Босс и Ассистентка

Мирослава Верескова

Босс и Ассистентка

Операция «Вечная мерзлота»

Новый Уренгой.

Два слова, напечатанные на девственно-белом картоне авиабилета, смотрели на меня с холодным, безжалостным презрением. Они не просто сообщали пункт назначения. Они выносили приговор. Смертный приговор моим новогодним планам, моей печени, которая уже предвкушала три дня шампанского, и моему здравому смыслу.

Операция «Вечная мерзлота», как я мысленно окрестила это безумие, началась час назад в стерильном пространстве его кабинета. Глеб Волков, мой босс, тиран и ходячий фетиш в костюме от Tom Ford, бросил на стол два билета и паспорт. Не мой, свой. Мой, как выяснилось, уже лежал в кармане его идеального пальто, которое он забрал у меня на прошлой неделе под предлогом «оформления срочной визы». Какая виза в Новый Уренгой? Виза в ад?

– Лебедева, через два часа вылет. Соберитесь, – его голос, низкий, бархатный, с металлическими нотками, которые заставляли подчиняться даже фикус в углу кабинета, не предполагал возражений.

– Собраться? – переспросила я, чувствуя, как внутри закипает праведный гнев. – Глеб Андреевич, сегодня двадцать девятое декабря. У меня куплены билеты в Прагу. У меня забронирован отель с видом на Карлов мост. У меня запланировано свидание с глинтвейном и полной безответственностью.

Он оторвал взгляд от своего ноутбука. Его глаза, цвета грозового зимнего неба, прошлись по мне так, будто он сканировал отчет с досадными опечатками.

– Сдайте билеты. Отмените отель. С глинтвейном перенесите. На кону сделка с «Газ-Север». Их главный инженер, старовер и мизантроп, согласился встретиться только у себя в охотничьей заимке. Завтра. Так что мы летим.

И вот мы здесь. В VIP-зале Шереметьево, который казался персональной камерой пыток. Волков сидел напротив, в глубоком кожаном кресле, закинув ногу на ногу. Брюки из тончайшей шерсти натянулись на мускулистом бедре, и я на долю секунды позволила себе грязную мысль о том, как хорошо было бы провести по этой ткани рукой. Потом мысленно дала себе пощечину.

Ненависть. Это было слишком простое, слишком плоское слово для той гаммы чувств, что я испытывала к этому человеку. Это была гремучая смесь из восхищения его дьявольским умом, животного влечения к его хищной грации и острого, всепоглощающего желания стукнуть его чем-нибудь тяжелым. Желательно, его же собственным платиновым ноутбуком.

Он источал запах дорогого парфюма – бергамот, кожа и что-то неуловимо-морозное, от чего по моей спине бежали мурашки. Запах власти. Запах самодовольства. Он сидел там, идеальный, как отполированная статуя, и я знала, что он наслаждается. Наслаждается моей тихой яростью, моим сорванным отпуском, своей безграничной властью надо мной.

– Вам принести кофе, Лебедева? – его голос вырвал меня из мыслей.

– Мне принести яду, Глеб Андреевич. Желательно, в вашу чашку, – пробормотала я себе под нос.

– Что, простите? – он чуть склонил голову, и одна темная прядь упала ему на лоб. Неприлично идеальная прядь.

– Говорю, черный, без сахара. Спасибо, – я растянула губы в самой фальшивой из своих улыбок. Той, что я приберегала для особо назойливых клиентов и налоговых инспекторов.

Он хмыкнул, и в уголке его губ появилась едва заметная складка. Он все слышал. Дьявол.

Пока я ждала кофе, я снова уставилась на билет. «Яна Лебедева». Имя казалось чужим. Та Яна, которая планировала пить пиво в старинной пражской пивоварне, сейчас была мертва. Ее убил Глеб Волков и похоронил под сугробами Нового Уренгоя. На ее месте сидела эта задерганная женщина в строгом офисном платье, которое внезапно показалось слишком тонким для сибирских морозов, и сверлила взглядом спину своего мучителя.

Спина, к слову, была выдающаяся. Широкая, мощная. Пиджак сидел на ней как вторая кожа, обрисовывая рельеф мышц, о существовании которых я даже не подозревала у офисных работников. Я слишком часто ловила себя на том, что разглядываю его. Взгляд цеплялся за линию плеч, скользил ниже, к узкой талии, задерживался на крепких ягодицах, обтянутых дорогой тканью… Так, стоп. Лебедева, ты в бешенстве, а не в течке. Соберись.

