Босс и Ассистентка

Я закрыла глаза. Это был сон. Кошмар. Сюрреалистический, ледяной кошмар. Я, мой босс-тиран, с которым у нас только что был момент неловкой и дико возбуждающей близости, заперты в промерзшей избушке посреди сибирской тайги. Без света. Без тепла. Без связи, потому что мой телефон, как я только что убедилась, не ловил сеть.

Я начала смеяться. Тихий, истеричный смешок вырвался из моей груди.

– Что смешного, Лебедева? – его голос был резок. Кажется, его самообладание все-таки дало трещину.

– Все смешно, Глеб Андреевич! – я развела руками, все еще смеясь. – Ваше идеальное планирование. Ваша сделка века. Ваша фраза «я крепкий, держитесь за меня». Сейчас нам всем придется держаться друг за друга, чтобы не превратиться в ледяные статуи! Это же просто комедия абсурда!

Он молчал, и только луч фонарика, дрожащий в его руке, выдавал его состояние. Он подошел ко мне вплотную. Так близко, что я снова почувствовала его тепло, которое казалось единственным источником жизни в этом ледяном царстве.

– Вы закончили истерику? – спросил он тихо, почти беззлобно.

– Почти. Дайте мне еще минуту, я дойду до стадии принятия и начну грызть ножку стула от голода и отчаяния.

Он вздохнул. Направил фонарик на камин. Рядом с ним аккуратной поленницей были сложены дрова.

– Есть камин. Есть дрова. И, если нам повезет, есть спички.

Он подошел к камину и начал шарить по полке над ним. Я следила за ним, за широкой линией его плеч, за тем, как напрягались мышцы на его спине под пиджаком, когда он тянулся вверх. В этот момент он был не всемогущим генеральным директором, а просто мужчиной, пытающимся раздобыть огонь.

– Есть! – его голос прозвучал торжествующе. Он повернулся ко мне, и в свете фонарика, который он держал под подбородком, его лицо выглядело зловеще и притягательно. В руке он держал коробок спичек. – Будет огонь, Лебедева. Будет тепло.

Он опустился на колени перед камином. Я смотрела, как он, этот человек в костюме за несколько тысяч долларов, неумело комкает какие-то старые газеты, как пытается сложить поленья. Это было до смешного нелепо.

– Вы когда-нибудь разжигали камин? – не удержалась я.

– Я разжигаю рынки и увольняю некомпетентных сотрудников. Это почти то же самое, – проворчал он, чиркая спичкой.

Спичка вспыхнула и тут же погасла. Он выругался. Тихо, сквозь зубы.

Я подошла и села на корточки рядом с ним на огромную, густую медвежью шкуру, брошенную перед камином. Ее ворс был мягким и на удивление теплым. Наше вынужденное перемирие перед лицом общего врага – холода – казалось странным и неправильным. Но сидеть рядом с ним, так близко, что наши плечи почти соприкасались, было… правильно.

– Дайте сюда, – сказала я. – Меня дед в деревне учил. Нужно сначала мелкие щепки, потом покрупнее. И бумагу не комкать, а скручивать в жгуты. Так тяга лучше.

Он посмотрел на меня. Взгляд у него был странный. Удивленный. Может быть, даже немного восхищенный. Он молча протянул мне коробок.

Наши пальцы соприкоснулись, когда я забирала его. И снова этот разряд. Короткий, но мощный. Мы оба замерли на долю секунды. Воздух между нами снова загустел, наполнился тем самым электричеством, что было в машине. Но сейчас к нему примешивалось что-то еще. Запах дыма, дерева и дикого зверя, чья шкура была под нами.

Я отвела взгляд первой. Взяла спичку, чиркнула. Маленький огонек заплясал на ее конце, отражаясь в его темных, внимательных глазах. Я поднесла его к бумажным жгутам.

Огонь занялся. Сначала робко, потом все увереннее, он начал облизывать сухие щепки. В камине затрещало. Маленький, но живой и теплый свет озарил наши лица.

Мы сидели на медвежьей шкуре перед разгорающимся огнем. Вдвоем. В замерзшем доме, отрезанном от всего мира. И я смотрела на его профиль в свете пламени, на жесткую линию его подбородка, на длинные ресницы, отбрасывающие дрожащие тени на щеки, и понимала.

Эта ночь будет очень. Очень длинной.

И вопрос был не в том, согреемся ли мы. Вопрос был в том, кто из нас сгорит первым.

