Небесная тишь и Дятловы горы

Игорь Преображенский

Небесная тишь и Дятловы горы

Часть первая

1

Птицы любят летать над этими местами. Они видят в полете, как внизу стремятся друг к дружке две широкие реки, Волга и Ока. А потом, словно обнявшись водами своими, текут дальше вместе, уже неразлучные. Два потока, порождающие общий.

Маленькие птичьи сердца бьются в высоте здесь еще чаще, еще веселее, чувствуя и прославляя жизнь по-особенному. Птица не размышляет, где ей лучше, она просто знает.

А вот человек думает. С самых первых времен, выбирая место для жизни своего рода-племени, человек присматривался, взвешивал множество причин, чтобы остаться или двинуться дальше.

Густые леса, чистые во́ды – и есть сама жизнь, дающая изобилие тем, кто почитает ее и трудится.

А на высокие холмы будет нелегко забраться непрошенным гостям.

Так думал опытный Обран из народа эрзя, когда решил расчистить для своего рода большую поляну среди этих лесистых холмов, что позже нарекут Дятловыми горами.

И возник здесь Обран Ош, то есть – городок Обрана.

Много детей было у Обрана-основателя, приумножался род его, да и из соседних деревень эрзяне тоже сюда потянулись. Время было тревожное, а мир в этих землях веками не правил. На востоке издавна жили неспокойные соседи – булгары, на берегах напротив начинались владения русских князей, которые тоже отнюдь не миролюбивы.

Да и когда он, мир, долгим и прочным бывал?

Обран Ош укреплялся – городок обнесли плотным высоким тыном, забором из толстых бревен с острыми концами, окружили земляными валами. Эрзяне старательно вкопались в землю эту, будто желали прорасти в нее всеми корнями своего древнего народа.

Вместе с течением рек проплывали годы, разрастался городок, и не только размерами своими, но и населением. Менялись правители, однако род Обрана всегда оставался в почете.

И вот городом правит уже правнук его по прозвищу Скворец.

Так нарекли его еще в детстве, он родился весной, долгожданный и единственный мальчик у своей матери. Старших сестер у него было несколько, однако править родом мог только мужчина.

– Вот и первый мой скворушка прилетел, – говорила мать в надежде на сыновей в будущем.

Но не судьба.

Народ эрзя относился к вольным птицам с особым почтением, считая их посредниками между божествами и людьми. Иногда любопытные боги вселяются в птиц, чтобы получше разглядеть, что происходит в мире людей. А самые достойные из человеческих душ, в свою очередь, становятся птицами, обретая невиданную свободу и оставаясь при этом неподалеку от обиталищ своего рода. Высший и низший миры сближались друг с другом, соприкасаясь в земном небе, на уровне чуть ниже облаков. Так верили эрзя.

Мать думала о том, что ее ребенок будет особенным и переродится впоследствии в пернатое существо. Поэтому в местных обычаях было наделять чадо свойствами какой-то птицы, наблюдая за повадками ребенка еще с раннего детства. В сильных и ловких мальчиках подмечали образы сокола или орла, их растили как будущих воинов.

Оброненное перо почитаемого семьей ястреба использовалось в изготовлении стрелы, принося удачу молодому мужчине-охотнику из этого рода. Считалось, что самые меткие стрелы получались благодаря перьям хищных птиц.

Девочек же сравнивали с журавлями или аистами, большие гнезда которых напоминали о доме и добром семейном укладе. Но часто случались и совсем нехитрые проявления нежности, когда детей именовали воробушками или иными малыми пичужками.

Конечно, не к каждому эрзя впоследствии прилипало птичье прозвище. Часто ребенок вырастал, и его путь пролегал совсем иным образом, нежели прочили ему в младенчестве. Кто-то становился земледельцем, кто-то пас коров и овец, а кому-то главной дорогой жизни случился крутой спуск к Оке. Дабы приносить в дом свежую, только что пойманную рыбу. И никто из этих трудолюбивых людей уже и не вспоминал про крылатые символы. Их жизнь проходила внизу, и они не часто смотрели в небо.

