Мелодия молчания

А теперь… теперь всё было иначе.

В контексте всей истории, вплетённый в последние сцены игры, он зазвучал по-новому. Каждая нота будто знала, где ей быть. Музыка обнимала сюжет, как тёплый плед – не столько украшение, сколько необходимость. Трек стал живым. Полным смысла, которого раньше Лена просто не могла услышать.

И с этим ощущением – лёгкой дрожью в груди – она запустила его снова. И ещё раз.

Она отложила кружку и глубоко вдохнула, будто стараясь унять что-то слишком большое внутри. Но дыхание лишь усилило тревогу. Музыка всё ещё играла – тихо, где-то на грани слышимости, – и с каждой секундой становилась невыносимей.

Лена поднялась из-за стола. Экран оставался включённым, как открытая дверь в чьё-то сердце. Она больше не могла сидеть на месте.

Все эти дни она старалась отгонять мысли о нём, оправдывала тишину, объясняла себе паузу. Но теперь… теперь молчание резало. Ей нужно было снова увидеть его. Не переписка. Не сообщение. Настоящая встреча. Глаза в глаза. Чтобы понять, был ли тот вечер случайностью. Чтобы спросить: что он чувствовал тогда – и что чувствует сейчас.

Лена быстро надела куртку, даже не заметив, как пальцы дрожат на молнии. Это не было порывом сердца – скорее, зовом разума. Её терзало слишком много вопросов, и только он мог дать на них ответы. Её не интересовали романтические глупости – она просто чувствовала, что где-то в этих треках спрятан человек, которого ей хочется понять

Ей не давала покоя та лёгкость, с которой он тогда говорил, и в то же время – та боль, что звучала в его музыке. Всё это не складывалось. Лена не умела бросать недосказанное. Особенно, когда перед ней – не выдуманный персонаж, а живой человек. Настоящий, пусть и ускользающий.

Она вышла на улицу, не зная, куда именно пойдёт – но зная точно, что больше не сможет отмахнуться от этого желания: узнать, кто он такой – по-настоящему.

Она вспомнила, как стояла у того подъезда. На улице было тогда тепло, хотя и не по-летнему, воздух слегка хранил весеннюю сырость, и всё вокруг казалось затянутым какой-то лёгкой тоской. Тот подъезд, который стал для неё точкой отсчёта. Там всё начиналось, несмотря на то, что она сама едва ли могла тогда понять, что произошло. Теперь, спустя какое-то время, она шла в том же направлении, будто интуитивно возвращалась в ту самую точку.

Каждый шаг приближал её к месту, где всё вдруг стало настолько ясным, хотя и странным. Шаги её становились всё увереннее. Всё это время, пока она шла, она ощущала странную тишину в голове, которая, казалось, вела её именно сюда.

Глеб сидел на том же месте, где и раньше, всё у того же подъезда, ощущая привычную тишину. Он даже не заметил, как время прошло – вечер сменялся на ночь, но он всё сидел, не двигаясь. В голове мелькали мысли, но никакой чёткости. Он думал о чём угодно, только не о том, что происходит вокруг.

И вдруг он поднял глаза, словно почувствовал чей-то взгляд. И увидел Лену. Она приближалась к нему уверенно, как будто не было ни сомнений, ни колебаний. Глеб застыл. Было что-то странное в том, как она шла, и в том, что он не ожидал её увидеть так быстро.

Она шла прямо к нему, и этот момент, казалось, всё замедлил вокруг. Шок, удивление – он не знал, что думать. Почему она снова здесь? Почему именно сейчас? Не успев осознать, он поднялся с лавочки, словно не зная, как реагировать.

Лена продолжала идти, но что-то в её взгляде уже заставляло его чувствовать, что этот момент будет другим.

Он сидел на той же лавочке. Почти не изменился – та же сутулая спина, руки в карманах, чуть взъерошенные волосы. Но теперь, когда Лена подошла ближе, она заметила больше. Под глазами – тени усталости, небрежная щетина на щеках, будто он давно не смотрел в зеркало. Взгляд, уставший, но всё ещё тёплый… и немного растерянный.

«Он и правда был настоящим», – промелькнуло у неё в голове, как будто всё до этого было только в игре, в треках, в экране. Он не прятался за словами, за ником, за музыкой. Он просто сидел здесь, прямо перед ней. Настоящий, живой, чуть потерянный, и почему-то от этого – ещё ближе. Лена остановилась в шаге от него. На мгновение ей показалось, что снова весна.

