Хозяйка перекрестков миров

Он сидел там, сгорбившись над столиком, и методично тыкал пальцем в свой дохлый наручный компьютер. Со стороны это напоминало ритуал некроманта-недоучки: тот же сосредоточенный вид, то же тихое бормотание под нос, та же тщетная попытка воскресить то, что давно и безнадежно мертво.

– Невероятные показания остаточного фона… – доносилось до меня его бормотание, похожее на шипение старого чайника. – Квантовая запутанность локальной материи нарушает второй закон термодинамики… Сигнатура пространства-времени эквивалентна… математической ошибке…

– Еще эля, гений? – с самым участливым видом, на какой я только была способна, спрашивала я, проходя мимо с подносом. – Говорят, наш эль прекрасно распутывает что угодно. Особенно узлы в голове после вчерашнего.

Он отрывался от своего ритуала и поднимал на меня отсутствующий взгляд, в котором тонули галактики и плавали интегралы, после чего молча кивал. Я просто доливала ему в кружку. В конце концов, какая, в сущности, разница, что у тебя в голове – квантовая запутанность или банальный перегар? Симптомы-то одни и те же, да и лекарство универсальное. Это было проверено веками и тысячами самых разных клиентов. Мой эль справлялся и не с такими «математическими ошибками».

На очередном круге добавки эля, хотя какой там круг, скорее, бесконечная петля, лицо Рика приобрело то самое патетическое выражение наемника, которому вместо обещанного дракона подсунули блохастую ящерицу, умоляющую о капле молока. Он смерил меня взглядом, полным вселенской усталости, будто только что в одиночку сдвинул гору.

– Аглая, душа моя, я, конечно, безмерно ценю твою трогательную заботу о моем водном балансе, но давай начистоту. В твою таверну что, завезли цистерну эля, рассчитанную на полк, а обоз с провизией утонул в ближайшей реке? Ты потчуешь меня этим напитком с таким настойчивым радушием, будто это единственное съедобное, что осталось в радиусе десяти лиг.

Я грациозно оперлась о его стол, позволяя себе насладиться его маленьким спектаклем. Затем я смерила его своим, куда более циничным и натренированным взглядом.

– Рик, милый, твое витиеватое красноречие когда-нибудь сведет с ума какую-нибудь юную барышню, падкую на трагических героев. Но я, к твоему сожалению, женщина простая и опытная, а не ясновидящая в седьмом поколении. Если твой мужественный желудок требует чего-то существеннее хмельной пенки, для этого природа изобрела слова. Скажи: «Аглая, я хочу жрать», и, возможно, случится чудо. Мой повар, конечно, тоже личность творческая, но даже он иногда понимает прямые команды.

Рик театрально хмыкнул и обвел рукой почти пустой зал, где в углу дремал лишь Грумнир.

– Чудо? Судя по этой оглушительной тишине, ваш творческий дуэт сегодня устроило себе выходной. Или твои завсегдатаи не выдержали полета фантазии вашего кулинарного гения и сбежали в соседний трактир за простой жареной картошкой?

Я позволила себе легкую, едва заметную усмешку, от которой в уголках глаз собрались морщинки.

– Они набрались храбрости, дослушали твою тираду про обоз и ушли писать об этом балладу. А если серьезно, то тебе действительно не помешает еще кружка. Смазать шестеренки. Ты так долго и мучительно подбирал метафоры к своему вселенскому голоду, что я всерьез испугалась, как бы твой научный ум не взорвался от перегрузки. А мне потом за ремонт заведения платить, если осколками твоего интеллекта выбьет окна. Так что пей, герой. За счет заведения. В качестве профилактики умственного перенапряжения.

– Лучше принеси меню, – отрезал он. – Или такая приземленная вещь, как список блюд, оскорбляет творческую натуру твоего повара?

– Меню? – я удивленно вскинула бровь. – Милый мой Рик, меню – это для заведений без концепции. У меня же тут авторский подход, который называется «Ешь, что нальют в миску, и будь благодарен». А нальют сегодня похлебку. Густую, наваристую и единственную. Жди.

Я развернулась и направилась в сторону кухни, бросив через плечо:

– И не обижай моего повара. Он очень не любит, когда в нем сомневаются. Особенно когда он в моем лице одновременно еще и трактирщица, и вышибала. Так что аппетит лучше нагулять до моего возвращения. Так будет безопаснее для всех.