Холодный прием

Пламя жадно лизало сухие поленья. Маленький, робкий огонек, который я вымолила у промерзшего мира, разгорался, превращаясь в уверенный, живой костер. Треск дерева был единственной музыкой в этом царстве ледяного безмолвия, и я впитывала его, как самую прекрасную симфонию. Тепло, пока еще слабое, начало робко прогонять стылый холод от наших тел. Мы сидели на медвежьей шкуре, плечом к плечу, два злейших врага, объединенные первобытным инстинктом выживания.

И на одно мимолетное, предательское мгновение, в этом не было ничего плохого.

Я смотрела на его профиль, очерченный дрожащими отблесками огня. В этом свете он выглядел моложе, уязвимее. Исчезла офисная броня, сталь в глазах сменилась отражением пламени. Жесткая линия губ смягчилась. Одна темная прядь, та самая, что сводила меня с ума в офисе, упала на лоб, и я ощутила дикое, иррациональное желание протянуть руку и убрать ее.

Он повернул голову и поймал мой взгляд. И все. Магия момента рассыпалась, как пепел. В его глазах снова появился знакомый холод, смешанный с чем-то еще. С чем-то темным, оценивающим. Он словно заново утверждал свою власть, напоминая, кто здесь босс, а кто – промокшая, замерзшая ассистентка.

– Неплохо для офисного планктона, Лебедева, – его голос, низкий и рокочущий, нарушил хрупкое перемирие. – Где вы этому научились? В кружке «Юный поджигатель»?

– На курсах по выживанию после корпоративов с вами, – парировала я, отводя взгляд обратно к огню. – Там и не такому научишься.

Он хмыкнул, и я почувствовала, как его плечо напряглось рядом с моим. Близость, которая секунду назад казалась спасительной, снова стала пыткой. Я ощущала его тепло всем левым боком. Чувствовала, как жар его тела проникает сквозь тонкую ткань моего платья, заставляя кожу под ним гореть. Я резко отодвинулась, создавая между нами спасительное расстояние в несколько сантиметров.

– Нужно осмотреться, – он поднялся одним плавным, хищным движением. Снова тот самый Волков, которого я знала. Высокий, властный, заполняющий собой все пространство. – Найти ванную и спальные места. И что-нибудь съедобное, если этот мизантроп не питается исключительно мхом и снегом.

Он взял свой телефон, снова включив фонарик, и двинулся вглубь дома. Я осталась сидеть у огня, обняв колени. Спальные места. Во множественном числе. Конечно. Я вцепилась в эту мысль, как утопающий в соломинку. Наверняка в таком огромном доме есть хотя бы две кровати. Пусть вторая будет в чулане, набитом старыми лыжами и чучелами глухарей, мне все равно. Лишь бы не делить с ним одно пространство для сна. Лишь бы не слышать его дыхание в темноте.

– Лебедева! – его голос донесся из темного коридора. – Идите сюда. Кажется, я нашел наш пятизвездочный олл-инклюзив.

Я с неохотой поднялась с теплой шкуры и пошла на его голос, ежась от холода, который снова вцепился в меня своими когтями, стоило отойти от камина. Лучик его фонарика метался по стенам узкого коридора. Он остановился перед массивной деревянной дверью.

– Дамы вперед, – с издевкой произнес он, распахивая дверь.

Я заглянула внутрь. Комната была небольшой, обшитая светлым деревом, отчего казалась похожей на шкатулку. Почти все пространство занимала кровать. Огромная, неприлично огромная кровать из темного дерева, застеленная толстым лоскутным одеялом. Рядом стояла одна-единственная тумбочка. Напротив – окно с ледяными узорами на стекле, похожими на диковинные папоротники. И все. Больше в комнате не было ничего. Ни диванчика, ни кресла, ни даже завалящего топчана. Только эта кровать. Одна.

Мое сердце сделало кульбит и ухнуло куда-то в район промерзших пяток.

– Мило, – выдавила я. – Очень… минималистично. А где вторая спальня? Гостевая? Комната для прислуги, в конце концов?

Он обвел комнату лучом фонарика, затем направил его обратно в коридор.

– А это все. Остальные две двери ведут в кладовку и санузел. Кстати, без света и воды он представляет собой просто очень холодную комнату с фаянсовым троном. Так что все удобства на улице, как я понимаю.

