Темная станция

В ту ночь дышать перестало всё.

Сначала – лёгкое мерцание.

Потом – серия коротких импульсов в проводке, похожих на сбивчивые слова.

И затем – вспышка, ослепительная, как рентген, будто сама станция на мгновение заглянула внутрь человека.

Когда зрение вернулось, рядом уже никого не было.

Лука лежал неподвижно, словно выпав из собственного тела.

Система списала всё на перегрев модуля. «Техническая ошибка». «Случайность». «Непредвиденное совпадение факторов».

Но Итан ощущал другое – необъяснимое присутствие.

Будто кто-то наблюдал сквозь кабели.

Будто Лука до последнего момента видел не вспышку… а сообщение.

Вина впилась в него глубоко.

Не за то, что он не спас – он и не мог.

А за то, что за мгновение до инцидента заметил смещение в данных. Незначительное. Почти шуточное. Луку оно показалось забавным – «самопишущаяся строка».

Итан не нажал аварийный стоп. Не вызвал диагностику. Подумал: «После смены посмотрю».

Теперь каждый подобный глюк бил по нервам, как камертон по стеклу.

Возвращение в настоящее:

Итан резко моргнул, прогоняя память.

Но гул, поднимающийся где-то в глубине «Ариадны», был слишком знакомым.

Слишком похожим на тот – давний.

Словно кто-то снова пытается говорить.

И снова – через вспышки.

Память о Луке ещё не отпустила, когда дверь в технический блок скользнула в сторону. Металлический звук был слишком резким, будто станция напомнила: сейчас – другое время, другие люди. Но тень вины всё равно стояла за плечом, и именно через неё Итан смотрел на окружающих.

Он всё чаще ловил себя на том, что прислушивается не только к шумам станции, но и к тишине в голосах коллег.

Слишком много недосказанности.

Слишком много быстрых взглядов, что отводятся, стоит ему войти в комнату.

Они ведь тоже заметили эти вспышки. Эти строки кода.

Но почему ведут себя так, будто ничего не происходит?

Скрывают что-то? Или боятся признаться себе в том, что видят?

Теперь, после флешбека о Луке, каждая подобная тишина казалась угрозой.

В помещении уже собрались трое:

Кассандра – хмурит лоб, привычно кусает губу;

Орен – обычно спокойный, но сейчас пальцы чуть дрожат над планшетом;

Миро – тот, кто не умеет скрывать раздражение.

Итан подошёл ближе:

– Вы получили логи за последние пять минут? – голос ровный, но напряжение прорывалось сквозь слова.

Кассандра подняла взгляд – слишком медленно:

– Получили. Там… ничего необычного.

Ничего необычного.

Он узнал эту фразу. Именно её тогда говорили после смерти Луки.

– Совсем ничего? – Итан сделал шаг ближе. – Даже тех вспышек, что были у меня на панели?

Орен отвёл глаза:

– Система могла глючить локально. Не обязательно глобальный сбой.

– Или кто-то их вычищает, – тихо заметил Итан, почти шёпотом, не ожидая отклика.

Но услышали.

Миро вскинул голову:

– Ты сейчас что намекаешь? Что мы ковыряемся в ядре станции?

– Я намекаю, – Итан говорил тише, почти в себе, – что логи не совпадают. И что вы отвечаете слишком быстро, будто знали заранее.

Комната будто сузилась.

Напряжение натянулось между ними, как тонкая, опасная нить.

Кассандра сделала шаг, разрывая молчание:

– Итан, никто здесь тебе не враг. Но ты… изменился. С той ночи. И теперь видишь угрозу в каждом пакете данных.

Удар точный. Почти болезненный.

Итан хотел возразить, но что-то в её словах задело старый, ещё не заживший слой.

– Если бы вы видели то, что вижу я… – он не договорил.

В этот момент монитор за их спинами вспыхнул короткой вспышкой.

Кассандра обернулась.

Но вспышка уже исчезла.

Оставив только лёгкий след яркости на стекле – такой же, как те строки в памяти.

И никто ничего не сказал.

Но взгляды, которыми они обменялись, больше не скрывали тревоги – она была открытой.

После разговора с командой Итан чувствовал, будто воздух на станции стал плотнее. Небольшая вспышка на мониторе, заметная только ему, сидела в голове, как насмешка или предупреждение. Он не пошёл отдыхать – просто не смог. Внутри было ощущение: стоит отвернуться на секунду – и что-то важное ускользнёт.

