Спорим, ты пожалеешь об этом

В кабинете пусто. Не совсем, конечно – вся мебель на месте, как и идеально организованные вещи Ноа: его ноутбук, стопка бумаг, аккуратно сложенный пиджак на спинке кресла. Но нет ни единого намека на мое присутствие. Ни стола, ни коробок, ни моих заметок, ни любимой кружки с отпечатком помады. Ничего. Только идеальная чистота, стерильный порядок и этот безупречный запах – успеха, контроля и раздражающего перфекционизма. Кабинет теперь выглядит так, будто я никогда здесь не существовала.

– Тут были твои вещи?! – под дурочка косит Ноа, входя в наш кабинет и пробираясь к своему шкафу. – Что-то я не припомню такого, но… я видел какие-то вещи в подсобке, если тебе будет интересно.

Он хмыкает, открывая шкаф и уже тянется за своей курткой, но я со всей силы хлопаю по двери шкафа, едва не прижав ему руки. Ноа отдергивает ладони, как будто я только что укусила его за палец, и в его глазах мелькает удивление, быстро сменяясь на раздражение.

– Ты прервал мой обед, потому что так сильно хотел увидеть мое недовольное лицо, когда я застану это?

– Я прервал твой обед, чтобы ты перестала флиртовать с моими сотрудниками, – хмыкает он, снова открывая шкаф и доставая оттуда свою куртку.

– У вас нет запретов на отношения в коллективе, – напоминаю я, скрещивая руки на груди, – твой дедушка буквально благословил нас.

– Что поделать? – пожимает он плечами, – Человек уже в возрасте. Не в себе.

– Конечно, иначе как объяснить его решение назначить тебя генеральным директором Сильвер-Пика.

Ноа закатывает глаза и едва сдерживает злость, сильно сжимая челюсть. Я вижу, как по его лицу пробегает та самая волна недовольства, когда внутри что-то щелкает и превращает совсем недавно спокойного человека в угрюмую машину для приказов. Он делает глубокий вдох, собираясь с духом, и это выглядит так, будто он готов атаковать меня графиками.

– Просто найди документы, красотка, – напоминает он. – Мне нужно съездить до пятого комплекса и встретить рабочих. Я вернусь через час, если из-за ночной снежной бури не возникнет проблем со снегоходом. Потом я хочу увидеть чертовы документы, Роми.

Он обходит меня и скрывается в коридорах, снова уходя по своим делам, а я стою и смотрю на пустое место, где был мой стол, и понимаю, что отыскать мои вещи теперь моя проблема.

На поиски уходит больше часа: Ноа раскидал коробки и мои личные вещи по семи разным кладовкам, словно играл в маленький садистский квест. Я таскаю все обратно сама, но когда в панорамном окне вижу, как он возвращается, паркует снегоход на привычном месте и направляется в общую душевую для персонала, в моей голове щелкает план. Главное – успеть до того, как он переоденется и снова будет всемогущ.

Я буквально бегу по коридорам главного здания курорта, почти скольжу в сапогах по заснеженным каменным дорожкам и игнорирую мороз, потому что цель оправдывает любое безрассудство. Сердце стучит, дыхание парит облачками, а в ладонях приятно ноет холод, как напоминание, что я живу и могу действовать. Я буквально превращаюсь в ниндзя: бесшумные шаги, резкие повороты, я проскальзываю через служебные двери и ныряю в зону душевых, как морской котик в теплый бассейн. Если мне снова повезет, Ноа устроит целое шоу именно в тот момент, когда большинство постояльцев вернутся со склона на второй обед.

