Альтер 2. Песочница безумцев

– Да. Чтобы другие не считали вас просто случайным скоплением багов, которое скоро система почистит. Чтобы видели в вас силу. Союзников. Или врагов, что тоже работает. – Он тяжко вздохнул. – У меня есть предложение.

Мы приготовились к худшему. К требованию отдать книгу. Или Зару. Или и то, и другое.

– Я объявляю вас… Официальными Наладчиками Оазиса, – провозгласил Годвин. – Со всеми вытекающими. Вы получаете доступ к общим ресурсам. Помощь моих людей в строительстве и обороне. А вы… вы чините то, что ломается. И делитесь тем, что узнаёте из этой книжки. Не всем подряд. Мне. А я решу, что делать дальше. – Он посмотрел на нас. – И да, вы берёте на себя обязательство разобраться с тем големом-поэтом. Он мне спать не даёт. Рифмует «молот» с «голодом». Невыносимо.

Это было… неожиданно. И очень по-годвиньи.

– А что мы получаем, кроме «легитимности» и поэтического голема? – осторожно спросил Лео.

– Защиту. И право голоса. И… – Годвин хитро прищурился, – я скажу вам, что знаю о «Неизведанной территории». Не по книжке. По слухам. По тем, кто уходил туда и… иногда возвращался. Не совсем таким, каким ушёл.

Сделка была заключена. Не на крови, а на взаимной выгоде и общей угрозе, что, как выяснилось, было в этом мире даже крепче.

Первым делом мы занялись укреплениями. Вернее, занялся Дедал с командой добровольцев от Годвина – тремя Проснувшимися, которые оказались… архитекторами в прошлой жизни? Или просто любителями поковыряться в коде физики. Один из них, представившийся как «Билдер Боб», мог силой мысли (и пары жестов) менять форму нестабильных объектов, делая из груд мусора ровные стены. Правда, они иногда пытались вернуться в прежнее состояние, поэтому приходилось «прибивать» их кодом.

Нашу таверну расширили, дыру в крыше наконец залатали куском неба с другого сектора (теперь при взгляде на потолок было видно чужое, вечно закатное небо с двумя лунами). Ковёр-самолёт, получив статус «официального транспорта и системы оповещения Оазиса», возгордился и стал говорить ещё пафоснее.

Зара взяла на себя «внешние связи» – то есть общение с местными аномалиями и NPC. Она выяснила, что бармен наконец вспомнил, что такое «питьевой продукт» – это оказался мёд, но не пчелиный, а из «сладких чисел», капающих с дерева-калькулятора на окраине. А плачущий фермер Джон, после нескольких сеансов «терапии» у Зары (она заставила его вышивать крестиком портрет потерянной курицы Коко), нашёл новый смысл в жизни и стал нашим главным по сельскому хозяйству. Правда, вместо овощей он выращивал тыквы с пикселизованными лицами, которые ночью тихо пели хором.

А я и Сайрус углубились в книгу. Мы искали любые упоминания о «Неизведанной территории», о «старых багах», о способах влияния на ядро системы. Информация была отрывочной, написанной на языке полунамёков и технических терминов.

«…граница, где код реальности искажается под влиянием незакрытых процессов…»

«…свидетельства о сущностях, ассимилировавшихся с окружением, получивших доступ к низкоуровневым функциям…»

«…предполагаемая зона контакта с резервными серверами или мусорными коллекторами…»

– Звучит так, будто там живёт то, во что превратились Проснувшиеся, которые не смогли или не захотели сохранить человеческий облик, – сказал Сайрус, откидываясь на спинку стула. – Они стали… духами места. Или демонами данных.

– Или они нашли способ говорить с системой напрямую, – предположил я. – И система… ответила им. Не как враг. Как… среда обитания.

