Чревовещатель

Олег Жилкин

Чревовещатель

О том, какой у меня богатый внутренний мир я не догадывался, пока не напоролся в лесу глазом на ветку. Что я делал в лесу? Смешной вопрос – грибы собирал. С приятелем одним, он по грибам дока, его в Америку родители еще ребенком привезли – знает все грибные места, вот он меня в эту чащу и завел. Сам бы я в такие дебри ни за что не полез, а тут нужно было держаться рядом, чтобы не заблудиться – я леса не знаю, поэтому шансов самостоятельно выбраться немного.

Леса в Орегоне знатные, одного русского две недели искали. Вышел он из леса самостоятельно только на десятый день, сутки еще до города добирался, ни один американец не хотел его в машину брать – в таком страшном и диком виде этот человек, спустя десять дней скитаний по лесу оказался. А не брали его, потому что объясниться толком не мог, поскольку за пятнадцать лет жизни в Америке английский так и не выучил. Я вместе с двоюродной сестрой пропавшего мужчины, работал на шоколадной фабрике «Мунстрак» в Орегоне. Мунстрак переводится как лунатик, чудак. А чудаков, как и русских в Портленде и соседнем Ванкувере, больше ста тысяч.

В общем, грибы я нашел, но левый глаз потерял. Не навсегда, конечно, временно. Болел глаз нестерпимо, пришлось к доктору обращаться. Доктор американский, поэтому я подробности про лес и грибы в рассказе об обстоятельствах получения травмы опустил, все равно ни черта они в грибах не разбираются, а к людям, собирающим грибы, относятся подозрительно. Для них это смертельно опасное занятие, из разряда прыжков без парашюта с небоскребов или работы в цирке пожирателем огня. Доктор мою деликатность оценил и сразу предложил мне наркотики. Так и сказал: наркотики принимать будешь? Я от неожиданности даже переспросил:

– Наркотики?

– Ну, да, наркотики, ты же испытываешь физические муки, с такой травмой, как у тебя, чем я еще могу помочь?

В общем, согласился я. Выписал он мне рецепт, но все ближайшие аптеки к тому моменту закрылись, и пришлось мне ехать до круглосуточной аптеки уже в сумерках на другой конец района. Пока добрался, муки мои усилились. Самое страшное, что я дороги почти не видел – слезы катились потоком, затрудняя видимость. Ехал как под тропическим ливнем, ориентируясь лишь по огням встречных автомобилей – благо дорога была почти пустой. В таком состоянии и начинает просыпаться твой спящий богатый внутренний мир.

Во-первых, совершенно теряешь терпение и начинаешь раздражаться на всякие формальности. Несмотря на дезориентацию, мозг настроен на самое кратчайшее и скорейшее донесение информации, а любые жесты внимания друг к другу, принятые в обществе, воспринимаются как помеха. Во-вторых, отключаются и резко ограничиваются все внешние информационные ресурсы: смотреть телевизор ты не можешь, читать и писать тоже, книги так же исключены. Ты даже просто долго сидеть с открытыми глазами не в состоянии. Раздражает дневной свет, экран монитора кажется ослепительным даже на самых низких единицах освещенности. Темы в ленте кажутся сводками с далекой планеты. Так начинается отрыв и полет в космос. Дальше в ход идет прописанная доктором наркота и ты, глуша боль, просто проваливаешься в полусон, полубред: долгий, тяжелый и безрадостный, как сама жизнь человека, лишенного зрения.

Из всех внешних источников информации выживает только радио. На первых фазах болезни хорошо идет музыка. Под нее неплохо спится и так же легко просыпается. В моем случае, это был джаз и инструментальная музыка, хотя я не поклонник ни того, ни другого, и вообще к музыке равнодушен. На второй день на смену музыке пришло местное ток-шоу в прямом эфире, в котором ведущий, обладающий бархатным баритоном, всерьез рассуждал о свойствах демонической природы. Помогает ли Христос от демонов, и от всех ли демонов он помогает? В передачу звонили его постоянные радиослушатели и делились своим опытом. Некоторые из них пережили опыт одержимости, и ведущий подробно интересовался тем, как им удалось преодолеть эту напасть и выйти победителем из схватки с нечистой силой. Мне крупно повезло с радиоволной, я благополучно просыпался и засыпал в ходе эфира не меньше десяти раз, с удивлением обнаруживая, что содержание передачи не иссякает, а лишь наполняется новыми примерами, плавно переходя от одного аспекта демонического к другому. Волна ненавязчиво погружала слушателя в раскрываемую тему, и я уже начинал ощущать присутствие потустороннего в своей жизни, как нечто обыденное и привычное, словно это глазные капли, стакан воды или упаковка снотворного на тумбочке. К концу радио-вечера я уже ощущал себя по пояс в земле, причем сверху по пояс, а не снизу.