Внутри душевых нет общей зоны – помещение сразу делится на мужскую и женскую часть, и я без долгих сомнений пробираюсь в мужскую. К счастью, никого нет – только вещи Ноа, аккуратно сваленные на скамейке. Я слышу, как он что-то напевает себе под нос – и я готова поклясться, что это «Love Story» от Тейлор Свифт – и от этой мысли мне становится смешно и зловеще одновременно. Водяной шум маскирует мои шаги, и я тихо собираю все его вещи: шапку, куртку, нижнее белье, теплые ботинки – все, что помешает ему спокойно выйти наружу. Но не все так просто: я беру еще чистые полотенца, халаты и все, чем он мог бы прикрыться, оставив лишь одну банную шапочку. Телефон, часы – ничего не осталось – он не докричится до помощи, пока кто-то не заглянет сюда в конце смены, а я прекрасно знаю, что персонал предпочитает личные душевые в своих комнатах.

Довольная я выбираюсь обратно на улицу и иду в наш кабинет, гордая самой собой, но едва добравшись до уличной лестницы основного здания, слышу чертовски недовольное и протяжное:

– РОМИИИИ!

Я оборачиваюсь и замираю на месте, в руках мои трофеи – его вещи, чистые полотенца – а вокруг уже пара людей, которые так же оборачиваются на шум. И в этот момент Ноа делает то, чего я никак не ожидала – он выходит без стыда и совести. Полностью голый, прикрывая нужную ему область своей банной шапочкой, и идет босиком по снегу. Холодный воздух рисует пар вокруг его тела, капли воды блестят на плечах, и он выглядит – совершенно абсурдно и невероятно – как чертов греческий Бог, который заблудился и потерялся на лыжном курорте. Мой план мести вдруг сталкивается с самой большой проблемой: я не могу смотреть в сторону разрушения его достоинства, потому что глаза предательски залипают на его теле, а сердце начинает играть другую, подозрительно счастливую мелодию.

Было очевидно, что Ноа красив – это знали все женщины в радиусе километра. Но сейчас, когда я вижу его голого, этот факт приобретает совершенно другой масштаб. Голые, мощные плечи, блестящие от снега и воды, напряженные бицепсы, пресс с шестью идеальными кубиками, и эти V-образные мышцы, исчезающие под нелепой шапочкой для сауны… Честное слово, я бы поклялась, что воздух вокруг меня нагревается, хотя над нами идет настоящий снегопад. Щеки горят, дыхание сбивается, и я внезапно понимаю, что не чувствую ни холода, ни ветра – только катастрофическую неловкость и странное восхищение, которое никак не скрыть.

Ноа, впрочем, выглядит почти довольным собой – и это бесит еще больше. Его нисколько не смущают люди вокруг: кто-то уже достает телефоны, девушки хихикают и спрашивают, свободен ли он сегодня вечером, а один мужчина рядом со мной поспешно прикрывает ладонью глаза своей жене. Норингтон идет через снег с таким видом, будто дефилирует на подиуме Миланской недели моды, только вместо костюма – мороз и банная шапочка. Он идет прямо ко мне, шаг за шагом, и останавливается слишком близко – опасно близко.

– Знаешь, красотка, – он наклоняется так, что пар от его дыхания – единственное, что я вижу перед собой. Его голос низкий, почти ленивый, но с той самой опасной искрой, от которой у меня подгибаются колени. – Если тебе так сильно хотелось увидеть меня голым – могла бы просто попросить.

Он рывком забирает всю гору вещей из моих рук – и свою одежду, и все банные принадлежности, которые я успела прихватить – и просто разворачивается, будто ничего не случилось.

Последнее, что я вижу, прежде чем он скрывается в холле курорта – его идеальный, накачанный, абсолютно голый зад – пока я стою на лестнице с разинутым ртом и чувством, что Санта только что вычеркнул меня из списка «хороших девочек».

6

– Говорю вам, он что-то задумал! – хмурюсь я, расхаживая взад-вперед в кабинете мистера Норингтона старшего.

– Ты это решила… потому что он был милым? – непонимающе моргает дедушка Ноа.

– Целых десять дней! – взрываюсь я. – Говорю вам, это не просто так! Я уже начинаю бояться за собственную жизнь!