Вечером Годвин, как и обещал, подошёл к нашему новому, укреплённому дому. Он принёс с собой кувшин того самого «сладкого числа» и сел у нашего огня (который Дедал сделал из захваченной анимации горения – он горел, но не жёг).

– Итак, про территорию, – начал он, отпив из кувшина. – Те, кто возвращались… они говорили странное. Про «говорящие камни». Про «реки, которые помнят». Про то, что там нет разницы между живым и неживым. Всё просто… есть. И осознаёт себя. Один парень, который вернулся, мог заставить цветок расцвести, просто посмотрев на него. Но сам он… почти не говорил. Словно слова заменились на что-то другое.

– А другие? Не вернувшиеся? – спросила Зара, поджав ноги под себя.

– Их судьба известна по обрывкам, – Годвин понизил голос. – Иногда на границу выносит… вещи. Предметы, которых тут быть не должно. Однажды прибило доску с надписью [ПОМОГИТЕ]. Но буквы были не вырезаны, а… выращены. Как мох. В другой раз – колокольчик, который звонил, только если держать его в тени. Те, кто осмеливались подходить близко к границе, говорили, что слышат… музыку. Не ту, что мы знаем. Музыку работающих серверов, шелест данных, гул пустых битов.

Он посмотрел на нас.

– Вы серьёзно хотите туда? Это не приключение. Это… последнее путешествие. Откуда либо не возвращаются, либо возвращаются другими.

– У нас нет выбора, – сказал я. – Ситуация не стабильна. Система рано или поздно обратит на нас внимание. Санитары – это цветочки. Нам нужно либо найти способ защититься навсегда, либо… найти способ уйти.

– Уйти куда? – грубо спросил Годвин. – Это всё, что есть! За пределами – либо пустота, либо исходный код вселенной, в котором мы – пара строчек!

– Может, и пара строчек, – тихо сказала Зара. – Но строчки можно переписать.

Годвин долго смотрел на неё, потом на нас. Наконец кивнул.

– Ладно. Ваша жизнь, ваша глупость. Я дам вам провизию, что смогу. И одного проводника. Он… знает тропы. Немного.

– Кто? – спросил Сайрус.

– Вы его знаете. Тот самый голем. Поэт. – Годвин мрачно усмехнулся. – Он там, на границе, и появился. Может, его туда тянет. А может, он и есть весть оттуда. В любом случае, с ним хоть кто-то перестанет меня мучить стихами.

Так у нас появился новый член команды. Каменный голем, ростом с человека, с грубо высеченным лицом, на котором горели два синих огонька-глаза. Он представился скрипучим, накладывающимся голосом, словно говорили два существа сразу:

«Я – Камнеслов. Я помню путь к тому, что забыло имена».

И он тут же продекламировал:

«За поворотом, где река из снов,

Лежит земля без правил и основ.

Там в камне спит, там в ветре говорит

То, что системой навсегда забыт.»

Мы переглянулись. Да, это был наш проводник. Идеальный для самого безумного путешествия в самом безумном мире.

Подготовка заняла несколько дней. Мы укрепляли базу, договаривались с Годвином о сигналах бедствия (если наш ковёр вернётся пустым и запоёт похоронный марш), запасались «сладким числом» и тыквами-певуньями на случай голода.

В последнюю ночь перед выходом я снова не спал. Но на этот раз ко мне у колодца вышла не только Зара.

Вышел Сайрус. Он молча сел рядом, глядя на статичные звёзды.

– Шёпот стал громче, – сказал он наконец. – Не тревожный. Просто… настойчивый. Как будто система на что-то намекает. Или предупреждает.

– О чём?

– Не знаю. Но там, куда мы идём… шёпот сливается в один сплошной гул. Как будто мы идём не в тишину, а в самое сердце шума.

Вышел Дедал, что-то бормоча про «усилитель связи» и «адаптивные сенсоры» для ковра.

Вышел даже Лео, закутанный в три одеяла.

