Однажды в баре в пригороде Атлантиды

Жоан Дюпрен. А говорила без малейшего намека на акцент. Хотя и пела по-французски без акцента. По крайней мере так показалось Трубе, который по французски кроме “силь ву пле” ничего не знал. По крайней мере он узнал ее имя. Хотя ему это ни о чем не сказало. Она говорила тогда, что, узнав ее имя, он начнет думать, подходит ли оно ей. Она была права, об этом Труба много успел надумать. Но ни к какому выводу не пришел.

На сцену тем временем вынесли музыкальные инструменты и музыканты, разного возраста но с одинаковыми выражениями на лицах, точнее с отсутствием таковых, начали играть джаз. Без саксофона не обошлось. Труба сидел так какое-то время. Не понятно чего он ждал. Девушка должно быть уже уехала. Решив, что еще немного и пора уходить, он стал медленно допивать ром. Последний на сегодня. Задумавшись, он не сразу заметил, что к его столику подплыла фигура.

– Я смотрю, темп держите все тот же.

Переоделась, стала похожей на ту, кого он запомнил. Она стояла перед ним, слегка улыбаясь. В полумраке было невозможно разглядеть, что выражала эта усмешка. Он ничего не ответил, лишь кивком голову пригласил ее сесть рядом. Она села.

– А даме ничего не заказали? Как неучтиво.

– Не был уверен, что дама вообще появится.

– С доверием и оптимизмом у вас все в порядке.

– Еще бы.

Так они провели долгие секунды. Разглядывая друг друга, пытаясь отгадать, какие мысли роятся в их головах. В головах друг друга и, что важнее, собственных.

– Не хотите уехать отсюда? – Наконец выговорил Труба.

– Не хочу ли я покинуть рабочее место после окончания рабочего дня? Хороший вопрос, дайте подумать.

– Едем. – Труба подорвался со своего места резко. Оплатил за стойкой заказ, обратил внимание как бармен странно разглядывал его и спутницу.

Да парень, сегодня она уходит со мной. Может она каждый день уходит с кем-то другим. Но сегодня со мной.

Труба понятия не имел куда им пойти.

Она сидела на подоконнике, тусклый свет ламп с трудом доставал до нее. Буйные темные волосы обрамляли лицо как золотая резная рамка обрамляет шедевры Боттичелли. Закинув ногу на ногу, она слегка покачивала одной, взгляд не отрывался от чего-то за окном. В руке стакан. Большие окна задернуты прозрачными шторами. В комнату скромно пробивались огни световой рекламы. Они падали на пол, слегка задевая низкий журнальный столик. На нем стоял второй стакан. От него отражались скупые отблески света. В комнате были двое, вдруг ставшие сами для себя центром Вселенной. Как всегда происходит во власти ночи, они вдруг ощутили, что их взгляды, дыхание, слова, которые они произносят, все вдруг стало самым важным событием во всем мире. Но именно сейчас они не произносили ничего. Настал час, когда разговор только опошляет все. Когда невзначай изданные звуки: звяканье стакана, скрип дивана, вздох, сигнализация за окном, вскрик соседей где-то за стенкой – все это говорило само за себя. Скажи сейчас что-нибудь не то – и все пойдет прахом. Спугнуть ЭТО сейчас – значило совершить кощунство. Непростительный грех. Они молчали.

Труба наблюдал за ней из глубины мягкого дивана цвета пенки на капучино. Наблюдал не отрываясь, делая небольшие глотки из своего стакана, нарушая тишину только еле-слышным потрескиванием сгорающего в сигарете табака. Но этот единственный звук тоже был частью той симфонии, которую они сейчас играли. Она аккомпанировала идеально, виртуозно. Закинув ногу на ногу, болтая одной из них, она положила на миниатюрное колено руку, держащую стакан с виски. Небольшие камешки в ее стакане чуть слышно позвякивали. Она продолжала смотреть куда-то, он продолжал смотреть на нее.

После “Бордо” они послонялись немного по окрестностям, зашли в пару заведений. То тут то там малость выпили. Она не отставала. Какое к черту мартини, возьми мне ром. Ты же пила мартини в тот вечер. Вот именно что с меня хватит этой дряни, хватит думать, что мы женщины не можем пить нормальные напитки. Можем и справляемся лучше вас.

