Правило опасности

-–

Я вышел из корпуса искусств на промозглый воздух, и холодная усмешка застыла на моих губах, но внутри всё клокотало. От её дерзости. От того, как она смотрела на меня в конце – не с мольбой, а с оценкой. Я проиграл этот раунд в гляделки, и этот осадок нужно было стереть. Не через боль и унижение – для этого были другие, на ринге, – а через знакомое, предсказуемое, простое удовольствие. Через тело, которое всегда было радо мне без условий, вопросов и подтекстов. Секс был моим самым надежным наркотиком, способом заглушить любой внутренний шторм, и Алина – идеальным, всегда доступным дилером.

Я написал ей: «Буду через полчаса». Ответ с сердечком пришел мгновенно.

Её квартира в уютном, тихом районе пахла ванилью, печеньем и свежевыстиранным бельём. Она открыла дверь в легком шелковом халатике, едва прикрывающем тело, её волосы были сырыми от недавнего душа, а лицо сияло искренней, неподдельной радостью.

–Максим! Заходи, я как раз…

Я вошёл,не дав договорить, притянул её к себе и поцеловал. Глубоко, с нажимом, но без той яростной агрессии, что клокотала внутри. Её губы тут же мягко откликнулись, тело прижалось, знакомое и желанное. Здесь был покой. Здесь меня ждали. Я скинул куртку, и она, улыбаясь уголками губ, взяла меня за руку и повела в спальню.

Всё было как всегда: мягкий, приглушенный свет ночника, идеально застеленная постель, её нежные, умелые руки, стягивают с меня футболку, расстегивают ремень. Я привычно отвечал на её ласки, целовал её шею, но что-то было не так. Мое тело реагировало на прикосновения, но ум был где-то далеко. Я скользил губами по её ключице, а перед глазами стоял другой образ: София, прижатая к зеркалу в примерочной, её взгляд – не испуганный, а изучающий, анализирующий. Как будто она разглядывала экспонат, а не я её.

Чтобы вернуть себя в момент, я перевернул Алину на спину, оказавшись над ней, глядя в её прекрасные, преданные глаза. Она смотрела на меня с обожанием и полной, безоговорочной готовностью. «Скажи, что хочешь», – шептали её глаза. Обычно это заводило. Сегодня – оставляло равнодушным. Её совершенство, её покорность были слишком… безопасными. Слишком легкими. В них не было того вызова, той искры сопротивления, что заводила мотор на полную.

Я решил сосредоточиться на ней, на её удовольствии. Мне нравилось доводить ее до края, наблюдать, как это идеальное, послушное создание теряет контроль, забывает обо всем. Это давало ощущение власти, но не той, яростной и спортивной, а спокойной, почти отеческой. Я опустился между ее ног, заменив губы пальцами. Я знал её тело как свои пять пальцев. Знаю, какой ритм, какое давление, какой угол заставят ее забыть обо всём. Мои движения были точными, выверенными, почти техничными, как игра на хорошо настроенном инструменте.

Алина зажмурилась, её дыхание участилось, став прерывистым. Она тихо стонала, её бедра слегка приподнимались навстречу моим пальцам, следуя за ритмом. Я наблюдал, как розовеет ее гладкая кожа, как напрягаются и расслабляются мышцы плоского живота, как её пальцы впиваются в простыни. Это был красивый, отлаженный процесс, почти медитативный. Но в голове, словно назло, снова всплыла София. Её скульптура. Эти глиняные руки, опутывающие фигуру. И её слова: «Глина не врёт». Я представил её пальцы – не здесь, на теплой коже, а в серой, холодной, влажной глине, формирующие что-то болезненное и честное.

И почему-то этот навязчивый образ вызвал в груди более острое, колкое чувство, чем всё, что происходило под моими руками сейчас.

Алина была уже на грани. Её стоны стали громче, глубже, прерывистее, пальцы впились мне в плечи, ища опору.

–Максим, пожалуйста… – вырвалось у неё, голос сдавленный, хриплый, полный нетерпеливой мольбы.