Я вернулась с двумя чашками кофе. Одну я поставила на столик перед ним с таким стуком, что несколько капель выплеснулось на блюдце. Он поднял бровь.

– Нервничаете? Боитесь летать?

– Боюсь только одного. Что в этой вашей заимке не будет интернета, и я не смогу погуглить «сто способов незаметно избавиться от босса в условиях дикой природы», – ответила я, делая большой глоток обжигающего напитка.

Его глаза на секунду потемнели, в них промелькнул какой-то странный, хищный блеск. Он не разозлился. Хуже. Ему это понравилось.

– Не волнуйтесь, Яна. В условиях дикой природы есть вещи поинтереснее, чем интернет. Например, выживание.

– О, не сомневаюсь. Ваше выживание станет главным развлечением в моем отпуске, – парировала я.

– Мы в одной лодке, – его голос стал тише, интимнее, пробирая до костей. – И если я пойду ко дну, я утащу вас за собой.

Он смотрел прямо мне в глаза, и на мгновение весь мир сузился до этого пространства между нами. Воздух загустел, стал вязким, как горячий мед. Я чувствовала, как кровь приливает к щекам, как сердце начинает отбивать какой-то бешеный ритм в груди. Ненавижу. Ненавижу, как он это делает. Одним взглядом, одной фразой он выбивал почву у меня из-под ног, заставляя мое тело предательски реагировать. Низ живота потеплел, а соски под тонкой тканью платья затвердели. Проклятье.

К счастью, объявили посадку на наш рейс. Бизнес-класс. Ну, хоть какая-то компенсация за моральный ущерб.

Мы шли по пустому коридору к гейту. Я намеренно шла чуть впереди, стуча каблуками по начищенному полу. Мне нужно было расстояние. Физическое. Потому что его близость плавила мои мозги. Я слышала его ровное дыхание за спиной, чувствовала его присутствие, как некое силовое поле. Оно давило, обволакивало, лишало кислорода.

В самолете наши места оказались рядом. Конечно. Я села у окна, он – рядом. Пространство между креслами показалось мне микроскопическим. Его колено почти касалось моего. Я чувствовала жар, исходящий от его тела, сквозь две слоя ткани. Я вжалась в иллюминатор так сильно, как только могла, делая вид, что с невероятным интересом изучаю работу наземных служб.

– Пристегнитесь, Лебедева.

Я дернулась, выныривая из оцепенения. Мои пальцы никак не могли справиться с пряжкой ремня. Они дрожали и не слушались.

– Да что за… – прошипела я.

Длинные, сильные пальцы накрыли мои. Его рука была горячей. Очень. Я замерла, боясь дышать. Он легко, одним движением, защелкнул замок. Его пальцы на долю секунды задержались на моих, большой палец медленно провел по костяшкам. Это было легкое, почти невесомое касание, но по моему телу пронесся разряд тока, заставив все внутри сжаться в тугой, пульсирующий комок.

Я резко отдернула руку, словно ошпарилась.

– Я и сама бы справилась.

– Я видел, – в его голосе проскользнули смешинки.

Самолет начал разбег. Я вцепилась в подлокотник, хотя никогда не боялась летать. Сейчас мне просто нужен был якорь. Что-то, за что можно было держаться, чтобы не думать о его руке, о его тепле, о том, как предательски сладко заныло внизу живота от этого мимолетного прикосновения.

И тут началась война. Война за второй подлокотник. Тот, что был между нами.

Я положила на него локоть первой. Победа. Он молча опустил свою руку рядом. Его предплечье, покрытое тонкой тканью рубашки, прижалось к моему. Я чувствовала твердость его мышц. Я чувствовала, как жар его кожи проникает сквозь слои одежды, обжигая мою. Я демонстративно подвинула свой локоть, отвоевывая еще сантиметр. Он ответил тем же, его рука легла на мою, накрывая ее.

– Глеб Андреевич, – прошипела я, не поворачивая головы. – Это мой подлокотник.

– Он общий, Яна, – его голос был тихим, с хрипотцой. – Учитесь делиться.

– Я не делюсь территорией с захватчиками.

– А я не спрашиваю разрешения, когда беру то, что хочу.

