Одобрение святого престола

Кардиналы начали подниматься с мест. Крамер, не удостоив больше никого взглядом, резко развернулся и направился к выходу. Но Лоренцо, движимый внезапным, жгучим порывом, нагнал его в просторном, эхом отдающем предзале.

– Отец Крамер! – его голос прозвучал резко, нарушая церемонную тишину. – Позвольте задать вам вопрос!

Доминиканец остановился, и медленно повернулся.

– Вы уже задали достаточное количество вопросов сегодня, синьор Медичи, – произнёс он безразличным тоном. – И получили на них ответы. Правда, судя по всему, они вас не удовлетворили.

– Речь сейчас не о богословских догматах, – твёрдо парировал Лоренцо, намеренно понизив голос, чтобы их не слышали расходящиеся прелаты. – Речь о вчерашнем происшествии у арки Святого Марка. О человеке по имени Чекко.

– А, тот одержимый, – равнодушно отозвался он. – Интересно, как до вас так быстро дошли эти слухи? Или, быть может, вы сами находились в той самой толпе, что с одобрением внимала его кощунствам?

Лоренцо проигнорировал явную провокацию, чувствуя, как гнев начинает сжимать его горло.

– Мне сообщили, что вы подвергли его… допросу. И что теперь он находится под стражей. На каком основании? За пьяную песню?

– Основание, – голос Крамера стал тише, почти интимным, но от этого лишь опаснее, – есть Воля Божья, явленная в Священном Писании и трудах святых отцов Церкви. «Ворчуна и богохульника предай смерти». Это не мои слова, синьор. Это слова Господа. А то, что вы столь легкомысленно называете «пьяной песней», было сознательным и публичным актом служения дьяволу. Этот человек не просто пел. Он приносил священные слова молитвы в жертву своему истинному господину.

Лоренцо почувствовал, как холодная ярость подступает к его горлу.

– Мне также сказали, что в процессе этого «дознания» ему вывихнули плечо. Это и есть ваш метод «спасения души», отец Крамер? Калечить тело, чтобы исцелить душу?

– Вы всё ещё не понимаете, с чем имеете дело, – Крамер сделал шаг вперёд, и его высокая, худая фигура бросила тень, накрывшую Лоренцо. – Вы видите изувеченную плоть. Я же вижу – и видел вчера воочию – как под воздействием праведной боли из этой самой плоти изгонялась нечистая сила. Да, он страдал. Но разве Христос не страдал на кресте ради нашего спасения? Страдание – это очищение. Это божественный инструмент, данный нам в руки. Этот человек был одержим. И боль заставила беса проявить себя.

– И каким же именно образом он проявил себя? – ядовито спросил Лоренцо, не отступая. – Показал ли он вам рога? Или, быть может, ваши палачи просто услышали то, что хотели услышать?

Крамер вдруг улыбнулся.

– Он признался. Чётко и недвусмысленно признался, что дьявол являлся ему в образе чёрного пса и научил его той самой песне. Признался, что видел собственными глазами, как другие жители его квартала поклоняются тёмному владыке в подвалах возле Тибра. Он назвал имена, синьор Медичи. Конкретные имена тех, кто ещё вчера считались добрыми и набожными католиками. Мы начинаем с малого – с пьяного бродяги. А приходим к целой сети еретиков, опутавшей этот город. Это и есть настоящее расследование.

Лоренцо отшатнулся, на мгновение поражённый до глубины души чудовищной откровенностью этой тактики. Он понял всю стратегию. Один случайный арест, выбитое под пыткой признание, и вот уже появляется первый список «сообщников». Которых тоже будут пытать, пока они не назовут новые имена. Запущен маховик репрессий, который практически невозможно остановить.

– Вы создаёте бесконечную цепь, сплетённую из лжи, – сдавленно прошептал он. – Где каждое новое звено – это чья-то сломленная болью воля к жизни.

– Я разрываю вековую цепь всеобщего греха, – без тени сомнения парировал Крамер. – И если для этого требуется применить очищающую силу к нескольким её звеньям – что ж, благо целого всегда дороже спасения частного. Запомните это, синьор де Медичи. И хорошенько подумайте, на чьей вы стороне в этой войне. На стороне тех, кто под маской гуманизма и снисходительности защищает слуг тьмы? Или на стороне Господа, чьё терпение отнюдь не безгранично.

Он снова повернулся, чтобы уйти, но на прощание бросил через плечо, не оборачиваясь:

– Кстати, одно из имён, что назвал тот бродяга… Оно, я полагаю, может быть знакомо и вам. Некий поэт, синьор Леллио. Говорят, он читает свои… многозначительные стихи в некоторых светских салонах. Было бы чрезвычайно любопытно узнать его мнение о природе зла. Что называется, из первых уст.

С этими словами он окончательно удалился, его тень скользнула по стене и исчезла в дальнем проёме, оставив Лоренцо в ледяном, гулком одиночестве посреди роскошного предзала.

