Спорим, ты пожалеешь об этом

Ноа весь вечер проводит с Эйденом – они о чем-то смеются или мне так кажется. Несколько раз я ловлю себя на том, что смотрю на них дольше, чем нужно. И каждый раз, когда к ним подходят девушки – красивые, уверенные, сверкающие – я ощущаю странное покалывание под кожей. Все они смеются, кокетничают, трогают его за рукав. Я бы тоже хотела быть такой. Такой легкой, уверенной, дерзкой. Чтобы подойти к Ноа и сказать: «Эй, ты мне нравишься. Можно твой номер?» Конечно, у меня уже есть его номер. И, черт возьми, почему я вообще думаю о Ноа? Мы ведь говорим в общем. О парнях. О любом другом угрюмом, красивом, невозможном парне.

Мне не нравятся эти мысли. Они липкие, неловкие, слишком честные. Поэтому я заказываю еще два шота водки. Выпиваю их подряд, чувствуя, как мир становится мягким, как снег под солнцем. Возвращаюсь в толпу – вернее, толпа возвращается ко мне. Людей так много, что я едва могу сделать шаг. Музыка бьет в грудь, свет переливается, и где-то глубоко внутри меня рождается безумная идея.

Я никогда не танцевала на баре!

– Руфус, милый, – наклоняюсь к бармену, обходя стойку и улыбаясь как можно обольстительнее, – будь другом, прикрой глаза.

– Зачем? – хмыкает он, глядя настороженно.

– За этим.

С помощью руки Руфуса я забираюсь на барную стойку – сначала почти неуверенно, потом с таким азартом, будто всю жизнь только этого и ждала. Каблук скользит, я хватаюсь за его плечо, и он поднимает меня вверх так, словно я не человек, а пузырь шампанского – легкий, игривый и чуть опасный. В этот момент из динамиков звучит Belly Dancer от Akon, и зал буквально взрывается одобрительными криками. Музыка такая громкая, что я чувствую ее даже костями – ритм пробивает грудь, заставляя двигаться, и я делаю все, что говорит песня: нагибаюсь, касаюсь пола, поднимаюсь и двигаю телом, как восточная танцовщица. Воздух вокруг горячий, как от пульса толпы, и я смеюсь – громко, искренне, немного безумно. Платье сверкает при каждом движении, сползая чуть ниже бедра, но в этот момент мне все равно. Я просто двигаюсь, чувствую, живу.

Каждый мой наклон словно в замедленной съемке: волосы выскальзывают из пучка, спадают на плечи, искрятся под светом софитов. Шампанское и водка в крови делают все вокруг мягче и теплее. Я знаю, что двигаюсь слишком откровенно и свободно, но зал подбадривает – свистит, аплодирует, кажется даже кто-то кричит мое имя (или, возможно, просто “Еще!”). И это как удар адреналина – я вдруг чувствую себя красивой, уверенной, даже сексуальной. Той версией себя, которую давно не видела – не бывшей спортсменкой, не бренд-менеджером, не «девушкой с прошлым», а просто молодой женщиной, которая танцует на барной стойке.

– Эй, леди, нагнитесь! – подпеваю я вместе с залом, держа микрофон, которого на самом деле нет, – я просто хочу посмотреть, как вы дотрагиваетесь до пола!

Толпа смеется, свистит, и я наклоняюсь ниже, чувствуя, как сердце бьется в ритме басов.

И тут я замечаю взгляд Эйдена. Он сидит все там же, прикрыв рот ладонью, будто старается не ляпнуть чего-то лишнего, но в его глазах столько теплоты, что мне становится чуть легче – он явно не осуждает. Просто наблюдает с тем самым "дружеским" выражением, в котором, если честно, слишком много интереса. Но рядом с ним – Ноа. Сидит спиной ко мне, что-то рассказывает Эйдену, активно жестикулируя, даже не подозревая, что у него за спиной творится мини-шоу.

– Ты знаешь, что там происходит? – перекрикивает музыку Эйден, кивая в мою сторону.

