Трикстер 1. Падение и возрождение

Третий Змий

Трикстер 1. Падение и возрождение

Друзья. Цените тех кто рядом, и вспоминайте тех кого уже рядом с нами нет.

Добавлю цитату из песни замечательной группы Марлины:

Сколько в мире нелепых смертей,

Она берёт и стариков и детей.

Ты можешь полон быть и сил и идей,

Умеешь мечтать, вдохновляешь людей.

Она возьмёт к себе вообще не спросив.

В графе причина – ровный курсив.

И тех, кого она придёт навестить, ,

Я не хочу умирать

Ни в 27, ни в 35…©

Глава 1. Падение

Я всегда думал, что жизнь – это ритм, который можно держать под контролем. Как если бы ты дирижировал оркестром: чуть ускоришь – и музыка летит, чуть замедлишь – и она приобретает глубину. Я привык считать себя техником, мастером обмана, человеком, который знает, где спрятано зеркало, куда уходит дым, как навести зрителя на ложный след. Но были моменты, когда я забывал, что всё это – лишь трюк. Были вечера, когда сцена становилась для меня единственным настоящим местом в мире.

В тот вечер, за пару дней до трагедии, мы выступали на корпоративном празднике для одной из дочерних компаний гигантской корпорации «Дальмонт». Это был огромный холл с голографическим потолком, где медленно плыли туманности и вспыхивали далёкие звёзды. Воздух был пропитан запахом дорогого кофе, свежей выпечки и едва уловимого парфюма – ароматом успеха и больших денег.

Лиз была особенно красива в тот вечер. Она надела своё любимое тёмно-синее платье, которое подчёркивало цвет её глаз, и заплела волосы в элегантную косу. Во время подготовки она была сосредоточена и слегка взволнована.

– Чувствую, сегодня будет особенный вечер, – сказала она, проверяя микрофоны.

– Хорошо особенный или плохо особенный? – пошутил я.

– Посмотрим, – загадочно улыбнулась она.

Я стоял за кулисами, перебирая реквизит: идеально гладкие карты, которые словно сами ложились в руку, кольца из полированного металла, шарики из тонкого, почти невесомого стекла и комплект цифровых плат для наших самых сложных проекционных фокусов.

Лиз металась по сцене, как маленький вихрь. Она проверяла свет, настраивала чувствительность микрофонов, что-то шептала в гарнитуру техникам. Её движения были точными и уверенными – за три года совместной работы она научилась чувствовать сцену лучше многих профессионалов.

– Владимир, – позвала она меня, – посмотри на зал. Видишь мужчину в сером костюме, третий ряд слева?

Я незаметно выглянул из-за кулис. Важный менеджер средних лет, скептическое выражение лица, дорогие часы.

– Он будет самым трудным зрителем, – продолжила Лиз. – Начни с него трюк с угадыванием карты. Если он поверит, остальные пойдут следом.

– А женщина в красном? – кивнул я на элегантную даму в первом ряду.

– Романтик. Ей понравится фокус с цветами. И обязательно комплимент – она весь вечер поправляет причёску.

Лиз умела видеть людей насквозь за несколько секунд. Это был её особый талант, который делал наши выступления живыми и настоящими.

– Ты готов, волшебник? – спросила она, появившись из-за кулисы с планшетом в руках. Её серо-голубые глаза сияли знакомым азартом.

Я кивнул, пряча предстартовое волнение за привычной ухмылкой.

– Всегда, когда ты рядом, – ответил я.

Лиз подошла ближе, поправила мне воротник рубашки и встала на цыпочки, чтобы поцеловать в щёку.

– Покажи им настоящее волшебство, – прошептала она.

– А ты будешь моей звездой-путеводителем, – ответил я, используя нашу старую шутку.

Лиз улыбнулась своей особой, чуть дерзкой улыбкой, которая всегда заставляла моё сердце биться чаще, и подмигнула.

– Тогда – время творить чудеса.

На сцене заиграла музыка – наша фирменная композиция, которую Лиз выбрала полгода назад. Голографические ленты закружились в воздухе, и началось наше представление. Я вышел под свет прожектора, сделал лёгкий поклон и почувствовал, как волнение уступает место знакомому, пьянящему ощущению контроля. Всё стало простым и ясным: только я, Лиз и сотни глаз, ждущих чуда.

