Там, за горизонтом

–– Велиты! Хоша вы и бородаты, в возрасте, и кой-кто из вас уже семьёй обзавёлся, своих детей наплодил, но деканом над вами я назначил вот энтого парня. Хоша он вам и в сыновья годится, но слушать его будете, яко меня, понеже присягу вы давали князю Северину и племени вятичей. Зовут вашего нового декана Радим Белоус, он теперя вам и отец, и наставник, и командир. По римскому воинскому уставу вы, стрелки-велиты, начинаете сражение, то бишь выбегаете из строя гастатов вперёд и обстреливаете из луков строй противника. Обстреляв противника, вы уходили обратно и в бой вступают гастаты, воины первой линии.

Фома испытующе посмотрел в глаза дружинникам, хлопнул плетью по сапогу, и, словно припечатав, заявил:

–– Отныне на всё, чему вас учили в римской армии, наплевать и забыть! Здесь други порядки, я вам уже об энтом не раз говорил. С луком вы знакомы, в бою стреляли просто так, наугад, в кого попадёт стрела, даже и не ведаете. Теперь будет не так! Ваш новый декан будет обучать вас прицельной стрельбе по движущимся мишеням в пешем положении, верхом с коня стоя, и на полном скаку. Кроме того, будете учиться стрелять со стены, и не в толпу, а прицельно в нападающего. Сроку вам на обученье – месяц, может, два, но не боле. На большее обученье времени нет, тако что заниматься будете от зари до зари. Слушаться вашего декана яко отца родного. Всё поняли!? Не слышу!? Очень хорошо! Махач и ты, Олекса! – обратился он к двум дружинникам. – Будете тессерариями, помощниками, у вашего декана Радима Белоуса! Я всё сказал! Приступай, Радим!

Фома сел на коня, которого держал под уздцы один из велитов, и, не оглядываясь, ускакал в ворота. Радим распоряжаться военными людьми не умел, застеснялся, но виду показывать нельзя, а потому, настроив себя на привычную хозяйственную работу, заговорил ожидавшим приказа людям:

–– Ну, ведаете кто я?

–– Ты нам отец, а мы твои детя! – съёрничал кто-то из велитов.

Радим как-то непонимающе посмотрел на велита, сказал просто:

–– Пошли за мной, ребята! Вон в тот лес!

Дружинники двинулись за своим новым командиром. В лесу Радим найдя высохшую сосну, обратился в глубину лесной чащи:

–– Хозяин! Отдай нам то древо! Сухое-то оно тебе всё одно не нужно. Взамен я те посев содею.

С этими словами Радим веерным движением руки плавно рассеял горсть ржаного зерна вокруг сухой сосны. После чего объяснил столпившимся вокруг него велитам:

–– Прежде чем стрелять, надо сначала наготовить стрел. Боевая стрела должна быть ровная и тяжёлая. Вот подходящая сосна, здесь от развилки сучьев до другой развилки более аршина. Сваливайте дерево и выпиливайте чурки между сучками, будем делать заготовки. Тыщи две надо наготовить.

Велиты Радима всю неделю кололи сосновые чурки, строгали, вымачивали в настое вербены, сушили и шлифовали древки для стрел. После чего, набрав в городе гусиных перьев, приматывали шерстяной, вымоченной в дёгте, ниткой оперение стрелы и прилаживали стальные наконечники. Каждый из тридцати дружинников теперь имел по тридцать добротных стрел и обязан был беречь их, то-есть после использования должен найти стрелу и вернуть её в свой колчан.

Обучение началось с того, что стрелки должны были научиться прятаться, используя для этого естественные укрытия. На другой день между двух деревьев велиты протянули верёвку, подвесили на неё рогожные мешки с травой и землёй. По указанию Радима два велита то плавно, то рывками тянули эти мешки по верёвке, а стрелки должны были, выбегая из укрытия, за очень короткое время поразить движущую мишень и спрятаться. Дальше – больше: велиты начали осваивать стрельбу с коней. Сначала стрелок останавливал коня и поражал мишень. С этим упражнением все быстро справились, но потом пошла стрельба по движущейся мишени с коня на полном скаку – это самый сложный вид стрельбы из боевого лука. Радим, на личном примере, показывал каждое упражнение, с луком и стрелами управлялся мастерски. Таким образом, молодой командир быстро завоевал авторитет у велитов, а ведь они по возрасту годились ему в отцы.