Его рука не двигалась. Она просто лежала на моей, тяжелая, властная. И я ничего не могла с этим поделать. Убрать свою руку – означало проиграть. Оставить – означало медленно сходить с ума от этой близости. Я выбрала второе.

Весь полет прошел в этом молчаливом противостоянии. Мы не разговаривали. Стюардесса принесла нам ужин, и нам пришлось на время разорвать контакт, но как только подносы унесли, его рука снова нашла мою на подлокотнике. На этот раз его пальцы легли между моих, почти переплетаясь. Я застыла. Это уже было за гранью. Это было слишком интимно. Слишком откровенно.

Я посмотрела на наши руки. Его – большая, смуглая, с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Моя – тонкая, бледная, с ярко-красным маникюром, который сейчас казался вызывающим и неуместным. Контраст был ошеломляющим. Он медленно, почти незаметно, сжал мои пальцы. Легкое, уверенное давление. Не вопрос. Утверждение.

Мое дыхание сбилось. Я подняла на него глаза. Он смотрел в окно, но я видела его отражение в темном стекле. Он не смотрел на меня. Но я знала, что все его внимание сосредоточено здесь, на наших сцепленных руках, на моем рваном дыхании, на бешеном стуке моего сердца, который, казалось, был слышен на весь салон.

Я закрыла глаза, пытаясь абстрагироваться. Представила себя в Праге. Вот я иду по заснеженной улочке, в воздухе пахнет корицей и жареными каштанами. Я покупаю огромный трдельник и ем его, обжигая пальцы. А потом иду в бар и пью темное, густое пиво…

Вместо этого мой мозг подсовывал другие картинки. Вот мы в этой сибирской избушке. За окном вьюга. Мы одни. Он толкает меня к стене, срывает это дурацкое офисное платье, его руки жестко сжимают мои бедра, а губы – злые, требовательные – впиваются в мои… Он поднимает меня, я обвиваю его ногами, и он входит в меня, глубоко, резко, без прелюдий, прямо здесь, у стены из грубых, неотесанных бревен…

Я резко открыла глаза. Дыхание перехватило. Черт. Черт. Черт. Я посмотрела на него. Он повернул голову и теперь смотрел прямо на меня. В его серых глазах плескался огонь. Он видел. Он все понял. Он знал, о чем я думала. Легкая, самодовольная ухмылка тронула его губы.

– Приятные сны, Лебедева? – прошептал он так тихо, что его слова были почти неразличимы за гулом двигателей.

Я вырвала свою руку из его плена.

– Мне снился кошмар. В главной роли были вы.

– Я всегда играю главные роли, – спокойно ответил он и снова отвернулся к окну, оставляя меня наедине с моим пылающим лицом и телом, которое гудело от незапланированного и совершенно неуместного возбуждения.

Остаток полета я провела, уставившись в одну точку и мысленно повторяя мантру: «Я его ненавижу. Я его убью. Я его расчленю и скормлю сибирским медведям». Но под эту мантру предательская влага собиралась между моих ног, а кожа в том месте, где он меня касался, все еще горела.

Когда самолет приземлился, я была готова выскочить из него, как пробка из бутылки шампанского. Но Волков не спешил. Он дождался, пока все выйдут, и только потом поднялся.

– Идемте, Яна. Нас ждет машина.

Мы вышли из здания аэропорта, и меня тут же ударил в лицо мороз. Настоящий. Злой, колючий, сибирский. Воздух был таким холодным, что, казалось, его можно было потрогать. Он обжигал легкие, заставлял глаза слезиться. Я инстинктивно съежилась в своем тонком пальто, которое было рассчитано на московскую зиму, а не на этот филиал Северного полюса.

Волков, казалось, не замечал холода. Он стоял в своем расстегнутом пальто, под которым виднелся лишь пиджак, и вдыхал морозный воздух так, словно это был его любимый парфюм. Хищник в своей стихии.

У входа нас ждал огромный черный внедорожник. Водитель, мужчина необъятных размеров в тулупе, молча погрузил наш багаж. Волков открыл для меня заднюю дверь. Джентльмен, чтоб его.

– После вас.

Я нырнула в теплое нутро автомобиля, и он сел рядом. Снова. Слишком близко. В замкнутом пространстве машины его запах, смешанный с запахом дорогой кожи салона, стал еще гуще, еще более одуряющим.

– Сколько еще ехать? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал от холода и нервного напряжения.