Через два дня боль ушла, глаз начал открываться, но ощущения отрыва от реальности сохранялось еще сутки. Отказ от приема наркоты привел к переживанию состояния абстиненции: раздражительности и чрезвычайной сонливости, которая и является спутником раскрытия и обнаружения богатого внутреннего мира, поскольку внешний мир просто на некоторое время перестает существовать.

Сны были долгими, с подробностями. Однажды мне приснилась авиакатастрофа. Мы ехали с близкими, уже умершими, правда, в реальности родственниками в поезде, и я вдруг заметил, что в небе за окном совершенно не двигаясь завис самолет. Какое-то время мы изумлялись чудесам технической мысли, позволяющим добиться такого замечательного эффекта, но затем самолет начал медленный разворот в нашу сторону, продолжая полет параллельно полотну железной дороги, что позволило мне разглядеть огромную дыру в корпусе и языки пламени, вырывающиеся из его чрева. Было понятно, что самолет рано или поздно рухнет на полотно и мы сгорим заживо. Все пассажиры выскочили на остановке из поезда и бросились бежать. Раздался взрыв, я посмотрел в небо, где среди окутавшего его дыма разглядел приближающиеся к земле на огромной скорости обуглившиеся фрагменты «железной птицы». Мне удалось избежать попадания под обрушившийся ливень из обломков, но родственников моих накрыло. Через какое-то время я вернулся на место, чтобы предпринять попытку их найти. Вместо обломков и груды мертвых тел я обнаружил бойко торговавший самодеятельный рынок на тележках, но на мои вопросы никто из продавцов не был в состоянии ответить ничего вразумительного. Наконец, я заметил вдали фрагмент непотушенного пожара и стал демонстративно требовать от окружающих объяснить причины всего происходящего. Только теперь до меня осторожно стали доводить информацию о том, что власти во избежание паники решили сделать вид, будто ничего не произошло, а тела свезли в ближайшую больницу, куда меня обещали немедленно доставить.

В больнице, к своей радости, я обнаружил уцелевших родственников, которые отделались незначительными ссадинами и царапинами. В реальности, все эти близкие мне люди уже умерли, но в моем сне сознание приготовило для них более счастливое развитие сюжета.

Проснувшись, я вспомнил, что вчера был день рождения старшей дочери. Я заглянул в холодильник и обнаружил в нем торт, который именинница не тронула, а предпочла ему поход с другом на только что открывшееся в преддверии Хэллоуина шоу: «Дом с привидениями». Там же, в холодильнике, замаринованные в банках, стояли стоившие мне левого глаза грибы из Орегонского леса.

Если бы я был волшебником, то изобрел бы духовное вещество и всегда носил бы его с собой в кармане. Если бы меня настигала грусть, я брал бы его и посыпал им себе голову. Если бы я мог выделить духовное вещество, то мог бы на нем неплохо подняться. Я либо стал, наконец, бесспорным духовным авторитетом, либо отвешивал его тем, кто в этом заинтересован. Это был бы лучший в мире бизнес. Мне не пришлось бы просматривать ежедневно список вакансий, приходящих мне на почту по рассылке. Не знаю, зачем я это делаю, ведь я не собираюсь никуда устраиваться. У меня такое чувство, что я уже обладаю неким секретом, которым обеспечивает мне духовное существование и деньги мне ни к чему. Самое время закинуться духовным веществом, поскольку ничего умного мне не приходит в голову.

Скорее всего, я не верю в реальность. Я помню себя восемнадцатилетним, теперь мне пятьдесят шесть. Как это могло произойти? Между этими двумя образами пролетела бездна времени и событий, которые я считаю маловажными. Время прессует людей, словно картонные коробки. Каким было их содержимое уже не важно.

Я думал, что я не способен к любви, но это не так. Я способен сочувствовать себе, потому что это довольно трагичный способ восприятия жизни. Следовательно, я способен и на сочувствие к другому человеку, и это еще один шаг к тому, чтобы приблизиться духовному совершенству. Возможно, что я даже догадываюсь о том, что меня любят, и это тоже меня обязывает относиться к себе с уважением, которого я не вправе требовать от других людей.

