Балканская партия: стать пешкой

– Его Императорского Величества Балтийского флота броненосный крейсер «Князь Пожарский», – мужчина слегка кивнул, и Балач поклонился в ответ – ровно настолько же опустив подбородок, насколько это сделал чужеземец. Тот, оценив педантичность Вука, усмехнулся.

– Я слышал об этом проекте, – заметил старик. – Говорят, в английском Адмиралтействе пришли в бешенство, когда узнали, что впервые за несколько веков кто-то опередил Альбион.

Незнакомец слегка прищурился, но в этой гримасе сквозило скорее нечто сообщническое и весёлое, чем недоброе:

– Да, я тоже что-то такое слышал, – согласился он. – При всём уважении к британским морякам, в этот раз они пришли вторыми.

И, снова слегка склонив голову в знак прощания, мужчина зашагал прочь по пирсу. Офицер в шлюпке продолжал с подозрением рассматривать старика и мальчика, и те тоже, не спеша, направились прочь.

* * *

Миновала неделя или две, когда Вук Балач получил приглашение на приём, который устраивали в Арсенале в честь посетившего Венецию российского корабля. Приглашение это было в большей степени признанием его прежних заслуг, чем отражением нынешнего скромного положения. Каким-то чудом в многочисленных канцеляриях не упустили из виду, что старый преподаватель из навигацкой школы сражался плечом к плечу с Манином и Томазео, а поскольку и десятилетие освобождения от австрийцев было не за горами, поводов позвать капитана на праздник оказалось предостаточно. Вук же взял с собой Драгана, решив, что мальчишке будет полезно хотя бы в таком виде соприкоснуться со светской жизнью.

Приём, впрочем, оказался для молодого Владича на редкость скучным. Он переминался с ноги на ногу позади наставника, который беседовал то с одним, то с другим знакомым – Балач, основательно пустивший корни в Венеции, знал многих из гостей на этом вечере. Ровесников же Драгана на приёме было совсем немного: два-три ученика выпускного класса из навигацкой школы (разумеется, самых блестящих, призванных продемонстрировать заморским гостям, что и Италия идёт в ногу со временем в вопросах морских наук), да четвёрка гардемаринов с корабля.

Последними явно верховодил невысокий широкоплечий брюнет, по виду только на два-три года старше самого Владича. Лицо парня, в целом приятное, из-за выдающейся вперёд нижней челюсти и изогнутой правой брови постоянно имело полунасмешливое-полупрезрительное выражение. Он уже несколько раз оглядел зал, и ученик Балача успел заметить, как брюнет, рассматривая его через толпу прогуливающихся и беседующих гостей, что-то сказал приятелям. Те рассмеялись.

Ужин, по воцарившейся сравнительно недавно моде, был организован в виде фуршета. Под строгим взглядом наставника Драган, протянувший было руку к рюмке с отливающим рубином кампари, замер на мгновение, а затем взял стакан апельсинового сока – и почти тут же снова услышал чуть позади и правее себя разноголосое хихиканье. Обернувшись, он встретился взглядом с предводителем русских гардемаринов, приятели которого продолжали ухмыляться. Брюнет, ничуть не смущаясь, в два шага оказался рядом с молодым Владичем и, подхватив рюмку с кампари, которую тот прежде намечал для себя, с лёгким поклоном отсалютовал черногорцу:

– За дружбу наших стран, сеньор!

Драган молча приподнял свой стакан.

– Жаль, что ваш батюшка так строг в отношении напитков, – небрежно заметил собеседник, осушая рюмку. – Отменный кампари.

– Это мой наставник, а не батюшка, – с равнодушным видом пояснил Владич, в свою очередь делая глоток из стакана.

– Вот как?

– Именно.

– С кем же тогда имею честь?

– Гаспар Вакка, к вашим услугам. А вы, сеньор?

– Борис Протасов, – гардемарин прищёлкнул каблуками.

– Простите, я плохо знаю российские родословные. Вы из благородного дома?

По лицу брюнета скользнула тень неудовольствия.

– Разумеется. Мой дед, граф Протасов, был обер-прокурором Святейшего синода.

Драган чуть склонил голову, показывая, что принял это к сведению. Ему надоел скучный приём, а ещё больше надоели гардемарины, почему-то избравшие паренька объектом своего интереса и, видимо, шуток. Поэтому в наклоне головы господаря была точно отмеренная доля сарказма – и собеседник эту долю заметил.