Первый фокус был классическим – исчезновение карты. Я спустился в зал и попросил выбрать карту у того самого мужчины в сером костюме, о котором предупреждала Лиз. Он небрежно ткнул пальцем в карту, расписался на ней с таким видом, будто делает мне огромное одолжение. Пока он это делал, я краем глаза следил за Лиз. Она, изображая одну из организаторов, уже незаметно подала мне свой шёлковый платок – сигнал, что всё готово для следующей части трюка.

Когда карта исчезла из колоды, а я сделал вид, что теряюсь и не могу её найти, Лиз точно в нужный момент направила на меня дополнительный луч света. Карта появилась у меня за ухом – под общий взрыв смеха. Люди смеялись не потому, что удивились, а потому что сами стали частью этого маленького спектакля. Даже лицо скептика в сером костюме потеплело.

– Видите? – обратился я к залу, держа карту на ладони. – Магия не в том, чтобы что-то спрятать. Магия в том, чтобы показать людям то, что они не ожидали увидеть.

В зале раздались одобрительные возгласы. Лиз стояла у края сцены и едва заметно кивнула – её способ сказать "отлично, продолжай".

Потом пошёл сложный трюк с кольцами. Я соединял их в воздухе, а Лиз, уже открыто выйдя на сцену как моя ассистентка, ловко ловила ускользающие звенья, будто бы сама была волшебницей. Я видел, как она светится от азарта, как играет бровями, когда публика что-то шепчет о «магнитах» и «секретах». Она умела вовремя отвлечь взгляд публики, чтобы я мог провернуть свой главный трюк – с исчезающим шаром.

– Леди и джентльмены, – объявил я, – сейчас мы покажем вам фокус, который не каждый фокусник рискнёт повторить. Для этого мне понадобится помощь самого внимательного зрителя в зале.

Лиз тем временем незаметно сканировала аудиторию. Её взгляд остановился на молодой девушке из бухгалтерии, которая сидела с подругами и явно была в приподнятом настроении.

– Вы, девушка в жёлтом, – обратился я к ней, следуя подсказке Лиз. – Не могли бы вы помочь нам?

Девушка смущённо поднялась, и её подруги подтолкнули её вперёд. В тот момент, когда все следили за тем, как она идёт к сцене, Лиз ловко пронесла дубликат шарика через зал и незаметно подложила его девушке в сумочку.

Основной шарик я ловко спрятал в потайной карман рукава, пока зрители наблюдали за Лиз, которая изображала, что заколдовывает сферу специальными пассами.

– А теперь, – торжественно объявил я, – шар исчезнет отсюда… – я показал пустые руки, – и появится там, где его меньше всего ждут!

Девушка с изумлением обнаружила шарик у себя в сумке. Зал взорвался аплодисментами.

Но кульминацией номера всегда был наш коронный «обратный фокус». Лиз выходила в центр сцены. Я просил кого-то из зала передать ей личный предмет – обычно это был телефон или ключи от машины. В этот раз молодой человек из маркетингового отдела протянул свой дорогой смартфон.

Лиз взяла предмет, подошла ко мне и что-то шептала на ухо – якобы волшебное заклинание, а на самом деле очередную шутку, от которой я едва сдерживал улыбку:

– Если сейчас что-то пойдёт не так, мы можем просто убежать через чёрный ход, – прошептала она так, что только я мог услышать.

Публика замирала, когда я накрывал её большим шёлковым платком. И в тот же миг, под оглушительные аплодисменты и яркую вспышку света – Лиз знала, когда именно нажать кнопку, – платок падал на пустой пол. А через пару секунд Лиз появлялась в самом конце зала, у выхода, держа в руках тот самый смартфон и машущая зрителям.

Секрет был в скрытом люке в полу сцены и в том, что Лиз умела перемещаться под сценой быстрее, чем кто-либо мог предположить. Но для зрителей это была настоящая магия – девушка исчезла и телепортировалась на 50 метров за пару секунд.

В такие моменты мне казалось, что все вокруг – не зрители, а свидетели чего-то большего, чем просто шоу. Это был наш с Лиз ритуал, наш безмолвный язык, наш танец. После выступления мы уходили за кулисы, где Лиз всегда первой начинала смеяться:

– Видел глаза того босса в сером? Он, кажется, поверил, что я исчезла по-настоящему!

– А ты, кажется, и правда умеешь телепортироваться, – шутил я, чувствуя, как отступает усталость.