Тюркским языком Радим худо-бедно владел, понимал и мог говорить. Языку этому его обучал дед Мал долгими зимними вечерами, приговаривая, что хотя он и славянин по рождению, но язык соседей с Итиля знать обязан, мало ли как жизнь сложится. В отделении стрелков парень обнаружил тюркоязычного велита по имени Мансур. Как этот азиат попал в римскую армию Радим не спрашивал, надо будет сам расскажет, зато поупражняться в знании языка у него теперь было с кем. Мансур охотно общался со своим молоденьким командиром на родном языке, да и стрелок из него оказался превосходный, так что иной раз когда Радиму нужно было обязательно быть в городе, замещал его на занятиях.

Травень или изок этим летом удивлял смолян обилием подножного корма для скота, да и жито в полях хорошо вытянулось, заколосилось. Удивлялись радимичи потому, что великий Перун кормильца с небушка давал редко, но обильно, с громами и молниями. В конце изока городские косари потянулись на лесные поляны и приречные луга заготовлять сено на зиму. В основном заготовка кормов шла за Днепром. По вечерам девушки и парни в хороводах обрядовых славили Велеса и Сварога за то, что летичко дали боги тёплое. Вечорки эти проводились на берегу реки за городской стеной. А тут ещё незаметно подошёл праздник Купалы, когда девушкам надо гадать, кто замуж выйдет в этом году. Костры горели в ночи, и парни сжигали на них свои нательные рубахи и порты, приговаривая, чтобы сын Сварога Огонь сжёг все невзгоды с болезнями, накопившимися за прошедший год.

После этого обряда парни окунались в воду Днепра, выпрашивая у матери Макоши здоровья и удачи в делах. После чего мокрыми надевали новые или чисто выстиранные рубашки. То же священное действо свершали и девушки, не стесняясь парней. А всё потому, что ночь, и потому, что боги взирали на них с высоты звёздного неба, а, ещё парни и девушки верили и даже чувствовали, что боги сами незримо присутствуют среди обнажённых тел молодых людей, награждая их энергией и светлыми надеждами на целый год. Считалось, что нечистая сила, лесные и речные духи, прятались в эту ночь от гнева богини Лады, которая дарила молодым людям любовь.

Но понравившиеся друг другу пары ещё не могли любиться и создать новую семью – всё решали родители той и другой стороны на своём сговоре в присутствии родового волхва, слово которого было окончательным. У родителёй же в эту самую короткую ночь были другие заботы: всячески ублажая Велеса подношениями, они молили скотьего бога, чтобы дал здоровья скотине, да доброго привесу, да спас от падежа, да уберёг зимой от Марены противной.

Радиму в это весёлое для кого-то время было не до вечорок и хороводов. Домой приходил уже в сумерках и сразу заваливался спать. Месяц этот, изок, в каждодневных занятиях стрелков из лука пролетел как один день. Как-то утром Радим привычно отправился к своим подчинённым; жил-то он у деда Спиридона, а велиты в казармах детинца, отдельно от своего постоянного лагеря возле городской стены. Коня Бурана Радим в этот раз отправил в общее стадо, потому как в этот день упражнения по стрельбе намечено было проводить с крепостной стены и опять же по движущимся мишеням. При подходе к стене Радим столкнулся с парнем, который нёс связку дротиков в воротную башню. Парень поставил связку на землю и заговорил первым:

–– Я уж котору неделю вижу, яко ты обучаешь дружинников Фомы Корня стрелять, а ведь оне ветераны, ране в легионе ромейском состояли. Дивлюсь я, понеже ты молодый стариков учишь ратному делу.

Радим тоже остановился и дружелюбно заговорил с парнем, тот по виду был явно старше его года на три-четыре. У Радима усы ещё только начали пробиваться, а у парня над верхней губой расположилась красивая каштановая щёточка, да и подбородок уже имел кой-какую растительность:

–– Да я ведь и сам учусь у этих велитов воинскому искусству! – сказал Радим, поправив свой скрамасакс на поясе и лук за спиной. – Зовут меня Радимом, из рода Белоусов я! – поклонился он. – А ты, видать, с князем Северином приехал? Будем знакомы!

–– Сёмка Соловей я! – ответно поклонился парень. – Здесь на энтих воротах моё место, а на тех воротах Тимка Соловей сидит, друг и родич мой.

–– А чего вы тут сидите! – полюбопытствовал Радим.

–– Пошли в башню, увидишь! – просто сказал Сёмка.

