Запах дыма и надежды

Он указал на ряд отверстий в стене, предназначенных для циркуляции воздуха. Отверстия были забиты. Забиты глиной. Забиты мусором. Забиты так, будто кто-то принял сознательное решение задушить самую жизнь вентиляции.

"Зачем?" – подумал Маркиз, чувствуя, как его мысли начинают складываться в картину. "Или кто-то хотел замаскировать другое?"

Григорий, мельник, стоял рядом; его лицо было цвета старой кирпичной пыли. Его глаза метались между мешками и Маркизом, словно он искал оправдание, но не находил.

– Когда в последний раз ты очищал эти отверстия? – спросил Маркиз.

– Три недели назад, – проговорил Григорий, его голос звучал защитно. – Прямо после твоего приезда. Я сделал всё, как ты сказал.

– И с тех пор?

Григорий заколебался, и в этом колебании находилось всё то, что не было сказано.

"Ты лжёшь," – подумал Маркиз, чувствуя, как его внутреннее напряжение нарастает. "Ты что-то скрываешь."

В углу, далеко от входа, под деревянным подмостком, который служил для того чтобы хранить самые ценные припасы, маркиз обнаружил то, что искал. Маленькое отверстие в основании стены, едва заметное, но достаточное для того, чтобы через него просачивалась влага из грунта. Рядом с отверстием, в слое пыли, что накапливалась годами, были линии. Линии, которые указывали на то, что недавно, совсем недавно, что-то было передвинуто, что-то было перемещено, что-то было нарушено.

Маркиз присел на корточки. Его худое тело согнулось так, как будто оно было сделано из того же материала, что и старые верёвки в углах комнаты. Его глаза стали совсем узкими. Его голос, когда он говорил, звучал как звук ножа, скользящего по камню:

– Кто-то был здесь. Совсем недавно. Чтобы сделать что?

Вопрос повис в воздухе, как запах самой плесени. Ответа не было. Был только звук дыхания трёх мужчин в тесном пространстве хранилища, в том месте, где должна была жить надежда, а вместо этого жила гниль.

К вечеру деревня снова собралась у печи, но тепло, которое исходило от очага, больше не приносило утешения. Атмосфера изменилась. Если утром это был праздник, то теперь это было вскрытие, лаборатория, где препарировали труп и искали причину смерти.

Маркиз стоял; его фигура напряглась, словно тело готовилось к возможному восстанию. Его голос, когда он начал говорить, был голосом человека, который не имеет никаких иллюзий относительно того, как будут восприняты его слова:

– Плесень не появляется просто так, как болезнь не возникает из ничего. Она требует условий. Влаги. Пренебрежения. Или чего-то более сознательного. Чего-то, что можно назвать намерением.

Его речь была медленной, аккуратной, как если бы он произносил приговор. Каждое слово проникало в головы людей, как вода в щели.

"Они слушают," – отметил Маркиз, наблюдая за лицами жителей. "Но слушают ли они меня или свои собственные страхи?"

Николай Петрич встал. Его кожаная книга уже была в руках – она всегда была с ним, как солдат с оружием, как священник с крестом. Тонкие пальцы тряслись так явно, что это могли видеть даже те, кто сидел в дальних углах.

– Мои записи всегда были полны и честны, – произнёс Николай, но его голос звучал как слова, прочитанные по сценарию, в которые он сам не верил.

Маркиз взял книгу. Его длинные пальцы с коротко подстриженными ногтями листали страницы. Даты, записи, подписи – всё казалось в порядке. Но затем его глаза остановились на одной странице, на конкретной записи, где что-то было стёрто.

– Объясни эти следы, – сказал Маркиз, и его голос был голосом человека, который уже знает ответ, но хочет услышать, как лжец это произнесёт.

Николай побледнел. Его лицо превращалось в восковую маску.

– Ошибки переписчика, – сказал он, но его голос был голосом человека, который уже услышал свой собственный приговор. – Я исправил их.

– Какие были оригинальные записи?

– Я не помню точно.

В этот момент атмосфера изменилась полностью. Шёпот начался. Кто-то упомянул Матрону, жену Николая, которая недавно приобрела дорогую ткань. Кто-то вспомнил, что у Николая были долги, что тянулись за ним, как цепь за преступником.

