и быстро проглотила.

А потом замертво упала на землю рядом с мужем.

9

– Не надо тебе к людям сейчас, – проговорила Уная. – Иди за мной!

И поплыла между деревьев. Велеока брела за ней, как во сне, то теряя Унаю из виду и останавливаясь, то замечая вновь ее светлую фигуру впереди и послушно продолжая путь. Будто и не сама шла, а ведома была невидимой привязью.

– Куда мы идем, Уная? – наконец спросила девушка, словно очнувшись от морока. – Велела мне мама людей держаться, а не духов.

– Не увидеть тебе больше ни отца, ни матери, – промолвила Уная. – Такова судьба твоя, смирись.

Велеока остановилась, горько заплакала, но не упала, потому как обняла дерево, словно подругу верную.

– Родители твои вместе сейчас, знай это. Они прошли свой путь, как и было им предначертано. Я вижу былое, могу немного заглянуть в грядущее, и в твое тоже. В ту деревню отныне нет тебе пути, теперь дорога твоя отходит в сторону. А пока петляешь, побуду подле тебя.

– Но почему ты помогаешь мне?

Тут Уная закружила вокруг Велеоки, да так, что та не успевала за ней глазами. А замкнув последний круг, проговорила:

– Помнишь, как ты две ночи сидела на вязе, не давая его сгубить? Послушала меня. Но то даже не моя воля была, а лишь просьба. Дерево это святое и для духов, и для людей. Только люди того не ведали.

– Вяз как вяз, вроде?

– Тот вяз много чего на земле этой вяжет. Сила в нем людям неведомая, но мы-то знаем ее. Сила эта много дальше и глубже корней его простирается, на версты вокруг питает лес и все живое Духом Изначальным. Во многих краях есть места подобные.

Где дерево, где озеро лесное или утес высокий.

Ибо создано так. Но вы, люди – глупые.

– А вы, духи, какие? Много чего о вас в народе нехорошего говорят…

– Духи тоже разные. Увидишь скоро.

Долгие часы Велеока послушно брела за Унаей, то исчезавшей из вида, то появлявшейся впереди снова. И не понимала девушка, куда ведут ее.

Но ей было все равно…

Раз этот мир покинули самые близкие ей люди, остается только русалке и довериться. Погубит так погубит, всё одно теперь. Но если погибель ей суждена, зачем в такую даль идти?

А еще вдруг стало ей удивительно, что совсем и не голодна она.

Вот день почти на исходе, она все идет и идет среди густых деревьев, почти не отдыхая. И маковой росинки в рот не попадало, лишь изредка, выходя к лесному ручью, девушка жадно припадала к чистой холодной воде.

Но как же без пищи?

Уная глянула на нее и будто мысли ее прочитала:

– Про изначальную Силу помнишь? Пока я рядом, делюсь ей с тобой, и голода человеческого ты не знаешь.

– А я подумала, что померла… – призналась девушка.

Русалка улыбнулась.

– Многие из вас живут, словно мертвые, а когда к подлинной жизни прикасаются, думают, что померли.

– Моя жизнь не подлинная, но подлая…

– Рано о ней ты судишь, дева, помалкивай лучше.

Велеока послушалась и замолчала.

И вот уже совсем вечереть начало, а она все шла и шла, увлекаемая неведомо куда русалкой Унаей, смирившись с участью своей.

Стало совсем темно и листвой очень густо. Казалось, что заросли не хотели отпускать Велеоку.

«Останься здесь. Приляг. Засни».

Девушка будто бы даже явственный шепот подобный возле себя слышала. И она подчинилась. Присела на землю, подобрала под себя ноги и закрыла глаза.

И тут же посетило ее виденье:

Свет, дивный яркий свет – вдруг посреди ночи, но откуда?!

Впереди света показалась женская фигура, такая знакомая, родная…

– День миновал, и еще только восемь мы рядом с тобой будем…

– Мама?!

– Да, родная, и отец здесь тоже, – проговорила Лелея, выходя из ослепительного света и нежно беря руку дочери в свои теплые ладони.

