Напропалуйное гнутьё

Под игом вечно ноющего тела из Букова получился сурово неуступчивый старик. Он в петлю не полез, не стал выплясывать в ней на потеху праздным зубоскалам. Такое не для него и не по нём. Одна неаккуратность и курям на смех.

Нет, он переключился в режим ожидания естественной кончин и, в суровом молчании, волочил свои боли дальше…

Vasia_04

Паспорт, вложенный Петькой-Трактором, доказал свою пригодность. У контроля при посадке на рейс нигде ничего не пикнуло.

Ну, а дальше? Вот прибываю этим дюраль-дилижансом в конечный пункте назначения, в тот TLV и – что? Ни явок, ни контактов, ни мобильника. Даже задания не дадено! Похоже, у Центра крыша полным ходом уже ту-ту, поехала кататься с милым вагончиком, который голубой.

Вышел на трап, всоснул всей ширью грудной клетки свою пайку смога из местной атмосферы: ну, здравствуй, TLV! Я – Сеня Нулин! Где тут ближайший мусорный бак? А то сильно кушать хочется…

Ладно, что будет – будет. На крайний случай пристроюсь вышибалой в какую-нибудь из туземных злачных точек. Трактор подсказал, что я 0-Седьмой, сталбыть обучен какому хоть нибудь дзюдо с айкидой. Конкретика, после глубокой дрёмы на полировке в аэровокзале, пока что ускользает, но положусь на память тела, на запас реакций в нём, отточенных до автоматизма спецтренировками спецагента для спецмиссий, und so weiter.

Опаньки! А это, что ещё за автоматизм у меня тут выскочил? Похоже, спецтренер по спецайкидо у нас был из Германии. Что ж, на крайняк, как любит выражаться Петька, спец по уховарению, пойду преподавать немецкий в какую=нито eine schule.

Хороший он парень, хоть и полуграмотный, выше читки комиксов не ликбезится. На жизнь хватает одних только: Хрюмппсь!! Бздынц! Пззз!! Однако вежлив шельма, ко мне всегда по отчеству: «Василь Иваныч, сапоги-то скинь, вишь, полы намыты, чай, спецобщага тут, а не бомжатник»…

О! За одно это лавры первенства уходят авиаперевозкам – показательное выступление стюардных гимнасток. Как вдувать спасательный жилет, на случай приводнения в песках Сахары. Но инструктаж-то, чёрт побери, на каком языке транслируют?! Чем-то с зулусским вариантрм английского… Блин! Спецпрепы меня только к британо-оксфордскому натаскали.

– Это Мидл Инглиш, юноша, его нортумбрианский диалект до редукции адъективно-вербальных инфлекций и Великого Ваувельного Сдвига.

Я ахху… оглянулся, то есть, на соседа слева, сидящего между мной и стеклом иллюминатора.

К счастью, ремень безопасности, уже застёгнутый для взлёта, выдержал мой порывисто непроизвольный вздрог в попытке рвануть куда глаза глядят от… чёрт его знает… вурдалак, упырь, оборотень или…

Рядом сидел бочонок обтянутый свитером. Преобильнейшая серая борода заткнута в низкий вырез ворота, но не слишком туго и выбившаяся волосяная складка окружала, словно замызганные брыжжи обомжелого аристократа конца Реконкисты, красную рожу алкоголичного оттенка.

Впрочем, от рожи виднелись лишь глаза да мешки под ними, отороченные всклоченными лохмами бровей и седой гривы. А бороду явно тянуло на приключения – конец её, вернее продолжение торчало из-под шерсти свитерного края, растянутого брюхом, и уползало меж ляжек в джинсах куда-то под сиденье. Как он укрощает её в WC, этот урод?!

– Упырь Вурдалакович Дядьев-Черноморский, с вашего позволения, эксперт лингведения. Спешу представиться, во избежание непоправимых казусов.

