Полная версия
Сергей Зуб
Кожевники. Сердце повествователя
Пролог
Город жил как обычно. Люди торопились в метро, торговые центры шумели, в подземных переходах подростки бренчали на гитарах, а старухи продавали носки ручной вязки, пахнущие камфорой и табаком. Вечером воздух был густой, тяжёлый, пахло бензином и снегом, которого не хватало, чтобы стать белым. Никто не смотрел по сторонам дольше, чем на секунду. Никто не хотел ничего видеть – кроме собственных отражений в экранах телефонов. И только эти отражения иногда начинали жить сами по себе.
Молодой таксист Денис сидел в машине на стоянке, ковырялся в телефоне и пил холодный кофе из бумажного стаканчика. Заказы не шли, он злился, что у конкурентов, у этих жёлтых такси Яндекса, всё работает быстрее. В зеркале заднего вида отражался пустой салон. Он заметил, что отражение стало темнее, чем сама машина. Денис дёрнулся, глянул через плечо – пусто, конечно. Усмехнулся. Нервы. Когда снова посмотрел в зеркало, увидел там себя. Но глаза были белыми. Денис резко опустил голову вниз, уткнулся в руль, выругался и включил радио. Музыка заиграла, привычная, пустая. Когда поднял глаза, отражение смотрело прямо на него, и губы его отражения шевелились. Он не слышал слов, но почувствовал их у себя в голове, как будто кто-то читал чужую книгу в его памяти. Сначала обрывки: старая деревня, кресты, кровь, глаза в зеркале. Потом яснее: «Он сказал – и они умерли. Она посмотрела – и они исчезли».
Денис резко хлопнул дверцей, выскочил на холодный воздух. Мороз щипал лицо, люди шли мимо, никто не обращал внимания. В витрине круглосуточного ларька он увидел своё отражение. Оно задержалось на полсекунды дольше, чем он сам. И улыбнулось. Денис пошёл по улице быстрее, потом почти побежал. Голоса внутри головы продолжали шептать. Он закрывал уши, но они не смолкали. История звучала сама собой. Он споткнулся на ступенях подземного перехода и свалился вниз, бумаги из кармана, мелочь, ключи вылетели и разлетелись по грязному полу.
Люди подошли, но, когда его перевернули, глаза были уже белыми, как снег. Толпа загудела: эпилепсия? инфаркт? Но в стекле над лестницей отражение Дениса всё ещё стояло, шевеля губами и глядя на них. Никто не заметил, кроме одного человека в длинном пальто. Его лицо невозможно было запомнить: смотришь и тут же забываешь. Он задержался у стекла, слушал отражение. Потом кивнул и ушёл.
Где-то глубже, в чёрных зеркалах метро, Ольга и Алексей остановились. Алексей сказал:
–Он умер.
Ольга ответила:
–Нет. Он рассказал
Они оба почувствовали: история вышла из-под их контроля. Кто-то третий вплёлся в их силу.
И шёпот вернулся: «Это только начало».
Тело Дениса увезли в чёрном мешке. Толпа быстро разошлась: у каждого свои дела, свои маршруты. Только пара мальчишек задержалась, один снял всё на телефон. На видео было видно, как девушка в красной куртке, помогавшая скорой, смотрит в сторону витрины и моргает чаще, чем нужно. Ей показалось, что отражение Дениса всё ещё там. Ей показалось – или это было правдой.
Видео выложили в сеть, и наутро его уже обсуждали. Одни смеялись, другие писали про очередную «эпилепсию», кто-то говорил про наркотики. Никто не верил, но тысячи людей посмотрели это отражение. И каждый унес с собой частицу рассказа, хотя никто не заметил, что именно.