Темы для разговора всегда находились сами. В основном глупости но в них и была вся прелесть. О чем еще говорить, если не о глупостях? Откуда ты родом? Кем мечтала стать в детстве? Чушь. Намного интереснее обсудить, что стряслось с тем парнем в углу, накидать предположений, почему его желтая рубашка выглядит, будто ее только достали из задницы слонихи, почему он пьет ту дрянь и курит такие тонкие сигареты.

Напряжение и неловкость между ними прошли быстрее чем смогли полноценно овладеть ситуацией. Они говорили, пили, смеялись и курили. Иногда он предлагал пойти заглянуть куда-нибудь еще. Иногда она тащила его на тот мост, постоять на нем, облокотившись о перила и стряхивая пепел в черные воды, прислушиваясь, услышат ли они шипение гаснущего пепла. За все время они ни разу друг к другу не прикоснулись. Да, смотрели в глаза, иногда на пару секунд дольше чем принято но физического контакта не было. Он был и не нужен. Да, Труба нестерпимо хотел прикоснуться к ней хоть мельком, едва дотронуться невзначай до ее руки, подкуривая ей сигарету. Но всякий раз одергивал себя. Чем раньше это случится, тем быстрее все перейдет на тот этап, когда касания заменяют все другие формы коммуникации, а это значит скорый конец. Пусть пока все идет так, как идет. Она не настаивала. Удивительно тонко чувствуя настроение, она, слово гимнастка, сохраняла равновесия, не позволяя упасть ни в излишнюю вульгарность, ни в чрезмерное целомудрие. Потрясающая женщина.

В итоге, захватив с собой бутылку виски, они пошли к ней домой. Расположились на диване, напротив друг друга, налили, поговорили еще немного и вдруг темы закончились. Он любовался ей, она понимала это и давала ему такую возможность. Зная, что свет от сотен огней за окном сделают свое дело, присела на подоконник и так там и осталась.

Посмотрите на нее. Разве может быть что-то прекраснее в два часа ночи чем женщина со стаканом виски. Миниатюрные ноги выглядят очень темными при плохом освещении, свет играет лишь на икрах и складывается ощущение, что они очень спортивны. Может так и есть, Труба не знал. Сейчас он знал только то, что хочет просидеть вот так всю оставшуюся жизнь. И больше всего боялся что это когда-нибудь закончился. Иногда самая страшная фраза это: “Пора спать” или “Пора расходиться”. Он боялся услышать это больше всего на свете. Но она продолжала молчать. Может она ждет чего-то? Может самое время подойти? Сделать что-то? Ладно, еще один глоток и пора что-то сделать.

Несколько глотков спустя она вдруг заговорила.

– Труба, чего ты ищешь?

– В тебе или в жизни?

– Просто ответь на вопрос.

– Это самый сложный вопрос, который ты могла задать.

– Разве? – Она обернулась и посмотрела на него. Было темно и он не знал на все сто, смотрит ли она прямо на него но всем существом ощущал это.

– Думаешь, есть вопросы сложнее?

– И даже больше, чем ты думаешь. Но сейчас я хочу услышать ответ только на то, что задала только что.

– Если в жизни – то ничего конкретного. Раньше я думал что важно найти что-то но сейчас уже не уверен. – И он замолчал, рассчитывая что она задаст правильный вопрос.

– А во мне? – Он не сомневался, что она сделает все правильно.

– Все, что мне было нужно, я уже нашел.

– Как это?

– Ты сидишь тут, ты прекрасна, мы пьяны а за окном орет полицейская сирена. Это именно то, чего я искал.

– Как же много ты говоришь.

Он встал и подошел к ней. Она уже давно снова отвернулась к окну и не шелохнулась, когда он подошел. Аккуратно взял из ее руки пустой стакан и наполнил его. Но не вернул его а оставил стоять на столе. Свой тоже. Присев на корточки, он оказался на одном уровне с ней. Она медленно повернулась и посмотрела ему в глаза. Они выражали нечто необъятное. Страдание. Мольба. Усталость и саму жизнь. Но взгляд был твердый и мягче становиться будто бы и не собирался. Длилось это лишь сотую долю секунды. Затем он не выдержал.

А затем было утро. На него давило очень теплое одеяло. Такие одеяла девушки просто обожают. Он не понимал этого и переносил это с трудом. Рядом было пусто. Из ванной комнаты доносилось журчание воды. Окно задернуто лишь наполовину и лучи света падали на трельяж напротив кровати. Трельяж был заставлен тонной женского барахла, о названиях которого он и понятия не имел. Банки, спреи, расчески и прочее прочее прочее. Добиться той естественной красоты, которую он так любил было невероятно сложно. В отражении зеркала напротив он себя не видел, только стену. Минувшей ночью там отражалась самая прекрасная спина, какие он только видел.

