Искусство быть чужими

Вдалеке, у одного из бутиков, мелькнула знакомая фигура. Высокий блондин, но сегодня без своего привычного делового «доспеха» – пиджака и галстука, а в простых тёмных джинсах и свитере. Влад. Помощник Северина.

Он тоже заметил меня. Его лицо озарила улыбка, и он быстрыми шагами направился к нам, легко лавируя между немногочисленными посетителями.

– Апрелия Леонидовна! Какая приятная неожиданность! – его голос прозвучал тепло и непринуждённо.

– Привет, Влад, – улыбнулась я в ответ. – Мы же не на работе, давай без формальностей. Просто Лия.

Хоть Владиславу и было дозволено неформальное общение, ко мне он всегда обращался с подчёркнутым уважением, и иногда его приходилось мягко тормозить.

– Да, конечно, так будет удобнее, – он слегка смутился и по привычке взъерошил рукой волосы на затылке.

– Влад, знакомься, это моя подруга Венера, – представила я их.

Пока Венера отвечала ему улыбкой, я заметила, как оценивающий взгляд помощника моего мужа скользнул сначала по её лицу, а затем, быстрым, почти незаметным движением, по её фигуре. По лёгкому изменению в его выражении лица было ясно – она ему определённо приглянулась.

Жаль его расстраивать, но Венера не искала спутника жизни, предпочитая саморазвитие. Да и последний парень у неё был в девятом классе. Там, по классике, произошла драма вселенского масштаба, после чего моя дорогая подружка ушла глубоко и надолго в себя. Так что да, Вера не нуждалась в отношения, даже избегала их во избежания повторения старой травмы.

– Очень приятно, Венера. Я Владислав, работаю на мужа Лии, – представился он, и в его голосе прозвучала неподдельная заинтересованность.

– Взаимно, – Венера одарила его своей ослепительной, открытой улыбкой, от которой, казалось, стало светлее в полупустом торговом центре.

– Куда направляетесь, девушки? Не против, если я составлю вам компанию? – его глазах читалось искреннее желание присоединиться.

– Да, конечно, давай, – ответила я прежде, чем Венера успела что-то сказать. – Мы просто гуляем, присматриваемся. Если тебе не скучно будет – мы только рады.

На мое удивление, Влад не счел наше занятие пустой тратой драгоценного времени. Напротив, он с видимым удовольствием пошел с нами, активно участвуя в разговоре и даже пытаясь вникнуть в тонкости выбора женской одежды и косметики, что выглядело одновременно мило и забавно.

– Как вам это? – я приподняла вешалку с коротким черным платьем. Оно было элегантным и в то же время дерзким – с расклешенными рукавами-колокольчиками и глубоким V-образным вырезом.

– Выглядит неплохо, – ответила Венера, профессиональным взглядом осматривая швы и крой.

– Думаю, Северин бы оценил, – невзначай бросил Влад.

Его слова будто обожгли меня. Почему-то эта фраза, произнесенная даже без подтекста, вызвала во мне волну раздражения.

– Почему он обязательно должен «оценить»? – парировала я, и в голосе моем прозвучала несвойственная мне резкость. – Я для себя покупаю.

– Ну, Апрелия Леони… прости, Лия, я просто сказал, без привязки к чему-либо, – Влад занервничал, заметив мою реакцию. – Мне просто показалось, что Северину могло бы понравиться.

Я знала, что Влад не имел в виду ничего плохого. Он был искренен. Просто тема мужа, его мнения, его одобрения или неодобрения, сейчас болезненно задела во мне ту самую струну, что была натянута до предела после утреннего разговора.

И, как ни не хотелось мне это признавать, он был прав. Северину действительно могло понравиться это платье. Он был большим ценителем элегантности и утончённости в женской одежде, особенно на мне. Большинство моих вечерних нарядов и образов для светских выходов и съёмок были подобраны лично им. По его выбору всегда можно было проследить его безупречный вкус: лаконичные линии, дорогие ткани, внимание к мельчайшим деталям. Жаль только, что всё «внимание» к моей персоне заканчивалось именно на деталях моего гардероба.