Скворец, как мудрый правитель, следил за распределением обязанностей среди основных родов в Обран Оше, поддерживая ровно-весие в вопросах занятости и уклада жизни. Строительство, земледелие, охота, торговля, заготовка продовольствия на зиму, охрана города – всё требовало продумывания и обсуждения. Старейшины родов собирались в доме Скворца, а накануне праздников Моления, в дни Весеннего и Осеннего равноденствий эта традиция была обязательной. Два Равноденствия и Солнцестояние были главными днями года у эрзя, но встречи старейшин накануне означали не столько обсуждение празднований и гуляний, сколько подготовку к сезону весенних посевов или сбора урожая осенью.

Бывали, конечно, и срочные советы, если того требовали решения безотлагательные.

Через версту, на другой стороне глубокого оврага, в густом лесу жил не молодой уже годами отшельник и чародей по прозвищу Дятел. Ходили о нем разные слухи, и люди его побаивались. Он никогда не участвовал в общих праздниках, но неизменно появлялся на холме в своем длинном до пят, как у монаха, сером одеянии с большим наголовником. Чтоб издалека поглядеть на народное веселье, происходившее, по традиции, на высоком речном берегу. А потом исчезал, и его могли не видеть еще по полгода.

В народе поговаривали, что водит Дятел дружбу с тайными силами, а традиционным эрзянским богам особого уважения не выказывает, даже самому Инешкепазу. Однако всё это были досужие разговоры.

В конце концов, надо же было кем-то пугать непослушных детей?

Скворец иногда переходил овраг и, как поговаривали, встречался с Дятлом, ведя с ним тихие беседы. Когда кто-то из старейшин осторожно спрашивал Скворца об этих визитах, тот молча махал рукой, не подтверждая, но и не опровергая эти слухи. Авторитет Скворца в городе был непререкаем. Если и встречается правитель с нелюдимым чародеем, значит, тому есть причина, так рассуждал народ в Обран Оше.

Шел август, и прошедшие после зимы месяцы у народа эрзя выдались благоприятными. Не в пример году до этого, когда долгая засуха испытала эрзя на выживание почти без урожая. Тяжело тогда пришлось…

В текущем году дожди и солнце удачно поделили между собой лето, и урожай родился богатым. Будто и за этот, и за прошлый год природа наградила терпеливых людей.

Возобновилась вроде бы и мирная торговля с булгарами. С хорошей выручкой вернулись эрзянские торговцы пушниной и медом диких пчел. Жители Обран Оша радовались миру, теплу и урожаю.

Но Скворец был задумчив и не весел.

Он бродил по окрестностям, томимый непонятной тревогой. И вроде не было у правителя явных причин для нее, но нечто смутное зрело в его душе.

Медленно шел он сквозь лес в направлении большого камня, который когда-то обнаружил, прогуливаясь по окрестностям. Из-под камня сочился ручей, который, протекая по дну оврага, становился речкой. Скворец иногда приходил сюда, чтобы помолиться в одиночестве. Камень был почти плоский, в два человеческих роста в длину и в один шириной. На камне можно было даже лежать, что Скворец иногда и делал, особенно ранней весной, греясь на солнце, словно ящерица. Но в минуты обращений к богам он стоял прямо посередине камня, широко раскинув руки и высоко подняв голову.

– Я пришел с открытым сердцем, – начал молитву Скворец. – Но я не знаю, к кому. Нет понимания тревоге моей, и не ведаю я, у кого просить поддержки и прояснения. Может, у Чипаза Великого Солнца? Высветит ли он тьму в моей душе? Или к вирьявам обратиться, хозяйкам леса… Проведут ли они меня за руку сквозь заросли сомнений?

Скворец замер с закрытыми глазами, будто смиренно ожидая, пока получит ответы на свои вопросы.

– Хорошо, что ты пришел, – вдруг услышал он человеческий голос и резко открыл глаза. Прямо перед ним, опершись обеими руками на посох, стоял чародей Дятел и внимательно смотрел на него с легким прищуром.

Дятел был в своем привычном сером одеянии из грубого полотна. Наголовник лежал на плечах, а в седых волосах застряло несколько сосновых иголок.

– Удивил ты меня своим появлением, – проговорил Скворец. – Не иначе, как по течению ручья ты вверх приплыл?

– Не плаваю, просто разными тропами хожу, – усмехнулся Дятел. – Есть и те, что сам протаптываю.

– Так зачем ты здесь?

Дятел тихонько постучал посохом по камню.

– Бывает, что и простой человек может передать другому то, что тот стремится услышать от духов.