– Видимо, вы не знаете, что такое Святейший синод? Впрочем, возможно, это и ни к чему любителю говядины…

Подколка вышла бы отличной – Драган даже внутренне оценил попытку Бориса, ведь «vacca» в самом деле означало «корова», и вполне могло сойти за фамилию простолюдина. Но «Гаспар Вакка» был всего лишь маской, так что черногорец и носил эту личность, как маску – а потому не питал к ней ровным счётом никаких чувств. Однако в долгу ученик Балача не остался:

– Да, я предпочитаю говядину. А вы, наверное, свинину?

Чёрные глаза Протасова вспыхнули, и на какое-то мгновение Драгану показалось, что тот прямо сейчас попытается ударить его. Однако гардемарин сдержался. С деланным равнодушием он обвёл взглядом зал, потом снова посмотрел на собеседника и сказал:

– Здесь жарко, столько народу собралось. Не желаете ли составить нам компанию в саду?

– С удовольствием, – усмехнулся «Гаспар Вакка». Пожалуй, в этот момент он бы безмерно удивился, если б посмотрел на себя со стороны: впервые в жизни в движении губ подростка проскользнуло нечто от хищного оскала, который он сам лишь один-единственный раз видел на лице бабушки.

Глава 5. Зумпата

Сад был просторным – по венецианским меркам. Хотя весь он вполне мог поместиться на пространстве перед господским домом поместья Владичей. Однако здесь было десятка два довольно рослых деревьев, аккуратно подстриженные кустарники между ними и центральный пятачок с небольшим мраморным фонтаном, изображавшим девушку, сидящую на спине дельфина.

После многолюдного зала, где в воздухе висел несмолкающий гул голосов, тишина пустого сада оглушала. Кроме того, здесь было куда прохладнее, и это ощущение усиливалось из-за ветра, задувавшего сегодня с востока, вдоль двух узких проходов, связывавших сад с расположенными рядом строениями Арсенала.

– Я слышал, что в Италии принят обычай под названием зумпата, – заметил Борис вроде бы рассеянно.

– Был. Сейчас эти поединки очень редки. Французы во время своего недолгого владычества сумели искоренить и их, и чиччиату, – возразил Драган.

– Жаль.

Черногорец пожал плечами:

– Мой наставник говорит, что в этих стычках не было ничего достойного. По крайней мере, в чиччиате.

– Он их застал?

– Да.

– Сколько же ему лет? – удивлённо спросил гардемарин, в голосе которого невольно промелькнуло уважение.

– Понятия не имею. Но он служил ещё на кораблях Серениссимы.

– То есть…

– То есть он служил последнему дожу Венеции. А после – только Венеции.

– Чтоб меня! – пробормотал с восхищением кто-то из приятелей Протасова.

– Если вы, граф, хотите на себе попробовать зумпату, я доставлю вам такое удовольствие, – Владич чуть склонил голову. – Кто-нибудь из ваших друзей одолжит мне свой кортик?

– Мне казалось, все итальянцы ходят с ножами?

– Это ведь в России говорят: «Кажется – перекрестись»?

Борис усмехнулся, показывая, что оценил подколку. Потом повернулся к самому невысокому из гардемаринов, остроносому пареньку, то и дело нервно поглядывавшему на крыльцо, с которого компания спустилась в сад.

– Барон, могу я попросить вас одолжить сеньору кортик и быть его секундантом?

Остроносый едва заметно вздрогнул, ещё раз оглянулся на дверь в дом, потом сделал шаг к Драгану и склонил голову:

– Барон фон Бергер, к вашим услугам.

– Благодарю, – молодой Владич взвесил на ладони предложенный кортик; примериваясь, сжал и разжал пальцы на рукояти.

По настоянию капитана Вука, мальчика с первых же дней в Венеции учили драться – сначала сам Балач, а последние пару лет – приходивший четыре раза в неделю в дом наставника сеньор Карло Маджоре, владелец фехтовального зала недалеко от церкви Мадонны в Саду, на северном краю города.

Маленький, щуплый и подвижный, с огромными усами и вечно вздёрнутой верхней губой – результат полученного когда-то сабельного удара – этот пьемонтец познакомился с Вуком во время революции 1848 года. Тогда остатки армии, разбитой под Кустоцей, заняли оборону в Венеции, а капитан Балач приобрёл преданного друга.