– Лий, смотри какое! – внезапно позвала меня Венера, и в её голосе прозвучал такой восторг, что я невольно обернулась.

Я замерла. На вешалке висело платье. Длинное, струящееся, цвета топлёного молока. От подола до середины бедра шёл длинный разрез. Верх был выполнен в виде корсета, который должен идеально держать форму. По его верхнему краю изящно вышита багровыми бусинами и бисером причудливая лоза. Воздушные, полупрозрачные рукава прошиты таким образом, чтобы они были спущены с плеч. Шнуровка на спине представляла из себя кроваво-красные шёлковые ленты.

Я влюбилась. С первого взгляда. С первого вздоха.

– Оно последнее, и кажется… – Венера замолчала на секунду, изучая бирку. Её лицо озарила улыбка. – Да! Это твой размер!

– Это знак, Апрелия Леонидовна, надо брать, – одобрительно прокомментировал Влад, наблюдая за моей реакцией.

Я подошла ближе и осторожно, почти с благоговением, прикоснулась к ткани. Она была невероятно мягкой и приятной на ощупь, прохладной и шелковистой. Я внимательно разглядывала платье, пытаясь найти хоть малейший изъян, хоть что-то, что могло бы остановить меня. Но всё было тщетно. Оно было идеальным.

– Ну чего ты? Не понравилось, что ли? – спросила Венера, неверно истолковав моё молчание.

– Нет, совсем наоборот, – выдохнула я. – Оно слишком… идеальное. Слишком красивое. Это не совсем моё.

И в этой фразе была горькая правда. Я действительно не знала, что по-настоящему «моё». Потому что я никогда по-настоящему не выбирала. Это всегда делал Северин. Он выбирал – я соглашалась. Он покупал – я носила. И во всём, что он для меня выбирал, я выглядела безупречно, как дорогая кукла. И мне было «Красиво и точка». Я сама выбирала лишь простую, повседневную одежду для дома или встреч с друзьями. Всё остальное было частью образа миссис Македонская.

– Хотя, знаешь, – сказала я, словно очнувшись, – никто не мешает мне его примерить. А там уже решить, моё оно или нет.

Я не должна была вечно оглядываться на чужое мнение. Иногда нужно было принимать решения самой. Даже такие незначительные, как покупка платья.

В примерочной Венера помогла мне зашнуровать корсет. Я стояла, повернувшись спиной к зеркалу, не решаясь взглянуть на своё отражение. Мне хотелось сохранить эффект неожиданности, продлить эти несколько секунд перед возможным чудом.

– Готово! – наконец объявила Венера и, взяв меня за плечи, мягко развернула к зеркалу.

Я увидела в отражении не себя. Я увидела незнакомку в роскошном платье, которое облегало фигуру, подчеркивая каждую линию. Багровые бусины горели, как спелые ягоды на фоне молочной ткани, а алые ленты шнуровки казались дорожками крови на белоснежной коже. Я не сразу осознала, что смотрю на своё отражение. Это была вырезка из глянцевого журнала, воплощение чьей-то мечты.

Теперь я знала точно – это моё платье.

Приоткрыв шторку примерочной, я вышла в коридор, чтобы посмотреть, как платье смотрится в движении. И тут же поймала на себе взгляд Владислава. Он стоял в нескольких шагах и смотрел на меня не как на жену своего босса, а с нескрываемым, задумчивым интересом. В его глазах читалось не просто одобрение, а настоящее восхищение.

– Ну как? – спросила я, сама не зная зачем. Мне вдруг стало важно услышать его мнение. Не как помощника Северина, а как человека.

– Тебе очень идёт, Апрелия… – произнес он, и в его голосе прозвучала неподдельная искренность.