На верхней площадке воротной башни Радим увидел странное сооружение на тяжёлом треноге с рычагами, шестернями и ременными приводами. Горизонтальная доска с жёлобом в сажень длиной грозно уставилась в широкую бойницу, и видно было, что сектор обстрела у этой машины составлял не менее пятидесяти градусов.

–– Да энто ж скорпион! – воскликнул Радим, широко раскрыв глаза. – Мне о нём многажды сказывали велиты, а зрю впервые. Неужто один с им управляешься, Сёма?

–– Могу и один! – самодовольно сообщил Соловей. – Но дабы быстрей стрелять, помощник нужон, и он у меня есть. Вы, стрелки, можете поразить лишь одного противника, а я, аще толпа нападающих идёт густо, два десятка. А потом скорпион стреляет дальше, чем твой лук.

Радим посмотрел на связки дротиков возле стены, выглянул в бойницу, покачал головой, скептически хмыкнул:

–– Хм, верно говоришь, Сёма, да токмо, ежли ворог доберётся до стены хоша бы и на десять саженей, то скорпион твой его не достанет, а мы супротивника из луков сразим, даже ежли он к стене прижмётся.

Сёмка одобрительно посмотрел на нового знакомого:

–– Молодец, Радим! – улыбнулся он. – Быстро заметил! Но, само собой, для близко подбежавшего вора вы стрелки имеетесь, а нет, тако его любой со стены камнем зашибёт, аль дротиком, а то и смолой горячей. Тако что пущай уж ворог выбирает, что ему лучше…, ха-ха-ха…

Радим с большим интересом стал осматривать грозную оборонительную машину:

–– Неужто вот энта пластина толкает дротики? – спросил он. – Энто ж яку силу надо иметь!

–– То оружейная сталь, Радим! – пояснил Сёмка. – Больших знаний потребовалось нашему ковалю, дабы точно рассчитать силу пластины и подогнать для направляющей доски. А доску энту надо уже мне знать точно, яко поднять выше, иль опустить ниже, дабы попасть в нужное место пучком из двадцати дротиков. Обучал меня энтому искусству дядька Бука, а его наставлял некий Петрович с Каменного поясу. Его нечиста сила забрала прям на моих глазах после боя с ромейским легионом пять лет тому назад. Правда, дядька Бука говорил, что то был колдованец с городу Чудова по прозванию бабай Якуб. Он его раненого положил в свою бочку, да и улетел куда-то…

*****

Командующему готской армией Ларсу Готлибу с вечера не спалось. Он лежал на медвежьей шкуре в своей походной палатке, и разные заботы грызли его мозги, как надоедливые мыши сухую корку под лавкой, не давая уснуть. Нельзя, думал он, долго торчать тут, в верховьях реки Полочь. Огромную пятитысячную армию, сидя на одном месте, не прокормишь, надо куда-то двигаться, а куда? Готлиб ворочался с боку на бок, время, словно загустевшая смола с дерева, ползло медленно и лениво.

Только под утро рыцарь незаметно погрузился в сладостный, облегчающий сон. Приснилось бравому рыцарю: будто едет он верхом на белом коне по чистому полю и взор его устремлён вдаль к туманному горизонту. Там далеко, в величественном замке из белого камня, ждёт его, а, может, другого рыцаря, белокурая девушка-красавица с синими глазами. Завоевать её сердце может только великий скальд – вот Ларс и сочинял благозвучную песнь, да только ничего у него не получалось. От бессилия и величайшего раздражения, бросив поводья, он поднял голову к небу с мольбой к великому Одину, мол, помоги. Неожиданно, из-за туч на всадника пролилась целая бочка пахучего мёда, и Ларс Готлиб прозрел. Голова его стала ясной, словно её продули свежим морским бризом. В голове, вдруг, сложилась песнь и он с упоением, громовым голосом запел, в надежде, что красавица услышит:

Нас было лишь трое на лёгком челне;

А море вздымалось, я помню, горами:

Ночь чёрная в полдень нависла с громами

И Гела сияла в солёной волне.

Но волны, напрасно яряся, хлестали:

Я черпал их шлемом, работал веслом…

С Ларсом, о други! Вы страха не знали

И в мирную гавань влетали с мечом.

Вы, други, видали меня на коне?

Вы зрели, как рушил секирой твердыни,

Летая на бурном питомце пустыни

Сквозь пепел и вьюгу в пожарном огне?

Я в мирных родился полночи снегах,

Но рано отбросил доспехи ловиты –

Лук грозный и лыжи – и в шумные битвы

Вас, други, с собою умчал на судах.