Маджоре учил желающих фехтованию на шпагах и саблях, но Драгана – по просьбе старика – обучал настоящему бою. Той науке выживать в бешеной свалке, когда противники пускают в ход всё, что только подвернулось под руку, сходясь так близко, что видны красные прожилки в выпученных от ярости или ужаса глазах.

Правда, до сих пор пареньку не доводилось опробовать своих знаний в реальном деле, но зато он с удивлением понял, что не чувствует сейчас ни капли страха, несмотря на то, что успевший скинуть мундир граф Протасов был выше и шире его в плечах. Драган передал фон Бергеру свои сюртук и жилет, тоже оставшись в одной лишь рубашке.

– Каковы ваши правила? – поинтересовался Борис, чуть встряхивая руками, чтобы разогреть мышцы.

– Если цель убить противника…

– Не вижу в этом смысла.

– Тогда – до первой крови. Или ровно три минуты, независимо от количества порезов. Колоть воспрещается.

– Три минуты. Если вас устроит.

– Устроит.

Гардемарин кивнул и обернулся к другому своему приятелю, плотному крепышу:

– Господин Левашов, вы ведь обзавелись в Портсмуте новыми часами, с секундной стрелкой? Не сочтите за труд дать сигнал. А вы, господин Рушиньский, в таком случае будьте моим секундантом.

Третий гардемарин, сонного вида блондин, согласно кивнул. Крепыш достал часы на серебряной цепочке, открыл крышку.

– Приготовьтесь… Начали.

Дуэлянты закружили друг против друга, время от времени делая выпад. Борис двигался медленнее, но зато руки у него были длиннее, и каждая атака Драгана натыкалась на защиту гардемарина. Сам черногорец более или менее легко уворачивался от большинства ударов русского, хотя раз или два кортик графа едва не пропорол ткань рубашки на Владиче.

Первую кровь пустил Протасов: он вдруг ринулся вперёд, насел на противника, и после серии обманных выпадов резанул «Гаспара Вакку», целя в левую щеку. В последнее мгновение тот успел вскинуть вверх левую руку, и глубокий порез, предназначенный лицу, остался на предплечье. Однако прежде, чем гардемарин снова ушёл в оборону, Драган разъярённым лесным котом проскочил у него под рукой и с ходу раз, другой, третий полоснул по боку, с удовольствием наблюдая, как белая ткань тут же расцвела алыми пятнами. Протасов зашипел от боли, попытался ещё раз достать противника, но не успел: Владич уже оказался вне досягаемости клинка.

Внезапно воздух в саду словно сгустился. Подросток видел троих гардемаринов, наблюдавших за схваткой, видел Бориса, замершего в полуобороте, припав на левую ногу – но время будто остановилось. Чёрные глаза русского полыхали яростью, и прежде, чем черногорец успел что-либо сказать или сделать, невидимый кулак впечатался ему в солнечное сплетение, вышибив из паренька весь дух.

Драган согнулся пополам, кашляя и хватая ртом воздух. Потом посмотрел на противника, и в янтарных, доставшихся ему от матери, глазах, начал разгораться ответный гнев. Он ещё успел заметить, как на лице Протасова отразилось недоумение: то ли граф не ожидал, что его атака окажется эффективной, то ли вовсе не планировал никакой атаки. Но Владичу было уже всё равно:

– Так мы не договаривались, сеньор, – он вытянул вперёд левую ладонь и, как на уроках с Вуком, спокойно и уверенно, рассёк её кортиком. Затем плавно повёл ладонью, и алые капельки тонким бисерным следом повисли в загустевшем воздухе. Глаза Бориса озадаченно расширились, а в следующую секунду гардемарин схватился за уши, скривившись от боли. Трое остальных закричали, кто-то бросился к черногорцу, Протасов упал на колени, сжимая голову руками и крепко зажмурившись: в его уши, похоже, врывался слышимый лишь ему одному звук.

– Достаточно.

Голос наставника прозвучал как холодный душ. Левая рука Драгана тут же бессильно повисла вдоль туловища. Гардемарин, всё ещё зажимая уши, но уже с расслабившимся лицом, тяжело дышал и продолжал стоять на коленях. Трое других замерли где были. Фон Бергер – у чаши фонтана, с сюртуком и жилетом Владича, перекинутым через предплечье. Левашов – чуть левее, подняв взгляд от своих часов. Рушиньский – он-то как раз и кинулся к черногорцу – в двух шагах от подростка, с поднятой и протянутой вперёд рукой, будто в намерении схватить Владича. Сам молодой господарь стоял, тяжело дыша и растерянно глядя на лестницу, по которой в сад спускались четверо.