День покатился по привычной, слегка ухабистой колее, которую я для себя называла «стабильный рабочий хаос». В углу, ставшим его персональным филиалом свалки сломанных надежд, продолжал пыхтеть Рик. Он самозабвенно пытался вернуть к жизни свой дохлый компьютер, любовно поглаживая его, а затем тихо матерясь сквозь зубы, когда из потрохов устройства летели тусклые искры с запахом паленой изоляции. Зрелище было по-своему медитативным.

Вскоре бесплатный цирк пополнился еще одним артистом. К Рику подсел Грумнир, чей технический гений, по большей части, ограничивался умением правильно держать молот. Исполнившись сочувствия и собственной значимости, гном принялся потчевать инженера «ценными» советами, от которых уши сворачивались в трубочку даже у меня за стойкой.

– А ты по нему стучал? – басовито вещал Грумнир, с надеждой глядя на свой кулак размером с небольшую дыню. – Иногда им просто нужна хорошая встряска, чтобы мозги на место встали.

– Это сложный прибор, а не твой шлем, – беззлобно огрызался Рик, не отрываясь от ковыряния в микросхемах.

– Тогда, может, руну начертать? На удачу? У меня как раз есть отличная руна для починки… в основном, правда, для починки плугов, но принцип-то один!

Я мысленно аплодировала этому дуэту энтузиаста-технонекроманта и его бородатого консультанта по аграрно-магическим вопросам. Главное, что оба были при деле, не отвлекали меня от подсчета выручки и не пытались сломать что-нибудь еще.

Впрочем, Рик был не так уж поглощен своей железкой. Я краем глаза видела, как его взгляд, цепкий и оценивающий, то и дело отрывался от несчастного прибора и сканировал входную дверь. Он не просто смотрел, он именно сканировал, словно встроенный в него детектор «свой-чужой» сверялся с какой-то внутренней базой данных.

Вот ввалилась парочка местных фермеров, отряхнув с сапог на мой чистый пол добрую половину своего поля. Взгляд Рика скользнул по ним и потух – неинтересно. За ними просочился в таверну какой-то вороватого вида тип в потертом плаще, сел в самый темный угол и начал пересчитывать медяки. Рик удостоил его лишь мимолетным взглядом, полным легкого презрения.

Но когда дверь распахнулась, впустив троицу наемников в бряцающей броне, инженер замер. Его пальцы застыли над вскрытой панелью, а глаза на пару секунд сфокусировались на вошедших с холодным профессиональным интересом. Он оценил их оружие, поношенную броню, усталые, но жесткие лица, и только потом, убедившись, что они не представляют сиюминутной угрозы, вернулся к своему занятию.

А я, протирая очередной бокал до ослепительного блеска, складывала эти наблюдения в отдельную ячейку памяти. Мой постоялец был не просто бедолагой, потерпевшим крушение. Он был бедолагой с рефлексами, привычками и взглядом человека, который умеет очень быстро отличать простую проблему от смертельной. И это делало наше дальнейшее сосуществование гораздо, гораздо интереснее. А пока… пока представление продолжалось. И, надо признать, оно было куда увлекательнее, чем заунывные песни пьяного барда по пятницам.

В какой-то момент послышался глухой удар. Рик, видимо, окончательно признав свое поражение в битве с мертвой техникой, стукнул по столу ладонью.

– Прорыв в науке? – поинтересовалась я. – Доказал, что Вселенная – это всего лишь опечатка в чьем-то курсовом проекте?

Он проигнорировал мою шпильку и, встав из-за стола, подошел к огромной, выцветшей карте на стене.

– Аглая, – его тон стал дотошно-профессорским, – я изучил эту карту. Тут отмечены туманность Андромеды, червоточины у сапога Центавра и даже трактир «Пьяный Грызун» в пятом подсекторе Ориона. Но где здесь твоя таверна? Координат нет.

Я усмехнулась.

– Милый мой, я бы с радостью ткнула пальцем в точку, но не хочу разбивать твое идеально откалиброванное сердце. Нас нет ни на одной карте.

Рик на некоторое время впал в ступор, который у технарей обычно предвещает попытку всё объяснить.

–В смысле, нет? – наконец выдавил он. – Это физически невозможно. Любой объект должен иметь пространственные координаты. Это какая-то технология маскировки? Искажающее поле?

Я тяжело вздохнула, словно объясняла ребенку, почему нельзя съесть луну.