Не тщетно за славой летали далёко

От милой отчизны по диким морям;

Не тщетно мы бились мечами жестоко:

И море, и суша покорствуют нам!

Издалёка, из какой-то неимоверной глубины, донёсся голос:

–– Конунг, конунг! Вставай, очнись!

Белый конь, на котором Готлиб скакал по лугу к белому замку на горизонте, вдруг, повернул к нему голову, и, оскалив жёлтые зубы, захохотал. И уж не лошадиная это была морда, а чёрная, волчья. Всадник мгновенно вспотел и проснулся, ничего не соображая.

Над ним склонился оруженосец Конрад:

–– Вести срочные, конунг! Гонец от Кнуда, из Смольни прибыл!

Готлиб потряс головой, потёр её ладонями, быстро пришёл в себя, суровая реальность вошла в сознание. Приподнявшись, спал-то в одежде, он мрачно посмотрел на оруженосца и распорядился:

–– Зови его, Конрад! – А ещё пригласи сюда Адельгейма!

Парень вышел, а командующий, усевшись поудобнее на шкуре, задумался: «Не к добру сон, да и был ли он. А как же песнь? Обрывки вот помню».

Ларс Готлиб был ещё молод, своей семьи не имел, за отвагу и организаторские способности предводители родов избрали его командующим объединёнными силами переселенцев. Высадившись на южном берегу Финского залива, готы быстро привели к покорности приморские племена эстов и латгаллов. Но вот с ильменскими славянами и русами ничего не получилось. Готов отбросили обратно в приморские земли, пришлось двигаться в южном направлении, где кривичи и радимичи тоже оказали сопротивление вооружённым отрядам, хотя мирных переселенцев эти племена пропускали и даже снабжали продовольствием в дальнюю дорогу.

И всё же, несмотря на свой воинственный дух, Ларс Готлиб любил в свободную минуту сочинять песни; мечтательные настроения иногда окутывали его душу, особенно по ночам. Командующий весь состоял из контрастов: воинственность, злость и решительность удивительным образом уживались с лирическими порывами души. Готлиб считал себя неплохим скальдом и на обрядовых пирах всегда старался блеснуть песнями своего сочинения.

В палатку почти одновременно вошли двое. Первым шагнул оруженосец Конрад, за ним окольчуженный пожилой воин с белой бородой, и такой же гривой волос на голове. Поклонившись, седой воин присел на сосновый чурбак, Молодой остался стоять у входа, ожидая приказаний. Первым слово должен произнести старший по званию и должности:

–– Ну, где гонец, Конрад? – коротко спросил Готлиб.

–– Кормим, конунг! – ответил парень. – Говорит, два дня ничего не ел, покуда к нам добрался. – Накинулся на варёный ячмень, будто бродячая собака неделю не евши, и, дорвавшись, наконец, до кости.

–– Хорошо, иди! Как поест, веди сюда!

Оруженосец вышел, а Готлиб, уставившись на пожилого воина, пересказал ему свой сон, и даже продекламировал песнь, что пришла в голову по воле Одина, добавив в заключение, что видит в этом плохое предзнаменование. Воин приходился конунгу дядей по матери, участвовал во многих военных походах, а потому Готлиб держал его при себе в качестве военного советника.

–– В человеке, Ларс, – заговорил после некоторого раздумья воин, – сидят два волка: чёрный и белый. Которого человек лучше кормит тот и владеет его душой. Ты раздвоился ещё с рождения, кормишь то одного, то другого и они со временем раздерут тебя надвое. Могу тебя утешить только тем, что ты любимец богов, потому и имя у тебя Готлиб. Что намерен делать, племянник? Долго сидеть на одном месте нельзя, воины потеряют боевой дух, да и муки с пшеном и овсом осталось не более чем на неделю. В округе всех кабанов, лосей и медведей перебили, двигаться надо. Только куда? Местные славянские племена, которых мы называем росами, относятся к нам враждебно и завоевать эти земли будет очень тяжко.

–– А пойдём вдоль Днепра, Адельгейм! – хрипло заговорил конунг. – К югу, через полян и древлян, в приморские степи, к Понту греческому, куда ушли наши старики, сёстры с детишками и матери. Будем осваивать те земли.

–– Там же тиверцы, Ларс! – осторожно заметил воин. – А, кроме того, Крым и побережье под контролем римской армии.