Она протягивала мне руку, и мы хлопались ладонями, как две идеально подогнанные части одного сложного механизма.

– Сегодня мы были особенно хороши, – сказала она, снимая туфли и массируя ступни.

– Это потому, что ты всегда чувствуешь зал лучше меня, – ответил я. – Ты как дирижёр оркестра, только твой оркестр – это зрители.

– А ты – как солист, который заставляет всех забыть о том, что происходит концерт, – улыбнулась она. – Люди просто живут в моменте.

Мы собирали реквизит, и я наблюдал, как она аккуратно складывает шёлковые платки, проверяет карты, протирает стеклянные шарики. В её движениях была любовь к нашему общему делу, уважение к каждой мелочи.

– Знаешь, – сказал я вдруг, – сегодня я понял, что хочу заниматься этим всю жизнь. С тобой.

Лиз подняла глаза, в которых мелькнуло что-то нежное и серьёзное одновременно.

– Всю жизнь – это долго, – тихо сказала она. – А вдруг я когда-нибудь разлюблю фокусы?

– Тогда мы будем заниматься тем, что полюбишь ты, – без колебаний ответил я.

Она молча подошла ко мне и обняла – крепко, по-настоящему.

– Я так тебя люблю, мой волшебник, – прошептала она.

В тот момент я был абсолютно счастлив. И не подозревал, что это последний раз.

Мы вышли из здания комплекса ближе к полуночи. Воздух был тёплым, но с привкусом озона – над городом собиралась очередная гроза. Дроны-курьеры бесшумно сновали над улицами, их навигационные огоньки отражались в лужах, а неоновые вывески гипермаркетов и банков отбрасывали цветные блики на мокрый асфальт. Мегаполис никогда не спал, а сегодня, казалось, был особенно нервным. Где-то вдалеке завыли полицейские сирены, а на экране уличного билборда беззвучно сменялись новости: «Городской совет одобрил новый налог на воздух», «Корпорация 'Дальмонт' открыла инновационный центр нейроинтеграции», «Полиция задержала группу хакеров…»

Лиз шла рядом, болтая что-то о глупых шутках ведущего и о том, как одна из менеджеров в зале явно пыталась привлечь моё внимание. Я слушал её вполуха, большую часть времени просто наслаждаясь ритмом её голоса. Она умела рассказывать истории так, что даже самые скучные детали становились забавными.

– Ты видел, как та женщина из бухгалтерии чуть не уронила твой шарик? – спросила она, смеясь. – Я думала, у тебя будет сердечный приступ прямо на сцене.

– Я всегда на грани, когда ты рядом, – поддел я, и она засмеялась ещё звонче.

– А ещё, – продолжила Лиз, – видел лицо того парня из маркетинга, когда его телефон оказался у меня в руках в другом конце зала? Он секунд десять не мог понять, что произошло.

– Думаю, завтра он расскажет всем коллегам, что встретил настоящих волшебников, – улыбнулся я.

– Мы и есть настоящие волшебники, – серьёзно сказала Лиз. – Просто не каждый готов в это поверить.

Мы дошли до парковки. Вокруг стояли одинаковые электрокары, отличающиеся только корпоративными наклейками. Нашу машину мы узнали по маленькой наклейке с нарисованным кроликом, вылезающим из шляпы – Лиз приклеила её в первый месяц нашей совместной работы, сказав, что «в этой слишком серьёзной жизни обязательно должно быть место для глупостей».

– Помнишь, как ты реагировал, когда я это наклеила? – засмеялась Лиз, садясь в машину.

– Я сказал, что это непрофессионально, – признался я. – А теперь эта наклейка – моя любимая деталь машины.

– Видишь, как я тебя изменила, – подмигнула она, закидывая ноги на приборную панель и доставая из сумки пачку жевательной резинки.

Она всегда была такой: расслабленной и лёгкой, даже когда вокруг бушевал хаос. Это одно из качеств, за которые я её любил – способность найти что-то простое и радостное в любой ситуации.

– Представляешь, если бы мы действительно открыли своё шоу? – вдруг спросила она, глядя куда-то в темноту. – Без этих надзирателей, без корпоративных сценариев. Просто мы, публика и немного волшебства.

Я пожал плечами:

– В этом мире публика хочет только новых гаджетов и приложений. Они уже не верят в чудо, Лиз.