Командующего Арсеналом подросток знал в лицо – хотя теперь на губах у седовласого, но крепкого на вид мужчины, не было той добродушной улыбки, с какой он соглашался принять в навигацкую школу воспитанника Балача. Знал Драган и другого – молодого человека, который сошёл на берег с «Князя Пожарского», когда крейсер две недели назад бросил якорь в Венеции. Четвёртого паренёк не знал, но мундир на нём был русским, и судя по тому, как разом побледнели гардемарины, это был кто-то из старших офицеров.

– Гауптвахта, по десять суток всем троим, – бросил он сквозь зубы свидетелям дуэли. – Что же касается вас, Протасов…

– Двадцать суток, господин капитан первого ранга? – предложил молодой человек.

Борис хмуро покосился на говорившего, но тут же потупился.

– Господин Протасов, вы отдаёте себе отчёт, что мы находимся с дипломатической миссией в дружественной стране? И ваше поведение наносит прямой ущерб этой миссии – следовательно, и интересам государства? Десять суток в кандалах. Никаких увольнительных на берег. А по возвращению я поставлю вопрос о разжаловании вас из гардемаринов в матросы.

Парень заметно вздрогнул. Молодой человек, предлагавший двадцать суток гауптвахты, прикусил нижнюю губу и, похоже, собирался что-то сказать, но тут вмешался командующий Арсеналом:

– Сеньор капитан, позвольте, как представителю дружественной страны, заметить, что это всё-таки чрезмерно сурово. В конце концов, никто ведь не пострадал.

– На флоте наказание за убийство – смерть, – спокойно заметил капитан первого ранга.

– Конечно-кончено. Но мы ведь сейчас на суше, и вы все мои гости. Могу я попросить вас смягчить наказание? Уверен, молодой человек искренне сожалеет о случившемся.

Всё это время Драган разглядывал бывшего противника, и не мог не отметить, с каким достоинством держится Борис. В глазах гардемарина, которыми он после оглашения приговора впился в своего капитана, читалось полное крушение всех надежд и безмерное отчаяние, но лицо вместе с тем приобрело вид застывшей отстранённой маски. Черногорцу показалось, что этот ещё недавно насмешливый и задиристый русский сейчас же, по возвращению на крейсер, пустит себе пулю в лоб, чтобы только избежать надвигающегося позора.

– Сеньор капитан, – неожиданно для самого себя шагнул вперёд Владич. – Это целиком моя вина.

– Простите? – офицер с удивлением взглянул на подростка.

– Это я вызвал сеньора графа, он всего лишь был вынужден защищаться.

Старый Балач едва слышно хмыкнул. Командующий Арсеналом нахмурился:

– Сеньор Вакка, вы знаете, что вас ждёт? Двадцать розог за вопиющее нарушение дисциплины и неделя карцера.

Драган молча вытянулся по струнке, так сильно сжав челюсти, что на скулах заиграли желваки. Командующий секунду-другую внимательно рассматривал паренька, затем едва заметно усмехнулся и повернулся к русскому офицеру:

– Сеньор капитан, я приношу вам свои извинения за опрометчивость моего подопечного. И позвольте предложить в этой ситуации общее решение: раз уж оба виновных схвачены у меня в саду, давайте определим им наказание в Арсенале?

Капитан первого ранга некоторое время молчал, потом медленно кивнул и, в свою очередь, покосился на молодого человека:

– Если господин секретарь не возражает…

– Благодарю, – тут же отозвался тот с явным облегчением. Затем чуть поклонился командующему Арсеналом. – Благодарю вас, сеньор.

– А вы что скажете, сеньор Балач? – спросил хозяин у старого капитана. Тот на протяжении всего разговора продолжал спокойно, даже с некоторой рассеянной отстранённостью, разглядывать обоих участников дуэли.

– Я бы всё-таки порекомендовал розги, – равнодушно заметил Вук. – Но если все заинтересованные стороны считают, что дело вполне можно решить иначе – пусть будет так.

– Ну что ж, сеньоры, – командующий посмотрел на бывших противников. – Завтра в семь утра на северном причале. «Князь Пожарский» покинет нас только через две недели, ровно столько и продлится ваше наказание. Но учтите: если кто-либо из вас в любой из дней опоздает хотя бы на минуту – и я, и сеньор капитан всегда можем передумать.