Я усилил давление, ускорил ритм, добавив круговых движений, глядя, как ее лицо искажается неконтролируемой судорогой наслаждения. Оргазм накрыл её внезапной, мощной волной – тело выгнулось дугой, глаза на секунду широко распахнулись, в них было чистое, животное непонимание, затем закатились, и из её груди вырвался долгий, срывающийся, почти плачущий стон. Она обмякла, тяжело и часто дыша, мелкие судороги ещё пробегали по внутренней поверхности её бедер.

Я убрал руку. Собственное возбуждение было тупым, призрачным. Пустота. София Кишинева своим призрачным присутствием выжгла даже эту примитивную, но надежную схему. Алина лежала, ещё вздрагивая, её дыхание постепенно выравнивалось. Она потянулась ко мне, обвивая мою шею, но её после ласковое прикосновение вызвало почти физическое отторжение. Мне нужно было пространство. Воздух. Я отстранился и встал с кровати.

– Я в душ, – сказал я ровно, нейтрально, не глядя на неё.

Прохладная вода не смыла навязчивый образ: её понимающий, почти жалеющий взгляд в мастерской, когда я уходил. Я вернулся в спальню, обернув полотенцем бедра. Алина сидела на краю кровати, натянув на себя мою футболку. В её руках тускло горел экран моего телефона.

– Максим, – её голос был тихим, без упрека, но с лёгкой дрожью. – Тебе писала… София. Говорит, нашла твою зажигалку.

Лёд пробежал по моей спине, сменившись приливом адреналина. Я взял телефон из ее ослабевших пальцев.

София: «Ты забыл свою зажигалку. В мастерской. Серебряная с гравировкой. Выбросить или оставить как трофей? Шучу. Может быть.»

Внутри всё сжалось в тугой, болезненный узел. Она играла. Прямо здесь, в этой комнате, в этот момент, через экран моего телефона, который держала моя девушка. Она отвечала на мое вторжение в её мастерскую своим, тихим и точным. Я отложил телефон, медленно поднимая взгляд на Алину. В её глазах была не истеричная ревность, а глубокая, уставшая печаль и вопрос. Молчаливый вопрос.

– Давай не будем ревновать, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал легко, почти снисходительно, как будто речь шла о сущей ерунде. – Она всего лишь студентка-скульптор с соседнего факультета. Помогал с бумагами для одного конкурса. Видимо, позволила себе фантазировать. Больше ничего. Никогда ничего не было.

Я ждал давления, требований, слёз, скандала. Но Алина медленно, как во сне, поднялась. Она подошла, взяла меня за руку и мягко, но настойчиво усадила на край кровати. Потом села мне на колени, обвила мою шею, и её пальцы, теплые и нежные, мягко впутались в мои еще влажные у корней волосы.

– Максим, – она прошептала мне на ухо, её губы почти касались кожи, дыхание было теплым и влажным. – У тебя всё написано на лице. Всё. Ты не умеешь лгать. Не в этом. Кем бы она для тебя ни была… я не ревную. Потому что я понимаю, что у нас с тобой. Ты приходишь ко мне, когда тебе нужно быть собой. Без масок. Без этих твоих игр. И я этому только рада. Нам просто… хорошо вместе. Нам нравится проводить время вместе. Вот и всё. Правда.

Ее слова попали в самую точку, в самое ядро наших отношений. Именно так. Алина была… удобной. Приятной. Тёплой гаванью. Подругой, с которой можно переспать, не обременяя себя мыслями о чувствах, обязательствах, будущем. У меня к ней не было ничего, кроме привычки, признательности за её ненавязчивость и уважения за ее взрослую, холодную мудрость. И сегодня она сама, своим безэмоциональным, почти хирургическим принятием, подтвердила эти негласные правила. Это обрадовало. Это было именно то, что мне нужно было услышать – никаких обязательств, никаких драм. Только взаимное, честное использование друг друга для удовольствия и комфорта.

Пока я думал об этом, она стянула через голову мою футболку, обнажившись снова, её кожа в полумраке казалась фарфоровой. Потом её рука, уверенная и знающая, развязала полотенце на моих бёдрах. Она достала откуда-то презерватив, ловко вскрыла упаковку и надела его на меня, её прикосновения были тёплыми, неторопливыми, лишенными какой-либо неуверенности.