– Позывной 0-Седь… то есть… ээ… как вы догадались, что я не в курсе про Великий Сдвиг?

– Проще некуда, у вас, Васёк, всё на лице написано. Не помешала бы маскировочка на тупые базары в голове, чтоб не травмировать порядочную публику откровенным текстом. Могли бы и бороду запустить, как более разумный сапиенс. Кому нужны лишние хлопоты и трах коротким замыканием в и без того кратком сроке жизни? Нате-ка, зацените вашу мыслепись!

Толстые пальцы занырнули в поток волос пониже брыжжей. Во мне щёлкнул рефлекс по выхватке направленного в лицо пистолета с глушителем, переключая тело в готовность номер один.

Однако из власонедр попутчик распсихованно извлёк зеркальце с остроугольным зигзагом трещины, чтоб сунуть мне под нос его ртутный круг.

«Ишь, размахался тут падлюга… Ух, ты! Так это я такой? Ну, здравствуй, Василий…» – струилось по щекам моего отражения, затекая в раззявленный от изумления рот.

Мне повезло ещё, что словесная текучка слов не светилась типа бегущей строки, заманивая киноманов. Буквы смахивали, скорее, на тени насекомых, стремящихся трусцой, но, не ломая строй, в грот… тьфу, бля! В рот, конечно, который я поспешил захлопнуть.

Однако театр теней не прекратился. Они продолжили беготню кругами по щекам, а нецензурности неторопливо проплывали по лбу, из края в край, словно по ленте камикадзе, шатнувшегося в увольнение по гейшам. Ему ж бесплатно. Напоследок. До оргазма о борт авианосца…

– Ну-с? Убедились, молодой человек? Хорошо хоть пишется на этрусским, который не-эксперту не прочесть. За исключением матерщины, родные корни – это свято, их не утаишь.

Выхватив зеркальце, он утопил его в струях бороды.

С тупым отчаянием, я повторно прошманал уже не раз обысканные карманы джинсов и пиджака. Как и ожидалось – шиш там ночевал!

Только в боковом билет и паспорт, а остальные стоят в очереди за пособием по безработице. На судорожной карусели в голове катались лихорадочные планы покупки носовика в первой встречной лавке антиквариата.

Да-да! Прятать лицо! Как недоосвобождённая женщина востока. Под бурку его или под антиковид-намордник, рекомендованный продажной ВОЗ. Носовиков нынче днём с огнём. Глобальное сообщество перешло на салфетки, даже приматы в зоопарках прекратили сморкаться во что-либо ниже Scarlet и Cleopatra’s Nest. Чтоб ветру было что уносить…

Тем временем резина самолётного шасси сухо оттарахтала по взлётной, и аэробус оторвался от бетона полосы. Пошёл самый противный этап транспортации – набор высоты. Гигантская качель уносит меня вперёд-наверх, безвозвратно, чтобы там перебросить в следующий взмыв.

А тут ещё память тела расскулилась в незваных воспоминаниях. Каким укачливым оно было в раннем детстве. Всего часа езды по гладкому железу рельс хватало для утраты транспортабельности.

Морская болезнь не щадит и сухопутных крыс.

Препараты из антигистаминных компонентов и холиноблокаторов на меня не действуют. Да, я мог бы летать в режиме синхронной автономии, уйдя в параллельный полёт, Пристёгнутым к сиденью лишь для виду. Но у Центра завелась дурацкая привычка проводить экспрес-анализ на содержание субстанций в крови сотрудников.

Особенно вернувшимся живым после задания. Или из отпуска. Полный сволочизм, конечно.

Поэтому тошноту давлю домашним средством. Личный импортозаменитель. Главное не дать ей, суке, осознать, что я её вообще чувствую.

Всю эстафету пошаговых вознесений летающей машины отсиживаю с отсутствующим выражением лица, типа преферансиста профессионала.

Даже когда закладывает уши. Побочно-бонусный эффект пристрастия к азартным играм. Сиди и ухом не веди, чтобы никто не догадался, где у тебя дырка в мизере.

