Безмолвные осколки

И впервые с момента их встречи, Незнакомец проявил едва уловимое действие. Его голова, скрытая капюшоном, слегка наклонилась в сторону, словно в нем шевельнулась капля… уважения? Или, возможно, живого, неподдельного любопытства.

Он мысленно отметил их прогресс. Они были грубы, медлительны и тратили невероятное количество сил на простейшую операцию по стабилизации. Но они усвоили урок. Они выбрали трудный путь. И, что самое главное, он сработал.

Затем его взгляд, невесомый и неосязаемый, снова остановился на Финне, вернее, на кармане, куда ученый спрятал кристалл. Взгляд задержался на нем на мгновение дольше, словно оценивая не сам осколок, а сам факт его спасения.

Он не стал их преследовать. Не стал открываться. Его задача наблюдения была выполнена. Команда сделала свой выбор, и теперь ему предстояло сделать свой.

Незнакомец развернулся с той же неестественной, беззвучной плавностью. Он сделал шаг вглубь скалы, и его фигура растворилась в тенях, будто его и не было. Ни следа, ни запаха магии, лишь легкое ощущение пустоты на том месте, где он только что стоял, да единственная мысль, витавшая в раскаленном воздухе, мысль, которая, казалось, принадлежала ему:

Интересно… Смогут ли они устоять перед следующим искушением?

Глава 6. Уроки Тени

Теплый кристалл с осколком Самопожертвования стал их компасом, указывающим новый путь. Осознание, что их силы можно применять не для разрушения, а для спасения, перевернуло мир каждого из них. Дорога через холмы стала не просто переходом, а первой тренировочной площадкой.

Кай, всегда бывший шпионом, теперь шел в глубокой концентрации. Его дар телепата, который он раньше использовал для ментальной связи или чтения поверхностных мыслей в бою, теперь был направлен внутрь команды. Он не вламывался в сознание, а осторожно, как паутинку, набрасывал ментальный мост.

– Лион, твой страх ослабляет барьер слева, – тихо, чтобы не смущать юношу, сказал он, и Лион, вздрогнув, тут же усилил поток энергии.

– Корбин, Айви нужны твои ощущения, чтобы ее иллюзия была не просто картинкой, а чувством, – и тактик, хмурясь, закрывал глаза, делясь своим «ощущением» души ближайшего дерева.

Кай учился быть не тараном, а дирижером их общего психического оркестра, связующим звеном, которое превращало группу индивидуумов в единый организм.

Лион, вдохновленный Незнакомцем, пытался понять саму природу его хрустальной тюрьмы. Его щиты, всегда бывшие силовыми барьерами против физической агрессии, теперь видоизменялись. Он протягивал руку, и вместо невидимой стены воздух перед ним медленно и с трудом начинал кристаллизоваться, образуя мутный, нестабильный куб.

– Он не держит, – сквозь зубы произнес он, и конструкция рассыпалась с тихим хрустальным звоном.

– Ты пытаешься силой сжать воздух, – заметил Финн, наблюдая.

– А нужно не сжать, а… убедить пространство изменить свое состояние. Как вода становится льдом. Дай ему не команду, а намерение.

Лион снова закрыл глаза, и на его лице появилось выражение не усилия, а глубокой сосредоточенности. На этот раз хрустальный куб проявился чуть четче и продержался на секунду дольше.

Айви работала в тандеме с Корбином. Раньше ее иллюзии были сложными, но статичными. Теперь, используя его способность чувствовать «суть» душ, она училась вкладывать в них эмоциональную наполненность.

– Вот… одиночество этого камня, – говорил Корбин, положив ладонь на валун.

–Он тысячу лет лежал один, и ему холодно.

Айви закрывала глаза, и рядом с валуном возникала иллюзорная тень второго камня. Иллюзия была простой, но от нее веяло таким теплом и тихим общением, что Сайлас, их камнетес, невольно обернулся, почувствовав необъяснимую тягу к этому месту. Айви училась быть не художником, а психотерапевтом, создавая иллюзии, которые лечили душевные раны.

Корбин, чья власть над флорой и фауной всегда была вопросом приказа, теперь учился слушать. Он сидел под деревом, не приказывая ему согнуться или вырасти, а ощущая его медленную, древнюю жизнь. Его связь с частичкой Бездны, которая раньше лишь давала ему ощущать угрозу, теперь открывала новый уровень. Он чувствовал не просто «сущность» Феникса в кристалле, а его тоску по целостности. Он начинал понимать, что его дар – это ключ к диалогу с осколками, ведь он мог почувствовать, о чем они молчат.