И тут до меня окончательно дошло. Она действительно не требовала большего. Не требовала моей души, моего времени, моего будущего. Она хотела только этого – момента, телесности, близости без подтекста. И в этой кристальной чистоте желания, лишенного претензий на что-то большее, наконец проснулось и мое собственное. Настоящее, мощное, простое, животное.

Я обхватил её за узкие бёдра, легко приподнял и резким, точным толчком усадил на себя. Она вскрикнула – громко, откровенно, от неожиданности и удовольствия – и тут же, обхватив мои плечи, начала двигаться сама, найдя свой, хорошо знакомый, сладостный ритм. Я позволил ей вести, лишь крепко придерживая её за талию, ощущая, как работают мышцы её спины. Моя свободная рука сжала ее маленькую, упругую грудь, палец провел по уже твердому, выступающему соску. Она застонала в ответ, и её движения стали глубже, резче, отчаяннее.

Я притянул её к себе, впиваясь губами в нежную кожу её шеи, оставляя влажные, красные метки. Она отвечала тем же, впиваясь короткими ногтями мне в спину, оставляя царапины. Волны нарастающего удовольствия начали накатывать одна за другой, смывая остатки мыслей. Потом я перевернул её на спину, не выходя из нее, закинув её ноги на мои плечи, и начал двигаться с той силой, которая копилась во мне весь вечер – не злобной, а яростной, чисто физической, первобытной. Мы шли к краю вместе, в полной, идеальной синхронности дыхания и движений, и это было прекрасно в своей простоте, своей откровенной, неприкрытой правде.

Её оргазм настиг первым – она закричала, запрокинув голову, вцепившись мне в предплечья, ее внутренние мышцы судорожно, волнообразно сжались, выжимая из меня всё. Это спровоцировало мой собственный финал – глухой, сдавленный стон вырвался из моей груди, несколько последних, глубоких, почти болезненных толчков, и затем – полное, ослепляющее, опустошающее расслабление, разливающееся по жилам тёплым свинцом.

Я рухнул рядом с ней, на спину, чувствуя, как сердце бешено колотится, пытаясь вырваться из груди. Мы лежали молча, тяжело и шумно дыша, потные тела слегка соприкасались. Потом она повернулась на бок и прижалась ко мне, положив голову мне на грудь, ее рука легла на мой живот.

И только тогда, в наступившей тишине, которую нарушало лишь наше постепенно успокаивающееся дыхание и далекий гул города, образ Софии вернулся. Не как навязчивая идея, а как холодный, неоспоримый факт. Она пробралась. Не в мою постель. Во что-то гораздо более личное, более охраняемое. В мою голову. И сделала это, даже физически не присутствуя. Она уравняла счёт. 1:1. Я пытался играть с ней, запугать, подчинить, а она, сама того не ведая, заставила меня сорваться на Алине, а затем – нашла способ влезть даже в этот, казалось бы, полностью защищенный и понятный мирок. Она была не объектом, не глиной. Она была противником. Достойным противником. И игра, по всем признакам, только-только начинала набирать обороты.

Я обнял спящую Алину, чувствуя, как её дыхание окончательно выравнивается, превращаясь в ровную, мелкую дрему. Её принятие, её мудрость были спасением, якорем, но и они теперь казались хрупкими, почти иллюзорными на фоне того хаоса, что начинал бушевать с другой стороны моего мира. Я закрыл глаза, но сон не шёл. Завтра. Завтра нужно будет решить, что делать с этой серебряной зажигалкой. И с той, кто её сейчас держит в своих испачканных глиной пальцах.

Алина шевельнулась во сне.

–Останься… сегодня, – прошептала она сквозь сон, не открывая глаз.

Я кивнул в темноте,хотя она не видела.

–Останусь.

Она удовлетворенно,почти детски вздохнула и погрузилась глубже в сон. А я ещё долго лежал,слушая ее дыхание и думая о серебряной зажигалке в мастерской на другом конце города.