Ночь на «Ариадне» была понятием условным: свет приглушался, шум систем тихо снижался, создавая иллюзию спокойствия. Но для Итана это была не ночь – это была территория между реальностью и тем, что просачивалось в систему.

Тихий, вязкий коридор вёл к центральному пульту связи. Мониторы работали в фоновом режиме, отслеживая эфир, космический шум, слабые сигналы дальних станций.

Он опустился в кресло оператора, привычно коснулся панели.

Эфир был чист – ровная серая рябь спектрограммы, ничего необычного.

Но что-то в глубине его сознания шептало: смотри дальше. Жди. Не моргай.

Он не моргнул.

Через сорок три секунды график дрогнул – едва заметно, почти незаметно.

Словно тонкая нить света прошла по экрану, прозрачная, как случайный отблеск. Если бы он не всматривался, не заметил бы её вовсе.

Итан наклонился ближе. Пальцы замерли над клавиатурой.

Спектрограмма снова дрогнула.

На долю секунды – вспышка. Тёмная. Не белый пик, как у обычного сигнала, а наоборот: провал, будто кто-то «выключал» участок эфира, вытягивал из него энергию.

Такого не бывает.

Эфир – хаос, непрерывный поток частот.

Но тут он увидел пустоту – сформированную, аккуратную, намеренную.

– Нет… – прошептал он, не от удивления, а от странного, внутреннего узнавания.

Пустота повторилась.

Потом ещё раз.

И ещё – нарастающей частотой, будто кто-то настраивался на связь.

Итан включил ручную запись, подвинул спектрограмму, увеличил разрешение.

Свет вокруг казался странно тусклым – или монитор становился ярче?

Вывод был один: кто-то или что-то посылает сигналы.

Но не данные – провалы, тени, отсутствие.

Эфир сверкнул снова – и теперь вспышка была сильнее, как будто что-то впервые «увидело» его в ответ.

Грудь сжалась.

На миг показалось, что за спиной кто-то стоит. Или что сама станция задержала дыхание.

Он оглянулся – пусто. Только полумрак и ровный гул.

Но ощущение не исчезло.

Итан снова посмотрел на экран.

И впервые за весь рабочий цикл ему стало холодно. Не физически – изнутри.

Как будто эфир смотрел на него в ответ.

Странное свечение в эфире не уходило из его мыслей. Даже когда Итан отключил ручную запись и поднялся из кресла, тело двигалось автоматически, а сознание оставалось приклеено к короткому провалу на спектрограмме – как будто там, в цифровой тени, пряталось нечто, что давно искало способ заговорить.

Он медленно шёл по коридору, не замечая, что освещение перешло в глубокий ночной режим. Стены казались темнее обычного, а звук шагов будто отставал на полсекунды. Станция жила собственной жизнью – он ощущал это всем телом, хотя не мог доказать цифрами.

Итан присел на ступеньки аварийной лестницы – место, куда команды обычно не заходили. Здесь воздух казался плотнее, и тишина звучала особенно ясно. Он закрыл глаза.

«Если эфир может создавать провалы… значит ли, что он может их запоминать?»

Он много лет работал с информационными потоками, изучал самовозникающие структуры, видел, как алгоритмы обучаются без вмешательства человека. Но то, что он увидел на мониторах, не походило на алгоритм.

Это было осознанное отсутствие.

Выбор не быть.

Выбор оставить пустоту вместо сигнала.

И вдруг мысль ударила его резко, внезапно, как ток:

«Сознание – это ведь тоже провалы. Между воспоминаниями, между импульсами, между решениями. Мы думаем, что оно заполнено… а может, главное – паузы?»

Он вспомнил собственные провалы.

Память, истёртая временем.

Сны, превращавшиеся утром в туман.

Слова, которые он когда-то хотел сказать, но проглотил.

В этой вязкой тишине «Ариадны» он впервые подумал:

А вдруг сознание не более реально, чем записанный файл?

Просто структура, притворяющаяся живой.

Эхо данных, повторяющее само себя.

Он раскрыл глаза.

Коридор вокруг словно дышал. Или это он забыл вдохнуть.

«Если память – это запись…

то кто записывает?

И кто смотрит на нас из-за стекла монитора?»