Он сказал это так буднично, будто сообщал курс валют. А у меня перед глазами поплыли круги. Одна кровать. Одна. На двоих. На целую, бесконечно длинную, ледяную сибирскую ночь.

Мой мозг начал панически генерировать варианты. Я могу спать в гостиной на медвежьей шкуре. Там есть камин. Но камин нужно постоянно подпитывать. Стоит заснуть, огонь погаснет, и к утру от меня останется только Яна-сосулька. Я могу спать на столе. Жестко, холодно, но зато не с ним. Или на полу…

Волков, казалось, прочитал мои мысли. Он вошел в спальню, небрежно скинул свой дорогой пиджак и бросил его на кровать. Прямо на мою половину, как мне показалось. Затем он повернулся ко мне. В свете фонарика, который он поставил на тумбочку, его глаза блеснули.

– Будешь спать на полу, Лебедева.

Это было сказано не зло. Не приказным тоном. А как констатация факта. Спокойно, уверенно, с едва уловимой насмешкой. Он бросал мне вызов. Он ждал моей реакции. Ждал, что я начну возмущаться, кричать, топать ногами.

Я улыбнулась. Самой милой, самой ангельской улыбкой, на которую была способна.

– Конечно, Глеб Андреевич. А вы не могли бы одолжить мне свой галстук?

Он удивленно вскинул бровь.

– Зачем?

– Чтобы повеситься на люстре, – невинно ответила я. – Ах, да. Люстры же нет. Ну, тогда просто придушусь им в уголке. Это будет менее драматично, но результат тот же.

Он смотрел на меня секунду, потом по его губам скользнула тень улыбки. Настоящей. Той, что я видела, может быть, два раза за все годы работы.

– У вас есть чувство юмора. Черное, как эта ночь, но есть.

– Это мой главный механизм выживания. Особенно рядом с вами. Так что, пол, говорите? Прекрасно. Всегда мечтала почувствовать себя героиней романа Достоевского. Холод, голод, унижение. Не хватает только топора.

Я демонстративно развернулась и вышла из комнаты, гордо вскинув подбородок. Вернулась в гостиную, к спасительному огню. Села на шкуру и уставилась на пламя. Так, Лебедева. Думай. План действий. Вариант первый: я действительно сплю здесь. Буду всю ночь, как весталка, поддерживать священный огонь. Не высплюсь, но выживу. И сохраню остатки гордости. Вариант второй: я дождусь, пока он уснет, прокрадусь в спальню и лягу на самый краешек кровати. Рискованно. Он может проснуться. И тогда… Что тогда? Я даже боюсь представить. Вариант третий: мы ведем переговоры. В конце концов, я первоклассный ассистент. Переговоры – мой конек.

Волков вернулся через несколько минут. В руках у него была початая бутылка виски и два пыльных стакана, которые он, видимо, нашел на кухне. Он молча плеснул в оба стакана янтарную жидкость и протянул один мне.

– Для согреву. И для храбрости. Судя по вашему лицу, она вам понадобится.

Я взяла стакан. Пальцы дрожали, и стекло тихонько звякнуло о мои зубы, когда я сделала первый глоток. Виски был дешевым и резким, он огнем прокатился по горлу, но внутри разлилось приятное тепло.

– А вам для чего? – спросила я, прокашлявшись.

– Чтобы не убить вас до утра, – спокойно ответил он, делая большой глоток прямо из своего стакана. Он сел на шкуру напротив меня, по-турецки скрестив длинные ноги. В белой рубашке с расстегнутым воротом, с растрепанными волосами, в отсветах пламени, он был похож на какого-то языческого бога, случайно зашедшего на огонек. Опасного и чертовски притягательного.

Мы сидели в тишине, потягивая виски и глядя на огонь. И постепенно холод начал побеждать. Он был безжалостным, всепроникающим. Он полз по полу ледяными змеями, забирался под одежду, сковывал суставы. Камин грел только в радиусе полутора метров. Все остальное огромное помещение было настоящим морозильником. Я видела свое дыхание. Мои пальцы на ногах онемели, а зубы начали отбивать мелкую, нервную дробь.

Я сделала еще глоток виски. Потом еще. Алкоголь приятно туманил голову, но не спасал от холода. Волков тоже ежился. Я видела, как по его рукам пробежала дрожь, когда он подносил стакан к губам. Он пытался это скрыть, но я видела. Ледяной тиран тоже замерзал. И от этого мне стало чуточку легче.