Сайлас, могучий камнетес, всегда решавший проблемы грубой силой земли, теперь тренировался в тонкой работе. По его команде не скалы трескались, а мелкие камешки на тропе сами складывались в стабильные, изящные арки. Он учился не ломать рельеф, а лепить его, создавая укрытия, мосты или, в теории, ту же хрустальную тюрьму, но из земли – не для вечного заточения, а для временного удержания.

Тереза, их ткачиха, практиковалась на разорванных листьях и сломанных ветках. Ее игла, способная зашивать раны и пространство, порхала в воздухе. Она не просто сшивала края раны на коре, а восстанавливала поток соков внутри, заставляя растение заживать мгновенно. Она экспериментировала, пытаясь «сшить» вместе два потока воздуха, создавая локальный щит от ветра, или соединить края теней, чтобы спрятать лагерь от посторонних глаз.

Вечером у костра Финн сводил все данные воедино. Его пророческий дар, обычно проявлявшийся в виде смутных видений-головоломок, теперь был направлен на них самих.

– Я вижу… нити, – говорил он, его взгляд был устремлен в пустоту

– Кай – серебряная нить, связывающая все остальные. Айви – нить меняющихся цветов. Корбин – темная, но прочная нить, уходящая корнями в землю. Если Тереза сможет сшить их особым узлом… а Сайлас создаст для этого узла опору…

Он не предсказывал будущее, он просчитывал его, видя потенциальные точки синергии их сил, создавая чертежи их будущих совместных заклинаний.

Они еще не были готовы к встрече с настоящим Гневом. Их движения были неуверенными, а новые навыки – хрупкими. Но впервые их лагерь был наполнен не тягостным молчанием, а гулом творчества. Они больше не просто воины на тропе войны. Они были ремесленниками, заново открывающими свои инструменты, чтобы не сломать хрупкий сосуд души, а бережно его склеить.

И далеко в лесу, стоя в полной тени, Незнакомец наблюдал. Его безмолвный взгляд скользнул по хрустальным попыткам Лиона, по воздушным швам Терезы, по лицу Кая, озаренному внутренней работой. Ничто не дрогнуло в его позе. Но в самой глубине той тени, что скрывала его лицо, возможно, зародилась искра чего-то нового. Не просто наблюдения. Интереса.

Там, где не было ни времени, ни пространства, в сердцевине разорванной души, бушевало пламя. Это был не очищающий огонь Феникса, а адский, черно-багровый костер ярости. Осколок Гнева.

Он всегда горел, это было его сутью. Но сейчас он пылал с такой силой, что сама пустота вокруг него трещала по швам, искажаясь волнами невыносимого жара. Он чувствовал это. Исчезновение.

Один из его – нет, не его, ИХ! – один из осколков Великой Души, часть мозаики, что была им всем, вдруг… затих. Не был уничтожен, как тот жалкий Страх в карьере. Нет. Его яростный, всепроникающий слух уловил не взрыв небытия, а… тишину. Гармонию. Покой.

– Они посмели. Эти ничтожные муравьи, эти слепые щенки, которые только и умели, что ломать, посмели не сломать еще один кусок их драгоценной Элис. Они… спасли.

В памяти Гнева, как на раскаленном докрасна металле, вспыхнули образы. Лицо Кая, искаженное болью после убийства осколка Страха. Слезы Лиона. Отчаяние в глазах Корбина. Их вина была пищей, сладким нектаром, который подпитывал его силу и доказывал его правоту – мир достоин только уничтожения.

И вот теперь… их вина исчезла. Он чувствовал это сквозь все пласты реальности. Ее место заняло нечто отвратительное, невыносимое – надежда. Их маленькая, жалкая, теплящаяся надежда.

Ярость, черная и бездонная, как космос, изверглась из него.

– МОИ! – рев, не звук, а чистая волна разрушительной энергии, прорвался в никуда, заставляя содрогаться другие, более слабые осколки, прятавшиеся в тенях.

– Они думают, что могут собирать? Как дети собирают цветы? Они думают, что могут забрать то, что принадлежит мне? Вся душа Элис мое владенье, моя боль! Каждый осколок – моя собственность!

В его багровом пламени выкристаллизовались образы каждого члена команды. Кай. Айви. Лира. Всех. Он видел их не как людей, а как мишени. Как осквернителей.