–– Ничего, потеснятся, дядя! – был короткий ответ командующего.

–– Ты ж хотел вести нас на Смольню? – улыбнулся в бороду дядя. – Ты доказывал нам на альтинге, что, захватив Смольню, готы будут диктовать свою волю всем радимичам и не только им.

–– Хотел, а теперь расхотел! – огрызнулся племянник.

–– Ну, хорошо! – согласился воин. – На юг, так на юг! Это мудрое решение, белый волк взял верх в твоём сердце. Объяви свою волю сегодня же на совете ярлов, пусть люди собираются в дорогу.

В это время в палатку вошёл Конрад с каким-то мужиком в грязном паллии и разбитых постолах.

–– А, это ты, Йенс! – проворчал, узнавая, Готлиб. – Говори, что там в Смольне!

–– Дела плохи, конунг! – выпалил гонец. – Кнуда с помощником Юхой Старшим разоблачил волхв радимичей Варава. Налетевшие дружинники князя Зимовея, не долго думая, повесили наших людей перед западными воротами.

–– Та-ак! – зловеще протянул Готлиб. – Они же хорошо говорили по-славянски и занимались торговлей мехами, а ещё зерном, и Кнуда местные радимичи знали, принимали за торговца, называли Кузьмичом?

–– Всё так, конунг! – торопился высказаться гонец. – Но Варава доказал, что Кнуд с Юхой совали нос куда бы не следовало, выясняли сколько ратников в городе, какой силой владеет князь Зимовей.

–– Ну, хоть что-то удалось узнать? – сдвинул брови Готлиб.

–– Удалось, но я еле ноги успел оттуда унести! Коня загнал, пока сюда добрался.

–– Говори, что узнал! – приказал командующий.

–– Город обнесён забором в четыре сажени высотой, – заторопился гонец, – ворота с башнями, есть детинец, всё из дерева. У князя четыре сотни дружинников, да твой обидчик Фома Корень с когортой пеших воинов. А ещё в город прибыл князь вятичей Северин с пятью сотнями всадников. Так что ратников в городе меньше двух тысяч.

–– Хм, – начал рассуждать Готлиб, – мне ясно одно: коли наши люди были повешены, то они не попадут в небесную дружину бога Тора, а обычай требует отмстить за погибших воинов. Всё! – зло выкрикнул он. – Идём на Смольню! Штурмовать и грызть стены будут пехотинцы ярла Магнуса, для них это дело привычное. Город мы предадим огню, защитников уничтожим, жителей продадим восточным работорговцам, а те продадут их римлянам. Собирайте альтинг!

–– Ну вот, Ларс, – подвёл итог Адельгейм, качнув седой головой, – чёрный волк всё-таки взял верх над белым. Жертву противоборства с радимичами, племянник, ты принесёшь не богу Тору, а своему волку, накормишь его…

*****

Когорта Фомы Корня состояла из семи сотен римлян, которые попали в плен при разгроме легиона легата Виниция князем Северином при селе Соловьи. Сражение славян с римлянами произошло ещё пять лет назад, а по славянским законам противник, попавший в плен должен отработать определённый срок пастухами, на тяжёлых земляных работах или ремонте мостовых в городе. После пяти лет таких вот работ, пленный освобождался и мог идти на все четыре стороны, а мог и остаться, и уже вольный обрабатывать свой кусок земли, заводить семью. Он становился равноправным членом племени, и обязан был с оружием в руках защищать интересы этого народа. Сам центурион Фома сдался в плен добровольно, потому что родом был из племени кривичей, голос крови не дал опытному воину поднять оружие против своих родичей. Князь Северин понял его, доверился, поручил сформировать воинскую часть из пленных славян. Сдавшаяся в плен вятичам когорта римлян состояла из южных славян: дулебов, тиверцев, даков, а потому на предложение послужить пять лет славянскому же князю, пленники согласились охотно.

Князь Северин поступил мудро: чем ковыряться в земле и прокладывать мостовые в городах, пусть лучше бывшие римляне занимаются привычным ратным делом, послужат, но уже новому хозяину, и добровольно. Созданное князем и Фомой Корнем воинское подразделение в большей части сохранило римские армейские порядки. В упрощённой когорте стало семь центурий по сто человек в каждой. В боевом положении две центурии были гастатами, из которых строилась первая шеренга с копьями; вторая шеренга принципов с пехотными мечами тоже состояла из двух центурий. Ну, а уж третью шеренгу триариев составляли три центурии самых опытных ветеранов. Когорта была усилена двумя сотнями всадников из числа вятичей.