– Извини, что я без приглашения вторглась к тебе на территорию, – тихо сказала Лена, чувствуя, как голос чуть дрогнул. – Но нам нужно поговорить.

Он поднял глаза, как будто только сейчас до конца осознал её присутствие. Помедлил. Моргнул. А потом просто кивнул, еле заметно, будто и сам не знал, почему не может сказать ни слова.

Тишина между ними была не напряжённой – скорее, осторожной. Как первый шаг по льду, который может треснуть от любого неловкого движения.

– Я слушала твою музыку, – продолжила она, стараясь говорить мягко. – Финальный трек… он не выходит у меня из головы. И не только потому, что он прекрасен. А потому, что он звучал, как ты. И мне… мне стало невыносимо не понять, кто ты такой на самом деле.

Она посмотрела ему в глаза. Не требовательно – искренне.

– Мне просто хочется узнать тебя, Глеб. Настоящего. Не через треки. Не через переписку. А вот так. Здесь.

Тревога вдруг пропала. Будто кто-то выдернул провод, отключивший всё фоновое напряжение. Вместо неё – тишина. Глухая, теплая, распадающаяся на тысячи ощущений.

В груди что-то сдвинулось. Стена, которую он строил годами – из апатии, из молчаливых утренников, из закуренных балконов и затёртых клавиш – вдруг дала трещину, и через неё хлынуло.

Он стоял, не зная, куда деть руки. Всё, что он слышал от Лены, будто промыло ему сознание. Это было не признание в чувствах, нет. Хуже. Глубже. Опаснее. Это было желание видеть его, понимать его. Настоящего, не выдуманного. И эта простая потребность – узнать его – стала последней каплей в его одиночестве.

Он выдохнул.

– Я не знаю, с чего начать, – сказал он почти шепотом. – Я давно не говорил вслух о себе. Но… если ты правда хочешь – я попробую.

Он пригласил её жестом пройти внутрь. Впервые за долгое время – не как гостья в его тишине. А как свидетеля того, что он ещё жив.

Лена остановилась на пороге, не двигаясь. Внутри неё словно щёлкнул выключатель – тепло от решимости угасло, и пришла осторожность. Она взглянула на Глеба краем глаза – тот стоял чуть в стороне, как будто сам не до конца верил, что впустил её. Они ведь почти не знали друг друга. И всё это казалось… слишком личным.

Она шагнула внутрь с лёгкой натянутостью в плечах. Прихожая встретила её тусклым светом и лёгким запахом чего-то неуловимо домашнего, но давно застоявшегося. В воздухе чувствовался пыльный след времени.

Квартира была старая, уставшая. Словно она тоже проживала здесь свою жизнь – с облупленными обоями, перекошенной дверцей шкафа и следами от чашек на подоконнике. Куртка висела на спинке кресла. Под столом валялись провода, какие-то распечатанные листы и пустая кружка с потёками чая.

На полу, между креслом и столом, лежал свернувшийся в клубок плед. Стена была украшена парой пожелтевших постеров из старых игр, а клавиатура перед монитором сияла разноцветными огоньками, будто была самой живой частью этой комнаты.

– Извини за беспорядок, – Глеб слегка пожал плечами. – Я не ждал никого. Да и вообще, давно никого не ждал.

Лена кивнула, сжав в руках ручку своей сумки.

– Всё нормально. Я… просто хотела понять, кем ты был, когда создавал ту музыку. Теперь понимаю чуть больше.

В комнате стало тихо. Тишина эта была не пугающей, а настороженно-теплой – как первая беседа в поезде с человеком, которого тебе только предстоит узнать.

– Чаю? – Глеб спросил неуверенно, но без натяжки.

Лена едва заметно улыбнулась и кивнула.

– Было бы неплохо.

Он направился на кухню, оставив её наедине с комнатой. Она не двигалась, просто стояла, вбирая в себя каждую мелочь: как скрипнула дверь, как капала вода в раковине где-то за стеной, как свет от монитора едва касался пола.

Через пару минут он вернулся с двумя кружками.

– Не знаю, как ты к такому относишься, но тут только чёрный с лимоном. – Он протянул ей одну.

– Подойдёт, – спокойно ответила Лена, аккуратно садясь на край кровати. Простынь была мятой, будто он только недавно вставал с неё.