На другой день в старой квартире на Мира 45 пахло дешёвым кофе и только заработавшими батареями отопления, которые непривычно гудели, просыпаясь после летней спячки. Майор в отставке Игорь Костров сидел у окна и курил, стряхивая пепел в кружку. Он давно ушёл со службы, после пули в бедро, которая навсегда оставила хромоту. Жил скромно, перебивался консультациями для бывших коллег. Иногда помогал «по старой дружбе», чаще – от скуки. В его квартире не было лишнего: стол, два стула, старая радиотехника на полке, книги с загнутыми страницами и бутылка дешёвого коньяка, наполовину пустая.
Игорь не любил тишину, но и музыка раздражала. Поэтому жил в этом сером промежутке, где слышно только своё дыхание и стук собственного сердца, которое тоже иногда давало сбои. Он не считал себя несчастным. Просто жизнь кончилась там, в подвале, когда хрустнула кость, и горячая кровь залила сапог. С тех пор он жил не для себя – для того, чтобы «дотянуть».
Но привычка работать осталась. Телефон зазвонил.
– Игорь, здорово. Ты же недалеко от «Октября»? – голос капитана был усталым, раздражённым. – Тут парень, таксист, упал мёртвым прямо на улице. Вроде бы сердце. Но камеры сняли странное. Глянешь?
– Здорово, капитан. Хорошо, как раз на улицу выйти собирался, подышать.
– Лады, Серый с Олегом тебя там встретят.
Костров затушил окурок, взял куртку и вышел. На улице лёгкий мороз, не до конца растаявший снег чавкал под ногами. Он хромал, но шаг был уверенный. По дороге думал, что очередное дело закончится банально: наркотики, таблетки, сердце. Но он ещё не знал, что именно это происшествие станет для него дверью туда, где закон и логика больше не работают.
Он подошёл к своему старому Форду. Машина была далеко не новой, можно даже сказать очень далеко. Но Игорь не спешил с ней расставаться. Слишком много воспоминаний и много важных решений в его жизни было принято именно за рулём этого Форда.
Мотор привычно тихо заурчал, Игорь тщательно следил за машиной, и поэтому под капотом всегда всё было в порядке.
Люди спускались и поднимались из перехода ведущего к метро. В переходе, как и везде в таких местах в городе вдоль стены стояли круглосуточный ларьки. Двое знакомых оперов у витрины, спорили о чём-то шёпотом. Костров подошёл ближе. На стекле оставался след – не отпечаток, не пятно, а будто лёгкий туман, который двигался сам по себе. Он прищурился и на секунду показалось, что в этом мутном пятне проступает лицо. Белые глаза. Улыбка.
«Глюк, – сказал себе Игорь, – Глаза устали». Но когда он отвернулся, холод прошёл по спине. Странное чувство, такое же он испытал, когда шагнул тогда, в тот злополучный подвал, где плакал ребёнок и звал на помощь. Это потом он понял, что никакого ребёнка не было, играла запись, специально приготовленная для него, и он попал в эту ловушку. Он перешагивал через трубу отопления, обшитую стекловатой, когда прозвучал выстрел. Пуля попала в его занесённую над трубой ногу…Падая, он выстрелил в сторону от куда как ему показалось стреляли и потом уже лёжа он выстрелил ещё три раза…попал.
И вот сейчас тот же холод по спине…только сейчас он ни за кем не гнался и никого не преследовал.
– Ладно, поживём увидим – произнёс Игорь – поживём…
Глава 1
Костров приехал к переходу почти к девяти вечера. День к этому часу уже растворился в серой глубине неба, и фонари жгли свои жёлтые круги на асфальте, но света от них не прибавлялось. Воздух пах сыростью и бензином, откуда-то тянуло дымком горелой листвы. Дорога была в ухабах и лужах: первый снег, что выпал пару дней назад, уже растаял и превратился в грязь с коричневой пеной, которая теперь облепляла колёса машин и ботинки прохожих.
Лестница к подземке блестела мокрым камнем. Здесь, на ступенях, ещё держались следы крови – их кое-как присыпали реагентом, но тёмные разводы всё равно проступали сквозь грязь. По краям ступеней валялись липкие обрывки бумаги, слипшиеся в комки.