Показался и Радомир, встав слева от жены. Он помахал рукой Велеоке и улыбнулся.

– Как же хорошо, что вы со мной! – захлопала в ладоши Велеока.

– Потерялась я совсем, ушла из нашего дома в лес зачем-то и заблудилась! А вы меня нашли… Простите меня, не буду убегать я больше. И по деревьям лазать тоже не буду. Давайте уже домой возвращаться! А то поздно уже! Вроде бы только что темно было…

Велеока с надеждой смотрела на родителей, а они на нее – очень ласково. Потом оба покачали головами.

– Еще восемь дней из девяти мы рядом, – повторила Лелея и улыбнулась.

– Отец, скажи, мы ведь не расстанемся? – девушка обернулась к Радомиру.

Но тот опять молча качнул головой, потом запрокинул ее и показал на страшную рану на горле, от уха до уха.

Велеока резко очнулась – от своего же истошного крика в ночи.

– Это место такое, – произнесла Уная, склонившись над ней. – Не спи больше, мы пришли.

Они вышли из густого леса. Велеока увидела, что стоит на берегу красивого лесного озера, которое было совершенно круглое, как луна.

У самого края воды горели костры, но не по всему берегу, а лишь напротив. Велеока с Унаей стояли в темной, сумеречной полосе.

Девушка смотрела на русалку, и в одном ее взгляде было столько вопросов, что Уная сама с ней первая заговорила.

– Это Светлый Яр, священное озеро. А ночь сегодня «зеленая», русальная. На той стороне озера, где костры, собираются люди. То люди не простые, но те, кто Изначальный Дух ведает. В русальную ночь они приходят и ожидают, пока в озере не проявится знак. После его появления мы меняемся берегами. Они идут сюда, а мы переходим на их сторону, к огням.

– Мы?! Кто «мы»?

– Оглянись, – повела рукой Уная.

Тут Велеока увидела, как сзади из леса выплывают почти прозрачные фигуры. То были длинноволосые девушки и женщины. Их фигуры тоже мерцали светом, но очень слабым, намного тусклее того, каким лучилась Уная.

– Все они русалки? – спросила Велеока, справившись с первым оцепенением.

– Все они уже не люди, – был ответ. – На нашей стороне разные духи обитают, я говорила тебе. Но эти души все были девами. Кто-то из них разбойниками убиен был, кто-то в реке утонул, а иные сами в лесу заплутали, да так и сгинули тут. Вы, люди, зовете их «навками». Они с нами ходят, дабы понять и принять свою судьбу. А кому-то себя и простить надобно… Я же здесь – одна, и я не навка.

– А кто?

– Вила. Так люди называют нас.

Уная повернулась к воде и продолжила:

– Как только в озере проявляется Знак, мы переходим на ту сторону.

Какое-то время мы гуляем и пляшем между кострами вместе с навками. И тогда они начинают понимать… Не все, но некоторые. Раз в году, в русальную ночь, им даровано это.

– А что люди делают на этой, темной стороне, когда переходят?

– У них своя доля. И они видят нас, когда мы там, в огнях их костров.

– Но почему, коли жива, я стою на ЭТОМ берегу?

Ничего не ответила Уная, лишь сделала знак рукой: жди.

Луна выглянула из-за большого черного облака, а по водной глади заскользила серебристая дорожка. А когда добежала она ровно до середины озера, вдруг проявился Знак.

Будто лунный огонь запалил озеро изнутри, со дна его поднялось колесо света и закрутилось там же, прямо на глубине, разбрасывая вокруг себя яркие искры.

Велеока, как завороженная, смотрела на воду и на то, что происходит в толще ее. Огненные снопы под водой, да разве бывает такое?!

Потом внутри «колеса» проявился будто бы «обод», еще один круг, и он тоже начал вращаться, но в другую сторону. А множеством летящие от него искры, яркие и мелькающие, рассыпались не в разные от колеса стороны, а вовнутрь. Устремляясь в середину круга, где они и гасли.

Как только закрутилось второе «колесо», малое, на обоих противоположных берегах озера началось движение.