Глеб устроился в своё кресло – то самое, из которого не раз вскакивал ночью в поисках нужной мелодии. Он привычно опёрся на локоть, положив свободную руку на стол рядом с ноутбуком. Монитор всё ещё был включён – на экране горел один из музыкальных проектов, не до конца сохранённый, будто застывший в моменте.

Несколько секунд они молчали, каждый – в своей чашке мыслей.

– Тут ты и писал всё это? – Лена сделала глоток.

– Тут, – кивнул Глеб. – Почти не выходил из этого угла. Всё, что слышишь в игре, – отсюда.

Она перевела взгляд с кружки на него, а потом – на ноутбук.

– Оно всё ещё как будто звучит.

Он улыбнулся. Неуверенно, но по-настоящему.

– Наверное, да.

Лена провела ладонью по ободку кружки, глядя в сторону экрана. Монитор тускло светился в полумраке комнаты, отбрасывая голубоватые отблески на стены с облупившейся краской. Под ногами – небрежно скомканная толстовка, в углу – стопка чашек и тарелок, которые, казалось, давно утратили своё предназначение. Комната была как черновик, забытый в спешке.

"И именно здесь…"

Она снова вспомнила тот момент в игре, где впервые услышала финальный трек. Он будто растворялся в воздухе, тонко и точно, словно шёл изнутри – и обволакивал, оставляя после себя лёгкую, едва заметную тоску.

"Как такие треки могли рождаться… тут?"

Глядя на Глеба – уставшего, с тенью под глазами и растрёпанной челкой – она не могла перестать удивляться. В нём не было театральности, пафоса или уверенности. Всё казалось небрежным – и в этом, как ни странно, была честность.

"Наверное, гениальность не выбирает, где ей появляться."

Или, быть может, именно в таких местах и рождаются самые настоящие мелодии. Там, где человек остаётся один на один с собой и звуком.

Лена поставила чашку на пол рядом с кроватью и немного наклонилась вперёд, внимательно глядя на Глеба. Внутри у неё всё тревожно сжималось – не от страха, нет, а от неуверенности, от множества мыслей, которые не давали покоя с самого момента, как она снова увидела его.

– Почему ты живёшь здесь?.. – её голос прозвучал тише, чем она ожидала. – Я просто… твоя музыка – она настоящая, глубокая. Гениальная. Разве ты не мог бы… не знаю, быть в другом месте? Получше? Или… ты просто не хочешь уходить отсюда? Не можешь?

Она слегка нахмурилась, переводя взгляд с его лица на углы комнаты, на старое кресло, на стопки пыльных книг, на кружку с запекшимся чаем у подоконника.

– Эта квартира… она как будто сжимает всё внутри. А твои треки будто бы оттуда – из другого мира. Я не понимаю, как это может уживаться рядом.

Глеб отвёл взгляд, на мгновение будто бы задумавшись, но потом лишь тихо усмехнулся. Он поднялся с кресла, подошёл к окну, и, опершись руками о подоконник, произнёс просто, без пафоса:

– У меня просто нет денег, Лена.

Он не оборачивался, говорил вполголоса, но отчётливо.

– Я не живу здесь, потому что мне нравится. Или потому, что я как-то связан с этим местом. Нет. Просто так вышло. Квартиру снимаю за копейки, и то с трудом вытягиваю. Всё, что появилось – я вкладывал в еду, в технику, в то, что нужно для работы… и музыки.

Он чуть повернулся, посмотрел на неё поверх плеча.

– А музыка… она не требует золотых стен. Она просачивается даже в трещины. Особенно в них.

Он снова сел в своё кресло, взял в руки чашку с остывшим чаем, будто бы просто чтобы занять чем-то пальцы.

– Так и живу. Между вдохновением и счётом за электричество.

Лена молчала несколько секунд, пытаясь понять, что он имел в виду. Она не могла подобрать слова, чтобы сразу что-то сказать, её взгляд скользил по комнате, как будто она искала что-то, что бы объяснило этот беспорядок. Но всё, что она видела – пустота и призрачная жизнь, как и его слова.

Наконец, она произнесла тихо, чуть вздохнув:

– Ты не должен жить так. Это… это не нормально, Глеб. Ты заслуживаешь большего.

Она опустила взгляд, чувствуя, как тяжело такие слова вырвались из её груди. Она не знала, что дальше сказать. Её голос звучал слишком твёрдо, почти поучительно, но за этим стояло беспокойство.