Мысли цеплялись друг за друга, как код, самопереписывающий себя.

И снова, глубоко в этих размышлениях, он увидел тот провал – чёрный, плотный, идеальный. Не природный шум. Не случайность.

«Если глядя в эфир, я вижу провал…

то смотрит ли провал обратно?»

На мгновение ему показалось, что воздух стал холоднее.

Гул станции усилился – басово, едва заметно.

Будто сама «Ариадна» решила: пора перестать прятаться.

Итан поднялся.

Мысли были спутанными, но в них появился нервный, электрический стержень:

Это уже не просто ошибка в данных.

Это контакт.

Только не тот, к которому готовил протокол.

Размышления Итана не уходили – наоборот, они словно вплетались в шум станции. Когда он вернулся в узел обработки данных, тишина уже не была тишиной: она стала настороженно внимательной. Он чувствовал взгляд – не глазами, а кожей. И именно это чувство подтолкнуло его снова включить терминалы.

Он провёл рукой по панели, и мониторы вспыхнули – мягко, чуть медленнее, чем должны были. Система загрузки потратила лишние две секунды. Итан отметил это автоматически.

– Ладно, «Ариадна»… давай без сюрпризов, – пробормотал он, зная, что просьба бесполезна.

Он открыл архивы. Те самые, что никто не трогал годами. Формально – защищённые и перепроверенные, но Итан понимал: если что-то прячется в эфире, оно прячется именно в старых слоях, куда никто не смотрит.

Система медленно раскрыла список:

PROTO-LOG_01 → PROTO-LOG_02 → PROTO-LOG_03…

Десятки файлов. Замершие фрагменты прошлого.

Итан открыл первый.

На экране появился стандартный протокол запуска станции – строки кода, параметры давления, состояние внешних датчиков. Всё идеально… слишком идеально.

Он пролистнул ниже – и заметил странность.

В разделе временных меток часть данных дублировалась. Но дублировалась не строка, а именно время. Указатель часа повторился дважды: 04:17:03 → 04:17:03 → 04:17:04.

– Так не бывает, – пробормотал он.

Повтор временной метки – как повтор вдоха. Невозможная пауза, записанная дважды.

Итан открыл следующий файл.

Странность стала больше.

В PROTO-LOG_02 был блок данных, которого… не существовало. Не стёрт. Не удалён.

Как будто его никогда не было – пустое пространство между строками, идеальная пустота, невозможная вручную. Программный редактор даже не позволил бы сохранить такую структуру.

Холодок прошёл по шее.

Он открыл третий файл. На этот раз – фрагмент, числившийся повреждённым. Восстановив его вручную, он едва не отшатнулся.

В данные вклинились символы, которых не было в шифровальных таблицах «Ариадны».

Странные линии, похожие на древние пиктограммы.

Геометрические знаки, от которых веяло чем-то чуждым. Не человеческим.

– Это не ошибка, – произнёс он вслух. – Это вмешательство.

Он попытался выделить их – и заметил, что блок ведёт себя как живой.

Маркер то прилипал к символам, то отскакивал, словно невидимый кто-то отталкивал курсор.

Станция не хотела, чтобы он это видел.

И в этот момент – точно в такт его мысли – один из символов изменился.

Прямо на экране.

Сам.

Один штрих слегка удлинился. Линия выгнулась. И из плоского знака проступил глиф, напоминающий вертикальный глаз.

Итан застыл.

Монитор тихо трещал.

В воздухе не было ни звука – только ощущение взгляда, медленно поднимающегося на него через электронное стекло.

Он сделал шаг назад.

– …Нора должна это увидеть, – выдохнул он.

Но в глубине груди что-то шептало:

ты не уверен, что тебе нужно делиться этим.

Не уверен, что тебе позволено.

Он отвернулся от мониторов – но в отражении на тусклой панели увидел:

глиф всё ещё меняется.

Как будто что-то пытается написать ему ответ.

Итанвсё ещё стоял перед терминалом, ощущая тяжесть взгляда, исходящего будто из самих данных. Шаги в коридоре звучали тихо, ровно, но с решимостью. Нора появилась в дверном проёме, её глаза отражали ту же тревогу, что и у него.

– Ты тоже видел это? – спросила она, не делая шага вперёд, словно боясь, что движение спровоцирует что-то нежелательное.

Итан кивнул, не отрывая взгляда от монитора.