Все это кружение вокруг любви, заставляет мою голову слегка кружиться тоже. Любовь завораживает, она заражает других желанием ее испытывать. Я знаю это по ревности, которая исходит от людей, когда я бываю счастлив и беспечен.

По дороге я долго всматривался в хмурящееся небо, пока меня не настигает ливень. Я успел заскочить под крону дерева возле остановки, а затем пересесть в идущий по направлению автобус, но водитель проехал остановку, и мне пришлось возвращаться, хотя я и не слишком об этом пожалел, поскольку дождь уже прекратился.

Благодаря тому, что я находился чуть дальше от места наших привычных встреч, я оказался за спиной у Веры и мог наблюдать за ней со стороны. Она шла в длинном до земли платье ярко алого цвета, выглядывая меня. Она шла так стремительно, что я боялся запоздать у перехода, но она вовремя меня заметила и замедлила свой шаг, удивляясь моему появлению с необычной стороны.

– С тобой постоянно случаются какие-то удивительные истории! – рассмеялась она в ответ на мое сбивчивое объяснение. – Водителю надо говорить громче, на «Библиотеке» редко кто выходит.

Погода налаживалась, сквозь тучи пробивалось солнце.

– Где ты мог застать дождь? – притворно удивлялась Вера.

– На остановке, я тебе покажу.

И в самом деле, у той самой остановки, нас вновь настиг дождь, и нам пришлось прятаться под кроной того самого дерева, где я прятался пятнадцать минут назад.

– А вот и дождь, о котором я тебе рассказывал

Дождь, впрочем, скоро перестал, и мы продолжили наш путь, накупив по дороге овощей. Выбрали небольшой аккуратный арбуз у местной торговки и затарились газировкой.

Я рассказал Вере, как я устанавливал программу на ноутбук, как у компа закончился заряд и мне пришлось приглашать настройщика в квартиру, и как он угадал в лифте номер этажа.

– Как выглядел этот настройщик? Молодой, старый?

– Он выглядел как обыкновенный жулик.

– Понятно. Значит, придется ставить квартиру под охрану. Ты сказал, что у меня квартира под охраной?

– Разумеется, первым делом сообщил ему об этом.

– А если бы это была женщина, ты бы тоже потащил ее ко мне домой?

– А что оставалось делать, у ноутбука сел заряд.

– С тобой все понятно. Снимай штаны, принимай душ, буду проверять сели ли у тебя батарейки.

– Не нужно ничего проверять, я сам во всем признаюсь.

– У тебя ничего не бывает просто так. Тебе постоянно нужно заводить с кем-то отношения.

– Что делать, если я привлекаю к себе людей.

– У тебя обманчивая внешность, никто же не знает, что ты крокодил.

– Не волнуйся, я замыл все следы. Кстати, он сказал, что мой лэптоп, который я привез из Америки полное дерьмо – это удивительно, что он прослужил мне три года.

– Не удивительно, ведь ты такой скряга.

– Кстати, я хотел купить ноутбук получше, но жена убедила меня в том, что не стоит переплачивать.

– У вас был прекрасный тандем. Вы экономили друг на друге.

– Но напоследок, я все же поставил себе имплант, который обошелся семейному бюджету в три тысячи долларов.

– Ей следовало насторожиться. Как только ты перестаешь экономить деньги, значит, ты задумал свалить.

– Ты права, все остатки на общем счету достались ей. Она быстро обрубила мне концы, сменив пароль.

– Я бы поступила точно так же. Кто знает, что могло прийти тебе в голову. Ты мог потратить все деньги на шлюх, и пустить семью по миру.

– Но я этого не сделал.

– Потому что ты скряга! Как тебе удается подбирать исключительно прагматичных женщин?

– Мне нужна уверенность в завтрашнем дне.

– Понятно, поэтому ты остановил свой выбор на враче.

– Ты ж мой доктор!

– Так, не пытайся заговорить мне зубы: срочно в душ и ко мне на прием!

У меня рост сто семьдесят восемь сантиметров, но я всегда говорю, что у меня сто восемьдесят. С девятого класса, если быть точным. Как оказалось, это еще пустяки. Недавно услышал историю о курсанте, которому не хватало тех же двух сантиметров, чтобы ему давали в армии полторы пайки, и он при замере роста на медкомиссии подкладывал на голову шоколадку, компенсируя недостаток роста. Медсестра снимала шоколадку с головы и записывала в ведомости сто девяносто сантиметров, обеспечивая человеку прибавку в половину котлеты к стандартной порции. Если в моем случае это глупое тщеславие, то здесь речь шла о стратегии выживания. Для эволюции мотив не так уж важен, главное – пройти отбор. Стоит упомянуть, что тем курсантом был бывший муж моей подруги.