– Часа два. Если повезет, и метель не начнется.

Метель. Прекрасно. Просто вишенка на торте моего провального Нового года.

Машина тронулась, унося нас прочь от огней крошечного аэропорта, в непроглядную тьму заснеженной тайги. За окном не было ничего, кроме белой пелены, которую выхватывали из темноты фары. Мы ехали в тишине. Водитель молчал, Волков смотрел в окно. А я смотрела на него.

В полумраке салона его лицо казалось высеченным из камня. Резкие, правильные черты, упрямый подбородок, прямой нос. Он был не просто красив. В нем была порода, сила, опасность. И эта опасность манила меня, как пламя манит мотылька. Я знала, что обожгусь. Знала, что он сожжет меня дотла. Но ничего не могла с собой поделать.

Я откинулась на сиденье и закрыла глаза. Два часа. Еще два часа в этой клетке с ним. А потом – целая ночь. Или больше. В замерзающей избушке. Наедине.

Внезапно я поняла, что ненависть – это не то слово. Совсем не то. То, что я чувствовала к Глебу Волкову, было чем-то гораздо более сложным, горячим и опасным. И я с ужасом осознала, что часть меня, самая темная, самая безрассудная, ждет, когда мы наконец окажемся в этом ледяном аду. Ждет, чтобы посмотреть, кто из нас согреется первым, а кто – сгорит.

Слишком тесный бизнес-джет

Машина плыла сквозь молочную слепоту. Фары выхватывали из тьмы лишь бесконечный, гипнотизирующий хоровод снежинок. За окном выл ветер, и этот первобытный звук, казалось, проникал сквозь металл и двойные стекла, заползая под кожу ледяными иглами. Внутри, наоборот, было жарко. Слишком жарко. Печка работала на полную мощность, но дело было не в ней. Источником этого удушающего, вязкого жара был мужчина, сидевший рядом со мной.

Глеб Волков. Мой персональный апокалипсис в идеальном кашемировом пальто.

Тишина в салоне была густой, почти осязаемой. Она давила на барабанные перепонки сильнее, чем перепады давления в самолете. Водитель, скала в тулупе, не произнес ни слова с самого аэропорта. Волков смотрел в окно на несуществующий пейзаж. А я… я пыталась не дышать. Потому что каждый вдох был наполнен им. Его запах – этот дьявольский коктейль из бергамота, дорогой кожи и чего-то еще, хищного и морозного, – забивался в легкие, оседал на языке, туманил мысли. Он был повсюду. В этом замкнутом пространстве не было места, где бы не пахло им. Где бы не ощущалось его присутствие.

Я сидела, вжавшись в дверь, пытаясь создать иллюзию дистанции. Бесполезно. Его бедро было в каких-то жалких десяти сантиметрах от моего. Я чувствовала его тепло даже через плотную ткань своего платья и его брюк. Это было похоже на то, как чувствуешь жар от раскаленной плиты, даже не прикасаясь к ней. И мое тело, этот мелкий, гнусный предатель, тянулось к этому жару. Я буквально ощущала, как каждая клеточка моей кожи на левой стороне тела разворачивается в его сторону, как подсолнух к солнцу. К ледяному, арктическому солнцу, которое могло только сжечь.

Мой мозг лихорадочно работал, пытаясь найти спасение в сарказме. «Еще немного, и я начну фотосинтезировать от твоего самодовольства», – хотела сказать я. Или: «Если я умру здесь от теплового удара, завещаю свою коллекцию кактусов твоему фикусу. Они найдут общий язык». Но слова застревали в горле. Язык, обычно острый, как скальпель, присох к нёбу.

Я ненавидела его. Ненавидела за то, что он превращал меня, Яну Лебедеву, специалиста по решению нерешаемых проблем и чемпионку офиса по язвительным ответам, в трепещущую амебу. Я ненавидела его власть надо мной, которая выходила далеко за рамки трудового договора. И больше всего я ненавидела то, что где-то глубоко внутри, в самой темной и постыдной части моей души, мне это нравилось. Нравился этот густой, как патока, саспенс. Нравилось балансировать на лезвии ножа между ненавистью и желанием.

Внедорожник качнуло на ухабе. Слегка. Я даже не шелохнулась. Но Волков повернул голову.

– Все в порядке, Лебедева? Вас не укачивает?

