Звездный путь

Нарбут М.

Звездный путь

В глубинах первозданного Хаоса, где нет ни времени, ни пространства, ни различия между тьмой и светом, дремлет великая тайна бытия. Безымянная сила покоится в бездне – до того мгновения, когда из её нутра рождается Вселенское Яйцо, вместилище грядущего мира.

Из Яйца восходит Род – первопричина всего сущего, изначальный Творец, чьё дыхание пробуждает безмерность. Размыкая объятия Хаоса, Род разделяет единую субстанцию на противоположности: свет и тьму, день и ночь, жизнь и смерть. Так возникает первая диалектика мира: без разрушения нет рождения, без ночи – дня.

Род творит из сияющих частиц светлых богов, хранителей созидания и обновления. Из глубинных, тёмных начал он рождает богов разрушения, очищающих путь новому. Так устанавливается первый закон бытия – вечный круг: от смерти к жизни, от жизни к смерти.

Род создаёт пространство – небо и землю, ставит на сводах солнце и луну, вдыхает дыхание в камень, жизнь – в растения, зверей и людей. Мир соткан изначальным Творцом из трёх слоёв – Яви, Неяви и Прави, трёх потоков единого дыхания.

Чтобы утвердить порядок в новорождённой вселенной, Род призывает к себе сына – Сварога, божественного кузнеца. Руки Сварога сковывают миры нерушимыми цепями Потоков, упорядочивая изначальный простор в систему мироздания.

Он устанавливает законы, по которым всё сущее течёт в трёх слоях бытия: в Прави, где живут светлые силы; в Яви, где дышит всё живое; в Неяви, где покоится память и тьма.

Ему помогают богини Макошь, Доля и Недоля – пряхи судеб, что отмеряют каждому участь по делам его. Лада, родительница светлых богов, приносит любовь и плодородие, а Леля – дыхание весны и чистоту начала.

Из их союза рождается Даждьбог, сын Сварога и Лады, владыка солнца, тепла и плодородия. Его имя происходит от древнего глагола «дать благо»: он – тот, кто щедро разливает силу Рода по мирам.

Когда свет Даждьбога впервые коснулся земли, а дыхание Лады согрело холодные камни, мир наполнился звуком – тихим, как песня творения, в которой слились радость и боль рождения. Но Род увидел: свет и тьма не пребывают в согласии. Светлые боги тянулись к небу, тёмные – в глубины, где спят корни мира. Потоки начинали спорить: каждый стремился стать первым, каждый утверждал свою истину. Тогда Род возводит стража равновесия – Велемира, полубога, рождённого не от крови, а от союза живого дыхания и божественного закона. Он стал мостом между мирами, чтобы Потоки не иссякли и не схлынули в бездну.

В нём сплелись токи бытия: от богов – порядок и форма, от людей – время, выбор и страсть, от духов – границы, от стихий – воля, что ломает оковы. Род сказал ему: «Ты не властен над Потоками – ты лишь их часть. Храни равновесие не силой, а вниманием, не волей, а любовью. В тот день, когда решишь за других – Потоки отвернутся от тебя».

Велемир стал тем, кто не управляет, а слышит, кто не приказывает, а зовёт, кто не создаёт, но удерживает мир от распада. Свет Даждьбога коснулся его чела и оставил искру – живое солнце, не гаснущее даже в самую долгую зиму. Тень Морены – тонкая, как дыхание смерти, – дала ему знание конца, чтобы помнить: ничто не вечно, даже равновесие.

Пока его сердце бьётся в унисон с дыханием миров, законы стихий связаны воедино. Мир держится на нём, как на невидимой оси, вокруг которой вращаются времена и течёт река времён. Но стоит ему пасть – равновесие рушится. Зима не кончается, весна не смеет поднять голову, земля истощается, реки текут вспять, ветры воют на языках, которых никто не помнит. Это не бедствие, а распад: мир, лишённый узла соединения, распарывается по швам, как ткань, из которой выдёргивают последнюю нить.

Велемир не властитель, а страж. Его сущность – не закрепляться в одном слое, а оставаться подвижным, как ветер, быть точкой равновесия, а не опорой. Если он выберет один мир – два других начнут распадаться. Его пристанища – не убежища, а посты дозора, где он поддерживает связь между мирами.