Люди, стоявшие возле костров, запели песню. Слов Велеока с дальнего берега разобрать не могла. Расслышала она лишь то, что были это мужские голоса, и только мужские.

Люди медленно двинулись вдоль левого берега, огибая озеро по кругу. Шли они вереницей. И каждый, кто был сзади, положил правую руку на плечо идущего впереди.

Велеока прислушалась. С приближением цепочки людей их пение стало слышно отчетливее.

«Как же красиво они поют! – подумалось девушке. – Хоть и печально».

В этот миг Уная подала еще один знак.

Все призрачные девы с этой стороны тоже двинулись по правому берегу и в другом направлении. Обе части живого «колеса» завращались и медленно покатилось оно уже по суше.

Девушки скользили по яру. Руки на плечи друг дружке, как люди, они не опускали, но каждая держала рукой длинные светящиеся пряди волос идущей впереди.

Велеока брела в этой полупрозрачной веренице последней, вслед за Унаей, но даже не пыталась коснуться вилы.

Они перешли на противоположную сторону озера и замерли возле горевших костров. Девушки, одна за другой, начали медленно двигаться между кострами, кружась, раскачиваясь и взмахивая руками, но не повторяя движений друг друга.

У каждой из них был свой танец.

Велеока же просто села на траву и смотрела, обхватив колени руками.

Потом повалилась на бок и крепко-прекрепко уснула.

10

Серкай отыскал в траве палку – ту, что брал еще из дома и которой перебил на лету стрелу Ирзая. Взял в руку ее и задумался: куда теперь идти?

После нанесенной братом обиды не хотелось Серкаю возвращаться в родной Обран Ош.

Но там оставался отец – человек, которого Серкай любил.

Он вздохнул и побрел вдоль берега Оки по недавно оставленным братьями следам на речном песке. Серкай понимал, что до наступления ночи ему в Обран Ош уже не успеть, но он решил идти и по темноте.

Серкаю вспомнилось, что в холодное время, с середины осени до середины весны, в Обран Оше у северной стены все время горит свалонь – костер, которому не дают погаснуть, и столбик дыма от него виден издалека. Огонь в холода не затухает ни днем ни ночью, особые дозорные следят за ним, чтобы свалонь горел постоянно. И каждый мог подойти за горящим угольком для своего очага в любое время. Но сейчас еще лето, хотя и на излете уже. Свалонь зажгут только через два месяца, не раньше.

Если шагать все время вниз по течению, никак не заплутаешь. Дойдешь до слияния Оки с Волгой, а там уже и знакомые холмы по правую руку, куда ж им деваться…

До подножия холмов Серкай добрался уже глубокой ночью. Поднимаясь вверх по вроде бы известной тропе в темноте, он сбился с дороги и взошел на холм в каком-то незнакомом ему месте. Узкая извилистая лесная тропинка увела Серкая в сторону от города. Он понял, что заплутал и что надо дожидаться рассвета. А ночи выдались уже зябкие.

Пока Серкай шагал, особенно в гору, ему не было холодно. Однако остановившись, он почувствовал, что начинает мерзнуть. Серкай решил, что лучше продолжать двигаться, а еле заметная лесная тропинка в любом случае его выведет к людям. Едва забрезжил рассвет, Серкай, петляя вместе с тропинкой, вдруг наткнулся в лесу на землянку.

– Есть кто? – нарочито громко спросил Серкай.

Но никто не откликнулся.

Пригнувшись, он зашел внутрь. Землянка обжитая, а внутри было довольно тепло. В темноте он нащупал лежанку с грубой холстиной, забрался под нее и сразу же уснул.

Проснулся он, когда солнце уже хорошо пригревало, сел и огляделся. Небольшая глиняная печка на полу, нехитрая утварь возле. Грубо сколоченный стол, небольшая лавка. А что удивило Серкая, так это большое число птичьих перьев, воткнутых в стены, в щели между бревнами. Перья были пестрые, черно-белые, отдельные из них отливали красной радужиной. Некоторые перышки, что поменьше, были привязаны к согнутым в кольца деревянным прутикам грубыми нитями, сплетенными меж собой еще и в хитрые узоры. Несколько таких колец весьма искусного плетения свисали с потолка.