Возле ларька стояли двое: двое молодых оперов в промокших куртках. Олег и Сергей из его родного отдела. Они только пришли в отдел, когда он уже дорабатывал там. После ранения гонятся за злодеями было трудновато, а к бумажной работе тяги у него никогда не было. Но перед своим уходом, ему всё же удалось немного поработать с ними, и даже закрыть пару негодяев. В руках у Олега был блокнот, но писал он вяло, то и дело кутая руки в рукава.
– Ну что, Палыч, – сказал он, заметив Кострова. – Пришёл на свой страх и риск?
– На мой, как всегда, – буркнул Игорь, поправляя воротник старой куртки. Хромота усиливалась, когда сыро, и он это чувствовал каждой мышцей. – Давай рассказывай.
– Таксист, двадцать с небольшим. Шёл по лестнице, хлопнулся – и всё, – пожал плечами Олег. – Скорая сказала: «сердце». Но камеры… ну ты сам увидишь.
Костров кивнул, достал сигарету, закурил. Дым тут же слипся с сыростью и повис тягучей кислятиной. Он подошёл к ступеням, посмотрел на тёмные разводы. Крови было слишком много для «сердца». И капли тянулись не вниз, а будто в сторону, к витрине.
– Парни, – сказал он, – вы первые тут были?
– Мы, – сказал Сергей, шмыгая носом. – Народ сразу столпился, шум стоял. Тело – белое всё. Глаза… – он запнулся и отвернулся.
– Что глаза? – спокойно спросил Костров.
– Белые. Ну, совсем. Не зрачков. Я думал, мне померещилось, – и поспешно добавил: – Но врач потом сказал, что они закрыты были, когда его увозили.
Олег с удивлением посмотрел на напарника, хмыкнул:
– Да врёшь ты, Серый. Он ещё живой был, дёргался. Ты же сам говорил.
– Я? – выдохнул тот. —я такого не говорил.
Костров слушал их с каменным лицом. Ему нравились такие противоречия: значит, они оба что-то видели, но боятся признаться.
– Ладно, – сказал он. – Видео покажете.
Сергей полез в сумку, которая висела через плечо и достал планшет. Экран светился тускло, как будто не хотел показывать то, что хотели показать Кострову. На записи всё выглядело обычно: толпа, парень бежит, спотыкается, падает. Но потом, когда люди суетятся вокруг, в витрине ларька отражение продолжает двигаться. Чётко видно, как оно поворачивает голову, когда тело лежит неподвижно. Потом моргает. И растворяется, как не доснятый кадр.
Костров закурил снова. Дым обжёг лёгкие, и он кашлянул.
– Сколько человек видели это? – спросил он, не отрывая взгляда от экрана.
– Много, – сказал Сергей. – Но каждый по-своему рассказывает. Один клянётся, что пацан кричал какие-то слова. Другой – что тишина была мёртвая. Третья бабка сказала, что он успел ей улыбнуться, когда уже лежал.
– А ты что думаешь? – Костров повернулся к Олегу.
Олег задумался, бросил взгляд на Кострова потом отвёл глаза.
– Я думаю… я думаю, что мы зря сюда тебя позвали, Игорь Палыч. Такие дела лучше сразу забывать.
Костров усмехнулся уголком губ. Он любил именно такие дела. Они тянули в трясину, в которой ни один рапорт не поможет. И чем глубже было дерьмо, тем больше он чувствовал себя живым.
Он медленно обошёл витрину. Стекло всё ещё хранило лёгкий след – не отпечаток, не грязь. А что-то вроде тумана, который едва заметно двигался. И в какой-то миг Кострову показалось, что из глубины на него смотрят белые глаза. Он замер, затянулся и выдохнул прямо в стекло. Туман расплылся, исчез.