И это, между прочим, не преувеличение. Ноа был невыносимо любезен со мной последние десять дней – настолько, что я начала проверять кофе на яд. Он приносил мне мой любимый карамельный раф, который здесь вообще невозможно достать, будто лично сгонял за ним в другой город. Я раздражала его – а он улыбался так мило, что на щеках появлялись ямочки, которых я раньше не видела, похлопывал меня по макушке, как ребенка, и вдруг крепко обнимал, так что я не могла вдохнуть. Я выводила его из себя – а он включал Тейлор Свифт в нашем кабинете, потом в лобби, потом по громкоговорителю на улице курорта. Из ее большой фанатки я всеми усилиями Норингтона-младшего становилась ее главным хейтером, и…

– Он смертельно болен, да?! – предполагаю я, наваливаясь двумя руками на стол мистера Норингтона. – Ноа вот-вот умрет, а мне никто не сказал!

Мгновенная пауза настолько плотная, что я почти слышу, как тикают настенные часы. Мужчина на меня смотрит, будто примеряет диагноз – для кого из нас он подходит больше. А потом вдруг разражается смехом. Смеется громко, заразительно, хлопает ладонью по столу.

– Ты преувеличиваешь, Роми, – сквозь смех выдыхает он. – Может, он просто… поднял белый флаг? Увидел, что твоя работа приносит результаты и…

– Моя работа? – хватаюсь за сердце, как актриса из мыльной оперы. – Кто-то выложил в соцсети видео с голым задом вашего внука, которое за сутки набрало семнадцать миллионов просмотров, и вы называете это моей работой?!

– Ну это ведь ты стащила его вещи, Риддок.

– Он вынес всю мою часть кабинета! – будто оправдываюсь я. – Я думала, он просто просидит там до вечера, а не выйдет щеголять своим достоинством!

– Что ты от меня хочешь, милая? – устало выдыхает мужчина, откидываясь на спинку кресла. – Чтобы я наказал его? Тебя? Вас обоих? Единственное, что мне нужно – это второе дыхание этого курорта. И если голый зад моего внука в интернете дает нам его – можешь продолжать в том же духе.

Он не понимает. Совсем. И это сводит меня с ума. Меня злит, что он просто смеется, когда я, между прочим, бью тревогу. Меня расстраивает, что никто не видит очевидного – Ноа затеял что-то коварное. И чем дольше я об этом думаю, тем сильнее меня гложет тревога, как будто я стою на склоне перед лавиной.

– Вот увидите, – предупреждаю я, – Ноа что-то натворит, и я окажусь в беде!

С этими словами я выхожу из кабинета настоящего босса и плетусь к нашему с Ноа. Я не видела его весь день – он зависает у пятого корпуса, контролируя рабочих. Ему нравится делать вид, что он трудяга, хотя на самом деле просто терроризирует персонал своим ворчанием. Скоро туда заселят гостей, и Норингтон-младший бегает туда-сюда, будто от этого процесс ускорится.

Проходя мимо главного лобби, я невольно улыбаюсь. Все выглядит… живым. На диванчиках толпится молодежь с рюкзаками и лыжами, кто-то уже делает селфи у камина. У ресепшена парень продлевает бронь еще на неделю, а милая семейная пара выходит с обеда, смеясь с детьми – курорт наконец дышит.

Честно говоря, я горжусь собой. Благодаря моим корректировкам семьи и молодежь теперь пересекаются только в нескольких общих зонах. Молодежь тусит, шумит и гуляет, а семьи спокойно отдыхают, дети спят после десяти вечера, родители расслабляются в спа и никто не орет "YOLO!" под окнами детских спален – мое маленькое рождественское чудо логистики.

– Вот ты где, привет, – прямо передо мной, как из ниоткуда, возникает Дин.

Я вздрагиваю и не понимаю, что чувствую.