Еще заметил он небольшие мешочки, подвешенные к стенам.

Взяв в руку один, заглянул в него – какая-то сухая трава внутри, душистая. Остальные на ощупь тоже были как будто с высохшими растениями.

Ни еды, ни оружия в землянке Серкай не увидел.

А голод давал о себе знать. Серкай вспомнил весь день и вечер накануне, почудился в ему ноздрях запах от вчерашнего костра, на котором Ирзай поджаривал зайчатину, которую не сподобилось ему отведать.

Серкай вышел из землянки, потянулся на утреннем солнце и, глянув на него, понял, куда примерно заплутал накануне в потемках. До Обран Оша идти было менее версты на запад. Рядом, в стороне от землянки, он вдруг разглядел какую-то серую тряпу, лежащую на земле.

Взяв в руку палку, с которой он так и не расстался, концом ее осторожно поворошил ткань. Тряпа оказалась грубым балахоном, будто скинутым кем-то впопыхах.

Серкай пожал плечами и быстро зашагал в сторону дома.

А по стволу высокой сосны неподалеку несколько раз громко простучал дятел. Серкай поднял голову и разглядел птицу.

«Какой большой!» – удивился он.

Скворец встретил младшего сына, сидя на том же пеньке, что и днем ранее, когда ждал того до поздней ночи. Завидев Серкая издалека, Скворец вздохнул глубоко и с облегчением. Вроде и собирался он поначалу строгость проявить к младшему сыну. Потому, как получалось, что и тот его ослушался. Но никак не хотело отцовское сердце гнев в себя допускать.

И когда Серкай подошел к нему, ожидая строгой отповеди, тот тепло обнял сына и продержал в объятьях даже дольше, чем бывало.

– Цел? – Скворец отодвинул парня, оставив свои руки у того на плечах.

– Угу, – ответил Серкай. – А что мне будет-то?

– Сильно тебя Ирзай приложил?

Серкай молча покачал головой.

– Услышать теперь от тебя хочу, что у вас с Ирзаем меж собой случилось, – проговорил Скворец.

В это время средний брат появился на крыльце. Словно ожидал, пока имя его помянут.

– Здоров, Серкай, – проговорил он негромко.

– Здоров и ты будь, – ответил младший брат.

– Уйди, – приказал Ирзаю отец. – С ним без тебя говорить намерен.

Ирзай послушался, отошел подальше и принялся колоть дрова.

Скворец посмотрел на младшего и кивнул: рассказывай.

Серкай поведал всё как было, начиная с того момента, как они вышли из леса на высокий окский берег.

Отец начал задавать вопросы про то, где в это время был Ирзай, как повел себя Ушмат, почему они ослушались и не пошли по лесу вместе.

– Я Ирзаю не указ, – ответил Серкай. – Да и старший, Ушмат, тоже. Никто ему не указ, ты это и без меня знаешь.

– Знаю. Никого не слышит. Даже отца своего, – Скворец с досадой покачал головой. – Скажи мне вот что, как на духу. Ты и взаправду решил, что оленем тебе явился сам Чипаз, Великое Солнце?

Скворец замолк на мгновенье и пристально посмотрел сыну в глаза:

– Или же ты просто пожалел оленя? Как того теленка, когда мальчишкой был. Отвечай, как есть.

Серкай глядел в землю и молчал.

– Ну?

– Отец, не думал я об этом тогда, правду говорю! Когда Ирзай целиться в него начал, я точно знал, что нельзя этого оленя убивать, неправильно это! И не просто из жалости… – Серкай шмыгнул носом и поднял взгляд на отца: – Но и не потому, что за солнечного бога его принял… Да кто я такой, чтобы он мне явился? Просто в тот миг я понял, что поступить должен ТАК, понимаешь?

Скворец в думках сделал несколько шагов, почесывая бороду одной рукой. Потом обернулся на месте к неподвижно стоящему Серкаю, который из руки палку свою так и не выпустил.