Один успешный предприниматель называл свой скромного размера член «Master key» – ключ, подходящий ко всем дверям в здании. Мне так понравилась эта метафора, что я включил ее в роман. Это мне стояло дружбы с предпринимателем. Таковы издержки нашего ремесла. Ради красного словца, не пожалею и лучшего друга. Но я считаю, что это глупо обижаться на подобные вещи. Если бы я мог сопоставить что-то в своем облике, и подобрать удачную метафору, я бы гордился этим, но у меня довольно стандартная внешность и скромные доходы. Никто не станет стараться придумывать для меня изящных метафор, чтобы мне угодить.

Сегодня снилось, что хоккеистов на заре существования профессионального хоккея, приписали к профсоюзу шахтеров, потому что у них клюшки напоминали кайло для рубки угля в шахтах. Представил себе этих шахтеров и хоккеистов в одном профсоюзе. Как они сначала с непониманием смотрят друг на друга, медленно переводят взгляды на свои инструменты, и как до них медленно начинает доходить: «Ах, вот оно в чем дело!» И вот они уже мочат друг друга, кто клюшками, кто кайлом, и на этом их дружный союз распадается, и дальше каждый идет по жизни с выбитыми зубами свой дорогой: одни белые как снег, другие черные как уголь. Объединение понятий по косвенным признакам может выявить их фундаментальные противоречия. Так хоккей не популярен в среде афроамериканцев. Почему, интересно? Почему хоккей исключительно спорт для белых?

Известно, что город Сан-Франциско, словно магнитом притягивает туристов со всего мира. Место и впрямь невероятно бойкое. И я там был: остановился с семьей в дешевой гостинице в центре города напротив вино-водочного магазина, где, не покидая номера, мог наблюдать за яркой и колоритной жизнью обитателей мегаполиса и даже писать из окна видео со сценами из городской жизни, но, согласитесь, глупо сидеть в номере, когда в городе есть на что взглянуть помимо драк пьяных трансвеститов. Взять хотя бы бухту Сан-Франциско, которую бороздят туристические суда, отправляющиеся на экскурсию к «Золотому мосту» и к самой знаменитой тюрьме на острове Алькатрас.

Мы сели на один из таких кораблей, заплатив порядка пятидесяти долларов с человека, и отправились на экскурсию. Кто-то расположился с фотоаппаратом на палубе, кто-то предпочел укрытый от морских ветров кают-холл с панорамными окнами. Погода была солнечной, море спокойным, прогулка по бухте настраивала на торжественный лад: море, солнце, красивый выкрашенный в золото мост, тюрьма, превращенная в музей – столько прекрасных объектов для фотографирования, что забываешь обо всем, в том числе, и о безопасности. Помимо традиционных туристических объектов мое внимание привлекли огромные, груженые контейнерами транспортные корабли, напоминающие небоскребы. Один из таких кораблей-небоскребов прошел рядом с нашим суденышком и поднял настоящую океанскую волну, на которой наш корабль неожиданно подбросило, словно легкую шлюпку, и опустило с такой силой, что люди, находящиеся в кают-холле, попадали со своих пластиковых стульев на пол. Поскольку я находился на палубе, то, видя приближающийся вал, крепко ухватился за канаты и пережил внезапный шторм, словно увлекательный аттракцион, а для людей внутри такой прыжок корабля оказался полной неожиданностью. Когда я спустился вниз, чтобы поделиться с семьей впечатлениями, то обнаружил, что большинство пассажиров, словно жуки в банке пытаются подняться на ноги, цепляясь друг за друга. К моему удивлению, мебель на судне не была прикручена к полу, как полагается по канонам мореплавания, о которых я знал из художественной литературы, и люди валились кто куда.

К счастью, обошлось без серьезных увечий. Пострадала лишь моя старшая дочь Варвара, которая серьезно поранила ногу. Остаток путешествия мы пытались найти на судне человека, который бы оказал ей медицинскую помощь, но команда, поняв, что мы иностранцы, делала вид, что ничего не понимает. Всякий, к кому мы обращались, тут же растворялся в воздухе, словно джин из восточной сказки. Самым отзывчивым человеком на судне оказался бармен, который дал нам салфетки и выставил бутылку с остатками алкоголя, чтобы мы могли продезинфицировать рану.