– Знаете, что самое смешное? – спросила я, нарушая молчание. Мой язык слегка заплетался. – Я сейчас должна была сидеть в баре в Праге. Пить горячий глинтвейн с апельсином и корицей. А рядом со мной сидел бы какой-нибудь красивый чех по имени Ярослав, и говорил бы мне комплименты на своем смешном языке.

Волков посмотрел на меня. Его взгляд потемнел.

– А вместо этого вы сидите в сибирской глуши, пьете дешевый виски и смотрите, как замерзает ваш босс. Не такой уж плохой сценарий.

– Вы не замерзаете. Вы сделаны из льда. Вы просто вернетесь в свое естественное агрегатное состояние, – пробормотала я, допивая остатки виски.

Он снова усмехнулся.

– Если я и сделан из льда, Лебедева, то вы – огонь, который его плавит. Раздражающий, неконтролируемый, но все-таки огонь.

Он поднялся и подошел к камину, чтобы подбросить дров. Когда он наклонился, его рубашка натянулась на широкой спине, очерчивая каждый мускул. Я отвела взгляд, чувствуя, как щеки вспыхнули. То ли от виски, то ли от его слов.

Время шло. По моим ощущениям, прошла вечность. Огонь в камине горел, виски в бутылке заканчивался, а холод становился все злее. Я уже не просто дрожала, меня трясло. Сильно, неконтролируемо. Я обхватила себя руками, пытаясь согреться, но это не помогало. Тело меня не слушалось.

Я подняла глаза на Волкова. Он сидел, подперев голову рукой, и смотрел на меня. Не насмешливо. Не зло. А как-то… по-другому. Внимательно. И в его взгляде я впервые увидела что-то похожее на беспокойство.

– Лебедева, – его голос был тихим, но твердым. – Хватит изображать героиню фильма «Титаник». Вы сейчас посинеете и расколетесь на кусочки.

– Я в порядке, – простучала я зубами. – Просто… небольшая… вибрация. Это… полезно для кровообращения.

Он тяжело вздохнул. Встал. И протянул мне руку. Большую, сильную, мужскую руку.

– Идем.

– Куда? – недоверчиво спросила я, глядя на его ладонь.

– Спать. На кровать.

Мое сердце пропустило удар. Потом еще один.

– Но… вы же сказали… пол…

– Я передумал, – отрезал он. – Я не хочу утром заполнять документы о несчастном случае на производстве. Слишком много бумажной волокиты. К тому же, я не уверен, что страховка покроет смерть от упрямства.

Я смотрела на его протянутую руку. Это был не просто жест. Это был белый флаг. Его капитуляция. Он предлагал перемирие. И я знала, что должна согласиться. Потому что еще полчаса в этом холоде, и я действительно превращусь в ледышку.

Собрав остатки воли, я вложила свою ледяную ладонь в его. Его рука оказалась обжигающе горячей. Сильные пальцы тут же сомкнулись вокруг моих, и по телу, от кончиков пальцев до самой макушки, прошла волна тепла. Он легко, одним движением, поднял меня на ноги. Я пошатнулась, и он придержал меня за талию, не давая упасть.

На секунду мы замерли, стоя так близко, что я могла сосчитать ресницы на его глазах. Его рука на моей талии обжигала даже через ткань платья. Я чувствовала твердость его тела, слышала его ровное дыхание, вдыхала его запах – теперь уже не парфюм, а что-то глубже, интимнее. Запах его кожи, смешанный с запахом дыма и виски. Голова закружилась.

– Я… я могу сама, – прошептала я, отстраняясь.

Он отпустил меня, но руку мою не выпустил. Так мы и пошли в спальню – держась за руки, как двое заблудившихся детей.

В спальне было еще холоднее, чем в гостиной. Ледяные узоры на окне, казалось, стали еще толще. Единственным теплым пятном в этой арктической пустыне была кровать.

Мы остановились у ее изножья, и неловкость, густая и вязкая, заполнила комнату. Что дальше? Как это делается? Как ложиться в одну постель с мужчиной, которого ты одновременно ненавидишь и вожделеешь?

– Я лягу с краю, – сказала я, нарушая молчание. – Я не храплю. И не брыкаюсь. Почти.

– Принято, – кивнул он. – Я тоже постараюсь вести себя прилично.