Я до сих пор не знаю, как к нему относиться. Он милый, внимательный, заботливый – до тех пор, пока рядом не появляется Ноа. Стоит Норингтону войти в поле видимости – Дин превращается в нервный комок, начинает отшучиваться, извиняться и буквально испаряется из разговора – аведь еще утром он намекал на свидание.

– Ты не видел Ноа? – спрашиваю я, чем моментально заставляю его дернуться и оглянуться, будто тот может материализоваться прямо за спиной.

– Нет, я… мне сегодня везло, так что я с ним не пересекался.

– Отлично, – киваю я и оттаскиваю его к панорамному окну, чтобы избежать подслушиваний. – Тогда нам нужно поговорить. Ты ничего не хочешь мне сказать?

Он тут же краснеет, будто кто-то включил прожектор прямо ему в лицо. Щеки заливает румянец, и он неловко чешет затылок, пытаясь сделать вид, что просто задумался. Но у Дарзала ничего не выходит – пальцы путаются в волосах, а взгляд мечется между мной и полом. Неловкость буквально вибрирует в воздухе. Он выглядит так, будто готов провалиться сквозь землю, но упрямо держится, изображая уверенность, которой явно ему не хватает. Я уже говорила, что предпочитаю уверенных в себе парней?

– Нет, я…

– Ты хочешь позвать меня на свидание или нет? – уже не сдерживаюсь я. – Мне нужно понимать, что именно здесь происходит и какое отношение к этому имеет Ноа?

– Да! – выпаливает Дин, будто очнувшись. – Да, конечно, хочу. Я хочу позвать тебя на свидание, Роми, просто Ноа…

– Сукин сын! – заканчиваю за него я, потому что, очевидно, права.

За его спиной я вижу Ноа. Не просто его хмурое, раздражающе красивое лицо, не идеальное тело, обтянутое свитером, и даже не растрепанные волосы, будто он только что вышел из рекламы «я слишком крут, чтобы расчесываться». Нет. Я вижу, как этот идиот на полном серьезе развешивает мое нижнее белье на елки у парадного входа, словно решил превратить их в рождественское порно-шоу. И как я знаю, что оно мое? Поверьте, некоторые вещи ты узнаешь сразу, без сомнений. Особенно если это кружевное белье с бантиками.

– Ты. Просто. Ненормальный. – злюсь я, вылетая на улицу, пока Ноа с абсолютно спокойным видом фотографируется с какими-то девушками в горнолыжных костюмах на фоне елок, украшенных моими трусиками.

– Последний писк моды в Милане, красотка, – довольно хмыкает он, когда девушки отходят, оставив его в окружении кружев и смеха.

От меня не ускользает, как одна из них едва заметно вкладывает что-то в его ладонь – наверняка номер телефона. А он даже не моргает, продолжая вешать мои трусики, будто это его официальные рабочие обязанности. Серьезно, он делает это с таким видом, словно курорт поручил ему «украсить деревья символами страсти и позора Роми».

– Ты что, вломился в мой номер?! – почти визжу я, выхватывая у него очередной кусок ткани, который он еще не успел повесить.

– Тебе следует вернуться в холл, Роми, – мягко тянет он, как будто мы обсуждаем погоду, и берет мой лифчик с ветки. – Замерзнешь.

– Зачетная инсталляция, мужик! – кидает ему кто-то мимоходом, и Ноа пробует изобразить улыбку, но получается как-то… слишком хмуро даже для хмурого.

– Верни мне это, – требую я, собирая свое белье с веток, чувствуя, как мое терпение улетучивается быстрее, чем горячий шоколад на морозе. – Ты вообще не в себе? Я подам заявление за проникновение на частную территорию и кражу!

– Кражу? – фыркает он, бросая в урну тот самый листок, даже не взглянув. – Я нашел это в прачечной. Кто-то забыл.

