Безмолвные осколки

–Мы не можем драться с ним его методами!

Именно в этот момент, когда каждый из них был на грани, Финн, который стоял, сосредоточенно глядя в пустоту, вдруг крикнул, перекрывая хаос:

– Теперь, Кай! Свяжи нас! Не для тишины! Для гнева!

И Кай, стиснув зубы от боли, понял. Он не стал строить щит. Он отпустил свою защиту и пронзил сознание каждого из них не успокаивающей нитью, а коротким, обжигающим импульсом. Он не гасил их ярость, страх и боль. Он соединил их.

Это была не гармония. Это был боевой клич. Общая, разделенная агония, которая внезапно перестала быть личной. Боль Корбина стала их общей болью. Ярость Лиры – их общим топливом. Страх Айви – их общим врагом.

Они подняли головы. Их глаза встретились. И в них не было покорности. Была договоренность.

Кукловод ошибся. Он думал, что, разжег в них гнев, он их разделит. Но он не учел, что гнев, направленный на общего врага, – это самый мощный клей в мире.

Мысленная команда Кая прозвучала не словами, а вспышкой общего намерения. Они были разбиты, истекали болью, но впервые – абсолютно едины. Не в надежде, а в яростной решимости.

–Сайлас, опора! – выкрикнул Кай, и его ментальный приказ был молнией, пронзившей гул в голове великана.

Сайлас, по колено погруженный в зыбкую пыль, с ревом ударил кулаками по земле. Но это был не удар разрушения. Это был указ о форме. Он не приказывал земле повиноваться, он напоминал ей о ее древней, непоколебимой силе. Камни под ним с грохотом сжались, срослись, образовав массивную, стабильную плиту, островок реальности в море иллюзий.

–Лион, клетка! – прозвучала вторая мысленная команда.

Лион, весь в крови от порезов своими же одичавшими кристаллами, вскинул руки. Его страх перед потерей контроля испарился, сгорев в общем гневе. Он не пытался контролировать кристаллы. Он представил саму идею удержания, заточения. И воздух вокруг чернеющего купола начал мутнеть и твердеть, не по его воле, а по их общему замыслу. Он создавал не тюрьму из силы, а каркас для их общей атаки – хрустальный частокол, сжимающийся вокруг сердца заражения.

– Корбин, нить! Найди его! – мысленно крикнул Кай.

Корбин, все еще содрогаясь от шквала чужой боли, заставил себя подняться. Он закрыл глаза и погрузился в этот хаос. Но теперь он искал не отдельные души, а паутину. Ту самую липкую, сладкую паутину, что связывала всех. И он нашел ее. Один толстый, отвратительный кабель псевдосчастья, тянувшийся от тысяч горожан прямо в сердце купола. Он был не серебряным, как нити Финна, а ядовито-желтым.

– Нашел! – прохрипел Корбин, и Кай тут же транслировал это видение всем.

– Тереза, разорви связь!

Тереза взметнула свою иглу. Она не шила. Она рвала. Острие, заряженное их коллективной волей, проследовало за «взглядом» Корбина и вонзилось в ту самую ядовитую нить. Она не перерезала ее. Она принялась безжалостно распускать ее, разрывая связь Кукловода с его жертвами. С каждого разорванного соединения доносился тихий, облегченный вздох, а из купола – новый яростный визг.

–Айви, покажи ему правду!

Айви, сжав кулаки, открыла глаза. Ее иллюзии, только что терзавшие ее, теперь хлынули по оставшейся связи прямо в сознание Кукловода. Она показывала ему не кошмары. Она показывала ему его собственное творение. Серый, пыльный, настоящий Астрагор. Испуганные, изможденные лица горожан, просыпающихся от кошмара. Слезы детей. Ярость мужчин. Отчаяние женщин. Она показывала ему не идеальную картинку, а ту самую боль, которую он так старательно подавлял. Она атаковала его его же собственным оружием – иллюзией, но иллюзией, основанной на правде.

– Лира… – Кай посмотрел на нее. Она стояла, все еще дрожа, но ее взгляд был ясен.

– Не разрушай. Дай им голос.

Лира сделал глубокий вдох. Ее горло было разорвано изнутри, но она снова запела. На этот раз это был не разрушительный крик Банши. Это была пронзительная, полная невыразимой скорби и гнева ария. Она не атаковала купол. Ее голос, усиленный ментальным усилением Кая и пропущенный через «усилитель» Лиона, тек по разорванным нитям к каждому бывшему зомби. Она давала звук их подавленной боли, их украденному гневу, их забытой печали. Она не вселяла в них надежду. Она возвращала им их право чувствовать.