– Какая-то девушка танцует на барной стойке, – отвечает Ноа сухо, не оборачиваясь.

– Да. Твоя.

Я как раз приседаю вниз, завершая последний куплет, когда Ноа резко оборачивается. Его взгляд – тяжелый, оценивающий, и прежде чем я успеваю снова выпрямиться, он подлетает к стойке, рывком хватает меня за руку и тянет вниз. Толпа встречает это хором возмущенных «фуууу!» и свистом, но Ноа не реагирует. Лишь подхватывает меня как мешок сахара – на плечо, одним движением, как будто я пушинка.

– Верни меня обратно, Ноа! – упираюсь я, болтая ногами, – я еще не подвигала телом как восточная танцовщица!

– Твоя танцовщица на сегодня свое отработала, – бурчит он, пробираясь сквозь толпу.

Я пытаюсь вырываться, дергаюсь, но он держит крепко. Его горячие ладони впиваются в заднюю поверхность моих бедер, и я чувствую, как кровь приливает к лицу. Он чуть одергивает край моего платья, чтобы прикрыть зад, и от этого движения по коже проходит дрожь. В холле гостиницы нас встречает тишина и мягкий свет, но он, не сбавляет шага. Накидывает на меня какой-то плед – пахнущий свежестью и снегом, ведь на улице воздух холодный, и пар изо рта вырывается облачками. Но Ноа идет уверенно, как будто тащит меня не через курорт, а через поле боя.

– Я сама могу идти, Ноа! – возмущаюсь я, пытаясь дернуться, но получается только сильнее врезаться носом в его спину.

– Пока ты можешь только добавлять мне проблем, Роми, – отвечает он спокойно, ставя меня на ноги уже в прихожей моего домика.

Я едва удерживаюсь на месте – пол качается, как палуба.

– Повторяю, – я делаю шаг ближе, чуть шатаюсь, но не сдаюсь, – это называется веселье. Тебе стоит как-нибудь попробовать.

Он хмыкает, а потом медленно подходит ближе, почти касаясь меня. Его тень падает на мое лицо, дыхание горячее, глаза темные, тяжелые, словно ночь за окном.

– Чтобы веселиться, нужно довериться другим и расслабиться, – его голос становится ниже, глуше, – а не все могут позволить себе такую роскошь, красотка.

Между нами всего несколько сантиметров, но воздух будто искрится. Я слышу собственное дыхание, чувствую, как сердце колотится так сильно, что боюсь – он услышит. Его взгляд скользит по моим губам, и я ловлю себя на том, что задерживаю дыхание. На секунду кажется, что он вот-вот шагнет ближе. Что просто перестанет сдерживаться. Его зрачки расширяются, он нервно облизывает губы, и у меня все внутри переворачивается. Я уже чувствую, как он склоняется, как рука почти касается моего подбородка, и мир замирает.

Но вдруг он моргает, будто приходит в себя и отступает назад.

– Доброй ночи, Роми, – хмуро бросает он, не глядя в глаза.

Дверь за ним закрывается, оставляя меня одну – с дрожью в коленях, горячими щеками и ощущением, будто меня обокрали на что-то гораздо большее, чем поцелуй.

8

Вы можете считать меня мелочной, жалкой, отвратительной – но я чувствую себя оскорбленной. Эти мужчины… просто отвратительные! Бессердечные, безмозглые придурки, которые сначала все такие милые и пушистые, а потом оказывается, что это всегда был волк в овечьей шкуре. Я серьезно! За последний месяц вся эта мужская порода меня добила.