– Моя таверна, стоит не просто на пересечении дорог. Она стоит на Средоточии. Представь себе дешевый, плохо вытканный ковер, – я сделала паузу, наслаждаясь его озадаченным лицом. – Мудрецы и поэты с излишне богатым воображением называют его Великим Полотном. Так вот, в этом ковре некоторые нити-миры подходят друг к другу так близко, что почти соприкасаются. Мы – в одной из таких прорех. Отличное место для бизнеса, знаешь ли. Клиенты буквально сваливаются тебе на голову из ниоткуда.

Рик уперся в столешницу ладонями, будто пытался удержать равновесие в мире, который пошатнулся под его ногами.

– Но так не бывает, – продолжил он гнуть свою линию с упрямством сломанного навигатора. – Это нарушает все известные законы физики. Принцип локальности! Причинность! Чтобы объект существовал, он должен где-то находиться!

Я смерила его взглядом, полным безграничного сочувствия, какое обычно испытываешь к котенку, впервые увидевшему свое отражение.

– Тогда, следуя твоей безупречной логике, тебя уже не существует, – хмыкнула я, протирая очередную кружку до зеркального блеска. – Ты – просто квантовая флуктуация, досадная ошибка в расчетах какого-то аспиранта из двенадцатимерного пространства. А все, что ты сейчас видишь, включая мое неотразимое циничное лицо, – лишь предсмертная галлюцинация.

Он открыл рот, чтобы возразить, но я не дала ему вставить и слова.

– Предлагаю на выбор несколько версий, чтобы твой научный ум не взорвался от перегрузки. Вариант А: ты в коме, и твои бравые товарищи прямо сейчас вытаскивают твое бренное тело из… откуда ты там в последний раз вывалился? Из пасти космического слизня? Из черной дыры с плохой репутацией? А это все – причудливая игра твоего подсознания. Вариант Б: ты попробовал экспериментальный стимулятор в лаборатории, и он оказался чуть более экспериментальным, чем ожидалось. Так что выбирай, какой вариант реальности тебе интереснее, и играйся. Мне, честно говоря, все равно. Просто реши уже, будешь еще эля или продолжишь дебаты с мирозданием? У мироздания, кстати, счетчик. И он тикает в мою пользу.

Мою блестящую лекцию прервал лопнувший, как перезревший гнойник, пузырь реальности. Входная дверь моей таверны не распахнулась – её вынесло внутрь вместе с косяком и остатками моих лучших охранных рун, которые коротко взвыли и погасли. Массивный череп пещерного дракона, служащий мне вешалкой и оберегом от налоговых инспекторов, недовольно качнулся, сбросив на половицы чей-то плащ из кожи демона, забытый тут еще с прошлой зимы.

Воздух мгновенно загустел, наполнившись коктейлем запахов, от которого у меня всегда начиналась мигрень. В нём смешались озон, как после удара молнии в трансформаторную будку, мокрая пыль с тысяч чужих дорог и тот самый липкий, первобытный страх, который пахнет холодным потом и концом всего. Я знала этот аромат. Он всегда предвещал одно: грядёт крупный, незапланированный и, скорее всего, неоплачиваемый геморрой.

На пороге, в ореоле умирающих искр портала, стояли они. Семья. Словно три заблудившихся лунных луча решили заглянуть в погреб. Мужчина, женщина и совсем крошечный ребёнок, вцепившийся в материнскую юбку так, что побелели костяшки пальцев. Их одежда была верхом непрактичности – тонкая, мерцающая ткань, будто сотканная из жидкого лунного света и утреннего тумана. В такой хорошо умирать красиво, но совершенно невозможно убегать от экзистенциального кошмара. И все они были мокрыми насквозь от дождя, которого за дверью не было уже неделю. Это был дождь из другого места. Из мира, где плачут облака.

–…убежище… он сказал, здесь… перекрёсток… святилище… – залепетал мужчина. Его взгляд метался по моей таверне с паникой человека, который ищет туалет в горящем здании. Он затравленно озирался так, словно из-за бочек с элем сейчас выпрыгнет сама Смерть и потребует оплатить парковку для его бессмертной души.

– Святилище, – мысленно фыркнула я. – Конечно. Ещё одно громкое слово для бесплатного ночлега и защиты за счёт заведения.

Женщина молчала. Она лишь судорожно прижимала к себе дитя и твердила одно слово. Тихо, как молитву, как последний обломок смысла в шторме безумия. Её губы едва шевелились, но я слышала отчетливо, потому что этот звук уже вибрировал в самом воздухе таверны.