Он отпустил мою руку, и я тут же почувствовала себя осиротевшей. Он стянул через голову рубашку. Я замерла, не в силах отвести взгляд. В тусклом свете, проникавшем из гостиной, его тело выглядело как изваяние. Широкие плечи, рельефная грудь, узкие бедра. Кожа гладкая, смуглая. Напряженные мышцы перекатывались под ней, когда он двигался. Я сглотнула вязкую слюну. Это было самое красивое мужское тело, которое я когда-либо видела. И оно сейчас будет лежать в одной постели со мной.

Он остался в брюках и забрался под одеяло с одной стороны. Я, помедлив, сделала то же самое с другой. Я не стала снимать платье. Оно казалось последней, хлипкой броней, отделяющей меня от него.

Мы легли. На разных краях кровати, максимально далеко друг от друга. Между нами было расстояние в целую жизнь. Или, по крайней мере, в полметра ледяного матраса. Я лежала на спине, глядя в темный потолок, и боялась пошевелиться.

Холод. Даже под одеялом он был. Простыни были ледяными, они обжигали кожу. Я съежилась, подтянув колени к груди. Зубы снова начали выбивать барабанную дробь.

– Лебедева, – его голос из темноты заставил меня вздрогнуть. – Если вы будете так трястись, вы развалите кровать.

– Я не могу… остановиться, – прошептала я.

Я услышала, как он вздохнул. Потом шевеление. Кровать прогнулась под его весом, когда он подвинулся ближе.

– Повернись на бок. Ко мне спиной.

Мое сердце заколотилось, как бешеное. Это приказ? Или просьба?

– Зачем?

– Просто сделай это, – в его голосе не было терпения.

Я послушалась. Медленно, как в замедленной съемке, я повернулась на правый бок, спиной к нему. Я чувствовала его присутствие за спиной. Чувствовала его тепло. Я зажмурилась, ожидая, что сейчас произойдет.

И оно произошло.

Он подвинулся еще ближе. И его тело прижалось к моему.

Это было похоже на удар тока. Горячая, твердая грудь врезалась в мои лопатки. Его живот уперся мне в поясницу. А его ноги… его длинные, сильные ноги легли поверх моих, сплетаясь с ними. Его рука легла мне на талию, притягивая еще плотнее, убирая последний зазор между нами. И, о боже, я почувствовала его. Твердость его члена, упирающегося в изгиб моих ягодиц через два слоя ткани.

Я перестала дышать.

Вселенная схлопнулась до размеров этой кровати. До ощущений.

Жар. Всепоглощающий, обжигающий жар его тела, который проникал в мое, согревая, плавя, заставляя кровь бежать быстрее.

Твердость. Твердость его мышц, его костей, его возбуждения. Он был как скала за моей спиной, надежный и опасный одновременно.

Запах. Его запах окутал меня, забился в легкие. Запах чистого мужского тела, мускуса, силы.

Звук. Я слышала, как бьется его сердце. Глухие, размеренные удары прямо у меня за спиной. Они отдавались во всем моем теле, и мое собственное сердце начало подстраиваться под этот ритм.

Его дыхание. Горячее, ровное, оно щекотало кожу на моей шее, заставляя мурашки бежать по спине.

Я лежала, не в силах пошевелиться. Мое тело, этот вечный предатель, отреагировало мгновенно. Дрожь от холода сменилась другой дрожью – от возбуждения. Низ живота скрутило в тугой, сладкий узел. Между ног стало влажно и горячо. Соски затвердели до боли, натираясь о ткань платья.

Он тоже не двигался. Он просто лежал, держа меня в своих объятиях. Его рука на моей талии была тяжелой, властной. Его тело было напряжено. Я чувствовала, как вздымается его грудь при каждом вдохе. Я чувствовала, как его член, твердый и горячий, давит на меня. Он хотел меня. Так же сильно, как я его. Это было очевидно. Невыносимо. Восхитительно.

– Теплее? – прошептал он мне прямо в ухо. Его голос был хриплым, глубоким.

Я не смогла ответить. Только кивнула, уткнувшись лицом в ледяную подушку.

«Теплее» было не то слово. Мне было жарко. Я горела. Сгорала дотла в этом пожаре незапланированной близости.

Он чуть пошевелился, устраиваясь удобнее, и его бедра плотнее прижались к моим. Я тихо застонала, не в силах сдержаться. Тихий, сдавленный звук, который потонул в подушке.

Но он услышал.