– Вы крадете у меня… – его мысленный голос был скрипом рвущегося металла, шепотом, что обжигал сильнее крика.

– Вы крадете мои права! Мою боль! Мою причину существовать!

Они лишили его одного из его самых верных аргументов – их собственной вины. Они пытаются исцелить то, что должно гореть!

– Хорошо. Если они не хотят чувствовать вину, он подарит им нечто иное. Не муки совести, которые можно преодолеть. А **чистый, неоспоримый, всепоглощающий ГНЕВ.

Он сконцентрировал свою силу не для того, чтобы вырваться в их мир, а чтобы послать весть. Приказ. Зов.

Где-то в глубине материального мира, в сердце древнего вулкана, спал другой Охотник. Его форма была подобна расплавленному базальту, а сердце билось в ритме подземных толчков. Осколок Гнева обрушил на него свою волю.

– Проснись. Выйди. Найди их.

– И всели в них не искушение. Не обещание. Всели в них ярость. Заставь воина возненавидеть свою силу. Заставь певицу возненавидеть свой голос. Заставь их возненавидеть друг друга. Пусть их надежда сгорит в огне их собственного бешенства. Пусть они сами уничтожат все, что успели построить.

Пламя Осколка Гнева полыхнуло с новой силой, освещая его единственную, незыблемую истину, выжженную в самом его существе:

– Ничто не должно быть целым. ВСЕ ДОЛЖНО ГОРЕТЬ.

Дорога, наполненная их робкими, но многообещающими экспериментами, наконец привела их к цели – городу-крепости Астрагор, стоявшему на перекрестке торговых путей. Они шли сюда за слухами, за припасами, за передышкой.

Но передышка, похоже, ждала их совсем иная.

Уже у ворот что-то заставило их замедлить шаг. Стены были не серыми и суровыми, а выбеленными до ослепительной белизны, а по их гребню вились гирлянды из ярких, никогда не вянущих цветов. Стражники у ворот не грубо требовали пошлину, а встречали каждого широкими, неестественно одинаковыми улыбками. Их глаза, однако, оставались пустыми и стеклянными, как у фарфоровых кукол.

– Добро пожаловать в Астрагор, путники! – пропели они в унисон.

– Город света и радости! Оставьте свои печали за стенами!

Кай почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Его ментальный щит, который он только начал отстраивать, дрогнул, наткнувшись на сплошную, непробиваемую стену безмятежного довольства.

– Здесь что-то не так, – тихо сказала Айви, и ее пальцы непроизвольно сжались.

– Цвета… они слишком яркие. Слишком идеальные. Как на моих самых ранних, неумелых иллюзиях.

Они вошли внутрь. Город был чистым, как чертеж Финна. Мощеные улочки блестели, с домов не было и намека на пыль или копоть. Горожане двигались по своим делам размеренно и плавно, и на каждом лице красовалась та же самая, выверенная до миллиметра улыбка. Они переговаривались тихими, мелодичными голосами, и смех их звучал как звон хрустальных колокольчиков – безупречно и бездушно.

– Никакого раздражения, – прошептал Корбин, и его дар, чувствующий суть душ, был буквально атакован этой фальшивой идиллией.

– Ни капли усталости, злости, досады… Только эта… сладкая, липкая отрава. Я не чувствую их душ, я чувствую один сплошной сахарный сироп.

Лира прижала руки к груди. Ее дар, настроенный на гармонию, бился в истерике. Эта показная радость была таким же искажением, как и ярость, только куда более жутким.

– Это не исцеление, – выдохнула она.

–Это… морок. У них забрали все «ненужные» эмоции.

Финн смотрел на этот «идеальный» город, и его пророческое чутье, всегда видевшее множественность вероятностей, упиралось в тупик. Здесь была только одна, ровная, как стрела, линия – линия навязанного счастья. Он не видел источника, лишь удушливый результат.

– Это ловушка, – мрачно констатировал Сайлас, сжимая кулак. Камни под его ногами казались мертвыми, лишенными своей древней, спокойной силы.

–Но чья? – тихо спросила Тереза.

–Искуситель был другим. Это… это на что-то похоже, но сделано грубее. Или… хитрее.

Кай медленно провел рукой по виску, пытаясь отогнать нарастающую тревогу. Его телепатия улавливала лишь один сплошной, монотонный гул довольства. Ни одной тревожной мысли, ни одного тайного желания. Это была тишина, более пугающая, чем любой психический крик.