– А мы заставим их поверить, – твёрдо сказала она. – Ты не просто фокусник, ты волшебник. Ты даришь людям чудо, заставляешь их верить в невозможное. Разве это не магия?

Я смотрел на неё и невольно улыбался. В её глазах отражались огни города, и на миг мне показалось, что она действительно может всё изменить, стоит только захотеть.

– У нас уже есть план, – продолжила она. – Мы копим деньги ещё полгода, арендуем небольшой театр, делаем несколько показательных выступлений. Я уже нашла пару площадок, которые согласны нас принять.

– А если не получится? – спросил я. – Если люди не придут?

– Тогда мы попробуем ещё раз, – без колебаний ответила Лиз. – И ещё. Пока не получится.

Её уверенность была заразительной. Рядом с ней я чувствовал себя способным на всё.

– Когда я была маленькой, – начала Лиз, – мы с мамой смотрели старые фильмы про цирк. Я всегда мечтала быть ассистенткой мага. Представляешь, сколько девочек мечтают быть принцессами, а я – ассистенткой! Только не ради платья, а чтобы знать все секреты волшебства.

– Тебе это удалось, – сказал я. – Ты знаешь все мои секреты.

– И всё равно каждый раз удивляюсь, как ты это делаешь, – призналась Лиз. – Может, ты и правда волшебник?

Я промолчал, потому что в этот момент почувствовал странную тревогу. Всё было слишком хорошо, слишком спокойно – как будто перед бурей.

Мы тронулись. Дорога домой в этот раз казалась длиннее обычного. Город был полон контрастов: роскошные рестораны соседствовали с заброшенными подъездами, возле которых дремали бездомные, а на перекрёстках крутились рекламные голограммы. Корпоративная власть ощущалась во всём – даже уличные камеры были с логотипом «Дальмонт», и каждый второй билборд напоминал о новых «ценностях» мегаполиса.

Мы выехали на длинную, почти пустую магистраль. Дорога была мокрая, и свет фар отражался в чёрном зеркале асфальта. Где-то впереди я заметил два ярких красных отблеска – спортивный автомобиль, который шёл слишком быстро для этого времени суток. Он вилял из стороны в сторону, обгоняя редкие машины. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Смотри, – тихо сказала Лиз, – опять гонщики.

Я увидел красный спорткар, за рулём которого сидел Арий Дальмонт. Его лицо мелькнуло в свете фонаря – сосредоточенное, но с той самой полуухмылкой, словно он играет в свою любимую игру. Рядом с ним – компания таких же мажоров: кто-то смеялся, кто-то снимал происходящее на камеру. Позади него, пытаясь не отстать, нёсся чёрный седан.

Арий посмотрел прямо на нас, словно впервые заметил, что на дороге есть кто-то ещё. Я встретился с ним взглядом и увидел в его глазах не злость, не агрессию – а скуку, как у ребёнка, которому надоела старая игрушка. Он улыбнулся, резко крутанул руль и нажал на газ.

– Володя, – тревожно сказала Лиз, – у меня плохое предчувствие…

В этот момент время будто бы замедлилось. Я слышал, как Лиз резко втянула воздух, как впереди визгнули тормоза, как взревел двигатель. Я попытался увести машину в сторону, но секунды были слишком короткими, а скорость – слишком большой.

Красная машина пронеслась мимо, едва не задев нас. Чёрная, уходя от столкновения с Арием, вильнула и врезалась нам прямо в бок.

Всё смешалось в один кошмарный миг: оглушительный скрежет металла, пронзительный крик Лиз, острая, режущая вспышка боли в руках и груди, запах горелой пластмассы – и тьма.

Тьма была липкой и вязкой, как промасленная вата. Я не сразу понял, что это не сон: в голове гудело, будто кто-то бил по черепу тяжёлым молотком, а тело не слушалось, как после долгой болезни. Я не чувствовал рук – только тупую, ноющую боль где-то сбоку и во рту металлический привкус.

Я услышал голоса – сначала глухо, как будто из-под воды, потом всё чётче. – …давление падает… – …держите капельницу… – …он приходит в себя…

Открыв глаза, я увидел белый потолок, режущий свет ламп и медсестру в голубой форме. Её лицо было усталым, но в нём не было ни страха, ни злости – только та самая отстранённая жалость, с которой смотрят на тех, кого не могут спасти.

Я попытался заговорить, но из горла вырвался лишь хрип. – Лиз… – я попытался сесть, но тело пронзила такая боль, что я снова откинулся на подушку.