– Я передумал, – объявил он. – Я не хочу идти. Но и оставаться один… тоже. Значит, иду.

И последней, как всегда, появилась Зара. Она посмотрела на нашу странную, разношёрстную компанию, сидящую у колодца в ненастоящей ночи, и улыбнулась. Не безумной улыбкой королевы хаоса. А очень простой, человеческой улыбкой.

– Банда опасных сбоев, – сказала она. – В сборе.

На следующее утро мы вышли за ворота Оазиса. Нас было шестеро: я, Зара, Сайрус, Дедал, Лео и Камнеслов, мерно шагавший впереди и на ходу сочинявший что-то про «дорогу в края, где память стёрта».

Ковёр-самолёт парил над нами на небольшой высоте, время от времени сообщая прогноз:

[НА ПУТИ – ВЕРОЯТНОСТЬ ВСТРЕЧИ С НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ 95%. РЕКОМЕНДУЕТСЯ ПРОЯВЛЯТЬ ГИБКОСТЬ МЫШЛЕНИЯ И НЕ ВЕРИТЬ СВОИМ ГЛАЗАМ.]

Мы шли навстречу самой большой неизвестности в мире, который и сам был одной большой неизвестностью.

И это было… правильно. Потому что если ты уже ошибка, то бояться совершить ещё одну – просто глупо.

Глава 11

«– Что самое страшное в путешествии к краю мира?

– Не край. А то, что мир, оказывается, не имеет края. Он просто… продолжается. И становиться всё страньше и страньше.»

– Клайв Стейплз Льюис, «Хроники Нарнии»

Первые часы пути были обманчиво спокойными. Мы шли по уже знакомым местам: мимо Луга Случайных Ассетов, где Зара попутно «успокоила» пару особенно назойливых анимаций (одна из них, вечно чихающий гном, теперь чихал с интервалом в пять минут, а не две секунды, что уже было прогрессом), мимо озера с чёрной водой, которое мы теперь обходили стороной.

Камнеслов шагал впереди неспешно и уверенно. Его каменные стопы не оставляли следов на пикселизованной траве, но там, где он проходил, на миг воцарялась странная, глубокая тишина, будто он впитывал в себя фоновый шум реальности.

– Он не просто проводник, – сказал Сайрус, идя рядом со мной и не сводя глаз с каменной спины. – Он… стабилизатор. Вокруг него реальность меньше глючит. Чувствуешь?

Я присмотрелся. Действительно, в небольшом радиусе вокруг Камнеслова цвета были чуть насыщеннее, предметы – чётче, а системные сообщения, плававшие иногда в воздухе, исчезали, коснувшись этого невидимого поля.

[Объект: Камнеслов (Голем/Интерфейс?)]

[Статус: Аномалия стабильности. Происхождение: предположительно граница «Неизведанной территории».]

[Способность: Локальная нормализация кода реальности.]

– Он как живой антиглюк, – проворчал Дедал с некоторой профессиональной завистью. – Интересно, как он это делает? Внутренний генератор гармонизирующих частот или…

– Он просто помнит, как должно быть, – неожиданно скрипуче произнёс сам Камнеслов, не оборачиваясь. Его голос накладывался сам на себя, создавая лёгкое эхо. – А там, где память сильна, реальность стремится к образу.

Зара шла рядом с ним, то и дело задавая вопросы.

– А ты помнишь, как появился? Тебя высекли из камня или ты сам из земли вырос?

– Память начинается с дороги, – ответил голем. – С шага. С первого слова, что я сказал себе: «Я есть». Всё, что было до – сон системы.

– Поэтично, – усмехнулся Сайрус. – И абсолютно бесполезно с практической точки зрения.

Но вскоре практическая точка зрения стала единственно возможной, потому что пейзаж начал меняться.