Труба лежал, наслаждаясь утром, как уже очень давно им не наслаждался. Мысли тихонько собрать вещи и уйти даже не возникало. В этот раз нет. Ему хотелось только, чтобы она скорее вернулась в постель и они повалялись так еще немного. Самую малость. Очень долго. Чтобы скоротать время он стал изучать комнату подробнее. Она хоть и выглядела как чисто женская, при детальном рассмотрении все оказывалось не так просто. На трельяже крема, спреи, упаковки чего-то еще, но вместе с тем наличность, толстая серебряная цепочка. Из полуоткрытого шкафа выглядывали прекрасного покроя платья, сарафаны и один костюм с пиджаком. Труба не любил, когда женщины носят пиджак. Он делает их плечи такими широкими, что женственности во всем этом почти не остается. Но что казалось Жоан, он сомневался что какая-то вещь, пусть и самая несуразная, может сделать ее хоть чуточку менее женственной.

Дверь в ванную медленно открылось. На ней было белоснежное полотенце, завязанное подмышками. Другим она вытирала волосы, наклонив голову набок. Она смотрела на него. Он на нее.

– Проснулся.

– Иди сюда.

–Мне нужно высушить волосы.

– Никуда они не денутся. Подойди ко мне.

Она подошла, присев на край кровати и наклонилась к нему. Мокрые волосы холодили его грудь. Это было приятно. Она смотрела на него очень серьезно. Заглядывала в глаза, пытаясь разглядеть там что-то. Он просто любовался каждым сантиметром ее кожи. Это тоже было приятно. Затем был поцелуй. Это было приятнее всего.

Глава 4

С ней не было просто. Да, она угадывала его желания, читала его мысли и прочее. Но угадывать не значит потакать или соответствовать. Она многое делала по-своему и часто это раздражало, бесило. Но вместе с тем и заставляло желать ее еще больше. Порой хватало только одного мимолетного взгляда чтобы понять, что сейчас что-то будет. Она не закатывала скандалы, для нее это было слишком пошло. Она хладнокровно делала то, чего хотела и в результате, как казалось позже, была права. Она умела веселиться, умела наслаждаться жизнью, находить что-то интересное в вещах тривиальных. Но иногда бывала безжалостна. Если она считала что-то по-настоящему тривиальным, она не задумываясь озвучивала это вслух. Однажды один художник, добрый дедок лет шестидесяти, в белой когда-то рубахе, в косынке и с парой отсутствующих зубов, предложил написать ее портрет за очень короткое время и сущие копейки. Она взглянула на его работы и сказала что не захочет видеть свой портрет, написанный его рукой даже под дулом пистолета. Взяла Трубу за руку и потащила прочь. Ему не оставалось ничего другого как бросить художнику виноватую улыбку и удалиться. Но было и другое. Бывало так, что она находила существо, не заслуживающее сочувствия и отдавала ему все добро что у нее было. Превращалась в комок нежности. Как та пьяная женщина в баре. Они даже не думали туда заходить, но ей захотелось в туалет а это было единственное место в округе. И там была та женщина. Она лежала в полуобмороке от литров дешевого пойла что влила в себя бог знает за какое количество времени. Жоан зашла так далеко, что хотела оставить эту женщину ночевать у себя. Она уже даже вызвала такси. В этот раз уже Труба тащил за руку.

Все это были сплошные американские горки, сюрприз за каждым поворотом. Но когда они наконец оставались одни все менялось. В такие моменты она становилась тихой, податливой. От нее также пахло фиалкой, она также смотрела в окно, держала в руках стакан с виски и была все также прекрасна.

Однажды они оказались на вечеринке. Какие-то друзья сняли большой дом и отмечали нечто очень важное.