И последним штрихом стал Финн. Он не произнес ни слова. Он просто указал пальцем в одну точку в центре купола, куда сходились все разорванные нити. Точку максимального напряжения, точку, где пряталось самое уязвимое ядро существа, которое не могло существовать без своей паутины.

Их атака была не взрывом. Это был хор. Хор из гнева, боли, правды и силы. Хрустальная клетка Лиона сомкнулась. Швы Терезы окончательно порвали связь. Правда Айви ослепила Кукловода. А голос Лиры, ставший голосом тысяч, обрушился на него всей тяжестью освобожденной реальности.

Из купола не последовало взрыва. Раздался тихий, жалобный хруст, словно лопнуло стеклянное сердце. А затем черный купол помутнел, стал прозрачным и начал медленно, беззвучно рассыпаться на миллиарды мельчайших осколков, таявших в воздухе, словно снежинки.

Тишина, наступившая после, на этот раз была настоящей. Усталой, выстраданной, но чистой. Идиллия пала. Оставив после себя лишь груду осколков и пробуждающийся к настоящей, трудной жизни город.

Глава 8. Горечь правды

Белый туман иллюзии рассеялся, оседая на землю мелкой пылью, похожей на пепел. С ним ушла и неестественная белизна стен, и навязчивый сладкий запах. Астрагор предстал перед ними настоящим – серым, суровым, пропахшим пылью, потом и дымом очагов. Но самым шокирующим были не стены, а люди.

Тишину разорвал первый всхлип. Не идеальный, мелодичный, а надрывный, полный настоящей боли. Он словно разбил невидимое стекло. И понеслось.

Идиллическая картина рассыпалась на тысячи кусков человеческого страдания. Торговец, который секунду назад сладко улыбался, уставился на свои пустые прилавки и зарыдал, понимая, что за время его «сна» все товары сгнили. Женщина, обнимавшая мужа-куклу, отшатнулась от него с криком ужаса, увидев в его глазах ту же пустоту, но теперь – без прикрас. Дети, которые безмятежно играли, теперь с ревом искали родителей, не узнавая их изможденные, испуганные лица.

А потом они увидели их. Команду, стоящую в центре площади – изможденных, в крови, с почерневшими от копоти и боли лицами. Они были живым воплощением того кошмара, который только что закончился, и одновременно – его победителями.

Сначала это был лишь взгляд. Сотни пар глаз, полных смятения, уставились на них. А потом к ним ринулась первая женщина.

–Вы! Вы нас спасли! – закричала она, падая перед Каем на колени и пытаться обнять его ноги. Ее благодарность была такой же неистовой, как и ее недавнее отчаяние.

Это стало сигналом. Волна людей хлынула на них. Их хватали за руки, хлопали по плечам, плакали в их одежду. Гул благодарности нарастал, сливаясь в оглушительный гомон.

– Спасители!

– Вы вернули нас!

– Благослови вас боги!

Для команды это было хуже любой битвы. После адского напряжения схватки, после выплеска всей своей ярости и боли, они оказались в центре этого шквала сырых, нефильтрованных эмоций. Они были истощены, их психика висела на волоске.

Кай отшатнулся, как от удара. Его телепатия, и так перегруженная, теперь атакована. Он зажал уши, но это не помогало.

– Прекратите… – прошептал он, но его голос потонул в общем гуле.

Лира, чей голос только что звучал как оружие, сжалась в комок. Каждое «спасибо» обжигало ее, как упрек. Она видела в глазах людей не только благодарность, но и отголоски той боли, которую она обнажила своим криком.

Айви пыталась улыбнуться, но ее улыбка вышла такой же фальшивой, как у зомби Астрагора. Она видела, как ее иллюзии кошмара становятся реальностью для этих людей, и чувствовала себя виноватой.

Сайлас, могучий камнетес, стоял, как скала, но на его лицо было непривычное выражение растерянности. Дети цеплялись за его мощные ноги, принимая его за какую-то гору, которая их защитит.

Их недавнее единство трещало по швам под давлением этой неконтролируемой, давящей благодарности. Они сделали то, что должны были сделать. Но цена… цена была ужасна.