– Лежите, – мягко, почти механически сказала медсестра. – Сейчас доктор придёт…

Я хотел закричать, но не мог, только смотрел, как она выходит из палаты. Время снова потекло странно: то ускоряясь, то замирая. Я проваливался в короткие сны – куски детства, репетиции фокусов с Лиз, её смех, сцена, где она исчезает под моим платком, и её рука в моей, крепкая, живая. Я тянулся к этим воспоминаниям, как к спасательному кругу, но они ускользали, и вместо них приходило ощущение пустоты.

Через какое-то время – я не знал, сколько прошло, – в палату вошёл врач. Он говорил что-то о травмах, о том, что я чудом остался жив, что операция прошла успешно. Говорил о переломах, о повреждении нервных окончаний в руках. Я слушал его, но слова не доходили. Всё, что я хотел знать, было только одно.

– Где Лиз? – перебил я.

Врач замолчал. Его лицо стало серьёзным, он посмотрел куда-то в пол.

– Мне очень жаль, – тихо сказал он. – Она погибла на месте.

В этот момент у меня внутри что-то оборвалось. Мир сузился до одной этой фразы. Я не мог поверить – не хотел. Это было не по-настоящему. Я видел, как она смеялась, как хлопала меня по плечу, как подмигивала перед шоу. Она не могла умереть. Я попробовал закрыть глаза, чтобы прогнать этот сон, но ничего не изменилось.

Следующие дни прошли в тумане боли, лекарств и отрицания. Я ждал, что вот-вот откроется дверь, войдёт Лиз и скажет: «Ну что, волшебник, опять устроил катастрофу? Может, в следующий раз ты дашь мне вести машину?» Но дверь оставалась закрытой.

Потом пришла злость. На врача, который не смог спасти Лиз. На Ария, который играл в свои гонки, как в компьютерную игру. На Геральта, который обеспечил сыну безнаказанность. На саму Лиз – за то, что она не настояла ехать другим путём, за то, что не заметила опасность, за то, что позволила себе умереть. Но больше всего я злился на себя.

Потом я начал мысленно пересматривать события: «Если бы мы задержались на десять минут, если бы я выбрал другой маршрут, если бы не согласился на это шоу…» Я обещал себе всё, что угодно, только бы вернуть её. Я молился всем – даже тем, в кого не верил.

Но второй шанс никто не дал.

Время после выписки потекло вязко и безлико. После аварии мои руки были не пригодны для фокусов. Вместо отточенных движений – тремор, вместо проворных пальцев – еле гнущиеся крюки. Я приходил домой, где всё напоминало о ней: её чашка с надписью «Ассистент мага», её плед на диване, её духи в ванной, даже закладка в книге, которую она читала. Её фотографии были повсюду – мы на репетициях, во время выступлений, просто счастливые моменты нашей жизни. Я не мог убрать эти вещи. Я не мог даже пройти по квартире, не вспоминая, как она смеялась здесь утром, как мы спорили о том, стоит ли покупать новые лампы для сцены, как она засыпала на моём плече, когда я репетировал очередной фокус.

Ещё до начала судебного процесса я почувствовал, что что-то идёт не так. Первым признаком стал странный звонок моей сестре Наташе. Она работала юристом в небольшой фирме, занимающейся корпоративным правом, и я надеялся, что она сможет дать мне совет или хотя бы объяснить юридические тонкости предстоящего процесса.

– Володя, – сказала она тихим, напряжённым голосом, когда я позвонил ей через неделю после похорон Лиз. – Мне… мне звонили с работы. Сказали, что лучше не вмешиваться в дела семьи Дальмонт. Намекнули, что мы можем потерять крупного клиента, если я буду тебе помогать.

– Как это "намекнули"? – не поверил я.

– Партнёр вызвал меня к себе, сказал, что получил звонок от представителей корпорации. Мол, они "обеспокоены" тем, что их репутация может пострадать из-за "недоразумения" с участием их сотрудника. И что было бы "неразумно" позволять личным отношениям влиять на профессиональную этику.

Я молчал, чувствуя, как внутри растёт холодная злость.

– Но это же давление на свидетелей! – выпалил я.

– Володя, – голос Наташи дрогнул, – они ничего прямо не говорили. Всё очень аккуратно, через третьих лиц, намёками. Доказать ничего нельзя. А если я потеряю работу…

Она замолчала. У неё была семья, двое детей, ипотека. Я понимал её позицию, но от этого становилось только горше.