– Показалось, – сказал он, но сам себе не поверил.
Костров задержался у витрины дольше, чем следовало. Он понимал, что парни за его спиной уже переглядываются: мол, майор придуривается, ищет то, чего нет. Пусть. Он знал, что такое «не то». В прошлом это чувство спасало ему жизнь не раз. Когда заходишь в квартиру и видишь тапочки у порога, но запах другой – не домашний, не тот. Когда идёшь по подъезду и чувствуешь, что воздух держится плотнее, чем должен. Тогда он ещё доверял этим мелочам, и они выводили его живым из самых грязных передряг. Потом пришла та пуля, что разнесла бедро, и врачи, и увольнение. И жизнь с тех пор стала другой: пустой, без запахов, без мелочей, без этих сигналов. Но сейчас всё вернулось.
Он стоял, глядя в стекло, и нутро шептало: «Убирайся». И в то же время: «Смотри дальше». Он закрыл глаза, втянул в лёгкие холодный воздух. За веками привычки не было ни мистики, ни суеверий – просто опыт. Но именно этот опыт говорил ему: парень умер не просто так.
Он выдохнул, обернулся к операм, они смотрели на него, как бы ожидая какого-то вердикта.
– Никому об этом не говорите. Составьте протокол так, будто обычное дело. Поняли?
– А вы? – спросил Олег.
– А я… – Костров усмехнулся и затушил окурок о стену. – Я пока посмотрю, что там за «сердце».
Он поднялся обратно по ступеням. Лужи на асфальте отражали жёлтый свет фонарей, и в каждой лужице отражение фонаря мигало, будто кто-то моргал снизу. Он шёл, глядя под ноги, и в какой-то момент заметил, что его отражение в луже делает шаг на долю секунды позже, чем он. Остановился, посмотрел вниз. Ничего. Просто грязная вода, плавающие окурки. Но мурашки пробежали по рукам.
В этот же час, в другой части города, Алексей сидел на подоконнике. Сигарета тлела между пальцами, дым лениво уходил в щель окна. За стеклом вечерняя улица была вся в бликах луж, в сером тумане. Ольга ходила по комнате, то и дело останавливалась и смотрела в зеркало шкафа.
– Ты тоже чувствуешь? – наконец сказала она.
Алексей кивнул. Голос Дарьи шевелился внутри, как волна. Не слова, а толчки. Предупреждение.
– Это не мы, – произнёс он тихо.
Ольга вздрогнула. Она знала, что он прав. Вчера она ещё могла думать, что всплески и искажения происходят из-за них, их силы, их близости. Но сейчас было иначе. В городе появился кто-то третий. Он говорил их словами. Он показывал их образы. Но это был не Алексей и не она.
Она подошла ближе, коснулась его руки. В тот же миг за окном лампа фонаря вспыхнула и погасла. Люди на остановке не обратили внимания. Только они двое увидели, как тьма в отражении стекла задержалась на секунду дольше, чем сама ночь.
– Это опаснее, чем Орден, – прошептала Ольга.
Алексей кивнул, не глядя на неё.
– Это хуже, чем мы сами.
Костров добрался до своей машины и сел, не включая зажигание. В салоне пахло табаком и мокрой кожей сидений. Он закрыл глаза и слушал. Тишина была слишком густой. Даже город, который никогда не молчал, будто затаил дыхание. Игорь ощутил, что эта тишина – не пустота, а присутствие. Кто-то смотрит. Кто-то рассказывает. Только не он. И не эти опера, что остались у ларька.
Он выругался, завёл мотор и тронулся, но взгляд всё равно упал на зеркало заднего вида. В салоне было пусто. Но отражение продолжало жить своей жизнью – как будто кто-то сидел на заднем сиденье. Игорь оглянулся. Пусто.