Правь – мир светлых богов и божественного закона, где на седьмом из девяти небес, окутанном вечным полуденным светом, возносятся хоромы Сварога – чертог из хрусталя и звёздного золота, небесный рай за пределами видимого мира, где текут молочные реки и живут светлые боги. Отсюда, из сердца мироздания, исходят нерушимые законы: как солнцу вышагивать небесную стезю, как рекам резать каменные ложа, как семенам пробуждаться в материнской тьме земли.

В отрогах неприступных гор, где воздух пронизан серебряной пылью вечных снегов, а туманы стелются по ущельям, словно дыханье спящих титанов, простирается святилище Врат Сварги – место, где миры соприкасаются так тесно, что грань между ними тонка, как острие зари на рассвете.

У подножия священной горы раскинулось капище – живой организм из камня, ветра и тишины, чьи очертания повторяют форму мирового древа. Его основание – круг из девяти гранитных столпов, чьи грани покрыты резными ликами богов, меняющими выражение с поворотом солнца. Сердце капища – алтарь из цельного нефрита, где горит неугасимый огонь Правды, питаемый дыханием горных ветров. Периметр образует кольцо древних валунов, испещрённых рунами о законах бытия, что светятся в сумерках багровым светом.

Здесь, у порога между мирами, держит пост Страж Равновесия. Он передаёт просьбы Яви богам и ответы богов – миру. Ветер доносит до него обрывки речей высших – их шёпот звучит, как дыхание звёзд. Когда он проходит меж камней, руны вспыхивают багровым, а воздух гудит от напряжения первозданных сил. В его присутствии время замедляется, а мысли становятся кристально ясными – будто сам миропорядок на мгновение приоткрывает свои тайны.

Капище живёт своей таинственной жизнью: камни шепчут древние заклинания, когда луна касается их граней; огонь на алтаре меняет цвет от лазурного до алого, предвещая грядущие перемены; ветер носит обрывки небесных речей, складывая их в узоры на поверхности священных валунов.

Страж Равновесия неустанно удерживает дверь между мирами открытой. Стоит ей захлопнуться – и миры утратят связь, погрузившись в хаос разъединения. Лишь благодаря его бдительности врата Сварги остаются единственным мостом между небесами и землёй, а законы Прави не превращаются в оковы для жизни.

В Яви его изба стоит там, где кончается обжитое: ещё не лес, уже не деревня. Она словно выпала из человеческого мира, но не стала дикостью. Двери её никогда не запираются – знают, что «кто‑то ходит». В углах мерцают огоньки без видимого источника света, на стене висит незавершённый оберег – нити то появляются, то исчезают, печь остаётся тёплой, хотя в ней нет огня.

В ней Велемир слушает дыхание земли, чинит истончившиеся нити Потоков, принимает тех, кто ищет путь между мирами. Это его земное пристанище – место соприкосновения с жизнью людей, не становясь одним из них.

В Неяви глубоко под слоями времени, где всё идёт вспять, Велемир хранит Поляну памяти – место соединения миров. Она окружена чёрными берёзами без листвы, всегда окутана живым туманом, что дышит и движется.

В центре поляны растёт Дуб – древнейший из деревьев. Его корни уходят в Явь, тень – в Неявь, крона – в Правь. На его коре пульсируют руны, которых никто не может прочесть, в трещинах мерцают огни, похожие на звёзды. Мох под ногами светится и держит, не давая утонуть во мраке.

Здесь Велемир разбирает нити памяти: к нему приходят тени, что потеряли путь. Он помогает им вспомнить, кто они были, складывает обрывки воспоминаний, как зеркала, и плетёт из них тишину. Когда туман стягивается в плотную стену, он прикасается – и туман послушно раздвигается. Если ветви дрожат, он шепчет слово, и они замирают. Он не охраняет – он помнит, и в этой памяти держится равновесие.

Правь – обитель светлых сил, ткань правил и равновесия. Здесь, в вышине безмолвия, Потоки сплетаются в единый замысел. Ничто в Яви не происходит без отзвука в Прави: каждое деяние и каждая мысль ткут новые нити в великой ткани

мироздания.

Явь – земной мир, где обретают приют люди, звери, духи и боги стихий. Здесь властвуют законы материи, времени и причины. Всё можно увидеть, услышать, ощутить кожей – каждый камень, каждый вдох ветра хранит следы живущих.

Поток течёт здесь медленно и густо, связывая дыхание каждого с дыханием земли.

Неявь – сумеречное царство, где властвуют силы тьмы. Мир памяти и забвения, обитель душ ушедших, эхо забытых богов и древних проклятий. Там всё незавершённое ищет свой исход, и время идёт вспять, возвращая к истоку.

