Когда в Чертовке утонуло солнце

– Майер, чтоб его, – процедил пан Кабурек сквозь зубы. – Вечно лезет не в своё дело. Будто от этого что-то поменяется.

– Послушайте, пан, – заговорил Максим, – я тоже не в восторге от всего случившегося, и раз уж мы с вами явно в одной лодке…

– Мы с вами совсем не в одной лодке, – оборвал его тесть. – Мы даже, если угодно, и бортами-то не соприкасаемся.

– Но вам ведь, кажется, не по душе то, что сотворил господин третий секретарь?

– С господином третьим секретарём мы разберёмся сами, раз на раз. Это наше с ним дело, личное. Как вас звать-то, пан зять? – на губах водяного мелькнула и тут же пропала усмешка.

– Максимилиан Резанов. А вас?

– Матиаш Кабурек, – представился тот и почему-то, как и гремлин, тоже на несколько секунд задержал внимательный взгляд на левом ухе парня. Потом вздохнул:

– Ну что ж, пан Резанов. Идёмте, познакомлю вас с пани Резановой.

Они покинули мельницу, свернули налево, за угол, и по короткому узенькому проулку вышли на деревянный мостик, зеленовато-серый от времени и непогоды. Глухо протопали по доскам шаги трёх пар ног, затем Кабурек остановился возле входной двери дома на другой стороне Чертовки. Дом был большим – три окна по фасаду, три этажа под островерхой крышей – и производил впечатление добротности, основательности. Толкнув дверь, водяной ввёл их внутрь.

– Эвка! – позвал он. – Тут к тебе пришли!

Максим осторожно оглядывался. Они стояли в просторной и очень чистой гостиной, с большим очагом возле дальней стены и несколькими креслами перед ним, с выскобленным обеденным столом в окружении стульев и с буфетом, в котором на полках сверкали начищенным серебром тарелки, кубки и кувшины.

– Дочка у меня хозяйственная, – перехватив его взгляд, с гордостью кивнул Кабурек. – А готовит как – пальчики оближешь. Эвка! – снова позвал он. – Ну, не смущайся, выйди, поздоровайся. Вот твой муж.

Макс обернулся – и онемел от открывшейся перед ним картины.

Глава 4. «У танцующего медведика»

На счастье Максима, оказавшийся позади него Иржи ощутимо пихнул приятеля в бок, иначе бы тот, чего доброго, заорал, или вообще попытался бы выскочить из дому.

На пороге гостиной стояла древняя старуха, сгорбленная и морщинистая. Одета она была в скромное зелёное платье с зашнурованным корсажем и белый чепец, поверх платья к тому же был накинут стёганый тёплый халат, а на талии подвязан украшенный кружевом белый крахмальный передничек. Сейчас скорченные, покрытые пигментными пятнышками руки смущённо теребили кружева на краю передничка; женщина внимательно разглядывала какую-то точку на полу.

– Ну что же ты, взгляни, – мягко попросил дочь водяной. Старуха, явно сделав над собой усилие, подняла глаза на парня. Максиму показалось, что глаза у неё в точности как у отца – зелёные, постоянно меняющие цвет, с проскакивающими в глубине солнечными искорками – но он не был уверен в своём впечатлении: глаза прятались под набрякшими морщинистыми веками, похожи на веки древней черепахи. Сморщенные губы что-то беззвучно прошептали.

– Она вас приветствует и благодарит за визит, – пояснил Кабурек. – Вы уж извините, дочка у меня скромница, с незнакомыми людьми всегда очень тихо говорит.

Эвка снова потупилась.

– Доброго денёчка, пани! – решил поддержать приятеля Иржи.

– Доброго… доброго денёчка, – присоединился к нему Максим, всё ещё ошарашенный таким поворотом дела.

– Эвка, покажи супругу комнату, которая будет его, – велел водяной, усаживаясь в кресле перед камином, и приглашающим жестом указывая Шусталу на второе кресло. Старуха развернулась и медленно принялась подниматься по узкой крутой лестнице на второй этаж дома. Максим, неуверенно потоптавшись внизу, последовал за ней.

Супруга провела его по узкому коридорчику, пронизывавшему весь дом, и открыла дальнюю дверь по левой стороне. Комната была не слишком большой и не слишком маленькой, с собственным небольшим очагом у стены и высокой кроватью под тяжёлым балдахином. У одной стены стоял маленький столик с табуретом перед ним, у другой – высокий и узкий шкаф. Двойное окно выходило в садик, за кирпичной стеной которого плескалась Чертовка.