– Это неправда, – гневно приближаюсь я, – тут буквально все цвета радуги. Я бы не стирала все это вместе.

– Ну, – пожимает плечами он, – теперь тебе придется.

– Тебе не кажется это жалким? – хмыкаю я, уперев руки в бока. – Я заставила тебя раздеться и пройтись голым, а ты просто развесил на елки мое белье?

– А чего ты ждала? – не отрываясь, отвечает Ноа. – Что я должен быть оскорблен? Мне нечего стыдиться, красотка. Я более чем доволен своей физической формой. Или предлагаешь теперь раздеть тебя? Но учти, я не люблю делиться.

– Оо, правда? – усмехаюсь я. – Не припомню, чтобы ты назначал мне свидание… Хотя, погоди, кто-то другой уже сделал это.

– Он уже в курсе, что с ним станет, когда он станет твоим бывшим? – хмыкает Ноа, даже не взглянув на меня. – Я до сих пор не нашел даже щепок от своих лыж.

Злость накрывает, как снежная лавина. Горячо, тяжело, с ощущением правоты, которая вдруг оказывается таким же проклятьем, как и победа. В груди все сжимается, ладони дрожат, дыхание обжигает горло. Я чувствую, как каждая мышца хочет броситься на него – то ли ударить, то ли поцеловать (что, очевидно, ужасная идея). Щеки горят, а внутри все кипит от возмущения и какого-то дурацкого, неподконтрольного возбуждения.

– Отлично, знаешь что? Я была права – ты ненормальный, мстительный, мелочный и…

– Ну последнее – точно ложь. Ты ведь сама все видела, верно? – ухмыляется он, и мои щеки вспыхивают от воспоминаний.

– Я просто… – делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. – Стащу твою кредитку, засяду на сайте «Этам» и потрачу как минимум четыре тысячи долларов.

Разворачиваюсь на пятках и ухожу прочь, громко цокая каблуками, потому что злость заслуживает звукового сопровождения. Воздух щиплет щеки, снег хрустит, а позади раздается смех и щелканье телефонов – теперь весь курорт будет знать о моем кружевном дебюте. Я иду быстрее, пока холод не начинает щипать нос, пока злость не сменяется каким-то странным чувством: смесью унижения и… смеха.

– Я предпочитаю видеть на тебе черный шелк, красотка! – кричит Ноа мне вслед, и я показываю ему средний палец, не оборачиваясь, прежде чем скрыться в лобби.

7

Я залпом выпиваю второй бокал шампанского, как будто это изотоник после заезда. Пузыри дерутся в горле, а в голове вспыхивает легкий фейерверк – тот самый, когда ты понимаешь, что третий бокал будет твоей погибелью. Я держусь изо всех сил, чтобы не перейти на шоты водки, хотя бармен только и ждет, когда я махну рукой. В этом участь всех профессиональных спортсменов – нас учили держать равновесие, а не градусы. Когда тебя заботит только карьера, ты не пьешь вообще. А потом от карьеры остаются лишь пара фоток и запылившиеся медали где-то в коробке у родителей в гараже – и оказывается, что ты не просто не умеешь проигрывать, ты еще и не умеешь пить. Организм сопротивляется, как при первом падении, и я чувствую, как опьянение подкрадывается слишком быстро.

Но сегодня это, наверное, и к лучшему. Я провела идеальное мероприятие по лыжному спуску – Норингтон-старший раздал три интервью и выглядел так, будто лично спас зиму, а гости просто сияют каким-то восторгом – ко мне подошли семь человек за последний час, чтобы сказать, как сильно им все понравилось. Семь! Это почти аплодисменты стоя, если бы не то, что все сидят в мехах и с глинтвейном. И все же… да, я молодец. Формально.