Сначала мельчайшими деталями. Трава под ногами перестала быть однородной – каждый травинка обрела уникальный, хоть и простой, узор. Птицы на ветвях (которые до этого были просто двумя типами спрайтов) защебетали разными голосами, хоть и записанными в очевидно низком битрейте. Воздух приобрёл запахи – не просто «запах зелени» или «запах сырости», а сложную смесь ароматов, среди которых я с удивлением узнал запах мокрой земли после дождя и дыма от костра. Того самого, что был в моём детстве, за городом.

– Она… детализируется, – прошептал я. – Реальность. Становится глубже.

– Не глубже, – поправил Сайрус, и в его голосе была тревога. – Она… вспоминает. Вспоминает, как быть настоящей. Или как имитировать настоящую настолько хорошо, что разницы уже нет.

Мы вышли к реке. Но это была не река из строк комментариев, как та, что мы видели по пути в Песочницу. Это была настоящая, журчащая, прозрачная вода, бегущая по настоящим, округлым камням. Над ней висел лёгкий туман. И в тумане что-то мерцало.

Камнеслов остановился.

– Граница, – сказал он просто. – Далее – земли, где память стала плотью, а код – душой. Будьте осторожны с мыслями. Здесь они имеют вес.

Мы перешли реку вброд. Вода была ледяной, до костей, и это ощущение было настолько ярким, несимулированным, что я аж вздрогнул. За мной Лео издал тихий стон.

А потом мы ступили на другой берег.

И мир… вздохнул.

Это было не метафорой. Воздух дрогнул, словно от мощного, но беззвучного удара. Цвета не изменились, но их глубина стала ошеломляющей. Каждый лист на дереве был уникален. Каждый камушек под ногой – произведением искусства. Свет солнца (или того, что имитировало солнце) был тёплым и ласковым. И тишина… это была не тишина отсутствия звука. Это была тишина полной, совершенной гармонии, где каждый звук – щебет птицы, шелест листвы, журчание воды – был на своём месте, создавая сложную, прекрасную симфонию.

И посреди этой неестественной, совершенной красоты стоял дом.

Не хижина, не таверна. Дом. С резными ставнями, каменным крыльцом, дымком из трубы. Сад с аккуратными грядками. Забор. Всё как из какой-то старой, доброй сказки. Или из самых глубинных, ностальгических воспоминаний о том, каким должен быть дом.

– Что… что это? – выдохнул Лео.

– Обитатель, – ответил Камнеслов. – Один из первых. Тот, кто предпочёл не бороться, а… построить.

Дверь дома скрипнула и открылась. На порог вышел человек. Пожилой, седой, в простой холщовой рубахе и штанах. У него было доброе, морщинистое лицо. И совершенно обычные, человеческие глаза. В них не было безумия, отрешённости или пиксельных бликов.

– Гости, – сказал он, и его голос был низким, спокойным, живым. – Давно не было гостей. Проходите. Чай как раз завариваю.

Мы замерли в нерешительности. Это была ловушка. Должна была быть ловушкой. Такой прекрасный, такой правильный мир… в самом сердце цифрового хаоса. Это нарушало все законы, все наши представления.

Зара первая сделала шаг вперёд.

– Вы кто? – спросила она без обычной своей беспечности.

– Смотритель, – ответил старик. – Можно просто Степан. Я тут давно. Очень. Следы старые обживаю. – Он улыбнулся, и в улыбке этой было что-то бесконечно грустное. – Не бойтесь. Я не причиню вреда. Наоборот. Может, помогу. Я ведь тоже когда-то искал выход. А потом понял, что лучшее, что можно сделать – это построить свой.

Мы вошли в дом. Интерьер был таким же тёплым и уютным, как и снаружи. Деревянные столы, полки с глиняной посудой, настоящий, потрескивающий в очаге огонь. Запах чая, хлеба и сушёных трав.