– И дай угадаю, – с лёгкой усмешкой вступила в разговор Венера, – ты хочешь сказать, что Северину бы понравилось, верно?

Влад покачал головой, его взгляд стал более серьёзным.

– Не берусь утверждать. Он обычно выбирает для Лии что-то более сдержанное, более… спокойное. А эти красные бусины, ленты… Это немного выбивается из его стиля. Но, – он снова посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то тёплое, – думаю, ему бы в любом случае понравилось. Ведь это платье на ней.

Его слова задели какую-то потаённую струну в моей душе.

– Зато они ярко выражают меня, – вырвалось у меня без всякой задней мысли.

– В смысле? – переспросил Влад, явно удивлённый.

Честно говоря, я и сама не до конца понимала, что имела в виду. Слова вырвались сами, опередив сознание. Возможно, это была та самая, загнанная глубоко внутрь часть меня, которая хотела заявить о себе. Не как о жене Северина Македонского, а как об Апрелии. О личности.

– Не вдавайся в подробности, – отмахнулась я, чувствуя лёгкую неловкость. – Это лишнее.

Я прошлась по коридору между примерочными кабинками, чувствуя, как мягкая ткань платья струится вокруг моих ног. Конечно, мои повседневные кроссовки выглядели с ним абсурдно, но мы были не на неделе высокой моды в Милане. И в этот момент это не имело никакого значения. Я чувствовала себя… живой. Настоящей. Мне нравилась эта ткань, этот цвет, этот смелый крой. Мне нравилось всё. Я не чувствовала себя кукольной версией себя, одетой по чужому вкусу. В этот миг, в этом платье, я была сама собой.

Домой я вернулась поздно. К счастью, Владислав был на машине и любезно развёз нас по домам. На улице уже давно стемнело, и редкие фонари боролись с густыми сумерками, слабо освещая дорогу.

Войдя в квартиру, я обнаружила, что свет не горит. Тишина и мрак были такими густыми, что их, казалось, можно было потрогать. Но едва я захлопнула за собой тяжёлую входную дверь, как в прихожей резко зажглась лампа, опалив пространство ярким, слепящим лучом.

И в этом свете я увидела его. Северин. Он стоял, прислонившись к косяку двери в гостиную. Его поза была расслабленной, лицо – спокойным, как всегда. Но его руки были крепко скрещены на груди, а в глазах, этих обычно ледяных и чистых озерах, метались мелкие, острые искры, больше похожие на раздражение, чем на гнев. Он всё ещё выглядел отрешённо холодным, но что-то изменилось. Воздух вокруг него стал густым и наэлектризованным.

– Где ты была? – его вопрос прозвучал тихо, но каждое слово было отточенным, как лезвие.

Старая, знакомая ярость снова закипела во мне. Он снова пытался поставить меня в рамки, контролировать.

– Я теперь должна отчитываться о своих передвижениях? – парировала я, поднимая бумажные пакеты с покупками. – Раз уж так, то хорошо. Я была с Венерой. В торговом центре.

– И как давно твоя подружка-бармен разъезжает на новом Мерседесе? – его голос оставался ровным, но в нём появились опасные, шипящие нотки. – Я узнаю эту машину из тысячи. Наверное, ты забыла, как мы с Владиславом полдня торчали в сервисе, чтобы он приобрёл именно эту модель.

Ледяная волна прокатилась по моей спине.

– Ты следишь за мной? – прошептала я, чувствуя, как сжимается сердце.

– А нужно было? – он оттолкнулся от косяка и сделал шаг ко мне. Его голос был тихим, но каждое слово било точно в цель, в самое больное место. – Ты ведь сама всё прекрасно организовала. Очень театрально.

– Что? – я не понимала, о чём он говорит. Его слова казались абсурдными.