Они стояли на центральной площади сияющего, улыбающегося города, и от этой показной идиллии веяло такой леденящей душу тревогой, что их недавнее чувство надежды вдруг показалось хрупким, как стеклышко в железном сапоге.

Глава 7. Сахарный улей

Воздух, напоенный ароматом вечных цветов, был густым и сладким, как мед, забивавший горло. Солнце, отражаясь от ослепительно-белых стен, било в глаза, не согревая, а слепя. Это был не свет жизни, а свет стерильной операционной.

Команда медленно продвигалась по главной улице, чувствуя себя чужаками в аквариуме с неестественно яркими рыбками. На них смотрели. Не с враждебностью, не с любопытством, а с тем же неизменным, стеклянным одобрением. Каждый прохожий, каждый торговец на рыночной площади – все были зеркалами друг друга, отражающими одну и ту же программу блаженства.

– Не могу… – прошептал Корбин, бледнея. Он оперся о стену, но тут же отдернул руку, словно обжегся.

– Их души… они не просто спят. Они… сплавлены. Как соты в улье. Я чувствую не отдельных людей, а один большой, пульсирующий организм удовлетворения. И он пытается меня поглотить.

Его дар, всегда бывший его щитом, теперь стал источником муки. Он чувствовал, как эта липкая, сладкая воля обволакивает его собственное сознание, предлагая забыть, перестать бороться, просто улыбнуться.

Айви стояла, скрестив руки, пытаясь отгородиться от этого зрелища.

– Мои иллюзии… они основаны на реальности, на памяти. А это… это ничего. Пустота, замаскированная под полноту. Я не могу это скопировать, потому что здесь нечего копировать.

Кай молчал. Его ментальный щит был сжат в тугой комок, отражая постоянный, давящий гул коллективного блаженства. Он пытался пробиться глубже, найти хоть искру настоящей мысли, но это было похоже на попытку проткнуть воду – она смыкалась, не оставляя следа. Он ловил обрывки: «…какой прекрасный день…», «…все так чудесно…», «…я так счастлив отдать свой налог…». Мысли были не их собственными, а единым хором, транслируемым из одного источника.

– Нам нужно найти центр этого, – тихо сказал Финн. Его взгляд был расфокусированным.

– Я не вижу вероятностей. Только одну… магистраль. Она ведет туда. – Он кивком указал на центр города, где возвышался купол из того же белоснежного материала, увенчанный гигантским, никогда не увядающим цветком.

Их движение туда было похоже на путь сквозь патоку. Горожане не мешали им, но их постоянные, одинаковые улыбки и плавные жесты создавали невидимый барьер. Девочка с таким же кукольным лицом подбежала к Лиону и протянула ему идеальный кристаллик соли.

– Возьми! Поделись моей радостью! – ее голосок был звенящим и безжизненным.

Лион отшатнулся, как от огня. Раньше он бы смутился, попытался бы вежливо отказаться. Сейчас его лицо исказилось гримасой почти физического отвращения.

– Отстань, – просипел он, и в его глазах вспыхнула та самая искра, которую так жаждал разжечь Охотник в вулкане – искра чистой, неприкрытой ярости.

Кай тут же положил руку ему на плечо.

– Держись, – его голос прозвучал напряженно, но он послал по ментальной нити короткий, успокаивающий импульс.

–Это то, чего они хотят. Не дай им.

Но давление нарастало. Сайлас, чья сила была в непоколебимой твердости земли, чувствовал, как почва под ногами кажется искусственной, мертвой. Ему хотелось ударить по мостовой, обрушить этот фальшивый порядок, но он сжимал кулаки, понимая, что любая вспышка может стать для них последней.

Тереза, чье шитье было актом исцеления и соединения, с ужасом осознала, что не может «почувствовать ткань» этого места. Воздух, свет, даже тени – все было сшито в единое, непроницаемое полотно иллюзии, не оставлявшее дыр для ее иглы.

Они добрались до площади перед куполом. Здесь не было стражников. Не было никакой защиты. Только огромная, ажурная арка, ведущая внутрь.

И стояла тишина. Не тишина покоя, а тишина вакуума, поглотившего все звуки.

И тогда из-под земли, из стен, из самого воздуха поднялся Голос. Он не был громким. Он был тихим, ласковым, проникающим прямо в мозг, в обход ушей.

– Зачем вы сопротивляетесь? – спросил Голос. В нем не было ни капли упрека, только искреннее, печальное недоумение.