– Простите, пани, – неуверенно начал Максим. – А вы где спите?

Черепашьи глаза мельком взглянули на него, затем дочь водяного подвела мужа ко второй двери, по-соседству с первой, и открыла её. За дверью обнаружилась похожая спальня, разве что здесь обстановку дополняла подставка с пяльцами в углу – на пяльцах была растянута ткань с начатой вышивкой – и огромный, окованный железом сундук в изножье кровати. На своём столике супруга расставила какие-то склянки и несколько шкатулок.

– Ясно. Знаете, для меня это очень неожиданно. Я ведь…

Что-то во взгляде женщины заставило его прервать торопливую и бессвязную речь. Блеснуло в едва видных под тяжёлыми веками глазах, и Максиму стало неуютно при мысли, что старуха может сейчас расплакаться. Она ведь, наверное, и сама понимает всю нелепость ситуации: жена лет на полста старше мужа. Да что мужа, она по виду старше собственного папеньки! Но было во взгляде и нечто другое. Парень всё силился и никак не мог уловить это ощущение. Затем вздохнул, оставил бесплодные попытки – и огляделся по сторонам, мучительно отыскивая тему для разговора.

– Вы сами вышиваете? Что это? – он хотел было шагнуть к пяльцам, но рука со скрюченными пальцами неожиданно властным и резким жестом остановила его. – Простите, – пробормотал Макс. Потом перевёл взгляд на передничек и заявил:

– Очень красиво.

Старуха непонимающе посмотрела вниз, пытаясь узнать, что именно показалось мужу красивым. Потом по губам её скользнула тень улыбки, они снова беззвучно зашевелились.

– Спасибо, – едва-едва смог разобрать Максим.

Они ещё постояли молча. Затем жена сделала ему знак следовать за ней и снова медленно, с трудом, спустилась вниз по крутой лесенке. В гостиной неспешно беседовали водяной и капрал, Кабурек покуривал длинную изогнутую трубку, выпуская к потолку кольца сизого дыма. Шустал уже держал в руке кружку пива, предложенную гостеприимным хозяином.

При виде новобрачных оба поднялись. Макс отметил про себя, каким настороженным и цепким стал взгляд водяного, когда он рассматривал сперва дочь, а затем зятя. Но, видимо, не найдя ничего предосудительного в их внешнем виде, Кабурек снова тяжело вздохнул и предложил:

– Выпьете, пан младший страж? – было понятно, что Иржи уже успел поведать водяному всё, что знал о биографии его новоявленного зятя.

– Благодарю, но мы вроде как торопимся. Надо вернуться в кордегардию, – Максим хотел было сказать «до темноты», но сообразил, что снаружи всё так же царит непонятная атмосфера то ли заката, то ли рассвета. – Пан командор сказал, что мне нужно заняться фехтованием и стрельбой, – выкрутился парень. – Хочу приступить как можно скорее. Как-то нехорошо соваться в такое дело, толком не умея обращаться с оружием.

– Понимаю, – степенно кивнул водяной. В этом «понимаю» было куда больше понимания, чем хотелось бы Максу: хозяин видел насквозь его страстное желание покинуть дом, но при этом оценил попытку быть вежливым и тактичным. Внезапно парня захлестнула волна обиды. В конце концов, он же не просил о таком подарке! И он ничем и никому не обязан! И вообще…

Вспомнились блеснувшие под веками старческие глаза. Вспомнилось смутно знакомое, но так и не опознанное ощущение. Максим – неожиданно даже для самого себя, повинуясь какому-то внутреннему порыву – заявил тестю:

– Если сегодня в ночь не назначат, я сразу же после окончания службы домой. Вы в которому часу ложитесь, пан? Не хотелось бы вас будить своим стуком.

– Ложимся мы рано, – задумчиво заметил водяной, как-то по-детски растерянно потирая щёку. – Но это не проблема, – он шагнул к каминной полке, открыл стоявший на ней ларчик и, пошарив там, извлёк связку ключей. Сняв с неё один, Кабурек протянул его Максу:

– Вот. Отопрёте сами. Только на лестнице осторожнее, третья снизу ступенька страшно скрипит. Я уж её вроде и смотрел, и заговаривал – дух там, что ли, какой поселился. Но скрипит, зараза, и всё тут.