Дядя Сергей, единственный свидетель аварии, который согласился дать показания в мою пользу, исчез через две недели после нашего разговора. Когда я пришёл к нему на работу – в небольшую строительную компанию, где он был прорабом, – секретарша смущённо сказала, что он уволился "по собственному желанию".

Я нашёл его дома. Он открыл дверь, но даже не пригласил войти.

– Володя, прости, – сказал он, не глядя в глаза. – Я не могу. Мне… мне предложили другую работу. В другом городе. Зарплата вдвое больше, служебное жильё…

– Дядя Серёжа, – начал я, но он перебил:

– Понимаешь, у меня жена болеет, лечение дорогое. А тут такая возможность… – Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел стыд и страх. – Прости.

Дверь закрылась.

За неделю до суда я попытался связаться с другими потенциальными свидетелями – людьми, которые могли видеть, как Арий гонялся по ночным улицам, кто знал о его привычках, кто мог подтвердить его причастность к аварии.

Таксист, который работал в ту ночь на той же трассе, внезапно "заболел" и лёг в больницу. Когда я попытался его навестить, мне сказали, что посещения запрещены.

Менеджер из охранной компании, который обслуживал камеры на участке дороги, где произошла авария, был переведён в другой отдел и отказался отвечать на мои звонки.

Девушка из бухгалтерии той компании, где мы выступали в последний раз, которая могла подтвердить, что Арий был пьян и агрессивно настроен во время корпоратива, вдруг получила продвижение по службе и командировку в другую страну.

Зал суда был полон. Пресса, адвокаты, какие-то посторонние люди из окружения Дальмонтов – все они создавали атмосферу важного события, хотя исход был предрешён заранее. На скамье подсудимых сидел не Арий – а его друг, тот самый, что был за рулём чёрного автомобиля.

Максим Коротков – так звали подсудимого – выглядел жалким и растерянным. Ему было двадцать три года, он работал менеджером в одной из дочерних компаний Дальмонт, жил с родителями, копил на свою первую машину. Его руки тряслись, взгляд постоянно метался от пола к ряду, где сидел Арий со своими друзьями.

Арий был здесь же, в зале, в идеально сидящем костюме от модного дизайнера, с тем самым ленивым выражением скуки на лице. Он сидел в первом ряду, окружённый адвокатами и представителями семьи, и вёл себя как зритель, пришедший на не слишком интересный спектакль. Время от времени он зевал, проверял телефон, шептался с сидящей рядом девушкой.

Рядом с ним, как монолит спокойствия, восседал Геральт Дальмонт. Его лицо было непроницаемым, каменным, но в глазах читалась холодная, почти математическая оценка происходящего. Он не смотрел ни на меня, ни на подсудимого, ни даже на своего сына. Его взгляд был направлен куда-то поверх всего этого театра, как будто он просчитывал какие-то более важные комбинации. Изредка он кивал своему главному адвокату – едва заметно, но достаточно, чтобы тот понял: всё идёт по плану.

Прокурор – молодой человек с нервным тиком в углу глаза – бодро начал читать обвинение, но чем дальше, тем больше его голос дрожал, особенно когда речь заходила о семье Дальмонт. Он несколько раз запинался на фразах, один раз даже остановился, чтобы попить воды, и я заметил, как его руки слегка трясутся.

– Подсудимый Коротков Максим Александрович обвиняется в нарушении правил дорожного движения, повлёкшем смерть человека, – читал он, но в его голосе не было убеждённости. – Согласно материалам дела, подсудимый управлял транспортным средством в состоянии алкогольного опьянения и не справился с управлением…

Адвокат подсудимого – опытный, дорого одетый мужчина с седыми висками – говорил быстро, чётко, с безупречной дикцией. Он часто ссылался на "давление сверстников", на то, что "мой клиент – молодой человек, впервые попавший в такую ситуацию", на "трагическое стечение обстоятельств". Когда дело касалось роли Ария в произошедшем, защита мягко, но настойчиво уводила разговор в сторону.

– Господин Дальмонт был пассажиром в автомобиле моего клиента, – подчёркивал адвокат. – Он не управлял транспортным средством, не принимал решений о скорости или маршруте. Он оказался, как и все мы, заложником трагического стечения обстоятельств.