Сначала мой бывший – решивший упомянуть мое имя в своем чертовом интервью. Ну да, ничего удивительного – скандалить и использовать мое имя для собственного пиара он всегда умел лучше, чем быть приличным человеком. Потом одновременно появляются Ноа и Дин, и каждый сводит меня с ума по-своему. Дин ведет какую-то двусмысленную игру: сегодня утром на моем столе чудом появился мой любимый карамельный раф – в этом месте такого и близко нет – и я не знаю, то ли это его способ загладить вину за отмененное свидание, то ли он просто фанат появляться и исчезать. Ну а Ноа… этот мужчина – отдельная американская горка. Сначала он – горячий незнакомец, поймавший меня в моменте, когда я злюсь и ломаю его лыжи. Потом вдруг мы вынуждены работать вместе, из-за чего начинается открытая война пакостей, а потом он делает что-то почти милое и… отказывает мне в поцелуе?! Как так? Не то чтобы я прямо требовала, но почему он засомневался? Все шло к этому, он должен был сделать шаг, но передумал?! Из-за чего? Я что, недостаточно хороша для него?! Черта с два!

Из всей этой смеси раздражения и унижения у меня варится план мести. Я понимаю, что не обязана нравиться всем, и не стремлюсь быть для кого-то идеалом, но как можно отвергать меня как девушку еще до того, как что-то произошло? Ладно, да – я мелочная. Довольны? Ну и плевать!

Я врываюсь в кабинет с очередным огромным мешком и разрываю его клапан. Сыплю содержимое на большую прозрачную клеенку, расстеленную прямо в центре кабинета. Это не мука и не сахар – это песок, теплый и скрипучий, такой, что кажется, будто ты на берегу моря, а не в офисе посреди зимней вьюги. Я достаю второй мешок, третий, четвертый – и так до сорок пятого. Песок накапливается пологой дюной у стола, он хрустит под подошвой моих угг, оседает в складках обуви и оставляет темные следы на линиях ковра.

Параллельно я таскаю четырнадцатое ведро воды – да, именно четырнадцатое, потому что план требует объемов – и аккуратно заливаю воду в розовый мини-бассейн, который я надуваю прямо среди двух шезлонгов. Тайла с ресепшена, усмехнувшись, дает мне в пользование Bluetooth-колонку – без нее картинка была бы неполной. Я включаю ненавязчивые регги и шум прибоя, и гул техники сменяется далеким пляжным саундтреком. Колонки дают ровный бас, и ветер от кондиционера слегка шевелит листья пальм. Все это – издевка, потому что наша война пакостей предполагает контраст: он с его ледяной дисциплиной, а я – тропический хаос.

Наш общий кабинет теперь выглядит так, будто я нечаянно открыла портал в тропики и выплеснула его содержимое прямо сюда. Весь пол усыпан мягким золотистым песком, который приятно пружинит под ногами и слегка хрустит, когда я делаю шаг. По углам стоят две пальмы в горшках, и их широкие листья так шумят от малейшего движения воздуха, будто кто-то спрятался там и собирается выскочить с кокосом. На столе мерцает свеча с ароматом морского бриза, и ее запах смешивается с влажным воздухом от мини-бассейна, который я надувала с такой гордостью, что почти заслужила медаль за энтузиазм. Шезлонги расположены так, будто это лаунж-зона какого-то элитного курорта, а не рабочее пространство, и на этом же курорте красуется розовый мини-бассейн с пластиковыми уточками, которые лениво плавают кругами, как будто знают, что их присутствие – вишенка на торте моего плана мести. Ох, он будет в бешенстве. Он будет в таком бешенстве, что это даст мне энергию жить еще неделю.

А пока я усаживаюсь за свой рабочий стол, поднимаю крышку ноутбука и продолжаю работать. Мне нужен пиарщик, который сможет превратить наш хаотичный взлет популярности в стабильный успех. После того как голая задница Ноа собрала тридцать миллионов просмотров за прошедшие дни – наши соцсети взлетели, как ракета на кофеине, но толкового контента там все еще нет. И вот я уже готовлю письмо очередному кандидату, как вдруг…

– Какого…

Я поднимаю взгляд и вижу на пороге кабинета самого угрюмого, нахмуренного и, судя по выражению лица, глубоко страдающего мужчину во всей Северной Америке. Ноа стоит в дверях, будто случайно зашел не в офис, а в свой самый худший кошмар, приправленный песком, пальмами и ароматизированными свечами. Он моргает медленно, напряженно, словно проверяет: не спит ли он, и если спит – почему этот сон такой… соленый. Но даже полусонность не мешает ему злиться: я почти вижу, как злость в нем поднимается по сантиметру, как перегретая вода под крышкой чайника.