Приятели вышли из дома Кабурека, миновали старый мостик, но вместо лабиринта двориков, не сговариваясь, направились дальше по улице. Сделав широкую петлю, та вывела их на давешний перекресток неподалёку от Малостранских башен. Шустал шёл молча, время от времени косясь на Максима. Когда тот, не останавливаясь, миновал трактир «У золотого гуся», капрал только печально вздохнул – такому вздоху мог бы позавидовать сам Марек Цвак – и поплёлся вслед за Максом на Карлов мост.

Впрочем, горевал Иржи преждевременно: когда они снова оказались на староместской стороне, младший страж всё с тем же мрачным и целеустремлённым видом прошествовал мимо лестницы к кордегардии, и по Иезуитской улице зашагал к Староместской площади.

– Я ведь уже предупреждал: вламываться в кабинет третьего секретаря и устраивать там склоку – плохая затея, – осторожно напомнил Шустал.

– Я не в Ратушу, – покачал головой Максим. – На Малой площади, по-моему, был трактир.

– Конечно. «У танцующего медведика», – живо откликнулся Иржи.

– Вот там и сядем.

– А почему не у «Гуся»? – непонимающе поинтересовался капрал. Приятель остановился, повернулся к нему, и глаза их встретились. – Ааа… – протянул Шустал. Ну, «Медведик», так «Медведик».

Всю дальнейшую дорогу до трактира Максим не проронил ни слова, а внутри, едва они уселись за столик, потребовал:

– Бехеровку!

Молодой гоблин, выполнявший обязанности подавальщика, с удивлением захлопал глазами.

– Что-что, пан?

Макс раздосадовано хлопнул себя по лбу, проворчал что-то под нос, медленно вдохнул, выдохнул и снова посмотрел на гоблина, который наблюдал за всеми этими упражнениями со всё более возрастающим изумлением:

– Выпить. Только крепкого.

– Сливовицу?

– Годится.

– Чем паны желают закусывать?

– Шпикачек жареных, – гоблин одобрительно кивнул. – Хлеба, лука. И кнедликов.

Подавальщик снова недоумённо воззрился на посетителя. Максим хотел было опять треснуть себя по лбу, но вовремя опомнился, решив, что для гоблина это будет уже чересчур – чего доброго, ещё выставят вон без обеда.

– Клёцки, – поправился он.

– И две кружки тёмного, – добавил Шустал.

Гоблин с явным облегчением улыбнулся, поклонился, и пообещав: «Сию минуту, паны!» – умчался на кухню.

– Что за бехеровка? – с интересом спросил Иржи.

– У нас это чуть ли не символ Чехии, – с иронией пояснил Макс. – Ликёр на травах.

– Ааа… Так бы и попросил. Здесь чуть не в каждом заведении свои ликёры и настойки, за год всех не перепробуешь. Каждый уверяет, что у него – самые лучшие, и держит рецепты в строжайшей тайне. А с чего ты клёцки какими-то кнедликами обозвал?

– С того, что так их у нас называют.

– Чудное какое-то слово. Но впрочем – почему бы и нет. Что же, – улыбнулся Шустал, – шпикачки у вас так и есть, шпикачки?

– Так и есть, – грустно улыбнулся в ответ Максим. – А сливовица это же то, что я думаю?

– Жуткое пойло, – предостерёг его капрал. – Ты бы не налегал. Если ночью в дозор, лучше иметь трезвую голову.

– Налегать не буду, – пообещал парень. – Только где она, ваша ночь?

– Придёт. Глазом моргнуть не успеешь, как накроет город.

– Закатов тут разве природой не положено?

– Природой-то закаты положены. Были. Но где ты видишь солнце? – повёл рукой вокруг них Шустал.

Новоиспечённого младшего стража вдруг прошиб холодный пот. Он понял, что и в самом деле за всё время пребывания в этом мире не видел на небе солнца. Сначала казалось, что причина в долгом, медленно догоравшем, и всё никак не способном догореть, закате. Потом на какое-то время Максим засомневался, и подумал было, что это, напротив, постепенно набирающий силу рассвет. Но миновало уже несколько часов – а освещение на улицах этой, другой, Праги оставалось всё тем же мягким, рассеянным и чуть приглушённым, идущим словно бы отовсюду и ниоткуда разом, скрадывающим очертания домов и людей, гасящем яркость красок и, кажется, даже уличный шум.

– А где оно? – настороженно поинтересовался парень.

– Утонуло в Чертовке, – печально констатировал Иржи.

Гоблин вернулся с заставленным мисками и кружками подносом. Сливовицу он принёс в глиняном стакане, от которого над столом тут же поплыл крепкий спиртовой дух.