– Как… как ты это сделал? – не удержался Дедал, с благоговением касаясь идеально гладкой поверхности стола. – Это же не просто модель… Это…

– Это память, – сказал Степан, разливая чай по глиняным кружкам. Чай пах мятой и чем-то ещё, неуловимо знакомым. – Моя память. Дом моего деда. В Вологодской области. Я каждый уголок помнил. Каждую трещинку на ставне. И когда я понял, что могу не просто видеть баги, а… влиять на сам холст… я начал вспоминать. Вспоминать сильно. Так сильно, что реальность вокруг стала вспоминать вместе со мной.

Он сел за стол, приглашая нас жестом.

– Вы не первые, кто прошёл через Песочницу. И не первые, кто добрался сюда. Но многие, увидев это, – он махнул рукой в окно, на идеальный пейзаж, – пугались. Бежали обратно в хаос. Потому что это… неестественно. Слишком правильно. А их души уже привыкли к глюкам, к битым текстурам, к свободе ошибки. – Он посмотрел на Зару. – Особенно такие, как ты, дитя хаоса. Тебе здесь неуютно, да?

Зара молча кивнула, сжимая в руках кружку, но не пьющая.

– А ты, – Степан повернулся ко мне, – ты видишь структуру. И видишь, что здесь структура… безупречна. И это тебя пугает не меньше.

Он был прав.

– Что это за место? – спросил я. – И что за «первые»?

– Это буфер, – просто сказал Степан. – Промежуток между хаосом Песочницы и… ядром. Или тем, что от него осталось. «Первые» – это те, кто проснулся в самые ранние циклы симуляции. Когда грань между кодом и реальностью была тоньше. Некоторые сошли с ума. Некоторые растворились в данных. А некоторые… научились договариваться. Мы не уходим в Неизведанное. Мы… стоим на пороге. И охраняем его от тех, кто может разрушить хрупкий баланс. И от тех, кто из Неизведанного может прийти сюда.

– Охраняете? От кого? – насторожился Сайрус.

Степан вздохнул.

– От Чистильщиков. Тех, о ком вам говорил Годвин. Они видят в этом, – он снова указал на окно, – кощунство. Подделку. Они хотят вернуть чистый, стерильный, неживой код. И от… Осколков.

– Осколков? – переспросила Зара.

– Сущностей из Неизведанного. Они… разные. Некоторые просто любопытны. Другие – голодны. Не в привычном смысле. Они голодны до… стабильности. До смысла. Они могут впитать память места, существа, целой локации, оставив после себя пустоту. Или, что хуже, своё искажённое подобие.

Он отпил чаю и посмотрел на нас серьёзно.

– Зачем вы пришли? Искать выход? Силу? Ответы?

– Всё вместе, – честно сказал я. – И способ защитить тех, кто остался в Оазисе.

Степан долго молчал, глядя на пламя в очаге.

– Выхода нет, – сказал он наконец. – Есть только выбор. Остаться в хаосе и бороться. Или… переписать правила на небольшом, своём клочке. Как я. Или уйти дальше, в Неизведанное. Где правила пишутся заново каждое мгновение, и ничто не гарантировано. Даже собственное «я».

– А сила? – спросил Дедал.

– Сила здесь – в понимании. В памяти. В способности удерживать образ. Ты, инженер, ты можешь чинить, потому что помнишь, как должно работать. Девушка с радужными волосами может менять, потому что помнит, как было весело, когда всё было иначе. А ты, – он снова посмотрел на меня, – ты можешь видеть самое главное. Ты видишь, что всё это – код. И это даёт тебе силу не поддаваться иллюзии. Даже такой прекрасной.

Он встал.

– Я не могу вам запретить идти дальше. Но я предупрежу. Там, за лесом, начинается территория, где память Степана и его деда кончается. Начинается память системы. Или то, что она когда-то стёрла, но не смогла уничтожить до конца. Идите, если должны. Но будьте единым целым. Ваши связи, ваша «банда» – это единственный якорь, который может удержать вас от растворения. И помните… – его глаза вдруг стали очень старыми и очень печальными, – иногда то, что ищут, находят. И это оказывается хуже, чем если бы не находили ничего.