– Надеюсь, – хмыкаю я, не скрывая удовольствия, – ты не против? Не могла же я после твоей тирады оставить тебя без отдыха и релакса, верно?

Его лицо – произведение искусства: от замешательства до злости, от шока до попытки принять то, что происходит. Ноа хмурится так глубоко, будто пытается свести свои брови вместе. Костяшки на руке, сжимающей дверную ручку, белеют так, словно он сейчас вырвет эту дверь с корнем, но… он вдруг глубоко выдыхает: как будто признает поражение, как будто моя пальма – это его Ватерлоо. Я даже слышу легкий щелчок где-то внутри него, будто он отпускает внутренний тормоз и решает, что будет плыть по течению… хотя бы минуту.

Норингтон делает шаг вперед. Не закрывая дверь, не комментируя, не угрожая увольнением всех пальм в окрестности. Он проходит по песку – и я наблюдаю, как песчинки цепляются к его ботинкам, как будто приветствуют нового отдыхающего. И затем, без малейшего предупреждения, он начинает раздеваться.

Ноа ставит ногу на пятку и скидывает ботинок, затем другой, и остается стоять в белоснежных носках на песке, как ребенок, сбежавший с урока физры на пляж. Я открываю рот, но не успеваю ничего сказать, потому что он уже снимает свой свитер и бросает его на пальму, будто это вешалка. Затем его рука тянется к ремню на джинсах и пряжка мелодично звякает.

– Какого черта ты делаешь? – выдыхаю я, и даже слышу собственное смущение в голосе.

– Хочу расслабиться, – спокойно отвечает он так, будто мы с ним в отпуске на Мальдивах. – Ты так постаралась ради меня, Роми. Я не могу оставить это без внимания.

И он действительно стягивает джинсы вниз, оставляя их где-то посреди песка и оставаясь в одних черных боксерах. Мое лицо вспыхивает, будто на меня направили прожектор. Я резко опускаю взгляд на ноутбук, как будто в нем внезапно появилась формула решения мирового голода, но глаза сами поднимаются вверх, предательски тянутся к его телу – как магнит.

Ноа стягивает футболку, открывая свой идеальный пресс, рельефные мышцы, уходящие под резинку боксеров, и тело, которое выглядит так, будто оно получило личное благословение всех фитнес-тренеров мира. И как будто это обычный вторник, он идет к шезлонгу, плюхается в него с ленивой грацией хищника, натягивает солнцезащитные очки, что я бросила рядом, зарывает ноги в песок и вытягивается. Одну руку кладет за голову, второй тянется к коктейлю, который я поставила «для антуража» и просто… отдыхает. Реально отдыхает. В разгар снежной бури за окном.

– Разве… тебе не нужно работать? – спрашиваю я, все еще не веря происходящему.

– Ты одна не справляешься? – отвечает он, даже не взглянув в мою сторону.

– Нет, я просто…

– Тогда я могу часок расслабиться и выдохнуть, верно? На улице отвратная погода, а все это… – он делает ленивый жест вокруг себя. – Думаю, мне действительно не хватало этого.

В его голосе нет ни капли сарказма или притворства. Он действительно выглядит так, будто получает удовольствие. Ноа окунает руку в надувной бассейн и плескает воду, как ребенок, которому дали ведерко с лопаткой, чтобы тот построил на берегу замок из песка и воды. Поза у него расслабленная до вызова: голова на подушке, очки на носу, губы чуть приоткрыты. И чем дальше, тем сложнее мне держать себя в руках, потому что комбинация его спокойствия и моего гнева создает эффект котла под давлением.

– Ну нет, – я поднимаюсь со своего места так резко, будто стул сам отодвинулся из уважения к моему гневу. – Не в мою смену. А ну-ка, поднимайся сейчас же!