Предел – буферная зона между Явью и Неявью, «преддверие» иного мира.

Особое место, где реальность теряет чёткость: тропы ведут в никуда, голоса звучат из пустоты; испытывает путников: показывает иллюзии, шепчет сомнения, проверяет решимость; сюда попадают те, кто ищет проход, но не знает ключа, или кого «не пускают» дальше; не является ни миром живых, ни миром духов – это зона ожидания и испытаний.

Так начинается эпоха Хранителей – тех, кто удерживает связь между небом и землёй, светом и тьмой, жизнью и смертью. И первый из них есть Велемир, сын дыхания, страж равновесия, чьё сердце бьётся в такт пульсу мироздания.

Так Род становится не просто творцом, но началом и концом всего живого. Все боги – Его дети и проявления. Всё, что есть, – дыхание Рода, свет и тень Его замысла. Из труда Сварога, любви Лады, света Даждьбога и нити Макоши соткан порядок Вселенной. И пока эти силы едины, Потоки текут по воле Творца – в дыхании, в песне, в вечном круге жизни.

Велемир не причислен к сонму обитателей Прави, якоже те боги, кои в небесных чертогах пребывают. Он – страж межи, существо, рождённое не в вышних селениях, а в самой точке схождения миров. Место его – меж Прави, Явью и Неявью, там, где тропы миров сплетаются в единый узор.

Не восседает он в Свароговых хоромах, не держит власти над девятью небесами. Но сила его – не в владычестве, а в служении равновесию. Слышит он гласы всех миров, но ни к одному не приковывает себя цепями.

Боги Прави утверждают закон, а Велемир блюдёт, дабы закон не обратился в оковы, дабы порядок не задушил живое дыхание мира, а хаос не поглотил свет. Он – не судья и не властелин, но хранитель меры, знающий: без тьмы не познаешь света, без смерти не поймёшь жизни.

Так и пребывает Велемир – не житель Прави, но её незримый страж. Стоит он на пороге миров, не давая им разойтись, как нити, что держат ткань мироздания. Путь его – не в небесах, а в самом биении меж мирами, где каждое дыхание его поддерживает бытие, а каждый шаг – договор с вечностью.

Он – ось, вокруг которой вращаются миры. Он – слово, что звучит меж двумя молчаниями. Он – тот, кто помнит: равновесие – не покой, но вечное движение, в коем и держится жизнь.

Владычица Неяви – Марья Морена, истинная богиня, владычица зимнего мрака и подземного царства, повелительница смерти и неумолимого рока, хранительница ледяного безмолвия и вечного сна зимы.

Её лицо безупречно правильное, но лишённое теплоты: кожа бледна, словно высеченный изо льда лик; высокие скулы, тонкий прямой нос, губы чётко очерчены и окрашиваются в цвет застывшей крови. Глаза – подобно двум льдинкам под длинными тёмными ресницами: бледно‑голубые, с вертикальным узким зрачком, который расширяется в миг гнева; в их глубине мерцает отблеск лунного света на заснеженном поле.

Волосы густые, цвета воронова крыла, заплетаются в сложные косы, переплетённые ледяными нитями и чёрными ветками тёрна; порой кажется, что они движутся сами по себе, подхваченные ледяным северным вихрем. Фигура высокая, стройная, с плавными, но пронзительно холодными линиями; движется беззвучно, будто скользит по невидимой наледи.

Одета Морена в плащ из чёрного меха, подбитого серебристым ворсом, и в платье из полупрозрачного материала, напоминающего замёрзшую реку: голубовато‑белый атлас украшен узором из кристалликов инея, а подол припорошён вечным снегом, который не тает даже в её руках. На плечах лежит узорчатая изморозь – словно сама зима вышила на ткани свои тайные знаки.

На голове диадема из скрученных рогов оленя, покрытых изморозью. Ожерелье из чёрных жемчужин обвивает её шею – каждая бусина будто скованная морозом слеза. Среди них тускло поблескивает обсидиан, словно капли застывшей тьмы, вырванные из недр Неяви. На запястьях – браслеты‑змеи из тёмного серебра.

В руках она держит: серп из чёрного льда – символ жатвы душ и обрезания нитей жизни; хрустальную чашу, наполненную туманной жидкостью, которая то застывает льдом, то вспыхивает багровым светом; ветвь чёрной рябины, усыпанную каплями, похожими на застывшую кровь.