– Все проще чем вы думаете, друзья мои. – Один парень, Труба не помнил как его зовут, уже изрядно выпил и возомнил себя оратором. – Все очень просто. Все противоречия, все катаклизмы, все неудобные вопросы объясняются одним простым решением – бог – это женщина. Подумайте над этим. Катаклизмы это ни что иное как капризы. Они происходят с вполне определенной периодичностью. Понимаете, на что я намекаю? В этом есть смысл, подумайте над этим. Если окажется что бог женского полу, то все встанет на свои места. Не возжелай жены ближнего своего! Жены! Желать чьего-то мужа не воспрещается. А смерть первенца? Это же ни что иное как ревность к сыну! Почитайте, почитайте, и все поймете. Бог – это женщина. Мы покланяемся не Ему. Мы покланяемся Ей. А значит, даже молитвы не имеют смысла, потому что в зависимости от Ее настроения, все может быть воспринято по-разному.

Его никто толком не слушал. Он изливал и изливал из себя эти сентенции, он думал что этим сможет завоевать уважение, внимание. Женское конечно, иначе к чему это все. Но как бы ни были его слова интересны и правдивы, смешны и беспочвенны, странны и безумны – все было зря. Он просто не походил на того, к кому стоит прислушиваться. Хотя его это и не останавливало.

– Пойдем на воздух. – Труба легко сжал маленькую ладошку Жоан. – Мне надо покурить.

Она молча встала и пошла за ним. Почему-то ему ни в коем случае не хотелось отпускать ее ладонь. Он вел ее и вел, пока они не вышли в парк позади дома. Ничего особенного. Деревянная изгородь, беседка, мангал. Звезды. Он не стал далеко уходить. Присел на ступеньки, ведущие из дома во двор и закурил. Она не стала. Села рядом с ним. Они долго молчали. Голубоватый дым сигареты плавно растекался в вечернем воздухе, ленивая окружал со всех сторон, заслонял звезды, но исчезал за секунду до того, как ты успевал по ним соскучиться.

Во дворе было тихо. Где-то в траве стрекотали сверчки, еле слышны были машины где-то вдалеке. Шум доносился только изнутри дома. Они сидели будто на грани двух миров, молча, взявшись за руки. Она положила голову ему на плечо и молча разглядывала что-то на небе. Сидели они так значительно дольше чем нужно для того, чтобы не спеша выкурить две, или даже три сигареты.

–Мы муравьи. – Она сказала это медленно, не отрываясь от звезд и даже не моргая.

– Что?

– Муравьи. Такие крошечные и ничтожные. Кажемся сами себе такими важными, наши проблемы – мировыми проблемами, суетимся, строим, бегаем. Но стоит кому-то там заскучать и нас раздавят, даже не заметив. Почему так? Ради чего?

– Жизнь ценна именно потому что хрупка. Куда более хрупка чем принято думать.

– Судя по тому, как много ты пьешь – свою жизнь ты вовсе не ценишь.

– Дело не в том, сколько лет ты проживешь, а в том, как ты это сделаешь.

– А как ты это делаешь?

Он не ответил. Вопрос был действительно хороший. Ничего существенного он не добился. Когда-то его называли героем, но сам он себя таким не ощущал. Это был не его выбор, это была необходимость. И в заслугу себе не ставил.

А что значит вообще чего-то добиться? Обзавестись чем-то дорогим и ценным, порхать над ним, оберегать и лелеять? Полжизни твое жилье в собственности у банка – вторую половину ты уже не хочешь чего-то большего. Все силы ушли на то, чтобы свой угол у банка выкупить. Статус? А в чем статус? В том, что ты по собственной инициативе отдался в рабство чтобы впечатлить того монстра, которого зовут общество? Ты уже взрослый, у тебя должны быть материальные ценности, ведь по ним тебя и оценивают. Только по тому, как много ты можешь потратить. Как красивые ракушки в древнем племени. За тысячи лет ничего не изменилось.

И этот человек, который сидит рядом и медленно дышит – когда-нибудь уйдет, осознав, что где-то трава зеленее. Труба осознавал это, не строил иллюзий. Но предпочитал наслаждаться тем, что имеет и не переживать о том, что случится в дальнейшем.

– Пойдем, я хочу выпить. – Она встала и потянула его за руку.

– Знаешь, Жоан, пожалуй джина тебе хватит. Он делает тебе чересчур меланхоличной. Выпей лучше виски.

– Мне надоел виски. Что еще там есть?

– Пойдем узнаем.

Сборище представляло собой картину абсолютно классическую. Один все также разливался соловьем, рассказывая о невероятных философских познаниях собственной личности, другие его не слушали, что-то тихо обсуждая. Разговор дошел до той стадии, когда общая компания за столом делится на несколько, перекрестно обсуждая сразу несколько тем и при этом не мешая друг другу. Они сидели за круглым дубовым столом, заставленным всем что только можно представить. Их было пятеро. Еще трое стояло на кухне. Они обсуждали результаты боксерских поединков. Был среди них и Гамлет. Кажется, именно он пригласил Трубу с Жоан сюда.