Лена с удивлением подняла на него глаза. Глеб говорил так спокойно, что она почувствовала, как в его словах скрывается нечто большее, чем просто отклик на её замечание. Это был ответ, который звучал в его голосе, как нечто давно забытое.

– Давно меня никто не поучал, – сказал он с лёгкой усмешкой. – Ты прям как моя учительница. Она всё время говорила мне, что я достоин большего.

Он откинулся на кресло, как будто уже не в первый раз произносил эти слова, и, возможно, именно это тихое признание в его голосе заставило Лену почувствовать, что она зашла слишком далеко. В этой комнате, среди хаоса, Глеб был как будто замкнут в своём мире, и, возможно, его слова говорили о чём-то глубоком и более личном, чем она могла себе представить.

Тишина, которая наступила после его слов, была тяжелой. В воздухе витала неопределённость, как если бы она висела невидимой вуалью, не давая ни одному из них найти точку опоры. Лена сидела, почти не дыша, чувствуя, как её собственные мысли начинают заполнять пространство. Глеб молчал, его взгляд ушёл в сторону, как будто он сам был не готов ответить на вопрос, который только что возник в его голове.

Звук сердца, его и её, был единственным, что нарушало тишину. Каждый удар казался громким и резким, как молоток, бьющий по пустой банке. Лена ощущала, как эта тишина постепенно окутывает её, заставляя её искать слова, но каждый вариант, что появлялся в её голове, казался неправильным. Всё, что она могла сделать, это сидеть и ждать, надеясь, что этот момент скоро пройдет. Тишина была такая плотная, что казалась живой, как дыхание, которое они оба боялись нарушить.

III

Ночь за окном густела, как чернила, расползаясь по стеклу. Уличные фонари лишь подчеркивали темноту, будто старались не освещать, а обозначать границы её глубины. В квартире было тихо, даже слишком – слышалось только редкое тикание часов и лёгкое шипение старого чайника, который уже остыл.

Лена чувствовала, как внутри подступает лёгкое беспокойство. Она мельком посмотрела на время – было далеко за полночь. Странно, как быстро пролетело время, словно они проговорили целую вечность, хотя почти не сказали ничего важного.

Она украдкой посмотрела на Глеба. Тот сидел, сгорбившись в кресле, уставившись в один несуществующий в темноте угол. Было что-то напряжённое в его молчании, но не враждебное – просто он снова будто замкнулся.

– Уже поздно… – тихо сказала Лена, почти шепотом.

Глеб кивнул, будто услышав не её слова, а свои собственные мысли.

– Я знаю… Прости. Я совсем потерял счёт времени.

Она поднялась, медленно, будто опасаясь нарушить хрупкое равновесие в воздухе.

– Думаю, мне пора.

– Я провожу, – отозвался он, поднимаясь со скрипом кресла.

Они молча вышли в коридор, и Глеб натянул на себя старую куртку. У подъезда было холодно. Небо над городом висело низко, и улицы казались чужими, как после долгого сна.

Лена на секунду задержалась у двери.

– Спасибо, что впустил. И… за музыку тоже.

Глеб чуть заметно улыбнулся.

Они шли медленно, как будто никто из них не хотел, чтобы эта прогулка закончилась. Глеб держался чуть позади, Лена – немного вперёд, не из-за неловкости, скорее просто оттого, что так легче было сосредоточиться на своих мыслях.

Город ночью был другим – уставшим, приглушённым, но не опасным. Фонари растекались по асфальту мягким светом, витрины давно закрытых магазинов отражали их силуэты. Ни один из них не говорил. В этой тишине было странное чувство – не неловкость, а скорее уважение к чужому спокойствию.

Лена заметила, что Глеб иногда прищуривается, будто вспоминая что-то. Он шагал уверенно, но каждый его жест казался обдуманным, даже слишком. Как будто он снова не хотел спешить.

Когда они подошли к её дому, Лена остановилась у входа. Тот самый подъезд, тёмный и знакомый.

– Вот и всё, – сказала она, повернувшись к нему.

Глеб кивнул.

– Всё, – повторил.

Они оба замолчали. Было ясно, что ни один из них не знал, что сказать дальше.

– Спасибо, что проводил, – наконец сказала Лена. – Было… спокойно.

– Рад, что не спугнул, – ответил он, сдержанно усмехнувшись.

– Не спугнул. Но удивил. Ты совсем не такой, каким я тебя представляла.

Он поднял взгляд, задержал его на ней чуть дольше, чем нужно.

– И ты. Совсем не такая.