– Я тебя предупредил, – на всякий случай подчеркнул капрал, прежде чем поднести к губам кружку с пивом.

Сливовица обожгла горло и Максим немедленно потянулся двузубой вилкой за поджаристой колбаской, ещё шкворчащей – её явно только-только сняли со сковороды. Шпикачка оказалась изумительно вкусной, и парень лишь теперь вспомнил, что у него, вообще-то, тоже давным-давно не было во рту маковой росинки.

– Насчёт Кабурека… – осторожно начал Иржи, но Макс предостерегающе поднял ладонь:

– Не хочу об этом говорить. Документ подписан, брак зарегистрирован – баста. На том и закончим. Вряд ли от меня потребуют исполнения супружеских обязанностей. И вообще, я, может, в большом выигрыше: тесть ведь говорил, что его дочь великолепно готовит, – мрачно заметил Максим, делая ещё один большой глоток из стакана и чувствуя, как алкоголь начинает постепенно ударять в голову.

– Позовёшь как-нибудь пообедать в семейном кругу, – усмехнулся Шустал. Но, поймав сердитый взгляд приятеля, извиняющимся жестом развёл руки:

– Прости. Я не в обиду. И вообще, я вполне серьёзно – у меня же в Праге никого, а в казарме харчеваться то ещё удовольствие. На казённом пайке жир не нагуляешь.

– Почему никого?

– Потому что мои все в Таборе живут. Я дома уже три года не был, всё никак отпуск не дадут.

– А чего не женился? Был бы тебе и домашний уют, и, вон, свои шпикачки.

– Ага, как же, – скривился Иржи. – Во-первых, нашему брату, чтобы жениться, сперва нужно разрешение у командования получить. Это ты… – он явно хотел добавить «везунчик», но, заметив, как Макс с силой сжал рукоятку вилки, на ходу исправился:

– …особый случай. Семейный солдат начинает думать о доме, жене, ребятишках, становится осторожнее – это в общем-то даже хорошо. Но иногда начинает в принципе избегать опасности, делать своё дело, спустя рукава – это уже совсем не хорошо. Так что командование долго и тщательно взвешивает каждый такой запрос. Во-вторых, на что семью содержать? С нашим жалованьем не слишком-то разгуляешься. Жильё, питание, из одёжки что-нибудь… Пока ты один – с лихвой хватает, даже отложить можно про запас. Но семья – совсем другое дело. Ротмистр, скажем, такие расходы потянет, ему и на домик приличный хватит, если с начала службы понемногу сберегал, и на всё прочее. А я пока не ротмистр, – Иржи отсалютовал приятелю кружкой и надолго припал к ней. Допив пиво, он с наслаждением крякнул, поставил пустую кружку на стол – и велел тут же подскочившему к нему гоблину:

– Ещё две, будьте так любезны.

– Сию минуту, пан.

– Как так вышло, что солнце утонуло? – слегка заплетающимся языком поинтересовался Макс. Он уже пожалел, что не перекусил как следует прежде, чем приниматься за выпивку – сливовица своё дело знала. К счастью, стакан был уже пуст, и теперь младший страж налегал на клёцки, щедро политые топлёным маслом и посыпанные поджаренным луком.

– Так вот и вышло, – вид у Шустала стал мрачный и серьёзный. – Пять лет тому назад.

– Как может солнце утонуть?

– Почём я знаю? Я тебе что, учёный, или алхимик? Они вон тоже так и не смогли выяснить, как да почему, да как бы его достать.

– Ну так водяного бы попросили, – усмехнулся Максим. – Чертовка и Кампа – его вотчина, или я что-то не так понял?

– Всё ты так понял. Не поможет он.

– Ааа… Вредничает?

– Не то чтобы…

– Мзду ждёт?

Иржи нахмурился и посоветовал:

– Не вздумай такое перед тестем ляпнуть. Дурень.

– Извини, – Макс прижал указательный палец к губам, показывая, что больше такое не повторится.

– Говорил же: жуткое пойло.

– Твоя правда. Так почему пан Кабурек не подсобит?

– Не может он, – вздохнул капрал. – Не в его это власти. И вообще… – Шустал как-то неопределённо помахал рукой.

– Что – вообще?

– Не он же солнце топил. Может, если бы знать, кто, да как устроил – и нашли бы, как обратно достать. А пока вот так: ни утро, ни вечер, просто светло. Потом разом темно.

– Ну, в целом-то вроде и не так плохо, – Максим обвёл зал трактира осовевшим взглядом.