А грёбаную память тела глушу упёртым в одну точку взглядом. Чёрная точка на нескончаемом плафоне по-над ящиками для ручной клади поверх пассажирских голов по ту сторону длинного прохода из хвоста в нос.

Гул моторов плавает по синусоиде: от инфрарёва до ультраписка в наполовину заложенных ушах. Во всяком случае не выше 92 %. Однако у меня есть точка, вот на неё-то я таращусь и – держусь.

Дайте мне точку опоры, и я не допущу, чтоб хоть и миром всем мне вывернули желудок. Заморитесь, тошнотворцы! Держусь как Икар в испытательном полёте…

Бля! А вот это уже полнейшая подлость. Удар ниже пояса. Моя опорная точка вдруг сдвинулась и поползла спиралевидными кругами. Так это ж муха! Бляха-муха, муха-цокотуха…

Опоры больше нет, вынужден залечь в глубокую оборону за бруствером из медитаций о её муховной жизни. Тактика не нова, однако тупо работает. Сам не знаю почему. Пока что толком не догуглился, медитация – это, что вообще такое? Но успел подметить, что мысль, заякоренная на чём-то одном, помогает. Хоть даже и на спиралевидно ползучей мухе, которая, по сути дела – заяц.

Без билета, без всякой регистрации шастает по свету, из конца в конец. Сегодня жужжит залётная на дынных корках восточного базара, завтра прохлаждается под бризом фиордов Скандинавии. В среду у неё стрелка с мухуями на Таймз-Сквер в Нью-Йорке, потом летит в дисциплинированно правоверно Талибанстан, откладывать свои безбожные яйца.

А по пути творит, что стукнет в её мушиные мозги. Вон – принялась летать кругами внутри прямолинейно движущегося самолёта. И тут уже закручивается такая относительность, что и Эйнштейну не прочхать. Аэроакробатический пилотаж в салоне, мчащем выше поднебесья…

Шлямпсь!

Внезапно, словно чёртик на пружинке, взвилась старуха с той стороны прохода, изобразить ракету земля-воздух. Униформа – серое платье прямого кроя без рукавов (!) – увеличивает прицельную дальнобойность в радиусе поражения.

Медитация – вдрызг, моя эшелонированная оборона – псу под хвост. Один шлепок, и сбитая муха заштопорилась вниз под завывание мухомоторов. Один к одному – Юнкерс, расстрелянный пулемётами Спитфайера,

[–»

М1919 Браунинг, спецмодификация под калибр .303 для британских КВС

«–]

но я его не слышу – уши заложило, наш авиалайнер продолжает набирать высоту.

Ракетчица противовоздушной обороны горделиво поглаживает шлем стрижки камуфляжной хне густо-тёмно-медной. Точка шлёпнулась на пол, взбрыкнула лапкой. Может ещё оклемается?

А фиг там! Широкий, как трак гусеницы Марка Первого,

[–»

та незабвенная глыбища металла, что первой двинула утюжить поля боёв мировой бойни № один

«–]

каблук нескончаемо баскетбольной ноги стюардессы лязгнул о пол, кладя конец финальным мукам мухи.

Контрольный притоп мимоходом, как и контрольный выстрел – гуманного акт милосердия.

Капец. Отлеталась тварь насекомая. Не донесла подрывных яиц, что окрыляют инакомыслящих и грозят устоям полицейских государств.

Победно стиснут кулак на вскинутой руке старушки, обтянутой коричнево-морщинистой, словно сушёный финик, коже. Триумфаторша занимает исходный огневой рубеж за спинками сидений на той стороне.

– Ай, да Немезида, – бормочет Дядьев-Черноморский. – Жива курилка с дальних островов! Есть ещё порох в пороховнице! – Из глаз его, сквозь лохмы нависших над лицом бровей, лучится неподдельный подхалимаж.