– Разве вы не устали? Не устали бороться, страдать, ненавидеть себя и друг друга?

Образы вспыхнули в их сознании без их воли. Кай увидел себя после убийства осколка Страха, его лицо, искаженное болью. Лион – свой страх и неуверенность. Айви – моменты, когда ее иллюзии оказывались беспомощными. Корбин – свое отчаяние. Сайлас – свою ярость. Тереза – свою беспомощность. Финн – хаос своих видений.

– Оставьте это, – шептал Голос, обволакивая их сознание, как теплое одеяло.

–Ваша вина, ваш гнев, ваша боль… они вам не нужны. Они лишь ранят вас. Отдайте их мне. Я возьму их. А вам останется только… свет. Только радость. Только покой.

Это было не искушение силой. Это было искушение капитуляцией. И после всего, что они пережили, после тяжелого пути к надежде, это предложение звучало чертовски привлекательно.

Лира, дрожа, упала на колени. Ее дар, ищущий гармонии, изнывал от этой фальши, но ее собственная душа, уставшая от боли, слабела.

– Нет… – простонала она.

–Это неправильно…

–Правильно – это то, что приносит покой, – мягко парировал Голос.

–Разве вы не заслужили покой?

Кай чувствовал, как его ментальный щит трещит. Искушение было слишком сильным. Он видел, как Айви закрыла глаза, и на ее лице появилось выражение облегчения. Видел, как Корбин медленно выпрямляется, его гримаса боли сменялась пустым умиротворением.

Охотник в сердце вулкана наблюдал через призму Гнева. Его базальтовые губы растянулись в подобии улыбки. Он не вселял ярость силой. Он лишь убрал все, что ей мешало. И теперь, когда их надежда и единство трещали по швам под давлением этого сладкого кошмара, готова была вспыхнуть та самая, чистая, всепоглощающая ярость.

Первый не выдержал Лион. Он поднял голову, и его глаза, полные слез отчаяния и злости, метнулись к Каю.

–Выгони это из моей головы! – крикнул он, и в его голосе не было просьбы. Это был приказ, полный ненависти. Ненависти к Голосу, к городу, к самому себе. И к Каю, который стоял и ничего не делал.

Искра, которую так ждали, вспыхнула.

Крик Лиры не был просто звуком. Это был вихрь из стекла и игл, материализованная боль, вывернутая наизнанку. Он не оглушал – он прожигал. Воздух на площади заколебался, затрепетал, словно шелковая ткань, которую рвали на части.

Белоснежные стены Астрагора потемнели, на них проступили трещины, словно от внезапного удара молота. Гирлянды вечных цветов сникли и осыпались, их лепестки почернели за секунду. Искусственные улыбки на лицах горожан сперва задрожали, затем исказились в маски недоумения и ужаса, и, наконец, их глаза, стеклянные кукольные глаза, попросту лопнули, оставив темные впадины.

Команда, уже почти сломленная сладким ядом, рухнула на колени, вжимаясь в плиты мостовой. Кай вскрикнул, схватившись за голову – его ментальный щит, и так напряженный до предела, разлетелся вдребезги под этим физическим, неумолимым напором. Сайлас зарычал от боли, прижимая ладони к ушам, из которых уже сочилась кровь. Айви свернулась калачиком, ее тело содрогалось в конвульсиях, а ее собственные иллюзии на мгновение вспыхнули вокруг нее – уродливые, искаженные тени их самых страшных воспоминаний.

Но больше всех пострадал Корбин. Его дар, настроенный на тончайшие вибрации душ, принял на себя весь удар. Он не просто слышал крик – он чувствовал его. Он чувствовал, как рвется та самая сладкая, липкая паутина, связывавшая души горожан. Он чувствовал их пробуждение – не к радости, а к шоку, к боли, к осознанию кошмара, в котором они пребывали. Это было похоже на то, как будто тысячи людей одновременно очнулись от наркоза и закричали от ужаса.

И в самом сердце купола, в эпицентре этого искусственного рая, раздался другой крик – не физический, а ментальный. Крик ярости, боли и… паники. Это был Голос Кукловода.

Иллюзия идеального счастья дрогнула. На секунду белоснежный фасад Астрагора поплыл, и сквозь него проступили очертания серого, сурового города-крепости, каким он был всегда. Пахнуло не цветами, а пылью, потом и холодным камнем.