Так, я понял, что равнодушие и трусость – это универсальные понятия, свойственные людям, вне зависимости от того, где они проживают. Америка – это не страна, а просто бизнес.

Ночью, перед тем как заснуть, я долго думал о том, каким счастливым я себя чувствовал в первые месяцы после возвращения в Россию. Это была энергия освобождения, и я переживал настоящее перерождение, чувствуя, что моя прежняя жизнь изжила сама себя, и я больше к ней не вернусь.

Пережив операцию по замене сустава, Вера больше не болела. Она излучала радость и энергию жизни каждое мгновение, подбадривая меня, если мной вдруг овладевала скука, неуверенность в своих силах, или меня одолевала привычка испытывать страх по поводу своего будущего. Мне было легко с Верой, и я ценил это ее качество, потому что, сколько я себя помню, жизнь была трудна для меня, и чем больше я старался соответствовать чужим ожиданиям, тем невыносимей она становилась. Благодаря ей я успокоился. Я перестал замечать течение времени, сосредотачиваясь на том, что было для меня действительно важно. Вера поддерживала меня, и, хотя мне так и не удалось ничего опубликовать из написанного мною, она понимала, что это способ себя излечить от груза воспоминаний и пересобрать себя заново. Я жил странной жизнью, к которой постепенно стал привыкать. При всей герметичности и закрытости, она была достаточно динамичной. Каждые два месяца мы ездили отдыхать, много гуляли, разговаривали, изредка шутя бранились, и даже дрались, задирая друг друга. Это были живые отношения двух живых людей, характер которых был прихотлив и изменчив, но в них не было места тоске, тревоге, скрытности, отложенному годами недовольству друг другом. Все наши размолвки были кратковременны и было непонятно всерьез ли они, или это очередная игра, потому что они не оставляли за собой никакой памяти, никакого осадка на душе. Трудно было поверить, что нашим отношениям шел уже четвертый год. Мы словно дети, которые укрылись в игрушечном домике и зажили в нем всамделишной жизнью на двоих. Соберись мы специально создать такие правила и условия, у нас наверняка бы ничего не вышло. Мы жили без правил, не нарушая никаких законов, кроме одного. Формально Вера была замужем, но и к этому я начал относится более легкомысленно, чем прежде. Пока наши отношения оставались игрой, о формальностях можно было забыть.

Знаю наверняка, что никакой тяжести я бы не выдержал. Последним моим серьезным решением был развод, который случился два года назад, после двадцати семи лет брака, сброшенных в пропасть. Черт знает зачем, но видно это нужно было пережить. Говорят, что брак стоит сохранять ради детей. Возможно. Но сейчас мои дети выросли, и мне даже не о чем с ними поговорить – нет ни близости, ни доверия, ничего. Хуже, чем ничего. Пустота, зеро. Я даже не пытаюсь это осмыслить, максимум, на что я способен – это реконструкция образов прошлого в воспоминаниях и в своих снах, где я вижу их совсем маленькими. Это все равно, что разглядывать детские фотографии, не надеясь даже застать врасплох живую эмоцию. Все в прошлом. Я лишь могу использовать это как материал для своих незабываемых историй, имитирующих реальность. Здесь мне принадлежит полная власть, но я не хочу ею злоупотреблять. Я перестал любить черствеющий сыр, хлеб, дружбы, воспоминания, если нельзя стереть их в порошок и не приготовить из этого сырья бомбу, взрывающую чужие мозги. Скоро я сам погружусь в прошлое, и в нем окаменею навсегда. Пока этого не произошло, я не позволю водить себя за руку по музею воспоминаний.

Я стараюсь ничего не запоминать. Мне нравятся истории в развитии. Так в последний приезд в Ессентуки нам опять встречались женщины из моего бурного лета 2018 года, но на этот раз они явно избегали встреч со мной, в глазах некогда увлеченных женщин читалось раздражение и даже злоба.