Её тень длиннее, чем положено, и подвижнее: порой отделяется от тела, принимая очертания волков или воронов, а дыхание – клубящийся морозный пар.

Она не мертва – она сама смерть; не зла, но неумолима; не просто холодна, а есть воплощение вечного мороза. В ней заключена пауза между жизнью и возрождением – та самая зимняя тишина, без которой невозможно весеннее пробуждение. Она – сердце зимы, биение которого держит мир в ледяном равновесии, сохраняя порядок между мирами и чередование времён.

Дыхание Морены – Мор: пока она молчит, он спит; когда шепчет – идёт по сёлам, окутывая пути ледяным туманом. А лихоманки – отблески её воли, духи болезней и зимних напастей: рождаются из сгустившегося Мора, шепчут на границе сна и яви, испытывают тех, кто осмеливается ступить на запретную тропу.

Каждая из тринадцати сестёр‑лихоманок несёт свою муку, свой особый холод, проникающий под кожу, в кости, в самую душу. Они не имеют твёрдой плоти – лишь очертания, зыбкие, как туман над замёрзшей рекой. В сумерках можно разглядеть их длинные распущенные волосы, белёсые, словно иней, и глаза – то льдисто‑голубые, то угольно‑чёрные, в которых мерцает нечеловеческий голод. Одежды на них нет: их прикрывает лишь морозная дымка, струящаяся, будто тонкий пар над прорубью.

Каждая из сестёр владеет своим искусством мучить: одна внушает озноб, от которого зубы стучат, а кости ломит; другая плетёт сети лихорадки, и тогда жар пожирает изнутри, как невидимое пламя; третья крадёт силы, оставляя тело вялым, словно выжатый ломоть; четвёртая вползает в сны, насылая видения, от которых просыпаешься в холодном поту; пятая сковывает суставы, и человек не может ни встать, ни согнуться; шестая туманит разум, заставляя путать явь с бредом; седьмая сушит горло, и даже вода не утоляет жгучей жажды; восьмая ворожит над дыханием, и оно становится хриплым, прерывистым; девятая влечёт тоску, от которой сердце стынет, как в проруби; десятая плетёт узлы в мышцах, и те ноют, не зная покоя; одиннадцатая крадёт сон, оставляя лишь дремоту, полную кошмаров; двенадцатая внушает страх, от которого волосы встают дыбом; тринадцатая, старшая, хранит молчание – её приход знаменует последний холод, из которого нет возврата. Они приходят без стука, без шороха, порой – в виде сквозняка, что пробирает до костей, порой – как странный звон в ушах или тень, мелькнувшая в углу. Их дыхание – сладковато‑металлический запах, смесь льда и ржавчины. Их прикосновение – как укол иглы, после которого тело медленно каменеет.

Под волей Марьи Морены они дрожат, как подчинённые воины перед царицей. Она не приказывает им вслух – достаточно взгляда, взмаха руки, шёпота на языке вьюг. И тогда сёстры расходятся по миру, неся в ладонях морозные семена болезней.

Но в их природе есть и иная грань: как зима готовит землю к весне, так и лихоманки, истощая тело, порой пробуждают в нём скрытую силу. Кто выдерживает их испытание, тот обретает стойкость льда, прозрачность взгляда и молчание, в котором слышится голос самой зимы. Холод Морены безжалостен: её закон – не жизнь, а угасание, равновесие через смерть. Кто попадает в её царство, редко возвращается прежним – она забирает не плоть, а волю, превращая души в тени памяти.

Велемир – Хранитель Равновесия между Правью, Явью и Неявью, Марья Морена – грань между жизнью и смертью. Он удерживает равновесие, она проводит через переход. Велимир дышит – и мир стоит; Морена шествует – и время движется, замыкая круг умирания и воскресения.

На границе миров стоит служительница богини зимы холода и смерти – Ядвига Морена.

Если Морена – ледяная тишина конца, то Ядвига – шёпот соблазна, обманчивая тень, зовущая живых за собой. Она проходит обряд, связывающий её с волей Морены, и обретает вечную жизнь – но лишь как условие служения госпоже.

Баба-яга учит её слышать шёпот границ, видеть следы ушедших, держать холод, не позволяя ему сковать сердце. Ядвига различает шлейфы человеческих эмоций, улавливает голоса теней, скользит между Явью и Неявью, храня равновесие.