Может, большинству и правда все понравилось, но мне – нет. Мне больно и грустно, до физического скрежета внутри. Корсетное платье в пайетках вызывает чесотку, как будто его шили из осколков елочной игрушки. Каблуки убивают ступни, а гладкий пучок так туго стянут, что, кажется, еще немного – и мой скальп подаст заявление на увольнение. Я даже не знаю, какая боль сегодня сильнее – та, что от платья и шпилек, или та, что где-то глубоко, от осознания: я больше никогда не выйду на склон, не услышу стартовый сигнал, не почувствую тот адреналин, который раньше был моим воздухом.

Сегодняшнее соревнование я смотрела, как свою жизнь на перемотке. Сердце разрывалось на части, а колено ныло, будто пыталось напомнить, кто здесь главный разрушитель моих мечт. Мне понадобилось пятнадцать минут в крошечной каморке метр на метр, чтобы расплакаться, спрятавшись от всех. Я не хотела, чтобы кто-то видел – тем более Ноа. Последнее, чего мне не хватало, – это его саркастичных комментариев и презрительных взглядов из серии «не начинай».

Поэтому сейчас я в безопасном месте – у бара. Здесь, среди смеха, блеска, музыки и людей моего возраста, можно хотя бы сделать вид, что жизнь прекрасна. Афтерпати сверкает, как рождественская витрина: женщины в блестках, мужчины в дорогих костюмах, шампанское льется рекой, а где-то в углу диджей так страстно крутит треки, будто спасает мир. И главное – здесь нет Ноа. Этот святой угрюмый красавец, с лицом, будто вырезанным из мрамора, не пьет. Я заметила, как он обходит подобные места, как чуму. Именно поэтому бар – мое идеальное укрытие. Или… я так думала.

– Ужасно выглядишь, красотка, – голос за спиной обрушивается на меня, когда я заказываю у бармена первый шот водки.

Я вздрагиваю. Ноа подходит ближе, лениво облокачивается на стойку и с явным удовольствием осматривает меня – медленно, снизу вверх. Его взгляд скользит по моим голым ногам, задерживается на бедрах, потом выше – и, наконец, на глазах. Уголок его рта чуть дергается.

– В смысле, не ты сама, – хмурится он, делая пальцем круги в воздухе у своего лица, – но что-то вот здесь не так.

– Кислая мина?

– Ага.

– Мне казалось, я всегда так выгляжу, когда вижу тебя, Ноа.

– Вообще-то…

Я не дослушиваю. Передо мной появляется стопка водки – прозрачная, холодная, как и душа Норингтона-младшего. Хватаю ее и опрокидываю залпом, чувствуя, как по телу пробегает огонь. Сейчас я не хочу ссориться, не хочу остроумно подыгрывать его очередным подколкам – сегодня я просто хочу забыться.

– Ты в… – начинает он, но не успевает договорить.

– Ноа? Какого черта ты здесь? – раздается за спиной уверенный, чуть насмешливый голос.

Я оборачиваюсь. Незнакомый мужчина улыбается, и на миг даже воздух рядом теплеет.

– Привет, мужик, – отзывается Ноа, и его лицо чуть смягчается.

Невероятно. Оказывается, он умеет не хмуриться!

– Не думал, что увижу тебя за баром, – говорит незнакомец, явно удивленный.

– Приходится контролировать своих сотрудников, – кивает Ноа в мою сторону.

И тут незнакомец поворачивается ко мне. Его взгляд теплый, живой, немного дерзкий. Строгий костюм на нем сидит безупречно, но это не тот холодный стиль, как у Ноа – он будто случайно родился красивым и обаятельным. Улыбается так, что хочется аплодировать. И все же… даже он не может переплюнуть Ноа. Я сама на себя злюсь за это признание. Да, я почти всегда вижу Ноа в строгих костюмах, но сегодня… О, черт. Мы уже обсуждали греческих богов?!