– Не притворяйся, – он был уже совсем близко. – Ты же этого хотела? Показать, что у тебя есть варианты? Что ты не привязана к этому дому, ко мне? Что ты можешь привлечь внимание другого мужчины? Поздравляю, ты добилась своего. Я заметил.

Его слова обрушились на меня лавиной. Он думал… он думал, что между мной и Владом что-то есть? Что эта случайная встреча была спланированной провокацией?

– Что ты о себе возомнил? – в моём голосе впервые зазвучали стальные, холодные нотки, которых я сама от себя не ожидала. – Думаешь, я действительно нуждаюсь в твоей ревности? Чтобы самоутвердиться? Как бы не так, дорогой.

– Возомнил? – он медленно, почти змеиным движением, подошёл ещё ближе, и теперь я чувствовала исходящее от него тепло. – Я всего лишь научился читать тебя. Твоя мать была права – тебе вечно мало. Сначала внимания родителей, теперь моего. Что дальше, Апрелия? Будешь собирать восхищённые взгляды всех мужчин в городе, чтобы заполнить ту пустоту внутри, которую не могут заполнить ни деньги, ни что-либо другое?

Вместо ответа я сначала медленно, возможно, даже с преувеличенной театральностью, оглядела его с ног до головы. А внутри меня происходило странное: все эмоции, все обиды и ярость, что кипели ещё минуту назад, вдруг разом угасли. Их место заняла тяжёлая, всепоглощающая усталость и горькое, до слёз, разочарование.

– Знаешь, что самое смешное? – мой голос прозвучал тихо и устало. – Я сейчас стояла здесь и в сотый раз надеялась. Надеялась, что под этой маской самовлюбленного тирана, который все мерит деньгами, я наконец-то увижу человека. Живого, способного на что-то настоящее. На простую, человеческую ревность, которая рождается не из уязвленного самолюбия, а из страха потерять что-то дорогое. Но нет. Ты не ревнуешь. Ревность – это про душу, про сердце. А для тебя я всего лишь атрибут. Статусная вещь, которая вдруг позволила себе иметь свое мнение, свои желания и вышла из-под контроля. Поздравляю, Северин. Ты только что доказал, что моя мать была права насчёт одного – брак с тобой действительно стал для меня новой клеткой. Просто решётки в этой позолоченные.

Больше мне нечего было сказать. Хватит с меня на сегодня «приятных» бесед. С матерью, с мужем. Я чувствовала себя выжатой, как лимон.

Я прошла мимо него, направляясь в свою комнату, и лишь тогда заметила, как сильно сжимаю в руках ручки бумажных пакетов. Пальцы онемели от напряжения, а на ладонях отпечатались красные полосы. Я несла не просто покупки. Я несла свое крошечное, хрупкое «я», которое только-только попыталось заявить о себе, и которое он с такой лёгкостью растоптал своими подозрениями.

К чему был этот спектакль, если почтенная публика отсутствует? Не слишком ли он заигрался в прилежного мужа?

Глава 4. Поломка

Очередная фотосессия для рекламных баннеров бренда «Македонский» выдалась на редкость изматывающей. Бесконечные вспышки света, отражавшиеся в моих глазах и слепившие их, холодные команды фотографа, требовавшего то естественной улыбки, то томного взгляда, то отрешённого выражения – всё это вытягивало из меня последние силы. Я сменила дюжину образов, а гримеры и стилисты крутились вокруг, как муравьи, поправляя несуществующие морщинки на платье и выбившиеся из идеальной укладки пучки волос. Каждый щелчок затвора казался мне ударом молотка по наковальне моего терпения. Я устала, как загнанная лошадь, как собака, прошедшая многокилометровую гонку. Всё моё тело ныло от неудобных поз и постоянного напряжения, а в душе зияла пустота, которую не могли заполнить ни одобрение команды, ни безупречные кадры на экране монитора.