– Как ты думаешь, зачем я вас в лес посылал?

– Что-то принести мы должны были…

– Ну и с чем ты пришел?

Младший сын посмотрел куда-то в сторону, потом на палку в руке.

– Возвернулся я с тем, с чем и уходил. Прости, отец.

Скворец не понял даже, вызов тихий прозвучал в словах младшего сына или виноватость свою он так высказал.

– Переночевал-то где? – вдруг спросил он мягко.

И Серкай рассказал отцу про землянку, на которую набрел случайно в темноте. Про то, что внутри нее разглядел, про пестрые перья в стене. Упомянул про балахон серый, на земле кем-то оставленный.

– И что, не видал ты никого больше там из людей?

– Нет, не видал.

– Эх, Дятел, Дятел… – тихо проговорил правитель Обран Оша. – Правду молвил, похоже.

– Ты же про людей спрашивал… Но как ты про дятла-то узнал, отец?!

11

– Добро утречко, – сказал мужчина с длинными седыми волосами и такой же серебристой бородой. Он был первым, кого увидела Велеока проснувшись.

– Где я? – спросила она, привстав на ложе из каких-то веток с постеленным на них стеганым одеялом.

– У нас.

– А вы кто?

– Монахи. Ты, прежде чем расспрашивать, на вот, поешь.

Седовласый протянул ей миску с полбяной кашей и ложку.

Тут Велеока вспомнила, что давным-давно уже ничего не ела и с благодарностью приняла теплую еду. Мужчина отошел в сторону, дабы не смущать девушку, а она, пока ела, успела малость оглядеться.

Сидела она на постели из пушистого еловника прямо на краю большой поляны. Чуть поодаль Велеока увидела десятка два шалашей, а в самом центре поляны слегка дымило кострище. Возле шалашей расхаживали мужчины разного возраста в простой холщовой одежде, иногда поглядывали в ее сторону и еле заметно улыбались при этом. Детей и женщин на поляне не было. Некоторые из мужчин сидели возле кострища, кто-то чинил одежду, кто-то камнем точил небольшой топор, а один тихонько поигрывал музыку на дудочке из тростника.

– Не похожи вы на монахов, – сказала Велеока после того, как поела и поблагодарила седовласого за пищу.

– А каковы монахи должны быть по-твоему? – улыбнулся тот.

– Где церковь ваша или дом молельный? Или вы русские, но веры не христианской?

– Христианской, – ответил седовласый. – Но монашество наше особое.

– В шалашах молитесь?

– Нет, – рассмеялся мужчина. – Пойдем погуляем. Покажу тебе кое-что.

Он протянул руку девушке и помог подняться. Потом сошел с поляны и, не оглядываясь, направился по узкой тропинке в лес. Велеока на мгновение задумалась, но потом последовала за ним.

– Меня Триславом зовут, – сказал седовласый, обернувшись к ней на ходу.

– Я – Велеока.

– Большеглазая, значит. Что есть, то есть, – опять улыбнулся Трислав, а она промолчала, покорно идя за ним меж деревьев.

Велеоке он понравился, спокойствие этот человек вызывал в душе ее, доверие. А страха совсем не было.

– Ну вот, – сказал Трислав, раздвинув ветви плотных зарослей.

И они вышли на берег.

Это был край того самого, круглого озера, на котором ночью побывала Велеока вместе с навками и вилой Унаей. Вот и угли от костров, горевших прямо здесь, меж которыми танцевали призрачные девы после «обмена» берегами с людьми.

Всё это Велеоке казалось сном, но теперь она стояла здесь и тут же явственно вспомнила всё, что произошло.

– Давай присядем здесь, – предложил Трислав, – и я тебе отвечу на всё, о чем ты хочешь спросить.

Они опустились на траву, и Трислав начал свой рассказ.