– В нашем деле – плохо.

– Правда?

– Сам увидишь. А Кабурек, – Иржи помолчал, будто тщательно подбирая слова. – Ты его лучше насчёт солнца не пытай. И насчёт дочери тоже.

Макс непонимающе нахмурился:

– А что про неё пытать? Ну, старуха. Ну что теперь. У нас точно так же люди стареют. И нелюди, наверное, тоже бы старели, – забормотал он, развивая мысль. – А они вообще долго живут?

– По-разному, – Шустал отставил ещё одну опустошённую кружку. – Тебе сколько вообще лет?

– Тридцать четыре, – запинаясь, выдал Максим.

– Ясно. А мне сколько?

– Откуда я знаю?

– Ну, по виду.

– Да плюс-минус так же.

– Сорок восемь, – заявил Шустал, довольно наблюдая, как собеседник пытается сфокусировать на нём непослушные глаза.

– Врёшь, – уверенно заявил Максим.

Капрал с самым серьёзным видом перекрестился, потом вытащил из-под нагрудника цепочку с крестиком, поцеловал его и спрятал обратно. Макс внимательно наблюдал за этой сценой, потом спросил:

– Как так?

– А вот так. Правда, я тебе точно не скажу, одни и те же у вас и у нас года, или разные. Но по нашему летосчислению мне – сорок восемь. Я, кстати, подумал поначалу, что и тебе примерно столько же.

– Я просто последнее время много пью, много работаю и плохо сплю! – протестующие забормотал Максим.

– Да нет, при чём тут твоя работа и выпивка. Я всё это к тому, что не спешил бы ты судить, кому и сколько лет, и кто старый, а кто ещё ничего и о-го-го. И повторно тебя прошу – слышишь? – не ляпни чего-нибудь не того своему тестю. Беды не оберёшься.

– Да не буду я ничего ему ляпать! Я в кордегардию сейчас пойду. Поели? Поели. Попили? Попили. Пора и честь знать. Кто там меня будет учить мечом махать?

– Прежде, чем учить, тебя протрезвить бы хорошо. Ну ничего, в другой раз будешь, как все честные люди, пиво брать, а не эту жуть. Пойдём, побродим ещё по улицам, пусть тебе мозги как следует проветрит. Полчаса у нас есть, а потом в казарму и спать. К ночному выходу как раз будешь в форме.

Глава 5. Первая вахта

Максиму казалось, что он только-только задремал, когда его растолкал всё тот же Шустал, держащий в руке фонарь со свечой.

– Вставай, страж. Пора.

– Иржи, ты ведь капрал.

– Капрал.

– Значит, в служебное время я должен к тебе обращаться «пан капрал»? Субординация, как-никак.

– В общем-то да, – задумчиво потёр подбородок чех. – Но, во-первых, ты не в моей десятке. Я слышал, что командор вообще не намерен распределять тебя, а хочет оставить в личном подчинении. Во-вторых, это у старших офицеров обычно пунктик насчёт порядка. Хотя, конечно, порядок должен быть. Но если ты меня ненароком назовёшь по имени или фамилии – я не обижусь.

– А то, что меня решил оставить при себе командор – хорошо или плохо? – поинтересовался Максим, оглядывая измятые дублет и штаны: спать он завалился одетым.

– Чудак человек! Конечно, хорошо. Не будешь щёлкать клювом – карьерный рост обеспечен. Правда, есть нюанс.

– Какой? – насторожился Макс.

– Тех, кто не распределён по десяткам, в любую минуту могут послать в любую часть Праги. На помощь, для усиления, или просто в наказание, если кто провинится. Слыхал, как ротмистр Калита грозился Йозефовым?

– Там что, так плохо? Это же просто Еврейский город, от нас рукой подать.

– Вот не свезёт тебе там побывать – сам поймёшь, – туманно пояснил Иржи и вышел из комнаты.

Казарма, в которой Максиму отвели койку, располагалась в той же башне кордегардии. Со стороны монастырского двора к башне примыкало длинное крыло в два этажа, которое занимали спальные помещения, офицерский и солдатский залы – в них обычно ели, проводили время за картами, игрой в кости, или просто за разговорами – а также гарнизонная кухня. Каждую комнатку делили между собой шесть бойцов, однако Макс, оглядевшись, убедился, что он в спальне один. Правда, две из оставшихся постелей были смяты, а на ещё одной кто-то оставил не дочиненный бандельер и моток дратвы с воткнутой в него большой иголкой.