Именно Финн, его пророческий дар, всегда видевший самые мрачные варианты, нашел в себе силы действовать. Он не стал кричать. Он подошел к Каю и положил руку ему на плечо, послав короткий ментальный импульс, который был ясен и остальным, чьи нити еще были связаны:

– Уходите. Сейчас

Кай кивнул, с трудом фокусируясь. Он собрал последние силы и послал по площади широкую, но мягкую ментальную волну – не приказ, а убедительную просьбу:

– Дайте нам пройти. Мы должны отдохнуть.

Люди, почувствовав это, расступились, образуя коридор. Их благодарность не угасла, но в их глазах появилось понимание. Они видели, какой ценой далась их свобода.

Команда, не глядя по сторонам, почти бегом покинула центральную площадь, уходя в узкие, темные переулки старого города. Все шли молча, прижимаясь к стенам, словно преступники.

Они нашли заброшенный амбар на окраине, еще пахнущий зерном и мышами. Сайлас грубо завалил вход обломками скалы, отгораживаясь от внешнего мира.

В темноте, в пыли, они рухнули на пол, не в силах говорить. Они победили. Они спасли город. Но в тишине амбара витали лишь тяжелое дыхание и горькое послевкусие правды: спасение – это не финал. Это лишь начало новой, более сложной боли. И они были теми, кому пришлось ее принести.

Несколько дней, проведенных в заброшенном амбаре, стали для них не отдыхом, а тяжелой работой по починке самих себя. Они почти не разговаривали, восстанавливаясь каждый в своем углу, связанные не радостью, а общей травмой. Но тишина между ними была уже не враждебной, а понимающей.

Когда они наконец решились выйти, город встретил их не оглушительным воем толпы, а приглушенным гулом нормальной, трудной жизни. Воздух был свеж и прохладен, пах дождем, землей и дымом – настоящими запахами.

Их заметили сразу, но реакция была иной. Не бросок с объятиями, а приостановка в работе. Мужчина, чинивший телегу, остановился, посмотрел на них и просто кивнул – коротко, почти по-солдатски, но в этом кивке была бездна уважения и понимания. Женщина, ведшая за руку ребенка, не бросилась к ним, а мягко подтолкнула малыша вперед. Девочка, лет семи, с серьезным лицом подошла к Лире и молча протянула ей чуть помятый, но живой полевой цветок. Не идеальный, как те прежние, а настоящий, с подвявшим лепестком. Лира взяла его, и ее глаза наполнились слезами, но на этот раз – целительными.

Их не осаждали. Им давали дорогу. Им смотрели в глаза, и в этих взглядах читалась не истеричная благодарность, а тихая, суровая признательность людей, которые поняли цену своего пробуждения.

К ним подошел пожилой мужчина в потертом, но чистом плаще – один из городских старшин. Его лицо было изборождено морщинами, а глаза смотрели устало и мудро.

– Путники, – сказал он, и его голос был хриплым, но твердым.

– Город Астрагор помнит, что вы для нас сделали. Мы знаем, что наша свобода стала для вас бременем. Мы не хотим обременять вас больше. Но у нас к вам одна просьба.

Он посмотрел на Кая, без слов понимая, кто их лидер.

– Наш мэр… он был первым, кто попал под влияние того… существа. Он дольше всех был в его сетях. Он пришел в себя, но он очень слаб. И он хочет вас видеть. Не для парада. Не для наград. Он хочет… понять. И поблагодарить вас, глядя в глаза. Прошу вас, уделите ему немного времени.

Просьба была высказана с таким достоинством и пониманием, что отказаться было невозможно.

Их провели в ратушу – не пышную, а аскетичное каменное здание. В кабинете мэра пахло лекарственными травами и воском. За массивным столом сидел худой, иссохший мужчина, кутавшийся в плед, несмотря на теплый день. Его руки дрожали, но взгляд был ясным и пронзительным. Это были глаза человека, который заглянул в самую глубину кошмара и чудом вернулся.

– Садитесь, прошу вас, – его голос был тихим, но каждое слово было выверено.

– Я… не буду тратить ваше время на пустые слова. Я был марионеткой в своих же руках. Я видел, как мой город превращался в кукольный домик, и не мог ничего поделать. Я чувствовал его волю, как свою собственную.

Он перевел взгляд на каждого из них, и в его глазах стояла не просто благодарность. Стояла боль.

–Вы не просто убили монстра. Вы вернули нам нашу боль. Наши ошибки. Наши сомнения. И наш шанс все исправить. – Он медленно поднял дрожащую руку и коснулся своего виска.

– Вы вернули нам себя. Пусть и не самых лучших себя. Но – настоящих. За это… за это нельзя просто «поблагодарить». Это можно только носить в себе. Как шрам. И как напоминание.