Трамвай застрял на перекрёстке, будто кто-то схватил его за невидимые цепи. Вагон гудел, искры вырывались из контактной сети, но колёса не двигались. Пассажиры переговаривались, кто-то ругался, кто-то снимал на телефон. И тут свет в салоне моргнул. Всего один раз. Этого хватило.
На видеозаписи, которую позже будут крутить по соцсетям, видно: мужчина в сером пальто сидит у окна, в руках пакет с продуктами. Свет моргнул – и он исчез. Пакет остался на сиденье. Люди вокруг кричали, вставали, жались к дверям. Кондуктор бормотал: «Да это… да это не может быть…» Но на стекле окна напротив ещё несколько секунд виднелось его отражение. Оно сидело, спокойно, даже улыбалось. А потом повернуло голову к тому, кто снимал. И телефон перегорел прямо в руках.
Костров об этом узнал спустя пару часов: позвонил знакомый из УВД, прислал ссылку с комментарием «глянь, Палыч, что у нас тут творится». Он включил запись и почувствовал, как что-то сжимает виски. То же чувство, что на лестнице подземки. Он выключил телефон, но ощущение не ушло. Он вытер ладонь о джинсы, как будто от этой липкой дрожи можно было избавиться.
Алексей тоже почувствовал. Сигарета в его пальцах погасла сама собой, хотя табак ещё был. Ольга вскрикнула, Зеркало на стене пошло трещинами, будто внутри кто-то бился наружу. Осколки посыпались на пол, но в отражении, даже в битых кусках, продолжало виднеться её лицо – только чужое, белоглазое.
– Он забирает их, – прошептала она.
– Нет, – ответил Алексей, и в его голосе впервые прозвучала ярость. – Он делает так, чтобы мы не смогли их забрать себе.
Город жил, но что-то в нём ломалось. Люди вечером стали реже смотреть друг другу в глаза. Кто-то замечал, что отражения запаздывают. Кто-то говорил о странных случаях в метро и трамваях. Но больше всех это чувствовал Костров. В глубине его старой привычки видеть то, что другие упускают, разгоралась искра. Он понимал: это только начало.
Он сидел в машине на обочине, курил и смотрел на город. Сырой ветер бил по стеклу, грязь с дороги разлеталась под колёсами проезжающих машин. Ночь обещала быть длинной. И он чувствовал, что в ней появятся новые тени.
Ночь опустилась на город незаметно, будто кто-то выключил свет сразу во всех окнах. Дома, улицы, вывески – всё стало плоским, серым, как рисунок на старой стенгазете. Алексей сидел у окна, курил, и видел, как сигарета тлеет неровным огнём. Дым поднимался в темноту, но в стекле отражение задерживалось, словно тень не спешила за своим хозяином.
Ольга ходила по комнате, босая, в тонкой майке, и каждый её шаг отзывался в зеркале шкафа чуть иначе, чем в самой комнате. Она замечала это краем глаза и старалась не смотреть прямо – но всё равно взгляд тянулся. Там, в отражении, она была какой-то другой: лицо чуть бледнее, волосы тяжелее, а глаза казались глубже, будто в них отражался не потолок, а чужое небо.
– Ты чувствуешь? Что-то происходит, и это явно делает не Орден, но кто? – спросила она тихо.
Алексей сидел молча, смотря в окно. Дарья шевельнулась внутри, её голос не был голосом, а скорее толчком, будто под сердцем проскочил удар. Он понял это так же ясно, как когда-то понял всю силу, которую ему передали по наследству.
– Если это немы, и не Орден – значит есть кто-то третий, и неизвестно сколько их вообще, – сказал он – это и пугает.
Ольга остановилась. Она ждала этого признания, но от слов стало холоднее. До вчерашнего дня она думала: вспышки, зеркала, трещины – всё это их вина. Они слишком связаны, слишком близко, и потому сила рвётся наружу. Но теперь… теперь рядом появился кто-то ещё.