Глава 6. Три дня и три года

Назначенное наказание длилось уже третий день, и если первые два оно состояло в перетаскивании разнообразных ящиков, бочек и тюков, то теперь интендант – дородный, вечно хмурый тип с презрительно оттопыренной нижней губой – решил, что двое наказанных нужнее всего у канатного склада. Здание это стояло на дальнем конце Арсенала, почти у выхода из внутренней гавани, а поручение состояло в том, чтобы перебрать и расплести целую груду старых истрёпанных канатов.

Работа, на первый взгляд несложная, оказалась монотонной и изматывающей понемногу, исподволь. После первого часа парни смотрели на канатные обрывки с нескрываемым отвращением. После второго, когда пальцы начали кровоточить из-за множества заусенцев, задание понемногу стало превращаться в настоящую пытку. Вдобавок солнце, с утра то и дело скрывавшееся за быстро бегущими облаками, всё-таки выбралось на небосклон и, подходя к зениту, принялось жарить нещадно.

Когда из маленькой траттории, спрятавшейся за церковью Сан-Бьяджо, пришёл сын хозяина с корзинкой – в полдень «арестантам» полагался обед и получасовой перерыв – русский и черногорец с жадностью набросились на разлитый по грубым глиняным мискам рыбный суп и толстые ломти хлеба. Горшочек с варевом, принесённый мальчиком, опустел в несколько минут, как и кувшин сильно разбавленного красного вина. Посуда была уложена в корзинку, посыльный ушёл, а Драган и Борис устроились у стены склада, где была хоть какая-то тень.

Ни вчера, ни позавчера они не заговаривали друг с другом, и даже не встречались взглядами, так что Владич изрядно удивился, когда Протасов, пошарив у себя по карманам, вдруг протянул ему раскрытый портсигар:

– Позвольте вас угостить, сеньор Вакка?

Кинув растерянный взгляд на бумажные «гильзы», аккуратно уложенные в два ряда, Драган лишь развёл руками:

– Я не курю.

Гардемарин, секунду-две исподлобья рассматривавший собеседника, посмотрел на портсигар, потом вздохнул, закрыл его и убрал в карман.

– Я тоже, – признался он.

– А…

– Это брата. У него их пять штук, вот я один и позаимствовал.

– Это сигареты?

– Папиросы. Русское изобретение, – не без гордости заметил Борис, снова искоса взглянув на коллегу по несчастью.

– Ваш брат разве не заметит пропажу? – поинтересовался «Гаспар Вакка».

– Не заметит, – небрежно махнул рукой Протасов. – Он их для того и держит, чтобы дарить.

– То есть как это?

– Нет ничего проще, как в процессе беседы достать портсигар, предложить угоститься, а когда собеседник похвалит вещицу – вручить в качестве подарка.

– Не накладно ли будет, одаривать всех встречных? – черногорец не смог сдержать усмешки.

– Не накладно, – в свою очередь ухмыльнулся граф. – Это посеребрённая латунь, а не чистое серебро. Но дарёному коню, как известно, в зубы не смотрят. К тому же портсигары в самом деле выполнены со вкусом – вот, взгляните на крышку, – он снова достал металлическую коробочку и протянул её черногорцу. На крышке был выбит гордо вскинувший голову олень с ветвистыми рогами, замерший среди лесной чащи. – А для курильщика и сами папиросы интересны.

– Ловко, – оценил Владич, возвращая портсигар. – Кто же ваш брат, что ему так необходимы подарки для собеседников?

– Секретарь посольства. Вы его видели. Он предлагал капитану отправить меня на двадцать дней на гауптвахту, – гардемарин нерешительно протянул портсигар коллеге по наказанию. – Может, всё-таки возьмёте?

– Я же не курю. Да и портсигар не ваш.

Протасов нахмурился и с минуту молчал, прикусив нижнюю губу и о чём-то напряжённо размышляя. Потом, резко вскинув голову, глаза в глаза посмотрел на сидящего рядом черногорца.

– Хочу извиниться, сеньор Вакка.

– За что?

– За свою несдержанность.

Драган настороженно прищурился:

– Вы извиняетесь за дуэль?