Сейчас бы лечь на мягкую, прохладную кровать в своей спальне, уткнуться лицом в подушку и забыться тяжёлым без сновидений сном, хотя бы на часок. Но вместо этого я сидела за рулем своего почти нового «Порше» и мчалась по пустынной лесной трассе. Закатное солнце, пробивавшееся сквозь частокол сосен, слепило мои уставшие глаза, заставляя щуриться. Я чувствовала, как веки наливаются свинцом, но всё ещё цеплялась за остатки концентрации, внимательно следя за извилистой лентой припорошенного снегом асфальта. Быть может, слишком внимательно, потому что мозг, освободившись от прямых обязанностей, тут же принялся за своё – за мучительную рефлексию.

Вместе с гулом шин я осмысливала недавние конфликты с мужем. В последнее время мы ссорились с пугающей, нездоровой частотой. Раньше, конечно, наши стычки напоминали скорее холодную войну – редкие, тщательно взвешенные выпады, подчёркнутая вежливость, переходящая в ледяное молчание. Мы позволяли себе небольшие перепалки, но они всегда оставались в рамках некоего негласного кодекса, словно оба боялись переступить некую черту. Теперь же эта черта была не просто пройдена – она стёрта, растоптана. Мы оба, словно с цепи сорвавшись, переходили все границы, бросая в лицо друг другу слова, которые, казалось, навсегда должны были остаться невысказанными в нашем общем молчании.

Я всегда знала, что брак и семейная жизнь – это непростой труд, компромиссы, взаимные уступки. Но то, что происходило между нами, – не поддавалось никакой логике. Это было похоже на бой без правил, где оба противника истекают кровью, но не могут остановиться. Как по мне, это уже было слишком. Это было за гранью моего восприятия.

Мысленно я переносилась в своё детство, в ту самую квартиру, где пахло яблочным пирогом и скандалами. Вспоминала ссоры матери и отца. Они, казалось, безумно любили друг друга, но их любовь была болезненной, удушающей. Мама – вечно неудовлетворенная, вечно ждущая чего-то большего – всегда требовала от папы невозможного. Он, тихий и бесконечно преданный, старался изо всех сил оправдать её завышенные ожидания, но, увы, не всегда у него это получалось. И тогда начинался ад. Мама срывалась: её крики раскалывали тишину квартиры, в ход шла посуда – тарелки, чашки, всё, что попадалось под руку, летело на пол с душераздирающим грохотом. А отец… Отец, пока в него летели осколки его же семейного счастья, с тихой, обреченной нежностью в голосе спрашивал у нее: «Ты не поранилась, любовь моя?». Конечно, это не была эталонная, идиллическая любовь из романтических книжек. Это была любовь-болезнь, любовь-одержимость. Но в их чувствах, пусть и таких уродливых, была какая-то дикая, неистовая искренность. Они прожигали друг друга, но делали это по-настоящему.

Я до последнего надеялась, что у меня все сложится иначе. Что мой брак будет тихой гаванью, местом взаимного уважения и спокойной нежности. Но вышло всё с точностью до наоборот, только хуже. У нас не было даже этой разрушительной страсти. Я, разве что, не кидалась посудой, предпочитая отточенные словесные уколы. А в остальном-то что? Ни искренности, ни тепла, ни душевной близости… Ни намёка на любовь. Наша семья была чистой воды сделкой. Взаимовыгодным партнерством. Я получила финансовую независимость от матери и статус, а он – красивую, представительную жену, идеально вписывающуюся в его безупречный образ успешного человека. Брак был просто фикцией, красивой обложкой для пустого содержания.

Жалею ли я о том, что тогда сказала «да» и поставила этот злополучный штамп в паспорте? Да, бывало. Порой, особенно после наших ссор, желание просто-напросто вырвать ту самую страничку с графой «семейное положение» становилось почти физически неконтролируемым. Рука так и тянулась к документу, лежавшему в ящике комода. Но я никогда на это не осмеливалась. Как, впрочем, и на развод. Слишком многое было поставлено на карту. Слишком страшно было рухнуть обратно, в ту жизнь, из которой я сбежала. Всё же лучше томиться в золотой клетке, где кормят изысканными яствами и поят дорогим вином, чем вернуться в обычную, ржавую, из которой не было выхода.