Мы вышли из дома. Идеальный мир вокруг вдруг показался мне хрупким, как стекло. Прекрасной, но опасной иллюзией.

Камнеслов ждал нас на краю леса.

– Дальше путь лежит через Помнящий Лес, – проскрипел он. – Где каждое дерево – застывшее воспоминание. Каждый камень – забытое чувство. Там легко потерять себя, найдя что-то другое.

Мы посмотрели друг на друга. На Лео, который дрожал, но не отступал. На Дедала, чьи глаза горели жаждой знаний. На Сайруса, сжавшего свой посох до побеления костяшек. На Зару, в чьих глазах смешались страх и неуёмное любопытство.

– Мы идём, – сказал я от имени всех.

И мы шагнули под сень деревьев, чьи листья шептали на тысяче забытых языков.

Глава 12

«– Лес помнит всё. Даже то, что хочет забыть.

– А что он делает с этими воспоминаниями?

– Он выращивает из них новые деревья. И новые страхи.»

– Урсула Ле Гуин, «Левая рука тьмы»

Помнящий Лес не был похож ни на что из того, что мы видели ранее. Деревья здесь не просто имели уникальную текстуру коры. Они дышали воспоминаниями.

Воздух был густым от них, как от запаха старой библиотеки, где вместо книг пылились чужие жизни. Стоило коснуться ствола, как в сознание врывался обрывок: детский смех, вкус первого снега, боль от расставания, горький привкус утраты. Не свои. Чужие. Но настолько яркие и острые, что они на миг становились своими.

– Не касайтесь деревьев! – предупредил Камнеслов, но было уже поздно.

Лео, пошатнувшись, прислонился к берёзе с серебристой корой и замер, глаза его остекленели. По его щеке покатилась слеза.

– Мама… – прошептал он. – Она печёт пирог с яблоками… и плачет. Почему она плачет?

Зара резко отдернула его от дерева. Лео вздрогнул, огляделся дико, как будто только что проснулся.

– Это не твоя мама, – строго сказала она, но в её голосе слышалась собственная дрожь. – Это чьё-то чужое «мама». Не позволяй ему прижиться.

Сайрус шёл, плотно прикрыв уши руками, но это не помогало. Ведь воспоминания приходили не как звук, а как прямое впечатление.

– Шёпот… он здесь не шепчет, – с трудом выдавил он. – Он… показывает. Картины. Обрывки жизней. Это архив. Архив всех, кто когда-либо был в этой симуляции. Или тех, чьи воспоминания были скопированы для её наполнения.

Дедал, наоборот, с научным интересом (хоть и с бледным лицом) старался запомнить как можно больше.

– Фантастическая плотность данных… Эмоциональная память, сохранённая в структуре целлюлозы… или в её цифровом аналоге. Это же прорыв!

Я шёл, стиснув зубы, стараясь не смотреть на деревья, не прикасаться к ним. Но мой Взгляд Кода работал против меня. Я не просто чувствовал воспоминания – я видел их структуру. Строки кода, описывающие боль, строки, кодирующие радость, циклы, зацикленные на моменте горя или экстаза.

Дерево № 734: Воспоминание об "Утрате домашнего питомца" (собака, кличка "Дружок"). Интенсивность: высокая. Повторяемость цикла: 1245 раз в сутки (симуляционные).

Это было невыносимо. Целая роща страданий, выстроенных в идеальные ряды.

Только Камнеслов шёл спокойно, его каменная форма, казалось, была невосприимчива к эмоциональному вихрю. Он был якорем в этом море чужих душ.

– Лес растёт к центру, – сказал он, его скрипучий голос резал густой воздух. – К Самому Первому Воспоминанию. К корню. Там, возможно, ответы. Или там – конец.