– Нет. Дуэль вышла знатная, – Борис залихватски хлопнул себя по боку, но тут же поморщился. Владич знал, что под матросской курткой тело гардемарина туго перебинтовано, и что раны, оставленные кортиком молодого господаря, только-только начали заживать. У самого черногорца точно такая же повязка стягивала предплечье до сих пор саднящей левой руки.

Русский помолчал секунду-две и продолжил:

– Хочу извиниться именно за несдержанность, из-за которой я во время дуэли… Вышел за рамки правил.

– А… – понимающе кивнул «Гаспар Вакка».

– Да.

– Так это не было намеренно?

– За кого вы меня принимаете?! – Борис даже дёрнулся, будто собираясь вскочить на ноги.

– Не кипятитесь, сеньор граф. Вы же только что извинялись за несдержанность.

Сердито сопящий Протасов разом остыл и, коротко хохотнув, снова опёрся спиной о прохладную кирпичную стену:

– Ваша правда. Эдак мне нужно будет извиняться дважды.

– Не нужно. Я подозревал, что там, в саду, всё вышло случайно, так что извинения приняты.

– Если извинения приняты – я бы также хотел вас поблагодарить за ваше заявление капитану. Вы ведь спокойно могли промолчать. Почему не промолчали?

– Потому что это было бы подло, – медленно, будто рассуждая, сказал Драган. – В конце концов, я жаждал этой стычки не меньше вашего.

– При этом мы оба знаем, что причин для неё не было ровным счётом никаких, – рассеянно заметил Борис, отрывая с каната, на котором сидел, комочек затвердевшей смолы, и кидая его в воду.

– Пожалуй.

Гардемарин вдруг снова принялся рыться по карманам, а потом протянул черногорцу наваху с широким, чуть изогнутым лезвием.

– Что это? – непонимающе нахмурился Владич.

– Это – моё. Примите в подарок.

– Вам непременно хочется меня чем-то одарить?

Складной нож на раскрытой ладони русского слегка качнулся, словно тот взвешивал его – или свои слова.

– Думаю, человека чести нельзя одарить за то, что он поступает как человек чести.

Молодой господарь склонил голову в знак согласия.

– В то же время я обязан вам жизнью. Надеюсь, когда-нибудь мне представится шанс оплатить этот долг – а пока пусть нож будет у вас. Как напоминание.

– Не уверен, что смог бы вас убить, – тихо заметил черногорец.

– Счастье, что мне не пришлось проверить. И даже если так – не забывайте: мне обещали кандалы и разжалование, а это… – гардемарин покачал головой.

– Я слышал, что в России считается дурной приметой дарить клинок? – Драган рассматривал наваху, но не делал ни малейшего движения, чтобы взять её.

– Суеверия, – усмехнулся Борис, но тут же посерьёзнел. – Впрочем, на такой случай у нас принято давать взамен мелкую монетку.

Владич улыбнулся и, в свою очередь пошарив по карманам, извлёк серебряную лиру. Монета легла на ладонь русского, сложенный нож рукояткой вперёд перекочевал в руки черногорца.

* * *

Пятнадцатилетний гардемарин последнего курса навигацкой школы повис на левой руке, уцепившись за карниз крыши. Правой рукой нашарил ниже по стене массивный оконный сандрик, перехватился, повис уже на нём – и сразу вслед за тем нащупал ногой подоконник. Носком сапога осторожно открыл скрипучие деревянные ставни, толкнул остеклённые створки – и шагнул в раскрытое окно. Метрах в десяти ниже этого окна, едва различимое в темноте по редким проблескам луны на острых рёбрах мелких волн, тихо шелестело море.

Парень неслышно, как кошка, соскользнул с подоконника на паркет, оглянулся не без самодовольства на распахнутое окно, потом потянулся и шагнул к постели.

– Нет смысла ложиться всего на пару часов.

Скрипнуло колёсико, и едва тлеющий на фитиле керосиновой лампы огонёк разгорелся, осветив стол и кресло возле него. Капитан Балач, которому шёл уже девяносто первый год, поднялся на ноги. Двигался он медленно, с трудом. Усы и волосы за минувшие десять лет стали длиннее, морщины глубже врезались в кожу, и мелкая дрожь рук, похожая на лихорадочный озноб, не оставляла слабеющее тело ни на секунду. Только глаза остались такими же, как прежде – зоркие глаза моряка, привыкшего всматриваться в просторы бескрайней сини неба и моря, сливающихся у горизонта в единое целое.