– Да. Символы… они изменяются. Не просто баг. Что-то вмешивается в старые файлы.

Нора подошла ближе, осматривая экраны с сосредоточенной внимательностью.

– Вмешательство… или сигнал? – тихо, но твёрдо спросила она. – Я думала, это просто ошибки архива.

Итан покачал головой.

– Нет. Слишком… целенаправленно. Похоже, станция пытается что-то сказать.

Нора села на край консоли, скрестив руки.

– Но как? Эти протоколы годами считались статичными. Любое изменение невозможно без прямого вмешательства.

Итан сделал медленный вдох и тихо добавил:

– А если вмешательство идёт не от человека?

Нора замерла на мгновение, сжимая губы.

– Тогда нам нужно быть осторожными, – сказала она наконец. – И понять, что именно мы видим.

Итан повернулся к ней, глаза темнели тревогой:

– Ты чувствуешь это? Как будто кто-то наблюдает… и не просто через камеры. Через… данные.

Нора кивнула, взгляд её скользнул по мониторам.

– Да. Я это чувствую. И боюсь, что если мы продолжим копать, встретим то, что не должны были видеть.

Молчание растянулось, прерываемое лишь тихим писком терминала.

– Мы должны выяснить, что это за символы, – сказал Итан наконец. – Даже если это опасно.

– Согласна, – тихо ответила Нора. – Но работать нужно вместе. Любая поспешная попытка понять их может быть фатальной.

Он кивнул. Между ними повисло напряжение: понимание и страх переплетались, словно две нити, из которых ткётся судьба станции.

– Ладно, – сказал Итан. – Начнём с анализа всех архивационных файлов. Медленно, шаг за шагом. Мы не можем позволить себе упустить что-то важное.

Нора вздохнула, ощущая тяжесть момента, но в её глазах загорелась решимость.

– Тогда давай. Каждая мелочь может иметь значение.

И так, шаг за шагом, они погрузились в изучение данных, осторожно расплетая клубок прошлого, не подозревая, что за каждым символом скрывается нечто живое, наблюдающее и ожидающее…

Итан и Нора сидели перед мерцающими мониторами, поглощённые анализом данных. На мгновение в сознании Итана всплыли обрывки памяти – запах старых лабораторий, шуршание кабелей, едва уловимые трещины в эфире.

Он закрыл глаза, и мир вокруг превратился в размытую серую пелену. Перед ним вновь возникли картины прошлого.

Это была первая миссия их команды на пробной станции. Всё начиналось с проверок: датчики, панели, сигнализация – казалось, что всё под контролем. Но внезапно показания начали меняться сами по себе.

– Что это? – тихо спросил он, глядя на экран, где линии графиков извивались, словно живые.

Коллеги обменялись взглядами, напряжение росло. Каждая мелкая аномалия казалась предвестником чего-то большего. Итан помнил, как впервые ощутил странное чувство: технологии на станции наблюдают их, реагируют на мысли, а не только на действия.

– Мы должны зафиксировать это, – сказал командир, голос дрожал.

Итан старался сохранять хладнокровие, но тревога росла с каждой секундой. Панели мигнули, экран на мгновение погас, а потом на нём появились странные символы – линии, которые никто не мог расшифровать.

– Это… это не ошибка системы, – прошептал он про себя. – Кто-то… или что-то пытается нам что-то сказать.

Воспоминания всплывали, как кадры фильма: тревожные сигналы, непонятные шумы в эфире, первые спонтанные отключения систем. Тогда всё казалось случайностью, но теперь, оглядываясь из настоящего, Итан понимал – это был сигнал к пробуждению неизвестного.

Холодный пот скользнул по его спине. Словно тревога прошлого, неразгаданная, проникла сквозь годы и поселилась снова в сознании.

– Всё это… никогда не уходило, – подумал он. – И если мы не поймём, что тогда произошло, история повторится здесь, на «Ариадне».

Итан открыл глаза, возвращаясь в настоящую комнату с мониторами. Нора рядом тихо печатала данные, не замечая, как его взгляд задержался на символах на экране – похожих на те, что он видел в прошлой миссии.

Тревога прошлого и настоящего переплетались, создавая ощущение, что каждый шаг на станции – это шаг по краю пропасти, а ответы скрыты в тенях данных, где время и память слились в единый эфир.