Глава 5. Клеймо дьявола

Каменная келья в доминиканском монастыре Санта-Сабина была такой же аскетичной, как и её временный обитатель. Ни свечей, кроме одной огарковой, воткнутой в подсвечник на грубо сколоченном столе. Ни ковра на холодном полу, лишь соломенная подстилка в углу. Воздух гудел от зноя, но здесь, в этой каменной коробке, висел затхлый холод, пахнущий пылью, потом и железом. Генрих Крамер стоял на коленях, но не в молитве. Его костлявые пальцы сжимали края стола до побеления суставов. За закрытыми веками он вновь и вновь видел надменное лицо Лоренцо де Медичи и побагровевшее от ярости лицо кардинала Альдобрандини.

«Одержимы» – слово родилось в его сознании безмолвно и окончательно. Не просто заблудшие, не просто грешники. Именно одержимы. Тот самый дух гордыни, что шепчет им о превосходстве их «разума» над Откровением. Тот самый дух лжи, что заставляет отрицать реальность воинства тьмы. Они не просто противники – они проводники, рупоры, плоть, захваченная врагом. И он, Крамер, видел свою миссию с предельной ясностью: выжечь эту заразу, даже если придётся прижечь саму плоть, чтобы спасти душу.

Тихий, но настойчивый стук в дверь вывел его из глубокого транса. В келью, скрипнув тяжёлой дверью, вошёл фра Амброджо. Лицо молодого францисканца было серым от усталости и непрожитого ещё отвращения.

– Отец… её привели, – его голос сорвался на шёпот. – Женщина по имени Тереза. С фермы у Фламиниевых ворот. Соседи обвиняют её в… в наведении порчи на ребёнка. Ребёнок местного скотовода. Шепчут, что она наслала на него «дурной глаз».

– Готовь инструменты, – отрывисто бросил Крамер, не глядя на послушника, и тяжёлой поступью вышел в тёмный коридор.

Подвал под монастырской кухней встретил их ледяным, насыщенным сыростью дыханием. Влага сочилась по грубо отёсанным камням стен, смешиваясь с запахом старой золы, плесени и чего-то прокисшего. В центре, при свете двух чадящих факелов, закреплённых в железных кольцах, стояла, прижавшись спиной к стене, женщина. Лет сорока, одетая в грубое, всё в заплатах платье. Её волосы, выбившиеся из-под платка, были спутаны. Она не плакала и не молилась, лишь смотрела на вошедшего монаха огромными, полными животного ужаса глазами.

Рядом, на массивном столе, обычно служившем для разделки туш, был развёрнут длинный кожаный рулон. На нём ровными рядами лежали странные, отполированные частым использованием инструменты: длинные стальные иглы разной толщины, напоминающие вязальные спицы, тупые щипцы, тонкие серебряные ланцеты и странный предмет, напоминающий шило с ограничителем.

Крамер подошёл к женщине вплотную. Он не смотрел ей в глаза, его безразличный взгляд скользил по её фигуре, изучая, выискивая отметины.

– Дьявол метит своих, – произнёс он ровным, лишённым всякой эмоции голосом, обращаясь скорее к бледнеющему фра Амброджо, чем к самой Терезе. – Он оставляет на их коже знаки – места, утратившие чувствительность, через которые они вскармливают своих демонических отпрысков. Эти знаки могут быть скрыты от глаз невежественных. Их нужно найти. Это наша обязанность.

– Я ни в чём не виновата, святой отец… – прошептала женщина, и её голос, сорвавшийся на хрип, был полон такой бездонной тоски, что фра Амброджо невольно отвел взгляд. – Клянусь Девой Марией… я лишь готовила травы от лихорадки…

– Молчи, – холодно и окончательно перебил её Крамер. – Твои клятвы ничего не стоят. Ложь – твой родной язык, на котором ты общаешься с миром.

Он коротко кивнул стражнику, неподвижно стоявшему у двери. Тот, с мрачным, отрешённым лицом, тяжело ступая, подошёл и грубо схватил женщину за руки, прижимая её к стене. Она не сопротивлялась, её тело внезапно обмякло, парализованное всепоглощающим страхом.

– Начнём с осмотра, – объявил Крамер.

Он взял со стола самую толстую иглу. Фра Амброджо резко отвернулся, сглотнув ком, подступивший к горлу. Крамер подошёл вплотную к женщине и без единого слова, коротким резким движением, с силой вонзил иглу ей в плечо, чуть ниже ключицы. Тереза взвыла – коротко, пронзительно, затем её крик сменился прерывистыми рыданиями. Из прокола медленно выступила алая капля и потекла по бледной коже.

– Чувствительно, – констатировал Крамер бесстрастно, вынимая окровавленную иглу. – Следовательно, здесь его отметины нет.

Он двигался дальше. Игла вонзалась в предплечье, в ладонь, в бедро. Каждый раз – новый вскрик, новая дрожь, новая капля крови, проступавшая сквозь грубую ткань платья. Фра Амброджо стоял, впиваясь ногтями в ладони, его губы белели, беззвучно шепча слова молитвы. Воздух в каменном мешке стал вязким и тяжёлым, насыщенным парами слёз, пота и едким, непередаваемым запахом чужого страха.

– Обнажи её, – отрывисто приказал Крамер, закончив с конечностями.