Мы шли несколько часов, хотя время здесь, казалось, тоже текло иначе – то растягиваясь в мучительной медлительности, то пролетая мгновенно. Иногда на тропинке нам встречались… фигуры. Не люди. Сгустки воспоминаний, принявшие зримую форму. Вот тень женщины, вечно застилающей бельё. Вот полупрозрачный мальчик, гоняющий невидимый мяч. Они не обращали на нас внимания, живя в своих вечных, зацикленных моментах.

– Призраки, – прошептал Лео. – Это же призраки!

– Нет, – возразил Сайрус. – Это неупокоенные данные. Незавершённые процессы. Система не смогла их корректно удалить или ассимилировать, и они осели здесь, в буфере.

Внезапно тропа вывела нас на поляну. В центре её росло дерево. Но не такое, как другие. Оно было чёрным, обугленным, без листьев. Ветви его скрючились в мучительных позах. И от него шла такая волна отчаяния, боли и гнева, что физически отбросило нас на шаг назад.

Даже Камнеслов остановился.

– Это что? – сдавленно спросила Зара, прижимая руку к груди.

– Это… сбой, – с трудом сказал я, заставляя себя смотреть. Мой Взгляд Кода отчаянно мигал, пытаясь обработать информацию. [ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: КОРРУПЦИЯ ДАННЫХ КРИТИЧЕСКОГО УРОВНЯ. НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ.]

– Это не просто воспоминание, – сказал Сайрус, и в его голосе впервые зазвучал настоящий ужас. – Это… совокупность. Все неудачные удаления. Все ошибки деинсталляции. Все, кого система пыталась стереть, но стереть не смогла – только исказила. Они слились здесь. В одно… существо.

Чёрное дерево дрогнуло. Из его коры, словно слёзы из глаз, стали сочиться густые, смолистые капли. Они падали на землю и тут же оживали, превращаясь в уродливых, искажённых тварей – не то насекомых, не то грызунов, с глазами-пикселями и когтями из обрывков кода. Они зашипели и поползли в нашу сторону.

– Осколки, – скрипуче произнёс Камнеслов. – Те самые. Они голодны.

Дедал уже доставал свой инструмент, Сайрус поднял посох. Но я понял, что сражение здесь – проигрышный вариант. Их было слишком много, и они рождались прямо из боли дерева.

– Зара! – крикнул я. – Ты можешь… договориться? Не с ними. С ним! – я указал на чёрное дерево.

– С этим? – в её голосе прозвучало отчаяние. – Альтер, оно же… оно страдает! Оно одно большое страдание!

– Именно! – Я подбежал к ней, хватая за руку. – Ты можешь менять реальность, делая её веселее. А можешь… успокоить? Дать ему то, чего у него нет? Не веселье. Покой.

Она посмотрела на меня, потом на дерево, на тварей, которые уже были в метре от нас. В её глазах боролись страх и что-то ещё. Жалость.

– Я… попробую, – прошептала она.

Она вырвала руку, сделала шаг вперёд, к дереву, игнорируя шипящих тварей. Одна из них прыгнула на неё, впилась когтями в руку. Зара вскрикнула от боли, но не остановилась.

Она подошла к самому стволу, протянула руку, не касаясь его, ладонью вперёред. Радужные пряди её волос засветились изнутри.

– Тише, – сказала она, и её голос прозвучал не как безумный щебет, а как колыбельная. – Всё уже прошло. Боль прошла. Тебя не удалили. Ты просто… изменился. Стал другим. Но ты есть. Ты живёшь. Не как память о боли. А как… дерево. Просто дерево.

От её ладони потянулись не радужные нити, а мягкие, серебристые лучи. Они обвили чёрный ствол, как повязку на рану. Дерево задрожало сильнее. Из него вырвался звук – не голос, а скрежет ломающегося кода, смешанный с миллионом стонов.