Ноа выглядит так, будто только что сошел с обложки журнала, где слово «совершенство» прописано капслоком. Черный смокинг сидит на нем так, как будто ткань сама выбрала его тело, а не наоборот. Белоснежная рубашка подчеркивает загар, воротник чуть расстегнут, и я ловлю себя на мысли, что могла бы написать диссертацию о том, как у него ложится воротничок на ключицы. Волосы приглажены, но как-то нарочито небрежно, а в кармане поблескивает запонка, которая, кажется, стоит дороже моей аренды за год. От него пахнет холодом, свежестью и тем самым дорогим парфюмом, что пахнет не ароматом, а властью. И когда он поворачивает голову в мою сторону, лениво, будто это не имеет никакого значения – между моих ног становится слишко тепло. Я мысленно благодарю корсет этого платья за то, что он держит меня в вертикальном положении.

– Вообще-то, – говорю я, наконец приходя в себя и проверяя время на экране телефона, – мой рабочий день закончился в десять вечера. Так что я уже как полтора часа на своем законном выходном.

Незнакомец, стоящий рядом, хмыкает и протягивает мне руку.

– Эйден Эствуд.

– Роми Риддок.

– Так ты та самая…

Он не успевает договорить – Ноа пихает его локтем в живот, и тот только фыркает, морщась.

– …наш временный бренд-менеджер, – заканчивает за него Ноа, и я закатываю глаза.

– Наслышан о вашем сегодняшнем мероприятии, – тепло улыбается Эйден, слегка наклоняя голову. – Пара гостей забрели к нам в бар и рассыпались в комплиментах.

– Спасибо, – выдавливаю натянутую улыбку, стараясь не морщиться, – было приятно хоть на день вылезти из офиса и подышать свежим воздухом.

– Ты не катаешься? – спрашивает он, совершенно невинно, но вопрос бьет точно в солнечное сплетение.

Я стараюсь не выдать, как мне неприятно. Не потому, что он спросил – Эйден здесь ни при чем – а потому что то, что я могу делать, катанием уже не назовешь. Это жалкая имитация движения, попытка быть прежней. Я чувствую, как Ноа чуть дергает бровями, будто улавливает что-то невидимое между строк. Его взгляд становится пристальным, цепким, и я понимаю, что в его голове что-то складывается, как недостающий пазл.

– Давайте вы потом проведете свою светскую беседу, – сухо обрывает он, усаживаясь рядом и жестом приглашая Эйдена сесть напротив. – Лучше расскажи, когда ты вернулся. Я слышал о твоем отце и…

Дальше я не слушаю. Не хочу. Вроде как они друзья или, по крайней мере, деловые партнеры, но сейчас любая новая информация проходит мимо меня. Моя голова занята самобичеванием.

Не то чтобы я привыкла себя жалеть – профессиональные спортсмены так не делают. Мы же железные. Стальные нервы, каменные колени, вечно собранные в кулак эмоции. Но… кого я обманываю? Это все в прошлом. Сейчас я не спортсменка. Я могу позволить себе быть слабой. Могу сидеть у бара в сверкающем платье и думать о том, где свернула куда-то не туда.

Я заказываю еще три шота водки. И еще один. Пусть будет четыре – чтобы наверняка. После полуночи вечеринка становится громче, ярче и какой-то почти сюрреалистичной. Музыка бьет по полу, свет мигает, люди вокруг танцуют так, будто завтра не существует. А я… я наконец расслабляюсь. Тело легкое, ноги уже не болят, корсет будто перестал сжимать грудь и ребра. Я смеюсь, кружусь, и шестую песню подряд танцую с красивой девушкой в похожем красном платье. Мы не знаем друг друга, но почему-то это неважно – мы обе просто счастливы быть живыми в этот момент.

Я трижды избегаю медленных танцев – потому что Дин, видимо, только закончил смену и бродит где-то поблизости. А после того как он отозвал свое приглашение на свидание, я не хочу видеть его лицо. Пусть тоже посмотрит, как весело мне без него.