Его голос в тишине прозвучал оглушительно. Низкий, бархатный, он вибрировал в самом низу моего живота, вызывая там тугое, пульсирующее тепло.

– Только от вашей компании, Глеб Андреевич, – сумела выдавить я, гордясь, что голос не дрогнул.

В полумраке я увидела, как уголок его губ дернулся. Не улыбка. Намек на нее.

– Держитесь за меня, если нужно. Я крепкий.

Это было сказано ровным, деловым тоном. Как будто он предлагал мне степлер. Но слова повисли в воздухе, пропитанные таким густым, непристойным подтекстом, что я чуть не задохнулась. Держаться за него. О да. Я живо представила, как мои пальцы впиваются в его плечи, ногти царапают дорогую ткань пиджака, пока он…

Так, стоп. Лебедева, вернись в реальность. В холодную, сибирскую реальность, где твой босс просто издевается над тобой.

– Спасибо, обойдусь, – отрезала я. – Предпочитаю держаться за что-то более надежное. Например, за ручку двери, ведущую прочь от вас.

Он хмыкнул. Этот тихий, гортанный звук был опаснее рычания.

– Боюсь, в ближайшие пару суток единственная дверь будет вести только в нашу общую реальность.

И в этот момент водитель, видимо, решил добавить драматизма в нашу пьесу. Машину тряхнуло. Не просто качнуло – ее подбросило так, словно мы наехали на небольшого, но очень упругого мамонта. Меня сорвало с места, и законы физики, эти безжалостные суки, швырнули меня прямо на него.

Мое плечо врезалось в его грудь – твердую, как каменная плита. Нос уткнулся куда-то в изгиб его шеи, и я на секунду ослепла от его запаха, теперь уже смешанного с теплым, мускусным запахом его кожи. А моя рука… моя правая рука, пытаясь найти опору в этом хаосе, сделала то, чего не должна была делать никогда.

Она приземлилась.

Прямо ему на бедро. Высоко. Очень высоко. Там, где дорогая шерсть брюк натягивалась на твердой мышце. Там, где начиналась самая интересная и, без сомнения, самая запретная территория. Эпицентр его власти.

Время остановилось. Замерло. Единственное, что двигалось – это снежинки за окном, лениво падающие в свете фар. Все звуки исчезли. Я не слышала ни мотора, ни ветра. Только оглушительный, панический стук собственного сердца.

Моя ладонь лежала на нем. Я чувствовала под пальцами каждую ниточку дорогой ткани. А под тканью… Под тканью я чувствовала его. Твердость мышц. Обжигающий жар, который проникал сквозь материю, сквозь мою кожу, прямо в кровь. Это был не просто теплый мужчина. Это был раскаленный добела металл.

Секунда. Две. Я должна была отдернуть руку. Извиниться. Съязвить. Сделать что угодно. Но я не могла. Мои пальцы словно приросли к нему. Мозг отключился, уступив место чистым, животным инстинктам. И эти инстинкты кричали не «убери», а «сожми».

И тут он двинулся. Не он сам. А мышца под моей ладонью. Она напряглась, стала еще тверже, превратилась в камень. Это было непроизвольное, рефлекторное движение. Реакция его тела на мое прикосновение. И от этого простого, крошечного движения по моей спине пронесся разряд тока, заставив соски под платьем болезненно затвердеть, а низ живота сжаться в сладком, тянущем спазме.

Я подняла голову. Наши лица были в нескольких сантиметрах друг от друга. Я видела свое испуганное отражение в его расширенных зрачках. Его глаза, обычно холодные, как лед, сейчас были темными, почти черными. В них плескалось что-то дикое, первобытное. Голод. Я видела, как напряглись желваки на его скулах. Как его губы, обычно сжатые в тонкую, властную линию, слегка приоткрылись. Он шумно втянул воздух через нос.

Его рука лежала на подлокотнике двери. Я видела, как он сжал его. С такой силой, что костяшки пальцев побелели. Он не убирал мою руку. Не отталкивал меня. Он терпел. Боролся. С чем? С желанием швырнуть меня обратно на мое сиденье? Или с желанием сделать что-то совсем другое?

– Лебедева, – его голос был хриплым шепотом. Он прозвучал как скрежет металла по стеклу. Как предупреждение. Как просьба.