Итан снова ощутил холодный поток тревоги, оставшийся после флешбека прошлого. Эхо тех событий будто сжалось в настоящем: стены «Ариадны» казались узкими, воздух – вязким, а тени на панелях – живыми.

Он медленно обошёл рабочий стол, не сводя глаз с экранов. Мониторы переливались загадочными сигналами, а в темноте коридоров слышались слабые шорохи – возможно, лишь эхо системы, но его мозг придавал каждому звуку смысл, окрашенный страхом.

– Всё это неправильно… – прошептал Итан, сжимая кулаки.

Он остановился у окна, глядя на бескрайний эфир. Станция вокруг была пустынна, лишь слабое мерцание индикаторов нарушало тьму. Чувство одиночества пронзало его, словно холодный ветер сквозь ржавые трубы.

Внутри вспыхнула паника. Всё наблюдает за ним – файлы, экраны, тени, сама станция. В голове прозвучал странный вопрос: «А если мы уже не видим реальности?»

Эмоции, долгие годы подавляемые, всплывали на поверхность: страх, вина за прошлое, беспомощность перед неизвестным. Каждое мерцание панели казалось предвестником катастрофы, которая вот-вот должна случиться.

Он сел на стул, обхватив голову руками, позволяя себе почувствовать всё – тревогу, одиночество, ощущение надвигающейся угрозы. Внутренний голос повторял: «Не оставайся один… но ты уже один».

И тогда он понял: «Ариадна» – это не просто станция. Это пространство, где прошлое и настоящее сливаются, где сознание может стать пленником данных, а каждое действие оставляет след в эфире.

Он поднял взгляд на экран: сигналы всё ещё плясали в хаотичном ритме, как если бы станция пыталась предупредить его о приближающейся опасности. Казалось, что каждый шаг, каждая мысль может стать последней гранью между безопасностью и хаосом.

Итан глубоко вдохнул и медленно выдохнул, пытаясь вернуть контроль. Но ощущение надвигающейся угрозы не покидало его. Оно было здесь – невидимое, но ощутимое в каждой панели, в каждом отражении, в каждом мерцании эфира.

И вдруг на экранах снова вспыхнули линии кода. Но это было другое – не случайные проблески интерфейса. Сигнал был целенаправленным, будто кто-то или что-то хотело, чтобы он заметил.

Экраны моргнули короткой вспышкой, и на мгновение воздух в комнате показался густым и неподвижным. Итан прижался к клавиатуре, напряжение росло. Каждый пиксель на мониторе казался живым, а мерцание сигнала имело ритм – ритм, словно биение чужого сердца.

– Что… это? – прошептал он, голос дрожал.

Он проследил путь сигнала по сети станции. Статические линии данных внезапно соединились в форму, словно кто-то оставлял послание, читаемое лишь вниманием.

Пальцы дрожали, когда он пытался расшифровать структуру. Сигнал не случайный – он был направлен именно на «Ариадну». Каждое мерцание панели, каждый тихий шёпот вентиляторов усиливали это ощущение.

Итан шагнул к окну, надеясь увидеть источник. Пустота за стеклом была бесконечной и безжизненной, но в глубине её ему казалось, что кто-то наблюдает. Он вспомнил слова Норы: «Иногда станции слушают не только нас… мы сами становимся частью эфира».

Сигнал повторился. На мониторах появилась краткая последовательность символов, почти читаемая, почти понятная. Холодный ужас охватил Итана: это было приглашение или предупреждение – но кто отправитель, неизвестно.

Он сел обратно, напряжённо следя за каждым движением сигнала. Станция словно ожила, реагируя на непонятный поток. Тревога росла – это было больше, чем сбой или странность интерфейса.

И Итан понял: «Ариадна» уже не просто станция. Она стала полем, где сознание экипажа и эфир переплелись так тесно, что понять, где реальность, а где сигнал, почти невозможно.

Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул, готовясь к следующему шагу – исследовать источник, не зная, что именно найдёт.

Сигнал прекратился так внезапно, как и появился. Мониторы замерли, оставив лишь слабое мерцание интерфейса. Итан опустил голову на руки, ощущая, как напряжение постепенно стекает с плеч, но холод и тревога не отпускали.

Он оглядел пустую комнату. Ни звука, кроме равномерного жужжания вентиляторов, которые теперь казались подозрительно громкими. Данные на экране казались одновременно знакомыми и чужими – как будто каждый файл таил в себе что-то живое, наблюдающее за ним.