Долги, которые он вдруг начал погашать.

Матвей остановил Маркиза жестом – жестом старейшины, который ещё верил, что имеет власть над событиями.

– Это должно быть решено справедливо, – сказал Матвей, его голос был голосом человека, который пытается удержать от падения то, что уже падает. – У нас есть процедуры. Есть правила.

– Правила должны быть понятны, – ответил Маркиз, и его ответ был направлен не на Матвея, а на деревню, на толпу, на тех, кто был готов в один миг превратиться из общины в суд.

Николай встал, его голос стал выше, громче:

– Это клевета! Я служил этой деревне верно! Мои записи всегда были в порядке!

Но никто не верил ему. Те, кто когда-то верил, теперь видели панику в его голосе – запах крови в воде, указывающий на вину.

Маркиз поднял руку – небольшой жест, но достаточно, чтобы все замолчали.

– Я не буду выносить приговор сегодня, – сказал он, и его голос был голосом человека, который имеет право выносить приговоры и, следовательно, имеет право их откладывать. – Но мы выясним правду. И пока мы её выясняем, ни один мешок из мельницы не будет распределён. Зерно из резервов купца заменит его. На условиях кредита. Под расчёт на будущий урожай.

Люди начали расходиться. Не сразу, не резко, но постепенно, как вода, что начинает течь через трещины. Они шептались, обсуждали, предполагали. Матвей остался, неподвижный, как памятник своей собственной наивности. Григорий остался; его мясистые руки сжимались и разжимались, как если бы они искали что-то, что можно было бы сломать или удушить.

Поздно ночью, когда луна уже стояла высоко в небе и даже совы замолкли, Маркиз прошёл мимо дома Агафьи. Старуха сидела на пороге, словно знала, что он пройдёт именно здесь, именно в это время. Может быть, она всегда сидела на пороге, и теперь только ночь сделала это видимым.

"Она как часы," – подумал Маркиз, замедляя шаг. "Точность её появления начинает казаться почти сверхъестественной."

– Суховей идёт, – сказала Агафья, и её голос был голосом человека, который не говорит, а оглашает истину, которая независима от того, верит ли ей кто-то или нет. – Твой порядок не остановит песок. Не остановит то, что грядёт.

Маркиз остановился. Его тонкое лицо повернулось к старухе, и в его глазах, даже в полумраке ночи, можно было видеть сосредоточенность, внимание, уважение к тому, что звучит не как просто слова, но как предостережение.

– Может быть, и нет, – сказал он, размышляя вслух. – Но это может помочь нам пережить это.

Он прошёл мимо, но его шаги замедлились, его спина выпрямилась, его взгляд поднялся к небу, туда, где на горизонте уже начинал собираться не дождь, а что-то иное, что-то более зловещее, что-то, что имело цвет меди и запах трещин в коже.

Суховей. Ветер пустыни. Ветер, который не приносит влагу, но уносит её, который не падает сверху, но движется горизонтально, пронизывая всё, что не защищено. Ветер, который был древен, древнее, чем деревня, древнее, чем жизни всех людей, собранных в этой деревне, вместе взятых.

И теперь Маркиз понимал, что плесень в мельнице была только первым ударом волны бедствий, что приближалась, неумолимо приближалась, как отлив перед приливом.

"Агафья права," – подумал он, чувствуя, как холодный ветер касается его лица. "Но я не могу позволить себе думать об этом сейчас. Пока есть ещё шанс спасти хоть что-то."

В доме рядом послышался лай собаки – короткий, резкий звук, который эхом разнёсся по деревне. Кто-то закрыл окно, и скрип рамы нарушил тишину. Деревня готовилась ко сну, но её сердце билось чаще обычного – словно она знала, что спокойствие скоро закончится.

Деревня была разделена. Она была словно расколота вдоль старых линий трещин, которые всегда были здесь, но которые были скрыты под краской повседневности. С одной стороны были те, кто верил, что Маркиз обнаружит правду и восстановит порядок. С другой стороны были те, кто помнил Николая Петрича со времён его молодости, кто верил, что в нём не может быть такого предательства. И, наконец, была третья группа, самая молчаливая, самая опасная, – те, кто просто хотел знать, как долго они могут оставаться сытыми, прежде чем голод вернётся.