– Это ты-то «простой»? – теперь и Скворец усмехнулся в ответ. – Ты не молишься нашим богам, но разговариваешь с деревьями и зверями. А некоторые у нас думают, что и с демонами. Даже я поверил бы, не зная тебя. Но ты много раз помогал мне добрыми советами, демоны так не шепчут…

– Откуда тебе знать, как шепчут демоны? – проговорил Дятел.

– Всё, что ты раньше передавал мне, шло на пользу моему народу, моей семье. Даже тогда, когда я думал совсем иначе и был зол на тебя и твои советы. Помнишь, как три осени назад ты отговаривал меня отправлять торговый обоз на юг? Хотя мне-то казалось, что более удачного времени и не придумать! Мог ли я предугадать, что булгарский князек Габдул нарушит мир и вдруг решит грабить все проходящие мимо караваны? А ты – смог…

– Что-то я могу видеть ясно, – ответил Дятел. – А что-то во снах приходит, будто в поволоке. И я не всегда знаю, как осмыслить то, что явлено.

– Ты что-то видел, это хочешь сказать?

– Видел…

Старик присел на камень, помолчал и продолжил:

– Узрел я во сне реку, скованную льдом. Посередь ее стоишь ты, а я смотрю на всё вокруг твоими глазами. На одном берегу твой старший сын Ушмат, на другом – средний сын Ирзай. Они взрослые, что-то кричат друг другу, спорят, а ты будто растерян, я это чувствую. Потом я вижу, как подо льдом вода начинает бурлить, а река кровавой становится…

Скворец покачал головой:

– Да я и сам как будто недоброе жду. Но понять не могу откуда. Вот про сыновей ты сказал… Разные они у меня очень, то верно. Но друг с дружкой ладят вроде.

– Твоя семья, твой род, тебе и трактовать сказанное.

– Что ж, поживем-увидим. Благодарю тебя за то, что поведал. Правда, легче на душе не стало, – усмехнулся Скворец и опустил голову.

Дятел развел в стороны свои просторные рукава, а когда Скворец голову вновь поднял, чародея уже и след простыл.

2

– Эй, Серкай! – крикнул подросток лет четырнадцати, ведя за собой ватагу одногодок. – Мы идем к стене из лука стрелять, хочешь поучиться?

Мальчик помладше, к которому обращались, покачал головой. Он сидел на земле возле поленницы и старательно выкладывал фигуру из коротких толстых палок.

Основание постройки напоминало колодец, но верх Серкай пытался сделать сложнее, замысловатее. Палочки время от времени рассыпались, но мальчик терпеливо начинал строить хитрую фигуру заново.

Ирзай усмехнулся, махнул рукой на младшего брата, поправил лук за спиной и повел товарищей заниматься настоящим мужским делом.

С Волги вернулся Ушмат, старший брат, и подсел к отцу.

– Смотрел я, отец, с холма на реку и вот о чем думал. Как нам торговать повыгоднее и лиха разбойного при том миновать… Надо, чтоб не мы обозы снаряжали, а к нам купцы сами ехали!

– Кто ж к нам поедет? – усмехнулся Скворец. – Обран Ош городок малый, да и не торговый совсем.

– К нам в гору не полезут, это да. Но если мимо плывут, могут же остановиться?

– С верховьев вниз только русские плавают, да и то дружинами воинскими. Какая с ними торговля?

– Эх, – вздохнул Ушмат. – Вот не дрались бы с соседями, а торговали б все! Какой бы городок Обрана богатый был на речном перепутье-то.

– Все торговать никогда не будут. Так же, как и землю пахать не каждому дано. Трудно это, потливо. То ли дело – воевать! Налетел на соседа смерчем и всё, что было его, стало твое. Слыхал про огромное войско моголов Чингис Хаана и про то, как он весь восток себе подчинил?

– Как думаешь, отец, а до нас могут ли дойти моголы?

– Может, когда и дойдут, да не на нашем веку… – ответил Скворец. – Столько земель пройти, это им не с горочки спуститься.

Скворец внимательно наблюдал, как растут его сыновья, о чем думают, какие способности проявляют. А после того, что сказал ему Дятел возле камня, еще пристальней присматриваться начал, особенно к старшим двум.

Ирзай вспыльчивый очень, но боец! И охотник хороший.