Она подошла к нему, коснулась его ладони. В этот миг за окном фонарь мигнул и погас. Люди на остановке вздрогнули, но продолжили болтать и копаться в телефонах. Только они двое увидели, как в стекле остановочного павильона тьма задержалась дольше, чем ночь вокруг.
– Это хуже, чем Орден, – прошептала Ольга.
Алексей затянулся, выдохнул и только сказал:
– Не поспоришь…
Они сидели так, молча, и каждый думал о своём. Их близость казалась чем-то двусмысленным: чем крепче они держались друг за друга, тем сильнее вырастали всплески. Любовь превращалась в порох – стоит искре коснуться, и всё вокруг вспыхнет.
Ночью им снова не удалось уснуть. Ольга ворочалась на кровати, слышала, как будто в глубине квартиры гремят цепи. Они не звенели вслух – она чувствовала их на коже, как холодные браслеты, и понимала: это не иллюзия. Алексей лежал рядом, но его дыхание сливалось с чьим-то ещё. Казалось, между ними поселился третий, и этот третий – молчаливый, но жадный.
В зеркале шкафа мелькнула тень. Сначала – смазанный силуэт, но потом он собрался в фигуру. Женщина. Длинные волосы, опущенные глаза. И голос – не её, не Дарьи, чужой. Ольга приподнялась, не веря собственным глазам, но фигура не исчезла.
– Кто ты? – прошептала она.
Ответа не было, только отражение пошевелилось и показало руку. На пальцах блеснуло что-то круглое, металлическое.
Ольга вздрогнула: это был медальон. Старый, потемневший, с резными линиями, похожими на трещины. Она не знала его, никогда не видела прежде – но сердце отозвалось так, будто этот предмет был важнее их обоих.
– Алексей, – позвала она.
Он сел, посмотрел в зеркало, и его глаза на миг стали пустыми, белыми, как у мёртвого. Потом зрачки вернулись, он тяжело выдохнул.
– Ты это видишь? – спросила она.
– Вижу, – сказал он.
– Что это значит?
– Хотел бы я знать…но не знаю, только чувствую, что без этого мы не остановим то, что пришло.
Он говорил тихо, но голос его был чужим – как будто Дарья подсказала слова через его рот.
Ольга прижалась к нему, но в голове уже шумело: если медальон существует, его нужно найти. И где-то там, за границей их сна и бодрствования, кто-то уже держал его в руках.
Ольга сидела рядом с ним, положив голову на плечо. Его тепло было настоящим, земным, но за этой обычной близостью что-то шевелилось, словно даже их дыхание принадлежало не только им двоим. Алексей коснулся её пальцев, и по коже сразу побежал холодный ток. Она отдёрнула руку, потом снова протянула – и ощутила то же самое. Это было похоже на поцелуй зимы, на прикосновение к льду, под которым бьётся река.
– Мне страшно. Я не хотела этой силы, но теперь мне придётся жить с этим, а вместе мы представляем угрозу, масштабов которой не понимаем до конца сами – сказала она, но голос её прозвучал так, будто она хотела сказать совсем другое.
– Не бойся, будем решать ребусы по мере их поступления. От дара, который нам дан избавится вряд ли получится, нам надо научиться с этим жить, хотя понимаю, что это будет совсем не просто. – ответил Алексей. – Всё остальное – лишь вопрос времени.
Он потянулся к ней, и она почувствовала, что воздух между ними стал гуще. Когда их губы встретились, зеркало шкафа треснуло тонкой паутинкой. Ольга дёрнулась, но Алексей не отпустил. Поцелуй был тяжёлым, с привкусом пепла, и в этот миг она услышала в голове голос Дарьи:
– Чем ближе вы, тем легче мне.
Она оттолкнула его и вскочила.
– Ты слышал? – её голос дрожал.
– Слышу всегда, – признался он. – Но если ты будешь всё время так реагировать, то скорее всего ничего хорошего не выйдет. Пора принять это как данное и учиться жить с этим. А если нет , то мы станем мёртвыми быстрее, чем ты думаешь.