Я почувствовала, как он улыбнулся. Я не видела, но я почувствовала это всем телом. Я почувствовала, как его губы коснулись мочки моего уха. Легкое, едва ощутимое касание.

– Спи, Лебедева, – прошептал он. – Ночь будет длинной.

И я поняла, что он прав. Эта ночь будет самой длинной, самой мучительной и самой желанной в моей жизни. Я лежала в объятиях своего врага, чувствуя его возбуждение, задыхаясь от собственного желания. И сон был последним, о чем я могла сейчас думать.

Это было не выживание. Это была самая изощренная пытка, которую только можно было придумать. И я не была уверена, что доживу до утра. Или что хочу этого.

Когда градус падает

Сон был тонкой, рваной пеленой, сквозь которую просачивался холод и тревога. Я не спала. Я притворялась. Я лежала, превратившись в изваяние, и анализировала ощущения с точностью сейсмографа, регистрирующего подземные толчки.

Толчок номер один: его рука на моей талии. Она не просто лежала там. Она владела. Длинные пальцы обхватывали меня чуть ниже ребер, большой палец упирался в мягкую плоть живота. Даже во сне его хватка была собственнической, уверенной. Он не обнимал меня. Он удерживал.

Толчок номер два: его грудь, прижатая к моей спине. Твердая, широкая, горячая. Я чувствовала, как она вздымается и опускается в ритме его медленного, глубокого дыхания. Я чувствовала сквозь тонкую ткань платья жесткий завиток волос на его коже. Каждый его вдох отдавался вибрацией по моему позвоночнику, заставляя все внутри сжиматься в тугой, пульсирующий узел.

Толчок номер три: его ноги, переплетенные с моими. Это было самое интимное. Длинная, мускулистая нога, закинутая поверх моих бедер, прижимала меня к матрасу. Я чувствовала вес, силу, неоспоримое мужское присутствие, которое говорило без слов: «Ты никуда не денешься».

И, наконец, эпицентр землетрясения. То, о чем мой мозг отчаянно пытался не думать. Твердость его члена, упирающаяся в изгиб моих ягодиц. Это не было просто случайным утренним стояком. Это была твердость напряженного, разбуженного желания. Жесткая, горячая, неопровержимая улика его состояния, прижатая ко мне так бесстыдно, что отрицать ее существование было невозможно. Я мысленно окрестила это явление «Незапланированная статья бюджета». Она не была прописана в моем трудовом договоре, но вот она, давит на меня всем своим неоспоримым весом.

Я лежала и горела. Не от тепла, которое он дарил. А от стыда и желания, которые вели внутри меня гражданскую войну. Одна моя часть, разумная и воспитанная, кричала в панике: «Это твой босс! Это недопустимо! Это харрасмент по обоюдному согласию!» Другая же часть, темная, первобытная, шептала в ответ: «Просто расслабься. Подвинься на сантиметр назад. Почувствуй, как он отреагирует».

Именно в тот момент, когда темная сторона почти победила, я услышала звук.

Тихий, жалобный стон. Скрежет. А потом – тишина. Глухая, абсолютная, мертвая. Треск поленьев в камине, который был фоновым саундтреком нашей ночи, прекратился.

И тут же, словно кто-то выключил невидимый рубильник, холод вернулся. С удвоенной силой. Он больше не крался по углам. Он набросился на нас, как голодный хищник. Он проникал сквозь тонкое одеяло, сквозь нашу одежду, сквозь кожу. Он впивался в кости тысячами ледяных игл.

Я задрожала. Сначала мелко, потом все сильнее. Мое тело больше не подчинялось мне. Это была неконтролируемая, животная реакция на пронизывающий холод. Зубы начали отбивать оглушительную дробь. Я слышала, как рядом так же застучали его зубы.

Рука Волкова на моей талии сжалась сильнее. Он притянул меня еще плотнее, так, что между нами не осталось и миллиметра воздуха. Но это не помогало. Мы были двумя замерзающими телами, пытающимися выжать друг из друга последние капли тепла.

– Черт, – его голос был хриплым шепотом у моего уха. Горячее дыхание на секунду обожгло кожу, но тут же остыло.

Он медленно, с видимым усилием, разжал объятия и сел на кровати. Я услышала, как он нашарил телефон на тумбочке. Вспыхнул фонарик, вырвав из темноты клубы нашего пара. Он направил луч в сторону гостиной. Там, где должен был плясать огонь, чернела пасть камина.