Заложенность моих ушей миновала. Похоже, наш небесный перевозчик вскарабкался уже на высоту, предписанную воздушным коридором, и мы легли на крейсерскую скорость.

– Респект, Хроносовна! – Не унимался он с безадресными дифирамбами. Кому? О чём? Нас тут всего трое: он, я, да иллюминатор, и каждый в троице – мужского рода.

– Это я про перехват, – Не дожидаясь, пока озвучу свой вопрос, пояснил лингволог, – чёткая работа, в два хода – чик! – и нету. Как говорили колизейские профуры-ноннарейки: «do ut des», сиречь, «дай и тебе достанется».

– В смысле, она проститутка, что ли? – Не понял я. – Та рухлядь прыгучая? Или вы про стюардессу?

– Закрой пасть! – Не шевеля губами прошипел попутчик, – и моли бессмертных, чтоб ей не донесли, не то трандец – и ляпнувшему и всем присутствующим в пределах слышимости.

Мне оставалось лишь пожать плечами – везунчик, блин, лечу с шизиком, рвущим когти из дурдома. Однако пожимал я одним правым, приберегая левое для дзюдо, которое всё никак не вспоминалось, даже в такой момент: в соседи мне достался не просто тронутый, а с буйным прибабахом.

По спинке сиденья слева рывками в четверть оборота катался бочонок торса в свитере: туда-сюда. Глаза в свободной от волос части лица закрыты накрепко. Нечто типа посмертной полумаски из гипса багряного отлива, в асинхронном верчении с бочонком, испускало бессмысленные вопли:

–хроносовна! Ну, Океановна! Не надо! Я ведь с твоим папой… Даже с обоими… Не виноватый я! Рандомный билет из кассы… Этого полудурка первый раз в жизни… Фатум подкуплен был! – Он перешел на визг и, не разжимая век, вцепился вдруг в истоки бороды, сочившейся из багряных щёк, и взвыл в регистре недоступном голосовым связкам человека. – Нет! Только не это!

У меня снова заложило уши. Гул турбин за бортами Боинга взвился до визга циркулярных пил. Гигантских. Визжавших истошно то в унисон, то каждая сама себе.

Но хуже всего, что опять пошла болтанка на качели без границ, однако уже задом-наперёд: назад-и-вниз, назад-и-вниз… И всё быстрее…

Боинг явно выпал из выделенного под его полёты коридора…

Bukov_04

По радужке в застывшем взгляде Букова скользнула тень из по ту сторону оконного стекла. Глаза его, по эту сторону, мигнули, теряя неподвижность. Он перестал быть частью старого стула.

Что именно прервало его мебельное состояние, Буков разобрать не успел. Мельк оказался слишком краток для края облака, случайно зацепившего диск солнца. Однако покрупней кого-то из удодов, самых крупных птиц, прижившихся в заброшенном саду.

Должно быть, снова граждане державы, взявшей верх в вооружённом противостоянии.

Подавшись вперёд, Буков упёрся в колени руками и помог телу встать. В коридоре свернул направо, к двери в сад, откуда зайдут экскурсанты – оценщики бродить по большому дому. Ему это всё равно, но всё равно неприятно. Лучше б дождались, пока он дождётся.

Уши распирал шум, слышный только Букову. Их закладывало с утра, и он становился полуглухим, нося шум в ушах. Об этом, как и остальном, Буков никому не говорил. А и было б кому, не сказал бы. Какой толк.

Что площадка за дверью вымощена плоскими обломками мраморных плиток, нужно ещё было догадаться, или знать заранее и вспомнить. Пучки высоких сорняков, пробившись в швы между кусками разного калибра, скрыли мостовую своей порослью. На вершке рослой лебеды направо от двери залип занесенный ветром клок бумаги.

Буков не знал зачем, он сделал те три шага к белому листку.

Конечно, шаги оказались необдуманными. Одна из тех ошибок, когда никто не виноват.