Они подошли. Двоих, что были с Гамлетом Труба не знал. Оба здоровяки, молчуны. У всех трех в руках по бутылке пива. Пока Жоан изучала содержимое холодильника они перебросились парой ничего не значащих слов, покивали, улыбнулись и на этом разговор был исчерпан.

– Тут есть вино! Белое. Будешь?

Труба отрицательно покачал головой. Рому он изменял только с виски. Жоан налила себе вина и сделала два больших глотка. В ее взгляде что-то поменялось. Допив вино из бокала, она схватила бутылку, другой взяв за руку Трубу и потащила в середину комнаты. Сделав музыку громче, она принялась танцевать. Упоительно, закрыв глаза, слегка чему-то улыбаясь. Трубе нравилось. Другие, казалось, не обращали на них внимания. Троица у кухни только притихла, иногда бросая на них беглые взгляды. Но все это Труба отмечал краем сознания. Он был погружен в настоящий момент. Если женщина идет танцевать с бутылкой в руках – значит она либо очень счастлива, либо очень несчастна. Труба надеялся, что все таки первое.

Она кружила вокруг него, вертелась, иногда вдруг останавливаясь, иногда кружась, подпевая все громче, улыбаясь все шире. Темные волосы кружили вместе с ней, словно молнии бросаясь в разные стороны. Удивительная перемена настроения. И как у нее получается?

Наблюдая за ней Труба никак не мог понять, что он чувствует. Он одновременно был доволен и напряжен. Он танцевал с самой прекрасной девушкой, каких только видел, она держала его руку, улыбалась ему. Но где-то там в глубине было что-то еще. Она делала все слишком упоительно, будто пытаясь забыться. И это не давало Трубе покоя. Но он не подавал виду. Ни за что на свете он бы не позволил себе показать ей что чувствует это. Потому что тогда обратной дороги уже не будет. А ему нравилась эта. И он шел по ней, следовал ее молчаливому зову и наслаждался.

Наконец, накружившись, она упала на диван, тяжело дыша и все также держа в руках бутылку вина, изрядно опустевшую. Она смотрела в одну точку на потолке, пыталась привести дыхание в норму. Он сел рядом. Она начала пихать его. Он подвигался и подвигался, пока не сполз на пол. Она улеглась, вытянувшись на диване во весь рост. Труба уселся на полу около ее головы.

– Гамлет тебе хороший друг?

– Он мне не то что бы друг. Скорее компаньон, иногда коллега, иногда собутыльник.

– Ты бы доверил ему свою жизнь?

– Нет.

– А вообще как сильно ты ему доверяешь?

– К чему эти вопросы, Жоан?

– Думаю о том, как далеко можно зайти в доверии и дружбе. На какие жертвы способен пойти человек. У тебя есть кто-то, за кого ты был бы готов отдать жизнь?

– Уже нет.

– Значит был?

– Давно.

– Ну а сейчас у тебя вообще нет близких людей?

– Ближе всех мне, наверное, Хаз, я давно его знаю.

– Это который в баре?

– Да.

Она вновь замолчала. Труба поднялся плеснуть себе еще рому. Вернувшись, он увидел что она не отрываясь, серьезно на него смотрит. Он также сел на пол лицом к ней и заглянул в эти темные глаза, пытаясь понять, что таится в их глубине.

– О чем ты думаешь?

– Слишком много о чем.

– А подробнее?

– Я не хочу об этом говорить.

– Что-то нет так?

– Все в порядке, отстань от меня.

– Жоан, в чем дело?

– Все нормально, просто хочу побыть одна.

– Жоан, ты для меня тоже близкий человек.

Она громко рассмеялась. Издевательски, чуть даже истерически.

– Да как скажешь. Труба, правда, дай мне немного побыть одной.

Он встал и отошел от нее. Очевидно, вино дало о себе знать. На некоторых людей алкоголь действует странно. Они вдруг начинают представлять из себя великих мучеников, саркастичных, не знающих пощады и не желающих любви. Проблемы собственной больной души всплывают все разом и превращают человека в прожженого до самых глубин, без эмоций, холодного и безжалостного. Остается только чувство превосходства, вызванное отчаянием и нескончаемый сарказм. На поверку все оказывается намного проще, проблемы не стоящими внимания, но попробуй объяснить это человеку в его состоянии. Ничего хорошего из этого не выйдет. А зная Жоан, можно было сделать намного хуже. Потому Труба не стал настаивать. Ее отпустит и она вернется.