Ушмат прозорливый, рачительный. Ему б за хозяйством следить, да выгоду узреть там, где другие сразу и не разглядят. Вот если б его способность торговую да с жилой крепкого Ирзаева плеча переплести!

Что до Серкая, с ним вот непонятки пока. Драться с погодками не дерется, избегает. По хозяйству, правда, с самых малых лет помогает, это да. И уж больно жалостливый какой-то, словно девушка.

Скворец вспомнил, как как-то перед зимой собирался резать теленка. Корова издохла при родах, а теленка растили и откармливали, чтобы у семьи было мясо. Серкай всю осень с большой охотой ухаживал за теленком, бегал в хлев по нескольку раз за день. Отец и не противился, нравится тому за животиной ходить, пусть. Может, пастухом вырастет – тоже дело.

Серкай очень привязался к теленку, а тот к мальчику.

– Пойдем гулять, Ялга! – звал Серкай, и друг его выбегал из хлева так радостно, будто это пес был какой, а не теленок.

С наступлением холодов, когда теленка уже наружу не выгоняли, Серкай подолгу сидел с ним в хлеву и разговаривал.

В какой-то момент Скворец понял, что пустить бычка на мясо теперь будет непросто. Выбрав подходящий случай, он решил поговорить с сыном.

– Вот что, Серкай. Ялга твой нам должен помочь. Пережить зиму.

Мальчик внимательно посмотрел на отца, нахмурил брови, соображая. А потом всё понял, и глаза его сразу наполнились слезами.

– А чего ты хотел? Ты же помнишь, корова наша околела. К чему нам одного бычка оставлять? А холода пережить надо.

– Мамка бы не позволила… – тихо проговорил Серкай сквозь текущие уже ручьями по лицу слезы.

Тут в разговор вступил Ирзай:

– Нету мамки! Ни у теленка, ни у нас с тобой. А жить-то как? Будешь палки грызть? Ну на, бери, начинай уже! – брат грубо сунул мальчику в руки полено, лежавшее рядом с печкой.

Отец молча взял большой нож и начал медленно точить его о камень.

Серкай, продолжая всхлипывать, выбежал из дома.

– Может, подождать малость с бычком-то? – предложил Ушмат. – Успокоится мальчишка, поговорим с ним по-взрослому.

– Мужчиной ему становиться пора, – резко поднялся с лавки Ирзай. – Отец, хочешь, я бычка заколю?

– Сам разберусь, – ответил глава семьи.

Скворец двинулся к хлеву, приоткрыл дверь со скрипом. В хлеву было темно, глаза не сразу привыкли. А когда пригляделся Скворец, удивлен был сильно.

Серкай стоял на маленькой лавке рядом с теленком и, громко дыша, торопливо заматывал тому шею тряпками, кусками холстины, обрывком старого покрывала… А последнее, что намотал вокруг телячьего горла мальчишка, была рубаха его матери. Ее Скворец узнал и в полумраке, по особой вышивке. Рубаха эта была единственным, что Скворец хранил в память о жене.

– Тьфу ты! – с силой вогнал он большой нож в дверной косяк. Потом вытащил лезвие и быстро вышел из хлева.

3

В деревне Нелюдово, стоявшей на небольшой речной притоке, в двух верстах от левого берега Волги, что на русской стороне, Радомир и его жена Лелея появились несколько лет назад.

Они просто вышли из леса, а все их нехитрые пожитки умещались в двух узлах за плечами.

Радомир был голубоглаз, высок и крепок, жена его ростом невелика, смугла и стройна, с гордым взглядом темных глаз. И веяло от обоих какой-то скрытой силой.

Старосте деревенскому они сказали, что с юга пришли, а покинуть земли свои их вынудили ставшие частыми половецкие набеги. Давно уже идут, и вот пришло время осесть.

– Примете?

Деревенские посовещались и решили:

– Живите, коль пришли. Но избу сами ставьте, у наших мужиков и своих дел полно. А еще, чтоб Радомир три месяца в поле отработал. Днем на общее благо пусть трудится, за гостеприимство расплачивается, вечером на себя, если силы останутся. Справедливо?

– Добро, – ответил Радомир.