Шагнул-то ведь не Буков из прошедшей жизни, а Буков с головой в полуотключке ожидания. Однако тело, привыкшее служить Букову, Вечному Аккуратисту Букову, согнувшись, потянулось за бумажкой, чтоб отнести мусор перед дверью в мусорный пакет на кухне.

Боль полоснула острой косой поперёк хребта этой пары Буковых: аккуратиста и забывшейся развалины.

Отсутствие вины не снимает наказания. Тем более если прищучен в непосредственной близи от допущенной ошибки.

Буков и ожидание распались. Ему пришлось очнуться. А тело попросту рухнуло на колени. Рефлекс, запущенный падением, заставил его руку метнуться вперёд, к стояку из толстой арматуры, чтобы ухватить. Колени не успели приземлиться на мрамор под травой. Буков застыл в полуприседе, переждать волну хлестнувшей боли.

Боль не унималась, и Буков начал осторожно распрямлять спину. Рука помогала коленям поднять тело вверх…

Этот стояк Буков забил в землю много лет назад. По просьбе жены. Рядом с кустиком вьющихся роз. Да и какой там кустик – три былинки чуть вылезшие из земли. Поддержка смотрелась чересчур мощной. Буков сказал – на вырост, где я тебе возьму другую железяку.

Теперь её окутывала сеть жилистых стеблей до макушки. Оттуда, по закреплённому позднее бельевому тросу, гигантская труба с ажурным кружевом стенок из непролазных веточек и листьев провисла к следующему стояку. На сколько лет позднее вбивался тот, Букову уже не вспомнить.

А ещё позднее, по следующему тросу, труба переползла за угол большого дома, на его глухую стену.

Летом, недели на полторы, цветение мелкие роз нежнейшего оттенка заслоняло ажурную конструкцию из длинных переплетённых стеблей. Цветение создавало эффект облачка, подкинутого в сад на высоту 2 м от земли.

В те недели даже аккуратисту случалось застыть на мощёной (в тогдашней жизни чистой ещё от сорняков) площадке, и бормотнуть невесть в чей адрес и о чём: «ну, да»…

Остальные 350 дней, он просто терпел ажурный макет доисторической анаконды на заднем дворе, и ежегодно прореживал ей чешую секатором. Когда жена скажет.

Неблагодарное растение царапало ему руки, но тратиться на сварщицкие рукавицы он не хотел ради одного или пары дней в году. Да и работать в них секатором неловко…

Буков распрямился, наконец. Снял руку с арматурины.

– Что, старик, старость не радость?

Их было двое. В лёгких рубашках с коротким рукавом. Который с пузом, был в очках, да ещё и при галстуке.

Видать, спустились в сад по ступеням боковой лестнице от ворот, вдоль глухой стены.

Буков, не морщась, равнодушно выдрал из ладони плоский шип. Кривой, как зуб гюрзы, только зелёный. Один из матёрых стеблей подвернулся под руку, схватившуюся за арматуру.

Подарок от куста он уронил в траву. Стёр кровь с руки бумажкой, которую таки прихватил вставая. Когда уж сунул её в карман на джинсах, Буков отвечал очкастому противным скрипом своего, уже отвыкшего говорить голоса.

– Доживёшь – увидишь. Если с жиру не лопнешь.

– Ты, пень старый! Не знаешь, на кого тявкаешь! – Заорал который без живота, но руки брюхатились бицепсами, распирая рукава рубахи; бычья шея начиналась враз от бритого затылка.

Буков медленно вздохнул носом, но смотреть продолжал на толстого. Шутовство пацана в супермаркете он сносил молча – там уже территория победителей, но здесь, хоть и запущенный, был его сад. Гражданские оценщики вели тут себя сдержанно, видно ведь, что человек жизнь положил в эти шесть соток и грубо сложенный, но большой дом.

– Унял бы ты своего пса, – проскрипел он.