Я убедился в том, что есть места, словно обреченные на то, чтобы служить местом свиданий с людьми, некогда игравшими какую-то роль в моей жизни. Я невольно следую выбору, который сделала мама, переехав однажды в Ессентуки. Город, который всегда мне казался слишком консервативным и архаичным, стал моим прибежищем после бегства из Америки. Наверное, на меня повлияло то, что я приезжал в город на мамины похороны, затем возвратился туда через год, чтобы установить ей памятник – здесь я чувствовал себя дома, забыв об Америке, словно ее никогда не было в моей жизни. В далеком 1989 я вернулся сюда из Иркутска после амнистии, отработав год на домостроительном комбинате формовщиком по приговору суда. Был конец ноября, в Сибири стояли морозы под тридцать, я прилетел в зимней куртке на меху, в зимних сапогах, а в аэропорту Минеральных Вод люди ходили в пиджаках, и эта внезапная перемена меня поразила. Вместе с верхней одеждой я словно сбросил с себя несколько килограмм.

Это ощущение легкости закрепляется на уровне подсознания, начинаешь искать ее, особенно в трудные моменты жизни, сначала возвращаешься к ней в своей памяти, затем ищешь способы вернуться к ней физически. Искать подобное в подобном – это и есть суть ритуала. Люди привязываются к старым местам и постоянно возвращаются туда, где с ними случилось что-то хорошее. Такие места вызывают гомеопатический эффект. Они не устраняют болезни, но снижают боль. Сам ритуал уже призван ввести человека в транс, вынуждает его следовать ритму, поддаться ему. Люди, чью жизнь определяет ритуал, пребывают в сомнамбулической дреме, им важно поддерживать себя в этом состоянии, не более того. Я по своей воле вступил в этот круг образов, и так же вышел из него, когда почувствовал, что у этого мотива нет развития, что он вызывает ощущение сна наяву, затягивая сознание в область потусторонних переживаний под могильную плиту.

К старости я не готов, пожалуй, но организм, между тем, постепенно умирая, сворачивает все программы. Интересы чахнут, хочется покоя, разговоры начинают раздражать, люди кажутся не интересными, начинаешься злиться по пустякам, а на ночь принимать таблетки, чтобы успокоиться, чтобы уснуть и видеть странные сны, напоминающие о твоей жалкой участи – служить другим печальным уроком человеческой гордыни. Ирония в том, что я и сам бы брал уроки, да не с кого. И даже Пушкин, и тот пасует, махнув мне в отчаянии рукой: «Ах, оставь меня, у меня так болит живот!». Конечно, ведь ты, дурак, стрелялся на дуэли с пистолетов, но я-то этого не делал, и у меня тоже порой болит живот, так, что сил нет. Разница в возрасте сказывается, а может царь среди поэтов наградил всех, страдающих графоманией поэтов и писателей, стигмой на все времена, чтобы в своих страданиях мы невольно поминали его имя. Пью, тем ни менее, с утра желудочный кисель и закусываю его куском фруктового пирога.

В общем, не до шампанского.

«Но изменяет пеной шумной

Оно желудку моему,

И я Бордо благоразумный

Уж ныне предпочел ему».

Уж ныне, и я Бордо благоразумный, заменил киселем. Нет, старина Пушкин не годится для пятидесятилетних. Грустно думать, что гений мог стать жертвой предрассудков своей эпохи, разделив с ней муки своей уязвимости.

Что касается вина, то мы привезли с дачи виноград, я надавил из него сок и поставил бродить – получилось около пяти литров, наверное. В детстве, помню, родители заставляли меня давить виноград в тазу. Кислота щипала мне руки, но приходилось терпеть, непонятно для чего. Довольно скверное ощущение, которое запомнилось мне на всю жизнь. Все же несправедливо заставлять ребенка делать то, к чему у него не лежит душа, и что кажется ему бессмысленным и неприятным. Однажды всего видел отца пьяным. Он напился вина, которое бродило в центрифуге стиральной машинки. Отец глупо смеялся, был весел, распевал песни, но это его состояние меня серьезно напугало. Все, что связано со спиртными напитками в детстве было не слишком весело. Было непонятно зачем люди пьют. После выпитого они становились заметно хуже, глупели, становились агрессивными. Свою первую бутылку сухого я выпил с другом в двенадцать лет. Кроме бравады и желания выйти на улицу, чтобы порисоваться перед пацанами во дворе, я не почувствовал ничего. В принципе ничего не изменилось. Я пил скорее из желания найти что-то общее с другими людьми, в надежде, что вино нам в этом поможет, но как-то не задалось. Христос пил вино со своими учениками, Сократ пил вино и становился только трезвее. Возможно, это было какое-то другое вино, не то, что продается в магазинах? Может быть, что-то изменится, если я сделаю вино своими руками, вернее ногами, потому что на этот раз я решил использовать для давки винограда традиционный способ, и поэтому у меня теперь пальцы на ногах с аристократическим синеватым отливом.