Затем они не виделись несколько дней, даже не разговаривали. Она объясняла это занятостью а он не настаивал. С ней Труба быстро усвоил, когда настаивать имеет смысл, а когда это только сделает хуже. В этот раз был второй случай. Репетиции, выступления и все в таком духе. Такая занятая, сплошная суета. Все эти дни Труба работал в баре у Хаза. Обстановка тут не менялась никогда, те же настроения, те же эмоции, та же музыка и все та же выпивка.

– Нет ничего хуже банальности. Она все убивает. Банальность – самая пошлая вещь в мире.

– Вводить такие понятия в абсолют – большая ошибка. Некоторые только и ждут банальности. Поверь мне, вся эта оригинальность рано или поздно осточертеет. Захочется чего-то предсказуемого.

– Когда дело доходит до бытовой жизни – может быть. Но человеческие отношения не могут долго вынести банальности. Взгляни хотя бы вон на ту парочку. Видишь, та за столиком посередине. Он уже кипит, пытается что-то ей доказать. Я не слышу что именно по судя по всему она сделала ошибку и в чем-то усомнилась. А он сейчас будет доказывать, что она не права. А теперь глянь на ее лицо. Оно ничего не выражает, она заранее знает все, что сделает и скажет. И уже думает: “К чему все это?”

– Труба – Хаз по-отечески, даже умиленно улыбался. – Ты упустил одну важную вещь. Влюбленные – самые банальные и в тоже время самые счастливые люди в мире. Ссоры начинаются не тогда, когда начинаются банальности, она есть изначально. Ссоры начинаются – когда люди начинают обращать на них внимание. Когда впервые звучит фраза “Вечно ты так”. Взять хотя бы тебя и твою загадочную Жоан. Я ничего не знаю о ваших отношениях, но с высокой долей вероятности смогу угадать, из чего ваши отношения состоят.

– Ну попробуй.

– Порой, лежа в постели, вы прикасаетесь друг к другу ладонями, растопырив пальцы, сначала кончики, потом полностью руки, потом уже сжимая ладони друг друга. Ты обнимаешь ее, стоя сбоку и целуешь сверху головы, чуть ниже макушки. Когда она спускается по ступеням а ты ждешь внизу, ты не подаешь ей руку, так галантно как было когда-то принято. Ты просто поднимаешь ее и спускаешь на землю. Она этому улыбается, ведь изначально так и хотела. Когда она уже уснула, отвернувшись, лежа на твоей руке, ты непременно уберешь волосы ей за ухо, несколько секунд посмотришь как она сопит, но целовать не станешь, боясь разбудить. А если все таки поцелуешь, она вдохнет носом, повернет к тебе голову, взглянет из полуприкрытых век и повернется на другой бок, положив голову тебе на грудь. И уснет дальше. А ты еще полежишь минутку, улыбаясь как идиот но за собой этого не замечая. Пока достаточно?

– Более чем. Хаз, не знал что в тебе столько романтики.

– Дело не в романтике, малыш. Я тоже был молодым, да и сейчас, наверное, встреть я женщину, я бы вел себя также. Это те банальности, на которых строится мир. Убери их – и все в ту же секунду рухнет. Нельзя сомневаться в таких вещах, они – часть нашего естества.

– Пожалуй, ты в чем-то прав.

– По-другому и быть не может. – Хаз снова затушил сигарету в последнюю секунду, усы снова остались в целости. – Как у вас в целом дела?

– Неплохо, а что?

– Как-то быстро у вас все завертелось.

– Ты же сам советовал мне найти женщину.

– Так-то оно так, и я рад что у тебя все выгорело. Но произошло все слишком быстро. Не забывай – что слишком ярко горит – очень быстро прогорает. А у вас с первого взгляда все разгорелось ярче некуда, я тому свидетель.

– Все было несколько сложнее. И она, поверь мне, не ангел.

– Охотно верю. Может я конечно и преувеличиваю, но послушай старика и не расслабляйся с ней слишком уж сильно. Это не простая девица, она еще тебя удивит.

– Только с ней я и могу по-настоящему расслабиться.