– Гончие… Гончие… Гончие…

Я мысленно скривилась. Ну разумеется. Не какие-нибудь заурядные демоны или сборщики долгов. А именно они. Гончие. С этими всегда больше всего волокиты и порчи имущества. Я уже прикидывала в уме, во сколько мне обойдется ремонт двери, вызов экзорциста широкого профиля и сколько эля выпьют спасатели, когда неизбежно заявятся по душу этих лунных беженцев. Счет, как всегда, будет астрономическим.

С глухим стуком, от которого пылинки в лунном свете вздрогнули, на стойку опустились три глиняные кружки с водой. Я поставила их нарочито медленно, давая беглецам возможность насладиться моим великодушием. Великодушие, разумеется, было строго дозированным и имело под собой чисто экономическое обоснование. Доброта – нерентабельная роскошь, статья расходов без единой доходной строчки. А вот обезвоженные клиенты имеют скверную привычку падать в обморок, и их бесчувственные тела оставляют на моём идеальном полу некрасивые вмятины, не говоря уже о логистических трудностях по их последующему складированию. Уборка – это время, а время – деньги. Мои деньги.

– Гончие, значит, – произнесла я в наступившей тишине. Это не было вопросом. Скорее, диагнозом, поставленным на основе внешнего вида и уровня вселенской тоски, сочившейся из них, как смола из раненого древа.

Эффект превзошёл даже самые скучные ожидания. Все трое дёрнулись так, словно я ткнула в них раскалённой кочергой. Мужчина отшатнулся, женщина, до этого похожая на соляной столп, издала тихий всхлип, а ребёнок просто вжал голову в плечи ещё глубже, будто пытался исчезнуть. Атмосфера в зале, и без того не располагавшая к безудержному веселью, сгустилась до состояния киселя.

Я оперлась о стойку, скрестив руки.

– Форму 7-Б «О пересечении границы миров» в трёх экземплярах не заполнили? Галочку в пункте «цель визита – не быть съеденным» не поставили? Может, контрабандный провоз запрещённых идей или незадекларированных божеств? Или, – я сделала паузу, обводя их взглядом патологоанатома, – просто наследили там, где ступать разрешено только существам с платиновым членством в клубе «Создатели», и теперь за вами прислали клининговую службу? Правила одинаковы для всех приличных секторов мультивселенной: не сори, плати налоги и читай то, что написано мелким шрифтом в договоре на существование.

Мужчина поднял на меня взгляд. О, этот взгляд я знала слишком хорошо. Это была гремучая смесь из последней, идиотской надежды утопающего, хватающегося за лезвие бритвы, и тупого отчаяния игрока, поставившего на «красное» всё, включая душу, а шарик с ленивым щелчком упал на «зеро».

– Они… они не берут сборы, – прохрипел он, и его голос был похож на скрип ржавых петель. – С ними нельзя договориться. Они не выставляют счетов. Они… аннулируют. Наш мир… он не пал в бою, его не завоевали. Его просто… больше нет. Его вычеркнули. Он свернулся, как старый пергамент в огне, и растворился в сером, клубящемся тумане, из которого доносился только их вой. Мы успели прыгнуть во Врата за мгновение до того, как они захлопнулись навсегда…

Я молча кивнула, а в моей внутренней бухгалтерии замигала красная лампочка. Так, понятно. Не штраф и не пеня. Принудительная ликвидация в связи с полной нерентабельностью проекта. Списание актива с баланса.

За свою бесконечно долгую карьеру я видела беженцев всех мастей. Спасающихся от войн богов, звёздных эпидемий, временных парадоксов, налоговых инспекторов, разгневанных супругов и философов, доспорившихся до аннигиляции собственной концепции. К слову, разгневанные супруги и налоговые инспекторы всегда были самыми упорными и причиняли больше всего разрушений. Но я ещё ни разу не видела тех, кто сбежал из списанного, съеденного мира. Это выходило за рамки моей привычной бизнес-модели «приютить-напоить-обобрать до нитки». Это пахло не просто проблемами. Это пахло убытками. Большими, нематериальными, вселенского масштаба и, что самое отвратительное, абсолютно и безнадёжно неплатёжеспособными.