Крик Лиры оборвался так же внезапно, как и начался. Она стояла, тяжело дыша, ее хрупкое тело тряслось от напряжения, а из носа и ушей струйками текла кровь. Но в ее глазах, еще секунду назад полных покорного отчаяния, пылал очищающий огонь чистейшего, неприкрытого гнева. В этот миг она была не певицей, искавшей гармонию. Она была Банши. Вестницей расплаты.

Тишина, которая воцарилась вслед за криком, была уже иной. Это была оглушенная, раненная тишина. Тишина после взрыва.

И ее нарушил Финн, с трудом поднимаясь на ноги. Он вытер кровь с губ и посмотрел на Лиру не с укором, а с уважением.

– Наконец-то, – хрипло произнес он.

– Настоящий звук. Он пробил магистраль. Я снова вижу… вероятности. И одну – очень четкую.

Он повернулся к куполу, из которого теперь доносился приглушенный, бешеный вой.

– Он ранен. И он зол. Теперь он будет бороться не изящно. Он будет пытаться раздавить нас.

Тишину после крика Лиры разорвал новый звук. Не сладкий голос и не яростный вой, а оглушительный, механический ЩЕЛЧОК, прозвучавший одновременно в ушах и в сознании каждого члена команды.

Белоснежные стены купола вдруг потемнели, став матово-черными, словно поглотившими весь свет. Вечный цветок на его вершине сжался, превратившись в острый, угрожающий шип.

– Он переключает передачу, – хрипло произнес Кай, с трудом поднимаясь на одно колено. Его голова раскалывалась, но ментальный щит, хоть и потрескавшийся, снова собрался вокруг ядра его воли.

– Готовьтесь!

Но готовиться было не к чему. Атака была точечной и безжалостной.

Раньше Голос предлагал. Теперь – приказывал.

Для Корбина мир превратился в ад. Тот самый «сахарный сироп» душ, который он чувствовал, внезапно скис, забродил и обратился в яд. Он почувствовал не просто фальшивое счастье, а всю подавленную боль, весь ужас, всю злобу тысяч горожан, которые годами копились под слоем иллюзии. Этот шквал негативных эмоций обрушился на него, как цунами. Он закричал, упав на землю, его тело скрутилось от судорог, а в ушах зазвучал нашептывающий голос:

– Ты видишь? Это ты сделал! Ты и твои друзья! Вы вернули им их боль! Ты – не целитель, ты мучитель!

Для Айви атака была визуальной. Ее собственный дар, дар иллюзий, обратился против нее. Она пыталась создать хоть какую-то защиту, хоть маскировку, но каждый ее мысленный образ тут же искажался, превращаясь в кошмар. Лицо Кая становилось лицом Охотника. Лицо Лиры – восковым и мертвым. Она видела, как ее товарищи падают замертво, сраженные ее же силами. Она отшатнулась, зажав глаза руками, но кошмары продолжались внутри ее черепа.

– Твоя суть – обман, – шептал ей голос.

–И сейчас ты обманываешь саму себя прямо в могилу.

Для Лиона угроза была физической. Воздух вокруг него начал кристаллизоваться, но не под его контролем. Прозрачные, острые как бритва структуры росли из ничего, сжимая его, царапая кожу. Он пытался их оттолкнуть, растворить, но они подчинялись чужой воле. Это была насмешка над его собственными попытками творить, извращенная пародия на его силу.

–Ты хотел контроля? Получи. Полной потери контроля.

Даже Сайлас, чья связь с землей была самой прочной, почувствовал предательство. Камни под его ногами внезапно стали мягкими и зыбкими, как зыбучий песок. Он начал погружаться в белую, безжизненную пыль, что раньше была твердой мостовой. Его собственная стихия отказывалась его держать.

А Лира, источник гнева, оказалась в центре бури. Ее крик высвободил правду, но теперь эта правда мстила ей. Ее собственный голос, усиленный в тысячу раз, вернулся к ней в виде оглушительного гула, заполнившего все ее существо. Она не слышала ничего, кроме этого гула, и в нем проступали шепоты:

–Молчи. Ты всегда должна молчать. Твой голос несет только разрушение.

Кукловод не пытался их убить. Он методично ломал их души, используя их же сильные стороны против них. Он превращал их дары в орудия пытки.

–Он бьет по нашим страхам! По тому, что мы только что начали исцелять! – крикнула Тереза, пытаясь «сшить» рассыпающуюся под Сайласом землю, но ее игла скользила, не находя опоры.