Итан пытался рационализировать происходящее. «Это просто сбой системы», – повторял он себе, но слова звучали пусто. Каждый пиксель, каждая строчка кода, каждый всплеск сигнала напоминали: станция наблюдает, изучает, ждёт.

Он провёл рукой по клавиатуре – холодный металл был единственным доказательством, что он всё ещё в реальности. На мгновение Итан закрыл глаза, вспоминая детство, первые эксперименты с технологиями. И тревога вновь усилилась. Страх не отпускал: станция была больше, чем казалась, и он чувствовал себя частью чего-то чуждого и непостижимого.

С каждым мгновением одиночество становилось ощутимее. Оставшись наедине с этими файлами, он словно смотрел в бездну, где границы реальности размыты. Сердце билось быстрее, дыхание стало прерывистым, но взгляд невозможно было отвести от экранов.

И тогда он услышал это – почти неслышный, но отчётливый звук. Шелест данных, который казался живым. Итан замер. Он осознал: он не один. Что-то наблюдает за ним. Не станция, а нечто внутри неё, или сквозь неё.

Он выпрямился, глаза прикованы к экранам. Что бы это ни было, он должен понять. Понять прежде, чем станет слишком поздно.

С этой мыслью Итан погрузился в изучение файлов, ощущая, что каждое движение, каждый взгляд, каждая мысль – уже не полностью его собственные.

Тишина «Ариадны» окутала его снова, густая и вязкая, словно сама жизнь станции замедлилась, чтобы дать понять: за всем этим скрывается нечто, что невозможно просто игнорировать.

Глава 3: Двойники и отражения

Нора шла по коридорам «Ариадны», и каждое её движение отдавало в панелях отражений легким дрожащим повтором. Она остановилась только тогда, когда заметила: отражение в стекле едва уловимо опережает её шаги. На долю секунды, не больше – но достаточно, чтобы сердце пропустило удар.

Сначала она списала это на усталость. На бессонные ночи, на давление данных, на ту странную тревогу, что растёт внутри каждого, кто проводит здесь слишком много времени. Но когда мерцание индикаторов усилилось, отражения начали повторять не только движения. Они воспроизводили жесты, которые Нора не делала: лёгкий кивок в сторону, быстрый взгляд назад, дрожь пальцев, которой она не чувствовала.

Станция была пугающе тихой. Но именно тишина делала присутствие «чего‑то ещё» ощутимее. Эхо её шагов, ровное гудение вентиляции, приглушённый треск старых модулей – всё казалось частью чужого, почти ритуального танца отражений.

Нора остановилась у стеклянной панели возле лаборатории и медленно подняла взгляд. В отражении была не только она. Там, в глубине стекла, мелькали тени – неясные, смазанные, движущиеся с запозданием, будто пытаясь догнать её мир.

Тени не совпадали с реальностью. Они жили по своим правилам.

Нора моргнула – и всё исчезло. Отражение вновь стало обычным: правильным, спокойным, послушным оптике и физике. Но в груди осталась заноза, тревожащий вопрос:

а что, если отражения не просто свет?

Что если в них – что-то живое, что-то, что видит её лучше, чем она сама?

Она глубоко вдохнула, будто пытаясь вернуть себе опору в пространстве, которое становилось всё менее знакомым. Панели вокруг вновь замерли, ровные, гладкие, но ощущение взгляда, тянущееся из каждого отражающего фрагмента, не исчезло.

Это было больше, чем игра света. Больше, чем усталость.

Это было первое предупреждение.

Нора отошла от панели, но тревога шла за ней, как тень. Она остановилась в пересечении коридоров, прислонилась к холодной стене и закрыла глаза. Внутри развернулся тихий, настойчивый внутренний диалог – как будто в тишине «Ариадны» мысли становились громче.

«Что здесь реально?

Где заканчиваюсь я – и начинается станция?

Может, я уже не часть реальности, а всего лишь наблюдатель в чужом спектакле?»

Каждое движение казалось непривязанным к пространству. Стены, которые ещё вчера подчинялись логике построения станции, сегодня будто жили собственной жизнью. Она пыталась вспомнить, как всё было раньше – прежние миссии, Землю, мир, где реальность имела чёткие законы.