Лена прижала к себе ворот куртки и на секунду заколебалась, будто хотела что-то сказать, но передумала.

– Спокойной ночи, Глеб.

– И тебе.

Она скрылась за дверью. Глеб постоял ещё немного, глядя на тускло освещённый подъезд, а потом медленно повернулся и пошёл прочь, в ночь, ставшую на удивление тёплой.

Глеб шёл медленно, почти неслышно, будто боялся спугнуть что-то хрупкое и важное, что только-только появилось внутри него. Улица была пуста, ветер тёплый, но едва уловимый, и в этом почти летнем спокойствии Глеб чувствовал не одиночество – впервые за долгое время – а тишину, наполненную смыслом.

Он не улыбался, но в груди было что-то мягкое. Не радость и не возбуждение – скорее, глубокое, тёплое облегчение. Словно что-то, чего он давно не знал, вернулось к нему. Слово, чувство, нужное касание – он не знал, как это описать, но точно чувствовал: это было важно.

Признание. Не виртуальное. Не лайк под постом. Не короткий комментарий из вежливости. А настоящее – от живого человека, сидевшего рядом, глядевшего ему в глаза, задававшего вопросы и оставшегося рядом, даже увидев весь хаос его жизни.

Он вспомнил, как Лена посмотрела на его комнату. Не с осуждением, не с жалостью – с интересом. С пониманием. Это было пугающе и утешающе одновременно. Он чувствовал себя уязвимым, как человек, с которого сняли броню, но вместо удара – коснулись осторожно, как касаются чего-то важного.

Ему не хотелось домой. Не хотелось, чтобы ночь заканчивалась. Впервые за долгие месяцы в его жизни что-то происходило вне компьютера, вне экрана, вне наушников. И это не было разрушением – это было прикосновением к чему-то настоящему.

Он шёл дальше, не ускоряя шаг. Как будто дорога стала продолжением той самой тишины, что только что разделили двое.

«Не дай бог, это влюблённость», – мелькнуло у него в голове, и мысль показалась слишком громкой на фоне уличной тишины. Он даже вздрогнул слегка, будто кто-то произнёс это вслух.

Глебу не нравился никто – давно. Не потому, что он был выше этого не потому, что считал чувства глупыми. Просто всё было… как будто мимо. Люди были красивыми, интересными, смешными, добрыми, но они не касались его. Не задевали что-то внутри. Он не умел любить. Точнее, никогда не пробовал. Не считал себя способным. Как будто у него этой функции просто не было.

А теперь – Лена. Девушка, с которой он почти не говорил, которую почти не знал. Она появилась в его жизни как музыка – не по расписанию, не по плану, не в нужный момент. Просто… появилась. И осталась. Смотрела, спрашивала, слушала. И в этом внимании было что-то такое, от чего защита внутри него начала давать трещины.

Он не знал, что с этим делать. Не хотел строить иллюзий. Он боялся. Боялся того, что не поймёт, не справится, испортит. Он всегда портил – себя, проекты, отношения с людьми. Любовь казалась слишком тонкой тканью для его неуклюжих пальцев.

«Это просто благодарность. Просто тепло. Просто человек, который меня услышал», – пытался он убедить себя. Но внутри уже дрожало что-то другое. И чем дальше он шёл по тёмной улице, тем отчётливей понимал: всё началось. И остановить это уже не получится.

Нет, это не любовь, – твердил он про себя, словно мантру. – Просто признание. Просто человек понял, услышал, не прошёл мимо. Просто благодарность. Большая, настоящая. За то, что появилась. За то, что сказала. За то, что не испугалась.

Он шёл и чувствовал, как с каждым шагом в груди немного отпускало. Будто гудящий на низких частотах гул внутри стал чуть тише. Это не влюблённость, не та лёгкость, о которой пишут в книгах, не порыв, от которого кружится голова. Это было другое. Более глубокое. Словно кто-то рядом подсветил фонариком его внутреннюю пустоту, и теперь в этом свете стало видно, что он не совсем один.

Он не знал, нужно ли это чувство называть. Не знал, имеет ли оно форму или границы. Но знал точно: оно настоящее. И он не хочет его терять.

– Просто огромная благодарность, – прошептал он в ночь, будто убеждая не мир, а себя. – Просто хорошо, что ты есть.