Из казарменного крыла также можно было попасть во внутренний дворик, который по периметру замыкали постройки складов, кузницы и конюшен. Ещё тут имелись небольшой плац для построений, площадка для фехтования и упражнений с древковым оружием, а также стрельбище. Выезд из дворика был устроен в монастырский двор, а оттуда, через главные ворота монастыря – на улице. Однако, по словам Шустала, коней ночная вахта использовала редко, поскольку до большинства мест в зоне ответственности конкретной кордегардии можно было в два счёта добраться пешком.

– А униформа нам не положена, пан капрал? – поинтересовался Максим, догоняя Шустала на лестнице.

– Плащи. Но их мы надеваем только на парад гильдий. Да тебя и без того скоро запомнят и начнут узнавать, – пообещал Иржи. Потом порылся в кошеле на поясе и бросил Максу что-то блеснувшее серебром. – А если кто засомневается – сунь вот это под нос, вопросы отпадут.

Парень с интересом повертел в руках то ли жетон, то ли очень большую монету. На одной её стороне был чешский лев, на другой – голова человека в окружении пяти звёздочек, соединённых по кругу тонкой линией.

– Ян Непомуцкий?

– Он самый, – благодушно улыбнулся Шустал. – Наш покровитель.

– И что, никто не пытался подделать такой жетон? Ведь чеканят же фальшивую монету.

– А зачем? – пожал плечами капрал. – И потом, за подделку этого жетона наказание будет похуже, чем за фальшивомонетничество.

– Правда? Какое?

– Давай в другой раз, не по ночному времени.

Они вышли на внутренний плац, по периметру которого уже выстраивались стражники. Над городом плотным покрывалом лежала ночь, на небе лишь кое-где мерцали робкие искорки звёзд, а луны не было видно вовсе.

Почти у самых дверей, рядом со знаменосцем, стоял Томаш Брунцвик, и Максу невольно пришло на ум, что он мог бы послужить хорошим прототипом для статуи, которая в другое время и в другом мире однажды будет украшать Карлов мост. Командор был одет в свой потрёпанный доспех, поверх горжета на цепочке висел какой-то золотой образок. Левая рука лежала на эфесе шпаги, правая, опущенная вдоль тела, сжимала небольшую металлическую булаву.

Иржи глазами указал Максу на место позади и чуть левее командора, рядом с двумя другими солдатами. Первый, державший горящий факел, предпочёл мориону простой черепник, и было понятно, почему: уши стража своей шириной могли поспорить с ушами господина Майера. Однако, в отличие от гремлина, этот житель Праги был высоким, крепким, с выступающими надбровными дугами, приплюснутым широким носом, роскошными бакенбардами и двумя внушительными клыками, торчащими из-под верхней губы. Максим для себя определил его как тролля.

Второй страж был человеком – среднего роста, сухощавый, с длинными вислыми усами и орлиным носом, который пересекал кривой рубец старого шрама. Шрам начинался у самого края нижней челюсти, а заканчивался где-то под чёрной повязкой на правом глазу солдата – или, может быть, даже на его голове, сейчас крытой под широкополой шляпой. К шляпе брошью, сделанной, похоже, из золотой монеты, были приколоты два длинных фазаньих пера.

Макс в последний раз быстро одёрнул дублет, поправил пояс и чуть тронул берет, надеясь, что тот сейчас выглядит браво заломленным на бок, и не похож на смятый колпак повара. Тролль и одноглазый с любопытством покосились на новобранца, но тут же снова уставились прямо перед собой. Шустал обошёл двор позади выстроившихся шеренг и занял место во главе своей десятки.

– Господа! – рявкнул командор, и впечатление было такое, словно в самом деле ожила и заговорила статуя легендарного рыцаря. Ряды стражников всколыхнулись в последний раз и замерли неподвижно. – Приветствую всех! На эту ночь десятка пана Бубла займёт летненскую переправу. Несколько рыбаков видели утопцев на островах ниже по течению.

Толстенький невысокий человечек, лицо которого сплошь покрывали то ли волосы, то ли шерсть, выслушал приказание и коротко кивнул.

– Десятка пана Фишера отправляется на кладбище у Святого Креста.

– Гули? – скрипучим надтреснутым голосом спросил капрал в левой шеренге.

– Не знаю, – покачал головой командор. – Сами выясните, кто там зашевелился. Десятка пана Шустала заступает на пост у Пороховых ворот. Резанов!

Максим вздрогнул:

– Здесь, пан командор!

– Пойдёте с Шусталом.