Моё чутьё, отточенное тысячелетиями сделок с самыми отчаявшимися существами всех реальностей, не просто вопило – оно билось в конвульсиях, требуя немедленно выставить этих троих за дверь, заколотить её и сжечь вывеску для профилактики. От них бед и неоплаченных счетов будет больше, чем от целого легиона пьяных берсерков, решивших устроить у меня в зале соревнование по метанию столов. Потому что берсеркам можно было хотя бы выставить счёт за сломанную мебель и испорченный воздух. А этим… этим можно было выставить только соболезнования. А соболезнования, как известно, в качестве валюты не принимает даже самый сентиментальный межмировой банк.

Я издала звук, который мог сойти за вздох, а мог – за скрип проржавевшей души, уставшей от чужих трагедий. Мой внутренний калькулятор, обычно безошибочно просчитывающий риски и потенциальную прибыль, завис, показывая на экране лишь бесконечный знак убытка. Вопреки всякой коммерческой логике и инстинкту самосохранения, я нагнулась под стойку и извлекла из пыльного, окованного медью ящика с едва разборчивой надписью «Убытки и Благотворительность» тяжёлый ключ.

– Комната на втором этаже, третья дверь налево, – буркнула я, не глядя на них. Мой голос звучал так, будто я оглашала не акт милосердия, а смертный приговор собственному бюджету. – Постельное бельё, как ни странно, чистое. Постарайтесь, чтобы оно таким и оставалось. Кровавые слёзы, эктоплазма отчаяния и следы временных парадоксов въедаются в ткань намертво, а прачка у меня с характером. Оплата… – я сделала паузу, наслаждаясь абсурдностью следующего слова, – потом. Когда-нибудь. В одной из тех оптимистичных временных линий, где ваше «потом» вообще существует.

Небрежным, отработанным движением я швырнула ключ через весь зал. Он прочертил в полумраке тусклую золотую дугу и с глухим стуком упал бы на пол, если бы мужчина не поймал его с рефлексами и грацией падающего книжного шкафа. Пальцы у него были длинные, тонкие – пальцы учёного, привыкшие держать перо, а не оружие или, тем более, ключ от последнего во вселенной пристанища.

Я сделала это не потому, что поверила в их пафосную историю про аннигиляцию. Пожиратели миров? Банально. В прошлом месяце у меня останавливались беженцы от Пожирателей Завтраков, а как-то раз заглядывал тип, спасавшийся от Пожирателей Хорошего Настроения – вот это был действительно жуткий случай. Байки, трагедии и безнадёжные квесты – это мой товар, моя валюта, мой воздух. Я сама могу сочинить историю похлеще, пока завариваю утренний чай.

Я сделала это, потому что на одну-единственную, вырванную из потока времени секунду я встретилась взглядом с ребёнком.

В его огромных, тёмных, недетских глазах не было простого страха перед монстрами из тумана. Там был тот самый первобытный, абсолютный ужас существа, у которого отняли всё мироздание, и оно даже не успело понять, за что.

И этот ужас я знала. Я видела его отражение в осколках разбитого зеркала. Отражение собственных глаз, в которых точно так же погас целый мир.

А старые долги, особенно перед самим собой, – это самый неприятный и навязчивый вид кредиторов. Им не нужны проценты. Они питаются твоими бессонницами, внезапными приступами тоски и вот такими дурацкими, иррациональными поступками, которые ты совершаешь вопреки здравому смыслу. И от них не скрыться ни за какими Вратами, даже если ты сам эти Врата и держишь.

Глава 5: Бесполезные технологии и ночные кошмары.

Мои новые подопечные, три трепещущих листочка на ветру вселенского ужаса, наконец сдвинулись с места. Мелкой, семенящей рысцой, словно боясь нарушить невидимую паутину в воздухе, они перекочевали за столик поближе к Рику. Гениально простое и в то же время рискованное решение. Они вжались в гравитационное поле его угрюмости, словно только оно одно удерживало их от окончательной аннигиляции. Ни слова, ни взгляда в его сторону – просто молчаливое вторжение в его ауру с немой мольбой «мы с тобой, большой и страшный незнакомец».

И ведь сработает, черт возьми. Рик конечно не похож на того, кто бросается на амбразуру из альтруистических побуждений, его запаса доброты, похоже, едва хватает на самого себя. Но он совершенно точно из тех, кто болезненно относится к нарушению границ своего личного пространства. А оно, волей-неволей, только что расширилось на три дрожащих тела и один столик. Любая хтонь, пожелавшая теперь досадить им, сначала должна будет пройти фейс-контроль у горе инженера. А у него на лице было написано, что фейс-контроль у него строгий, с последствиями для здоровья.