Вернувшись домой, Глеб закрыл за собой дверь и на секунду остановился в тишине. Комната встретила его привычным полумраком и разбросанными вещами, но впервые за долгое время это не вызывало раздражения. Он медленно прошёлся по комнате, поднял с пола несколько пустых кружек, собрал разбросанные футболки и даже встряхнул покрывало на кровати.

Потом пошёл в ванную, включил тусклый свет и, глядя на себя в зеркало, провёл пальцами по щетине. Лезвие бритвы скользнуло по коже, словно стирая усталость последних недель. Вода была холодной, но она словно возвращала его к себе – в то тело, в тот день, где он сейчас был.

Когда он снова оказался в комнате, она показалась ему чуть уютнее. Он лёг на кровать, вздохнул и почувствовал, как потихоньку приходит сон. Голова опустилась на подушку, и впервые за долгое время в груди было спокойно. Просто… тихо и спокойно.

Сон подкрался незаметно, мягко, как тёплая ткань, наброшенная на плечи. И вот уже Глеб снова стоял на той самой поляне – бескрайней, залитой прохладным лунным светом. Ночь здесь была не просто тьмой, а чем-то живым, дышащим.

Небо, усыпанное звёздами, раскинулось над ним с величественной тишиной. Галактики медленно вращались где-то в глубине этой небесной бездны, будто показывая ему, насколько мал он был – и в то же время, насколько важным мог быть его мир. Лёгкий ветер шевелил высокую траву, и каждое дуновение напоминало о мелодиях, которые когда-то рождались у него в голове.

Он стоял в одиночестве, но не чувствовал себя одиноким. Поляна принимала его таким, какой он есть, со всеми мыслями, тревогами и сомнениями. В этой тишине не было страха. Только бесконечность над головой – и тихий покой внутри.

Глеб и сам не заметил, как вдруг почувствовал чьё-то присутствие. Он обернулся – и она уже стояла рядом. Лена. Не из плоти и крови, а будто сотканная из той же ночи, из лунного света, отражений звёзд и тихого дыхания трав.

Никакой тревоги, никакого испуга. Она будто всегда была здесь – просто до этого не подходила ближе.

Она стояла молча, смотрела вверх, в небо, в то же место, куда до этого смотрел и он. И почему-то её появление не нарушило хрупкий баланс сна. Оно, напротив, сделало его полнее. Наполнило этот мир теплом, которого ему всегда не хватало. Они не обменялись ни словом. Это было не нужно.

Он лишь смотрел на неё, на её профиль в лунном свете, и вдруг понял: всё, что было в реальности – разговоры, чай, смущение – было лишь предисловием. А здесь, во сне, в этом молчании – было что-то большее. Что-то, что нельзя выразить словами.

Она стояла, как часть этой ночной сцены, не замечая его присутствия. Летнее платье, лёгкое и воздушное, подхватывалось ветром, а потом снова возвращалось к земле, словно сама природа пыталась понять, хочет ли она быть здесь, с ним. В её волосах мелькали отблески луны, её силуэт был обвёрнут в тени, но всё так же живо, как будто она была частью этих звёзд, что медленно вращались в небесах.

Лена не смотрела на него. Её взгляд был устремлён ввысь, как будто небо могло ответить на её немые вопросы. Его глазам казалось, не было нужды смотреть на неё. Он мог чувствовать её, как звезды чувствуют тьму. Он не хотел прерывать этот момент, не хотел разрушать магию. Но всё же, не мог не заметить, как его сердце, казавшееся окаменевшим, вновь начало биться чуть быстрее.

Глеб стоял рядом, ощущая, как из этого мгновения вытекает что-то важное, но неуловимое. И вдруг, несмотря на весь холод этой ночи, он ощутил тепло. Тот самый момент, когда, не говоря ни слова, два человека просто бывают рядом друг с другом.

Сон, словно тонкая вуаль, начала растворяться. Лена, её образ, его чувства, всё это ускользало в туманах ночи, как только первые лучи света начали пробиваться сквозь шторы. Мгновения, которые казались вечностью, постепенно расплывались, ускользали, уводя его в реальность. Он почувствовал, как его тело снова становится тяжёлым, как реальный мир врывается в его сознание, вытягивая его из тёплого сна.

Лена исчезала, её фигура тускнела, теряя чёткость, пока он не почувствовал лишь холодный проблеск её образа в своём разуме. С каждым моментом реальность наползала всё сильнее. Глеб вздохнул, почувствовав, как его тело снова стало неподвижным, как его разум вернулся в мир, где не было звёздных полей и туманного света.