Он встал, подошёл к ней, обнял, и на её плечо упала тень. Ольга обернулась – и увидела, что на стене их силуэтов трое. Она, он и ещё один – вытянутый, безликий, с пустыми глазницами.
Она закрыла глаза и прижалась к нему крепче, как будто от этого тень исчезнет. Но в темноте стало только хуже: она почувствовала, что чужое дыхание касается её шеи.
– Алексей… – прошептала она.
– Я здесь, – сказал он.
– Нет, это не ты.
Он крепче прижал её к себе, и они упали на кровать. Его руки скользили по её телу, и каждая точка, к которой он прикасался, будто оживала и в то же время замирала в ледяной дрожи. Она хотела оттолкнуть его, но желание было сильнее страха.
Их тела переплелись, и с каждым движением комната отзывалась. В окне стекло покрылось инеем, будто пришла зима. На потолке появились пятна тени, похожие на руки, и они двигались в такт их дыханию.
Вдруг лампа мигнула и погасла. Комната осталась в темноте, но свет исходил от них самих: их кожа сияла бледным отблеском, словно отражение луны. Ольга всхлипнула, прикусив губу, а Алексей провёл пальцами по её лицу, и в этом прикосновении было и нежность, и угроза.
– Ты боишься меня? – спросил он.
– Боюсь не тебя. Боюсь того, что будет, если мы… – она не договорила, но он понял.
В этот миг на зеркале вспыхнул свет, и там они тоже были. Только не они: в отражении Ольга держала в руках нож, а Алексей – цепь, которой обвивал её шею. Их отражения улыбались, и улыбка была одинаковая – пустая, жестокая.
Ольга зажмурилась, прижалась к нему крепче, стараясь забыть, что видела. Но в глубине души понимала: чем сильнее она любит его, тем ближе становится к собственной гибели.
И всё же она не могла отойти. Любовь к нему была как болезнь, от которой невозможно вылечиться, даже зная, что она смертельна.
Алексей гладил её волосы и шептал:
– Пока мы вместе – это наш мир. Всё остальное неважно.
Но в его шёпоте звучал чужой оттенок, и Ольга знала: это не только он говорит. Это Дарья, это третья сила, это всё, что притаилось между ними.
И всё равно она прижалась к нему ещё крепче. Потому что страх и любовь шли рядом, как две сестры-близняшки, которых нельзя разделить.
Ночь держала их в комнате, будто сама не хотела отпускать. Ольга лежала на его груди, слушала, как сердце бьётся слишком быстро – не от страсти, а от напряжения. Она пыталась сосчитать удары, но между каждым пульсом ей слышался ещё один, чужой, будто под его рёбрами билось второе сердце.
– Ты слышишь, как бьется твое сердце? – спросила она.
– Слышу, – сказал он. – Это не моё.
Она не отстранилась. Вместо этого прижалась сильнее, словно хотела заглушить чужой ритм своим дыханием. Но от этого стало хуже: стены вздрогнули, и в щели пола побежали тонкие нити, похожие на черные волосы.
Ольга вскрикнула и поднялась на локтях.
– Они здесь.
Алексей сел рядом. Его глаза блеснули в темноте, и она поняла: он тоже это видит. Нити скользили, как живые, и каждый их шорох напоминал о цепях, которые они слышали ночью.
– Не смотри, – сказал он. – Если смотреть слишком долго, они входят внутрь.
Она опустила глаза, но чувствовала, как нити тянутся к её ногам, к её рукам. Будто сама любовь к нему втягивала её в эту паутину.
Он взял её лицо в ладони, заставил посмотреть только на него. Его губы были горячими, а дыхание – холодным, как из могильной ямы. Она знала: это неправильно. Знала, что их близость может привести к чему тому, к чему они не были готовы. Но всё равно потянулась к нему, жадно, будто голодная.