Невысокая, стройная, она носит юбки и кардиганы в приглушённых тонах. Кожа бледна, а в светло‑серых глазах мерцает зелёная искра. На шее – шнурок с костяным амулетом; на руках – перчатки без пальцев.

Её задача – стоять на рубеже, блюсти границу между мирами. В глубине души ей порой мечтается: вот бы всё слилось воедино, и не надо было больше выбирать, кому помочь, кого проводить, а кого вернуть. Но она продолжает свой путь.

По велению Морены Ядвига рассылает её слуг – мар. Это духи болезни и смерти: они носят голову подмышкой и шепчут в темноте имена живых. Кто откликнется – тот обречён.

Самая известная из мар – Кикимора, падшая ведунья. Когда‑то ей сулили путь света, но Ядвига дарует ей власть предвещать беду – и холод искажает её потоки. Теперь Кикимора вьётся у порогов, вслушивается в сны, ищет тех, кто дрогнул на границе жизни и смерти.

Вместе с Бабой‑Ягой Ядвига плетёт сеть снов и кошмаров. Они охотятся за душами, колеблющимися между мирами: одна ведёт по тропам туманов, другая шепчет обещания тепла. Так держится баланс – холодный, зыбкий, неизбежный.

Между мирами струятся Потоки – живые нити, соединяющие три слоя в единое целое. Они текут, как кровь мироздания, поддерживая баланс противоположностей: света и тьмы, жизни и смерти, порядка и хаоса.

Когда равновесие колеблется, между мирами вспыхивает Звёздный Мост – сияющая переправа, сотканная из звёздного света. По нему идут не тела, а души; не шаги, а дыхание Потока. Он связывает отцов и детей, землю и небо, живых и тех, кто перешёл грань.

И пока в небе горит хоть одна звезда, мост не рушится – он хранит память о том, что путь между тьмой и светом всегда открыт. Но лишь сердце, открытое свету, способно вернуть Потоку жизнь.

Пятнадцать лет они сражались – не ради триумфа, а за саму границу между мирами. Морена стремилась передвинуть черту, раздвинуть пределы Неяви, поглотить Явь и превратить живой мир в безмолвную гробницу. Велемир же стоял на страже, удерживая рубеж: если Калинов мост бы пал и миры слились, ни жизнь, ни смерть не сохранила бы свой смысл.

Морена не могла уничтожить Велемира: он – узел соединения стихий, живое воплощение Равновесия. Пока он дышит, мир держится. Но и Велемир не был в силах одолеть Морену: она – закон смерти, необходимый противовес жизни. Без неё мироздание лишится ритма, превратившись в застывшую, бессмысленную массу.

Их противостояние – танец противоположностей, где каждый шаг вперёд оборачивается отступлением, а каждая победа несёт новую угрозу. Ни одна сила не может взять верх окончательно: это не битва за победу, а вечная стража у порога.

И вот, после пятнадцати лет битвы, Велемир спускается на границу миров. Не триумфатором, а странником, чьи глаза видят больше, чем может вынести человек. Два года тяжких «верхних дел» – переговоров с духами, восстановления разорванных нитей мироздания – следуют за войной. Часть своей силы он вплёл в границу между мирами. Теперь его не покидает вопрос: удаётся ли ему действительно спасти Явь – или лишь отсрочить неизбежное?

Велемир ступает на Калинов мост – не ради праздного странствия, а чтобы проверить целостность границы. Раскалённые докрасна камни пульсируют под его ногами, словно живое сердце в предсмертной лихорадке.

Клокочущая Смородина обдаёт лицо жаром, смрадные испарения поднимаются клубами, пытаясь ослепить и сломить волю. Но он идёт размеренно, неуклонно: каждый шаг высекает из‑под подошв искрящиеся блики, что тут же сплетаются в сияющие щиты – не для битвы, а для проверки рубежа.

На середине моста река взревает, вскипая чёрным паром. Из огненной пучины рвутся тени забытых душ – их ледяные пальцы тянутся к Велемиру, а шёпоты вливаются в уши ядом сомнений. Он не дрогнул: простёр ладонь – и из пальцев хлынул поток света. Сияние рассекло туман, согрело дрогнувшие камни, не дав мосту рассыпаться в пепел. Это не сражение, а диагностика: если мост держится, значит, граница ещё цела.