– Во-первой, скажу тебе, в чем особенность монашества нашего. Живем мы не здесь и молимся не в шалашах, конечно. Поляну ту мы пользуем только раз в году. Деревня наша в двух верстах отсюда, Вознесеньем зовется. Во Христа мы веруем, но есть у нас традиция, которая не по нраву церковникам. В русальную ночь мы приходим сюда, чтобы молиться за мертвых. Тех, кто является на том берегу озера.

– Навки?

– Так их кличут. Сгинули многие из них от злой мужеской руки… И нам же, мужикам, отмаливать их, стало быть. Таков обычай нашего братства с давних времен. Навки же церковью за «нечисть» приняты.

Трислав замолчал и посмотрел на водную гладь.

– Нечисть, она не в лесах с озерами, а в душах людских… И если в русальную ночь сподобляется нам отмолить душу хотя бы одной девы не упокоенной, радуемся мы!

– А в эту ночь сподобилось?

Трислав покачал головой.

– Всяко бывает, в этот раз не вышло. Однако Бог нам послал тебя.

– Я-то живая, – проговорила Велеока. – Кажись…

– То-то и оно. Чтоб русалки живую девушку на этом берегу оставили, не бывало еще такого. И ввело нас с братьями это в некоторое затруднение…

Трислав медленно провел рукой по седой бороде.

Велеока молчала, лишь смотрела на него, ожидая продолжения рассказа.

– И вот что скажу тебе. Видать, угодно было Богу, чтобы в этот раз мы не о мертвых переживали, а о живой позаботились. Но дабы укрепиться в решении нашем, поведай мне, что случилось с тобой и как ты тут на Светлом Яре оказалась?

Велеока отвернулась, стараясь проступивших слез в глазах не показать человеку постороннему. А потом поведала Триславу про Нелюдово, ее родную деревню, про жизнь в тех местах и про родителей. Про то, как на рассвете в их дом ворвались злые люди, а она людей этих даже краем глаза не углядела. И про то, как приснились ей мать с отцом, видать, не живые уже…

Трислав слушал ее внимательно, изредка с пониманием кивая головой.

А в конце девушкиного рассказа проговорил:

– Теперича уверился я в решении окончательно. Душу неупокоенную нам вверили, которая в этом мире, а не в том. Позаботимся о тебе в меру сил наших. А когда придет время, сама решишь, куда дальше путь продолжить.

Мужчина поднялся. Встала с травы вслед за ним и Велеока.

– Идем, – протянул руку Трислав девушке. – Ночь русальная миновала, пора нам в мир людей возвращаться.

Они вернулись на поляну, где остальные монахи уже успели собрать свои нехитрые вещи. Трислав обратился к братьям, сообщив, что девушка идет с ними в Вознесенье.

Одобрительный гул раздался среди монахов, и заметное оживление образовалось на эту новость.

Перекинув через плечо небольшие узлы, по лесной тропе монахи двинулись в сторону Вознесенья. Велеока шагала в середине процессии, впервые за последнее время чувствуя себя в полной безопасности.

Когда они подходили к деревне, что располагалась на возвышенности, Велеока увидела, как на околице неожиданно показались дети. Они закричали, замахали руками и покатились гурьбой с холма навстречу монахам.

Ребятишки подбегали к некоторым из мужчин и брали их за руку.

«Папка, папка!» – услышала Велеока радостные возгласы детей и посмотрела вопросительно на Трислава.

– Вознесенье – слободка хоть и монашеская, но вольная, – пояснил тот. – Здесь не схимники, семьи есть у многих братьев.

И Велеоке понравилось то, что сказал мужчина.

Когда вошли в деревню, увидала она и женщин. Те выходили из домов и смотрели на девушку с удивлением и нескрываемым интересом. Никогда еще после русальной ночи монахи не приводили кого-то с озера.

Возле одной небольшой избы Трислав остановился, приобняв Велеоку за плечи. На крылечко вышла женщина, лет уже немолодых, но стройная, крепкого сложения.

– Здравствуй, Параскея, – обратился к ней Трислав. – Обмолвиться мне словом с тобою желательно.

Женщина жестом пригласила его в дом, а Велеока осталась ждать на улице.

Через какое-то время Трислав и хозяйка дома показались на крыльце.