Выбрали они место себе подальше от всех, на отшибе. Радомир шалаш соорудил временный, благо теплое лето уже устоялось. Ранним утром он уходил работать вместе с деревенскими, как договаривались, а вечерами строил дом для них с Лелеей. Причем деревья под бревна не рубил, сделал какую-то хитрую опалубку, местными ранее не виданную. А еще много глины с берега на телеге навозил. Деревенские ему телегу с лошадью дали, но тоже не бесплатно, а еще пару недель работ на «общее благо» накинули.

Из палок Радомир соорудил обрешетку для стен, а внутрь нее закладывал мокрую глину, смешанную с соломой и мелкими камушками. Причем стены возводил двойные, оставляя узкий «воздух» между ними.

– Глядите-ка, – шептались деревенские. – Глину кладет! Не иначе, как в печке жить собираются. И так-то кожей смуглы, а хотят еще подкоптиться!

С тех пор Радомира с Лелеей за глаза прозвали «копчеными». Да и вообще за «своих» их нелюдовские так и не приняли. Держалась пара особняком, с местными без особой надобности много не разговаривала. Были они вежливы, но близко ни с кем не сходились.

За порог своего дома тоже не пускали. Кое-кому интересно было глянуть, как они там внутри свою глиняную избу обустроили, но нет.

Когда пытались однажды напроситься войти к ним под разными предлогами, Лелея провела рукой перед собой сверху вниз, как будто стену прозрачную возвела, а потом ладони особым образом сложила и поклонилась. Словно поблагодарила – за понимание и принятие границ невидимых, но обозначенных.

Ну а потом как-то попривыкли все в Нелюдово к странностям «копченых» и перестали ими интересоваться.

Единственный раз еще люди пошептались, когда на весеннем базаре, что на волжской пристани каждый год образовывался, купили Радомир с Лелеей корову и лошадь, расплатившись с городецким купцом каким-то редким золотым украшением.

Кто-то из нелюдовских краем глаза заметил, что Лелея торговцу отдала не то большую брошь, не то подвеску из золота. И вещица та была необычная, точно не русского мастера рук делом.

Через год Лелея родила девочку, которая получила имя Велеока. Может, потому что были у нее с рождения огромные синие глаза – темнее, чем у отца, но и не материнские вроде как. Которыми она сразу же с интересом разглядывать мир вокруг себя стала. А может, назвали ее в честь реки, недалеко от которой решили, наконец, осесть ее родители.

Велеока росла девочкой смышленой и очень подвижной, мало чем отличаясь от своих сверстников-мальчишек. Они играли с ней как с равной, и никому в голову даже мысль не приходила дразнить ее «копченой». Если чем Велеока и выделялась, так это особым умением лазать по деревьям, вызывая безмерное восхищение. Не каждый мальчишка мог похвастать подобной цепкостью и ловкостью в этом деле.

Рос на опушке леса рядом с деревней огромный старый вяз. Годами древний, без малого два века. Не было на том вязе снизу ни сучков, ни задоринок. Однако Велеока могла вскарабкаться на дерево и без их помощи. Пристраивая детские пальцы всех четырех своих конечностей в только ей известные щелки и ямки в стволе, девочка ловко добиралась до больших ветвей вяза и залезала так высоко, как ей хотелось. А однажды случилось вот что.

К нелюдовскому старосте пришли княжеские люди и велели срубить несколько толстых деревьев для изготовления долбленых в цельном стволе узких лодок.

Дружина князя собиралась в небольшой поход на разведку вниз по Волге. План был таков. Пока основная ладья с воинами встает на широкой реке, отвлекая под покровом ночи недвижимыми огнями факелов вражеский отряд, к берегу незаметно подплывают ратники на длинных узких лодках, не создавая шума даже при работе весел. Такие лодки получались только из цельных стволов деревьев, и лодки эти как будто и не плыли, а быстро скользили по глади воды. Сидеть в них могли по четыре воина, друг за дружкой. Спереди и сзади два дружинника орудовали маленькими короткими веслами, а в середине располагались два лучника. Бойцы в таких лодках звались «бойдарами» и набирали туда самых метких лучников.

Княжеские люди прошли все ближние деревни вдоль низкого волжского берега и повелели местным старостам заготовить стволы, чтобы по пять-шесть лодок от одной деревни вышло.

Делать нечего, воле князя не воспротивишься. Нелюдовский староста сразу решил валить двухвековой вяз. Рассчитав, что из одного такого дерева лодок получится больше, и работа для людей его попроще выйдет.