Затем он останавливается на самом краю – там, где раскалённые плиты смыкаются с зыбкой чертой между мирами. Под ногами уже нет твёрдого камня, лишь дрожащая грань, на которой балансирует вся ткань бытия. Смородина продолжает клокотать позади, изрыгая пламя, но теперь она становится не преградой, а рубежом, который он пришёл осмотреть.

Велемир выпрямляется, ощущая, как холод царства Морены просачивается сквозь защиту. Он знает: как хранитель Равновесия, он волен ступать меж мирами – путь назад всегда открыт. Но каждое приближение к границе берёт свою плату: даже ему, полубогу, не дано безнаказанно касаться глубин тьмы.

И всё же он не шагает вглубь Неяви. Он замирает на пороге – у избушки Бабы‑яги, что стоит на самой черте.

В глухом, дремучем лесу, где тропы путаются, словно лживые речи, за Калиновым мостом – уже не в Яви, но ещё и не в самой Неяви – приютилась избушка на курьих ножках.

Курьи ножки словно живые: то поджимаются, то вытягиваются, будто пробуют землю на прочность. Они и держат избушку, и одновременно врастают в почву – не просто стоят, а вслушиваются в пульсацию двух миров. Одни «ножки» цепляются за Явь, будто не желая отпускать, другие уже глубоко проникли в сумрак Неяви, впитывая её ледяной шёпот.

Избушка не переступила границу – она сама есть граница, застывшая на грани двух реальностей. Стены её дышат попеременно жаром и холодом: то обдаст палящим ветром, то сковывает морозным туманом.

Это не вход в царство мёртвых, а знак: граница здесь, и она пока держится.

Баба Яга – не просто ведьма. Она Неявь во плоти: древняя сила, отвернувшаяся от закона миров и ставшая воплощением искажения. Её сущность – в подмене, в тихом разломе реальности, где правда становится ложью, а добро оборачивается соблазном. Она не хозяйка царства мёртвых, но и не гостья Яви – она порождение рубежа, его голос и его тень.

Избушка и её хозяйка – уже не Явь, но ещё не полная Неявь. Они – живой знак границы: там, где мост заканчивается, а царство мёртвых ещё не начинается. Здесь герой не входит в иной мир – он встречается с ним лицом к лицу, чтобы понять: держится ли Равновесие, или уже трещит по швам.

Велемир не искал встречи ни с Бабой-ягой, ни с Мореной – он пришёл убедиться, что грань не нарушена. Он всматривается в зыбкую черту между мирами. Воздух дрожит, пронизанный пульсацией границы: то жарким выдохом Яви, то ледяным дуновением Неяви.

Он ощущает каждым нервом – мост пылает, река клокочет, избушка стоит недвижно, вросшая корнями в оба мира. Камни под ногами не рассыпаются в прах, туман не поглощает очертания – всё на своих местах.

Значит, Равновесие ещё сохраняется. Но в этой хрупкой устойчивости чуется напряжение – словно натянутая струна, готовая зазвучать от малейшего прикосновения. Велемир знает: его присутствие здесь – не победа, а лишь отсрочка. Граница держится, но сколько ещё продержится – ведомо лишь самой грани.

Его триумф обернулся трагедией: чтобы удержать барьер, он вмешался в сам ход Потока, сотворил Стоячих – навеки застывших стражей границы, – и привязал свою суть к Калинову мосту. С тех пор его Поток медленно усыхает: сила уходит в поддержание преграды, каждый день становится борьбой с истощением, а Потоки больше ему не подчиняются.

Высокий, в сером плаще, праотцовского возраста, он кажется частью древнего леса. Тёмные волосы с серебристыми прядями – будто в них застыли отблески столетий. В руке он держит посох – корень, выточенный веками, пропитанный силой Потока. Война обожгла его душу, и мир, что остался, теперь кажется чужим.

Велемир идёт сквозь лес, и деревья словно подаются в стороны, открывая ему путь. Не тропинку – ту, что знают люди, а путь, ведомый лишь лесному сердцу. Сначала едва заметно: ветви, ещё минуту назад сплетавшиеся в непроницаемую сеть, теперь чуть приподнимаются, пропуская его. Кусты, готовые оцарапать лицо колючками, вдруг расступаются – не широко, не явно, но ровно настолько, чтобы он мог пройти, не замедляя шага. Под ногами тоже происходит незримое: мох становится податливее, пружинит мягче, будто приглашает ступать увереннее. Корни, обычно торчащие из земли, как острые кости, теперь словно уползают в сторону, освобождая дорогу. Он не выбирает направление – лес ведёт его.