Мои пальцы дрогнули. Всего на миллиметр. Я не убирала их. Я просто позволила им чуть глубже погрузиться в податливую ткань. Я сходила с ума. Теряла контроль. И, о боже, мне это нравилось. Нравилось видеть, как этот айсберг, этот эталон самоконтроля, трещит по швам от одного моего случайного прикосновения.

– Простите, – прошептала я, и мой голос был таким же сдавленным и хриплым, как его. – Сибирские дороги. Не то же самое, что полированный паркет в вашем кабинете.

Я медленно, мучительно медленно, начала отстраняться. Моя рука скользнула с его бедра, и я чувствовала, как под ней перекатываются мышцы. Это было самое эротичное, что я испытывала в своей жизни. Это случайное, затянувшееся касание было интимнее любого секса.

Я вернулась на свое место, в свой угол. Опустила предательски дрожащие руки на колени. Но я все еще чувствовала его. Фантомное тепло его тела на моей ладони. Я посмотрела на свои пальцы, словно видела их впервые. Этими пальцами я только что касалась его. Там.

Атмосфера в машине изменилась. Если раньше она была просто напряженной, то теперь воздух можно было резать ножом. Он был густым, наэлектризованным, пропитанным невысказанными словами и неутоленными желаниями. Я не решалась посмотреть на него, но чувствовала его взгляд на себе. Тяжелый, прожигающий. Он словно раздевал меня этим взглядом, медленно, слой за слоем. Сначала пальто, потом платье, потом тонкое кружево белья…

Когда машина наконец остановилась, я выдохнула с таким облегчением, будто не дышала все два часа. Перед нами, в свете фар, вырос из темноты дом. Или, скорее, то, что в Москве назвали бы «шале в эко-стиле», а здесь, в Сибири, это была просто большая, добротная избушка из массивных темных бревен. Двухэтажная, с высокой крышей под толстым слоем снега. Из трубы не шел дым. Окна были темными.

Водитель молча выгрузил наши чемоданы в сугроб, сел в машину и, не прощаясь, растворился в снежной мгле.

И вот мы остались. Вдвоем. Посреди бескрайней, заснеженной тайги. Перед темным, холодным домом. Тишина оглушала. Было слышно только, как скрипит снег под ногами и как воет ветер в верхушках вековых сосен.

– Мило, – сказала я, обнимая себя за плечи. Мороз пробирал до костей. – Почти как в моей пражской гостинице. Только оленей не хватает. И отопления, судя по всему.

Волков не ответил. Он взял свой чемодан и мой, и по глубокому снегу направился к крыльцу. Я поплелась за ним, проклиная свои тонкие сапоги на каблуке. Каждый шаг был пыткой.

Он долго возился с замком, который, видимо, промерз. Наконец, с громким щелчком дверь поддалась. Он толкнул ее и вошел внутрь. Я шагнула за ним, и нас окутал мрак и холод. Ледяной, промозглый холод, который был еще хуже, чем на улице. Здесь пахло деревом, пылью и запустением.

Волков щелкнул выключателем у двери. Ничего. Щелкнул еще раз. Тот же результат.

– Великолепно, – пробормотала я, стуча зубами. – Неужели в стоимость сделки с «Газ-Севером» не входил счет за электричество?

Он молча достал телефон и включил фонарик. Узкий луч выхватил из темноты огромное помещение. Гостиная, совмещенная с кухней. В центре – массивный деревянный стол и стулья. У стены – гигантский камин, сложенный из дикого камня. И повсюду… шкуры. На полу, на диване, даже на стенах. Я почувствовала себя так, будто мы попали в берлогу очень богатого и стильного медведя.

– Должен быть генератор, – сказал Волков уже не мне, а скорее самому себе. Он прошел вглубь дома, его шаги гулко отдавались в тишине.

Я осталась стоять у порога, не решаясь войти дальше. Холод был какой-то всепроникающий, он забирался под одежду, впивался в кости. Я потерла замерзшие руки. Мое дыхание вырывалось изо рта белыми облачками пара.

Через пару минут Волков вернулся. По его лицу я все поняла.

– Генератор есть, – сказал он ровно, но я уловила в его голосе стальные нотки сдерживаемого бешенства. – Но в нем нет ни капли солярки.

– А… отопление? – спросила я с последней надеждой.

Он направил луч фонарика на стену, где висел современный газовый котел. На его маленьком дисплее не светилось ни одной цифры.

– Котел, как видишь, тоже решил взять новогодний отпуск. Он электрический. Нет света – нет тепла.