Когда Велеока услышала, что мужики идут валить вяз, она побежала к дереву со всех ног, забралась повыше и села на большом суку.

Четыре самых ловких деревенских лесоруба подошли к вязу с большими топорами и поплевали на руки, чтобы начать долгую и трудную работу.

Но в это время дети внизу закричали:

– Не трожьте, там Велеока сидит! Повалите – убьется!

– Чего это она удумала? Эй, слезай, в белку играй на другом дереве! Слезай сейчас же, тогда не выпорем!

Но Велеока не двигалась, будто и не слышала грозных окриков.

Позвали старосту и отца ее, Радомира. Но девочка отказывалась слезать, молчала и не стала разговаривать даже с ним.

– Ладно, – сплюнул на землю староста. – Давайте с других стволов начнем, которые отметили. А назавтра вернемся. Не ночевать же она там будет? Княжескими нам три дня дадено.

Но Велеока не слезла с дерева ни вечером, ни на следующий день.

Она переночевала прямо на ветвях. Родителям удалось уговорить ее только воды да хлеба на дерево поднять. На веревке, конец которой Велеока милостиво согласилась поймать, немного спустившись по стволу.

К исходу второго дня староста понял, что девочка так и не слезет.

– Ну и выдерут же тебя! – крикнул он Велеоке. – Будешь с полосатой спиной ходить, как бурундук…

Потом повернулся к лесорубам:

– Заместо вяза этого придется нам три ствола еще свалить, там в лесу дальше. Времени не остается ждать, пока девчонка спрыгнет. Она ж «копченая», с головой что-то не то, наверное…

Когда деревенские заготовили все нужные стволы, выложив их на берегу в ожидании княжеских корабельных плотников, Велеока преспокойно спустилась с вяза и направилась к дому как ни в чем не бывало. Но ни мать, ни отец не сказали ей ни одного грубого слова, не накричали и уж тем более не стали пороть.

Лелея попросила Радомира выйти, усадила дочь перед собой и просто спросила:

– Ну, рассказывай, зачем ты так?

– Мама, нельзя было рубить этот вяз, никак нельзя! Так сказала мне Уная.

– Кто такая Уная?

– Русалка. Она была там, на дереве…

4

Шло время. Скворец много думал про сон, рассказанный ему Дятлом. Но никак понять не мог, чего ему ожидать. Сыновей он держал в умеренной строгости, те отца слушались и уважали. Откуда разлад мог пойти? Что им делить-то?

«Ушмат, похоже, торговцем родился. А коли жену под стать себе выберет, род в процветании продолжится, а город – в росте. Он старший, ему и правителем после меня быть. Весной надо бы его в Эрзя-Мас отправить, за невестой. Пусть два больших эрзянских рода в один продолжатся, полезно это будет для земель наших.

Ирзай горяч. Взрослее будет – поумнеет, остынет… Да и молодежь за ним тянется, уважает. Быть ему начальником у воинов, стражу городскую усиливать. Смелость его с безрассудством граничит, но головой при том сообразителен… Предложил тут на днях ход подземельный под городскими воротами прорыть, от которых через поляну и небольшой лесок пологий спуск к Волге начинается.

Как так, говорю, зачем это?

А он в ответ:

– Если военная угроза Обран Ошу и придет, то, скорее всего, с той стороны, с берега волжского. Где кораблям причалить особое удобство. Ворота северные нашим слабым местом станут, хоть сама стена из острого тына неприступная почти, да и вал земляной высок. Но если проход тайный под воротами сделаем, с выходом у леса, можно будет сразу за спину врагу выскочить.

Молодец Ирзай, в воинском деле хорошо разумеет, хоть и не учил его этому никто. Сам придумал, сам людей собрал.

Два месяца рыли, насыпь земляная выросла рядом с воротами. Вход под землю деревянным окладом оформили. А выход на той стороне еловым валежником укрыли и не заметить его.

Серкай же, младший, к строительному делу ловок, да еще как!

С палками своими игрался как малый, а потом целый городище из них смастерил. На опушке леса расчистил место, из палок коротких разных фигур настроил, без гвоздей. Каждая постройка на другую непохожа, палки лежат друг на дружке и держатся меж собой чудом каким-то. Показал городище, а сам смеется. Это, говорит, отец, есть не чудо и не колдовство, а «ровно-весие»!