Мои мысли, мрачные и беспорядочные, уводили меня всё дальше в чертоги сознания, затягивая в трясину самосожаления и отчаяния. Я почти перестала следить за дорогой, видя перед собой не асфальт, а искажённые маски наших ссор, холодные глаза Северина, собственное отражение в зеркалах нашей стерильной квартиры. И вот чёрт. Резкий, неприятно влажный щелчок, глухой удар, от которого вздрогнул весь кузов. Машину резко повело в сторону, и я едва успела вырулить на обочину, сердце бешено колотилось где-то в горле.

Выскочив из машины, я увидела то, чего боялась больше всего на свете в этот момент: переднее правое колесо бессильно сплющилось, прижавшись к асфальту. Из его боковины торчал безобразный, ржавый обломок какой-то железяки, злорадно блестевший в последних лучах заходящего солнца. Я тут же кинулась к багажнику, начав рыться в нём, с безумной надеждой найти быстрое и простое решение. Но, как назло, запаски там не оказалось. Вернее, она была, но только в виде набора для ремонта проколов, пользоваться которым я не умела.

И вот, я стою одна посреди безлюдной лесной трассы, в десятках километров от дома, без малейшей возможности уехать. Ну просто замечтательно! Ирония судьбы была столь изощрённой, что хотелось либо горько рассмеяться, либо разрыдаться.

Темнело с пугающей скоростью. Солнце окончательно скрылось за вершинами деревьев, и длинные, уродливые тени начали сливаться в одну сплошную, бархатисто-чёрную массу. Я никогда не боялась леса – его тишина и величие всегда действовали на меня умиротворяюще. Но сейчас, будучи одной, в сломанной машине, посреди наступающей ночи, я чувствовала себя до противного уязвимой. Каждый шорох в придорожных кустах, каждый треск ветки заставлял меня вздрагивать и вжиматься в сиденье. Моё сердце колотилось, выстукивая дробь примитивного, животного страха.

Все мои принципы, вся моя выстраданная независимость, мои громкие заявления «я сама» и «мне никто не нужен» в одночасье разбивались в прах об этот простой, базовый инстинкт – инстинкт самосохранения. Я была напугана, одинока и беспомощна. Дрожащими пальцами я достала телефон. Экран ярко вспыхнул в сгущающихся сумерках. Я лихорадочно, почти остервенело, начала пролистывать контакты. Вера… Нет, не могу тащить её сюда, в эту глушь, да и что она сможет сделать? Влад… Он помощник, а не спасатель, к тому же, звонок ему будет выглядеть как минимум странно. Мама… Боже, нет! Один только её визгливый, полный упрёков голос в трубке добьёт меня окончательно.

Нет, нет и нет.

И тут мой палец, словно повинуясь какой-то древней, неосознанной программе, сам остановился на наименовании контакта, который я редко использовала в последнее время.

«Муж».

Последний человек, к кому я хотела бы обращаться за помощью. Тот, перед кем мне так невыносимо, так унизительно быть слабой, уязвимой, жалкой. Тот, чьё равнодушие и холодность стали для меня привычной нормой жизни. Но я больше не могла. Страх был сильнее гордости.

Несмотря на все наши ссоры, ледяные взгляды, невысказанные обиды и горькие слова. Несмотря на то, что мы были абсолютно чужими людьми, случайно оказавшимися в одной клетке, в экстренной ситуации, когда мир сузился до размеров тёмного леса и сломанной машины, – палец сам потянулся к его номеру. Потому что он был моим мужем. И этот формальный, ничего не значащий в обычной жизни статус, вдруг стал единственным фактом в нашей фикции, который имел хоть какой-то, пусть и призрачный, вес.