– Ну, падла, ты у меня сейчас… – взорвался качок.

– Ограш! – По-хозяйски укротил его галстучник, – разговоры тут я разговариваю. Иди-ка лучше, чисть свою баранку, скоро поедем.

Оставшись наедине с Буковым, толстяк спросил:

– В доме один ты? Человек не просился его спрятать? Такой, без одного глаза.

– Надоели вы мне, человеки, – равнодушно ответил Буков. – Хоть с глазами, хоть без.

Он развернулся к двери в дом, но покуда достиг её, спросивший успел уже скрыться за угол, от которого начиналась лестница вдоль глухой стены наверх, в тупик за воротами.

Буков вернулся на стул в гостиной к своему ожиданию.

Vasia_05

Резиновые руки, которые меня украли, уже не двигались. Писклявый голос тоже смолк. Лежать было достаточно удобно, но спать мне не хотелось, и я открыл глаза.

Нет, память не подкачала и на полмикрона. Спинка сиденья эконом-класса удерживает меня в той же позиции, как и безымянные чужие руки, что разлучили с мамой. Раз и навсегда.

Теперь, давно уже большой и сильный, я лежу навзничь под совершенно тем же углом к абсолютной горизонтали, которую каждый чувствует, даже закрыв глаза.

Да, конечно, угол наклона совпал полностью, наверное, поэтому мне чудится стерильно скользкий запах чужих рук. Мой затылок на 2 с половиной см выше копчика, как и в тот полночный час, хотя всё прочее…

Вместо жёлтой ромбовидной плоскости на тёмном потолке, где пролёг свет настольной лампы из соседней комнаты, широкий круг колодца над моим лицом, отвесно вверх.

В него заглядывает ночное небо, увешанное россыпью влажных звёзд. Подобных им не получается припомнить, они крупнее хранимых в ларце ДСП, моей долгосрочной памяти. И они не точки, а скорее, клубки пряжи, или биллиардные шары, застывшие в невиданных конфигурациях неведомых созвездий. Какой-то винегрет из комбинаций на бархате кирпично-рыжего оттенка.

[–»

Винсент, неоднократный чемпион мира по карамболю, отложил кий, покуда голландский претендент ван Гог неспешно канифолит свой турняк.

«–]

Клубки несовпадающих расцветок мерцают в колодезном кольце над головой. Куда забросил меня рейс 0023 ZRH TLV? Как? И зачем?

Вновь я упёрся в уйму вопросов без ответа. Словно стадо китов где-то в затерянных широтах, с фырком, шумом, клекотом неудержимо взброшенных струй, – выплёскиваются на поверхность. Ломают штиль широт и баламутят гладь.

А толку что? В ответ им – тишина… Нет ответа…

Глубокий вдох и – на погружение. Творец вам объяснил программу: пастись, пастись, и ещё раз пастись, планктон высшей категории, Сам бы ел, да некогда – столько ещё всячин надо натворить!

Ну и пусть. Меня уже даже молчаньем сурдокамеры не напугать, давно установил опытным путём, что, поднатужившись, всегда отыщешь обстоятельный ответ. И это непреложный факт на 100 %. Чему угодно, и почти всегда, если вовремя не сдашься. Найдёшь ответ и горько пожалеешь. Как всегда.

Да, ответа не миновать, при условии, что смог отмести банально иррациональную формулу ползучего оппортунизма: «а на кой йух оно мне вообще упало?»

Бесспорно, от применения её на жизненном пути никто не застрахован, особенно кто отведал Петькиной ухи. Однако в подобной постановке вопроса сквозит антинаучность. Ответ заложен в её первый аргумент. Мухлёж и нахлебаловка, сказал бы Петька.

Тогда как придерживаясь правил взвешенного построения силлогизма, делаешь однозначный вывод, что появление морских млекопитающих под маской «как?» и «почему?» есть результат реально слабой краткосрочной памяти (КСП). Особенно если сравнить её с памятью долгосрочной (ДСП), опять-таки моей, способной удержать как титю, так и пуповину, не говоря уже про свет в конце туннеля, желательно с наружней стороны.