В Смольне когорта Фомы Корня находилась с осени прошлого года. По римской привычке солдаты сразу же, по прибытии на место, построили возле города свой укреплённый лагерь. То-есть, вырыли по периметру лагеря ров, огородились частоколом с воротами и дозорными вышками, соорудили погреба для продовольствия и армейской амуниции. Но так как это всё же северные земли, то солдаты внутри лагеря жили не в палатках, а построили себе семь казарм-землянок по числу центурий, поверх которых шли три ряда обвязки из брёвен с крышей из жердей и дёрна. Была ещё восьмая казарма для всадников и девятая крытая конюшня для двухсот лошадей. Небольшой бревенчатый дом был поставлен перед плацем для военного трибуна, командира когорты, Фомы Корня. Десятая, довольно вместительная полуземлянка была предназначена для квестора, интенданта когорты и склада строительного инструмента.

Там же, отдельно от солдат, жил сигнифер, казначей когорты, вексиллярий, знаменосец, а также иммуны: шорники, плотники, лекари и тубицены, то-есть трубачи и сигнальщики. Так что личная дружина князя Северина почти полностью копировала структуру обычного подразделения римской армии. Пожалуй, нововведением было только то, что одна из центурий триариев на заключительном этапе сражения шла в бой с сотней злющих псов приученных рвать противника зубами. Потому с внутренней стороны забора в лагере был сооружён навес с загородками для собак, за которыми ухаживали ветераны седьмой центурии. Собаки кроме своих хозяев больше никого не признавали.

Заканчивался липень, лист на берёзах и дубах приобрёл жестяную упругость и тёмный зелёно-медный вид. По римскому календарю, в один из июльских дней в лагерь прибыл с двумя дружинниками князь Северин, которого ещё и не сразу пропустили, пока он не сообщил пароль на этот день. Воины построились на лагерной площади, вынесли знамя, на шёлковом жёлтом поле которого была вышита красными нитками большая окружность с точкой в центре, её разрезала белая молния, то был знак Перуна. Князь это оценил и выстроившимся на плацу пехотинцам сообщил следующее:

–– Солдаты! – крикнул князь. – Сегодня исполнилось ровно пять лет, когда вы попали в плен и поклялись Перуну честно отслужить племени вятичей. Теперь я, князь вятичей, Северин Печка, исполняя древний обычай, завещанный нам отцами и дедами, освобождаю вас от всех повинностей согласно канону. Можете хоша сего дня отправляться на свою родину. Одно могу сказать вам – мы ждём готов, аще собираются с нами ратоборствовать и хотят взять город Смольню, пожечь его, жителей продать в рабство и нанести племени радимичей, нашим союзникам, иные убытки. В вашей когорте есть немало молодых воев из вятичей и радимичей, коим вы передали своё мастерство и искусство ратного боя, обучили владению разным оружием. За что вам мой поклон.

Под громовой крик солдат: «Слава Перуну», князь и его дружинники сделали глубокий поклон, после чего Северин добавил:

–– Солдаты, ветераны! Кто желает добровольно остаться и ещё раз побить нашего общего врага, я буду токмо рад. Кто желает уехать, удерживать не буду. Я всё сказал!

Из ряда триариев выступил центурион, ветеран, кроат Зорич. Коротко поклонившись князю, он, оглянувшись на товарищей, на своих подчинённых, и, увидев в их глазах решимость, заявил:

–– Княже Северин! Моё имя Ион Зорич, мне тридцать пять лет, двадцать лет из них я не выпускал оружия из рук. Там, в полуденных странах, на Балканах, в долине реки Истр, где земли наших предков, теперь тоже хозяйничают готы. По слухам они потеснили наших родичей с привычных земель, ограбили наших братьев, причинили разор и иные убытки. Аще разойдёмся по своим родным местам, мы будем одиноки, а здесь мы вместе и мы сила. Готы ваши, но и наши враги, тако, не лучше ли принять бой здесь покуда мы вместе.

Повернувшись к строю солдат, он крикнул:

–– Я верно сказал!

Да-а-а! – дружно выдохнуло каре воинов. – Слава Перуну-у!

Шквал признательных чувств быстро пронёсся в глазах Северина, слегка увлажнив их. Он низко поклонился строю:

–– Иного ответа я и не ждал от вас, братья! – твёрдо сказал князь. – Пусть неприятель идёт под стены Смольни, мы побьём его!