Я наблюдала за ними, и мой внутренний барометр показывал «штормовое предупреждение». Их отчаяние почти достигло критической массы, еще пара минут – и оно неизбежно рванет концентрированной истерикой. А истерика – это очень, очень плохо для бизнеса. Она распугивает платежеспособных клиентов, заставляет музыкантов фальшивить и, что хуже всего, оставляет на обивке мебели трудновыводимые эмоциональные пятна. Профилактика, как всегда, обходится дешевле химчистки и ремонта репутации.

Время действовать. Я без суеты налила в три миски своей фирменной похлебки «Забудь-и-запей» – густого, обжигающего варева, способного вернуть интерес к жизни даже свежеиспеченному вдовцу. Это не просто еда, это якорь для души, тяжелый и мясной. В дополнение я заварила свой специальный травяной сбор. В меню для простаков он скромно именовался «Успокаивающим», но я-то знала его истинный состав. Убойный коктейль из корня валерианы, пустырника и микроскопической щепотки пыльцы сонной бабочки из Зачарованного Леса. Эта смесь могла бы утихомирить не то что грифона, а целую свадьбу гномов.

С непроницаемым лицом лучшего в мире трактирщика я поставила заказ им на стол. Они вздрогнули, как от удара тока. Но вид дымящейся еды сотворил чудо, переключив их рептильный мозг из режима «опасность!» в режим «топливо!». Они вцепились в ложки с такой энергией, будто это было их единственное оружие против всего мира. Следующие пару минут в таверне стоял лишь один звук, перекрывающий все остальные, – оглушительный, отчаянный стук ложек о дно мисок. Казалось, они работали не ложками, а маленькими экскаваторами, пытаясь вычерпать из керамики не только похлебку, но и хоть каплю надежды.

А вот с моим «чаем» вышла заминка. Прежде чем сделать глоток, мужчина – очевидно, назначенный дегустатором ядов в их маленькой ячейке общества – поднес кружку к лицу. И началось. Он не просто нюхал. Он проводил тщательную, скрупулезную ольфакторную экспертизу. Сначала долгий вдох, потом короткие, частые принюхивания, затем он даже слегка покрутил кружку, чтобы пар активнее поднимался. Он пытался на запах разложить мой безобидный отвар на молекулы, выискивая в нем следы мышьяка, цикуты или, не дай боги, дешевого чайного листа.

Я мысленно вздохнула, полируя бокал. Милые мои, трогательные параноики. Если бы я захотела вас отравить, вы бы этого не унюхали. Яд – это грубо, неэстетично и оставляет слишком много следов, что вредит репутации заведения. А если бы я хотела вас одурманить чем-то по-настоящему сильным, вы бы уже не хмурились, а блаженно улыбались, наперебой предлагая мне свои последние медяки за еще одну кружечку и попутно выкладывая, где прячете фамильное серебро. У меня, знаете ли, профессиональная гордость.

Наконец, его нос, видимо, не нашел в букете ничего, кроме трав и моего безупречного профессионализма. Он с опаской отхлебнул, потом еще. И только после его одобрительного кивка женщина с ребенком тоже решились пригубить напиток. И вот тогда-то их плечи, до этого напряженные до каменного состояния, наконец, немного опустились. Кризис предотвращен. Затраты минимальны. Атмосфера спасена. Можно выставить им мысленный счет за психотерапевтическую сессию.

По ночам моя таверна имела привычку сбрасывать дневную униформу «уютного прибежища для усталых путников» и представать в своем истинном, не предназначенном для рекламных буклетов виде. Никакой мистики, чистый бизнес. Днем мы продаем комфорт и горячую похлебку, ночью – лишь хрупкое перемирие с тем, что шуршит за стенами. Обычно это просто вопрос правильной геолокации – когда твое заведение стоит на перекрестке реальностей, нужно быть готовым к сквознякам из других измерений. Но в эту ночь сквозняк был какой-то неправильный.

Воздух, обычно пропитанный честным запахом эля, жареного мяса и легкого озона от случайных портальных сбоев, вдруг стал плотным. Он приобрел тот специфический аромат заброшенного склепа, в котором последним проветриванием занимался еще его первый, давно истлевший постоялец. И холод. Не та бодрящая прохлада, что заставляет плотнее кутаться в плащ, а липкий, пробирающий до костей озноб, словно само мироздание решило устроить в моем зале показательную заморозку. Эль от такого холода мутнеет и теряет во вкусе, а это уже прямые убытки.