Впрочем, особой тут беды не нахожу, лет через 20, когда КСП перерастёт в ДСП, я всё припомню – ха! долгосрочная-то у меня будь – будь! В наимельчайших подробностях узна́ю, что там произошло под визг циркулярных пил…

А также, почему и как наш самолёт поставлен на попа, хвостом вниз. И куда – donnerwetter! – подевалось полфюзеляжа вместе с носом, где по традиции сидит экипаж?

Немало бы о чём я расспросил бы эту мою КСП, чья функция оборвалась на визге циркулярок и на полёте аэробуса хвостом-наперёд и – камнем вниз.

Но, навскидку, до полного вызревания и смены К на Д (в антиалфавитной последовательности КСП → ДСП) ждать ещё 20 лет.

Кому-то «целых 20», а для кого-то «всего-навсего 20». В зависимости от твоего местонахождения. Если скорость космолёта, которому твоя краткосрочная память помахала платочком из толпы провожающих на космодроме, равна скорости света, то ты свою разлуку с ней даже и заметить не успеешь. Но когда вместо тебя она где-то там шастает, как Экзюпери, с крейсерской скоростью 300 000 км/сек, то это уже другой коленкор, и обмен ролями между тобой и твоей КСП.

Мотаешь всю двадцатку в замедленном режиме, от звонка до звонка.

Насчёт запасных вариантов и «планов Б», особо не разгонишься, когда из дерьмовой, но понятной ситуации, где ухнул найух твой чётко разработанный «план А», тебя заносит в планетарий странных звёзд.

Экскурсовод в отгуле, друг другу нас некому представить, а я, как шлифонутый джентл и безупречный мэн, не пристаю с расспросами к незнакомкам, покуда сами не подмигнут. Они, и это очевидно, типа как бы мерцают, однако мне, не ознакомленному с уставом и уголовными статьями этикета в здешнем закапелке, не слишком-то охота смотреться быдлом в их глазах.

Тем более что цвет ночного небосвода тормознулся в оранжево-рыжем сегменте спектра. Возможно, что это сигнал «тпру!» по местной астрологии.

Короче, если вдруг заметишь, что ты уложен на обе лопатки (неважно что под ними: маты, татами, или синтетика обивки сиденья пассажира эконом-класса), самая верная политика – расслабиться и получать глубокое удовлетворение. Хотя бы из глубин ДСП, раз КСП опять ушла на блядки…

Звездомерцание манило помедитировать о других титях, что зачастили подставляться по завершении процесса созревания, но уже без молока. Оно звало провести, лёжа на спине, аудит депозитов в ларце ДСП… Но только без рук. Тем более что сокровища там призрачно неосязаемы. Что в принципе жаль – такая классная подсветка пропадает.

Поглядывая на бессловесный, но щедрый на посулы калейдоскоп, я испытал желание поделиться впечатлением. Это и вызвало поворот головы влево, до упора ухом в искусственную кожу спинки.

Нет, Дядьев-Черноморский явно не из тех, кто даст уложить себя на лопатки. Он попросту слинял из позы побеждённого. Вместе с тем спинка его посадочного места отнюдь не пустовала. Неясное подобие канатной бухты, скрученной кольцами на высоту в полдюжины рядов вокруг тёмной, ими же сформированной дырищи в центре.

Канатный поп-арт чем-то смахивал на ведро давно сплотившейся группы любителей рыбной ловли на удочку.

[–»

Подобное ведро – вернейший признак спаянности рыбачьей группы, а также и намёк на непростую коллективную историю. Мифам, байкам и групповым легендам вообще нет ни конца ни края. Но если вы не братья Гримм из фольклорно-геологической разведки, то вам, конечно же, важнее практическая сторона вопроса – конкретика насчёт ведра.