Я обхожу стол, ставлю ноги в песок, который мягко пружинит под подошвами, и оказываюсь прямо напротив него. Почти довольная ухмылка на его лице раздражает сильнее, чем снежная буря за окном. Он лежит в шезлонге, как король хаоса, как будто я устроила курортный сюрприз исключительно ради его удовольствия.

– Давай же! – призываю я, поднимая подбородок. – Ты не должен…

– Наслаждаться? – хмыкает он.

– Вот именно! – я упираю кулаки в бока, чувствуя себя учительницей младших классов, пытающейся успокоить самого проблемного ученика. – Никакого наслаждения в этом кабинете не будет. Можешь начинать свою угрюмую истерию и…

– Зачем?

– Что? – моргаю я, сбитая с толку.

– Зачем мне начинать угрюмую истерию? – он пожимает плечами, медленно и лениво, – На улице апокалипсис, сегодня ничего не работает из-за погодных условий и работы нет. Я могу… отдохнуть.

Но это не то, что я планировала – совсем не то. Это не та реакция, которую я собиралась получить – скорее я ожидала крика, матерного возмущения и его хмурых бровей, но он… просто лежит и наслаждается. И делает все это со спокойствием буддийского монаха, который пережил тысячу воплощений хаоса – и это меня, черт возьми, бесит.

– А если что-то пойдет не так? – бросаю ему вызов, наклоняясь чуть ближе, будто на ринге. – Что если все рухнет и… а если какой-нибудь ненормальный застрянет на подъемнике? – Я решаю ударить по самому больному – по его тревожности. – Или кого-то засыпет буря? Что если что-то пойдет не так, потому что ты тут… прохлаждаешься?

Его лицо меняется мгновенно – словно я нажала на скрытую кнопку «тревога». Улыбка исчезает, очки он сдвигает на лоб, и его взгляд становится резким, внимательным, опасно сосредоточенным. Он медленно поднимается с шезлонга, шаг за шагом, и каждый шаг подчеркивает жар его голого тела, который теперь странно ощутим в воздухе между нами. Ноа останавливается так близко, что я слышу его дыхание, ровное и глубокое, но с едва заметной ноткой раздражения.

– Странно, что ты сама не придерживаешься своих же советов, Роми, – тихо выдыхает он, наклоняясь ближе, так что моя кожа покрывается мурашками. – Не начинай войну, если не уверена, что победишь.

И вот теперь я понимаю к чему все это. Он делает это специально, намеренно. Ноа злится, но делает вид, что расслаблен, будто все это его не задело. Он стоит передо мной – горячий, сердитый, но сдержанный – и притворяется, что ему абсолютно все равно, что я превратила наш кабинет в филиал пляжа. Норингтон-младший играет, манипулирует, хочет вывести меня из себя.

Ну что ж. Он хочет хаос? Он его получит.

Я расплываюсь в улыбке – медленно, по-настоящему хитро. И прежде чем он успевает отреагировать, я кладу руки ему на грудь – горячую, напряженную, ручную работу модельеров анатомии – и резко толкаю его назад.

Он взмахивает руками, теряет равновесие и его идеальная задница с шумом плюхается прямо в розовый надувной бассейн приземляется прямо в маленький розовый надувной бассейн. Вода взлетает фонтаном, разлетается во все стороны, сбивает уточек, которые начинают панически кружить. И Ноа сидит там – огромный, мощный и мокрый – и выглядит так, будто готов убить меня.

– Твою мать, красотка! – рявкает он, когда брызги стекают по его груди.

Но я уже хватаю свои вещи, накидываю куртку и вылетаю из кабинета – сердце колотится как при старте соревнований. Я уже знаю, как бить по-серьезному – не просто мелкие пакости из блесток и тропических пальм. У него есть то, чем он дорожит до безумия – его снегоход. Я вижу идеальную картинку мести в своей голове: как я воспользуюсь хаосом непогоды, как поддамся искушению слегка поживиться его техникой, чтобы дать ему понять, что расслабить у него действительно больше не получится.

Это игра. И я собираюсь играть по-крупному.