Повороты судьбы

Алиса Артемова

Повороты судьбы

Отплывая от обыденности.

Привокзальная площадь напоминала вязкое болото, застывшее во времени. Люди, словно погруженные в густой сироп летаргии, текли по ней с неторопливостью тектонических плит. Моя спешка казалась здесь чем-то неприличным, почти вульгарным, нарушающим вселенскую гармонию.

– Простите великодушно, – мой голос, подслащенный до приторности, был обращен к матроне, что превратила центр пешеходного потока в свой личный наблюдательный пункт. Она застыла, словно бронзовый памятник самой себе, и созерцала горизонт с таким видом, будто ждала явления мессии, а не пригородного автобуса. Моя попытка прорваться к входу разбилась о её монументальную невозмутимость.

– Пардон, мадам… – прошипела я, огибая следующую фигуру в этом балете сомнамбул. Юная дева, сросшаяся со своим смартфоном, плыла по асфальту с грацией ленивца, познавшего дзен. В мерцающем экране, должно быть, разворачивалась драма поважнее моей скромной трагедии: неумолимо таяли последние минуты до отправления. Мне хотелось закричать, встряхнуть их, спросить, неужели они глухи к отчаянному тиканью моего внутреннего хронометра? Но я была лишь суетливым муравьем на съезде черепах-философов, и моя паника никого не волновала.

Последний рывок сквозь лабиринт досмотра и турникетов ощущался как борьба с невидимым течением, которое не хотело меня отпускать. Ступенька автобуса стала Рубиконом. Едва я рухнула в кресло и сдала вещи в багажное чрево, мир замер.

Я откинулась на спинку, прикрыв глаза. Дыхание, прежде сбитое и рваное, начало обретать ритм – глубокий вдох, медленный выдох. Вокруг воцарилась тишина, которую я так жаждала. Впереди были две недели благословенного одиночества, две недели, чтобы услышать себя.

Водитель, безликий жрец этого ритуала, занял свое место. Двери с шипением отсекли меня от прошлого, от суеты, от всего, что я оставляла позади. Ремень безопасности щелкнул, словно замок, запирающий меня в новой реальности. За окном на город опускались сумерки. Фонари зажигались один за другим, превращая знакомые здания в силуэты призрачных дворцов. Наш автобус, словно уставший зверь, медленно полз сквозь артерии засыпающего мегаполиса.

И чем дальше в сгущающуюся тьму мы уезжали, тем отчетливее по позвоночнику бежал холодок. Это был не страх и не волнение. Это было тихое, глубинное осознание неотвратимости. Словно не я выбрала этот отпуск, а некая сила вела меня по заранее прочерченному маршруту. Это было не просто бегство от рутины. Это был исход.

Я усмехнулась собственным пафосным мыслям, пытаясь отогнать их, но уже не могла. Что-то сдвинулось, какая-то невидимая нить натянулась. Я перестала бороться с этим чувством и позволила сну, похожему на тихое, темное течение, унести меня прочь.

Автобус и роковая авария.

Сознание вернулось не плавно, а было выбито, словно кляп изо рта, отбросив меня из тихого, темного течения сна в ревущий водоворот. Тьма. Не просто отсутствие света, а плотная, осязаемая субстанция, пропитанная едким, тошнотворным запахом гари и чего-то еще – сладковатого, химического. В ушах стоял глухой, утробный гул, словно мир говорил со мной из-под толщи воды и земли. В висках забился раскаленный молот, и с каждым ударом пульса боль впивалась в череп все глубже.

Разум был пустой выжженной равниной, на которой еще не проросли семена мыслей. Но тело, древнее и мудрое, уже все поняло. Оно кричало на своем безмолвном языке, и единственное слово, которое мог разобрать мой оглушенный мозг, было коротким и исчерпывающим: «Конец».

А затем хаос внешнего мира прорвал кокон моего личного ада. Стон, переходящий в крик, чей-то чужой, а может, и мой собственный. Рваные, властные окрики откуда-то сверху. Каждый вдох – удар наждачной бумагой по гортани, заставляющий тело содрогаться в приступе удушливого кашля. Я надышалась смертью. И тут же мысль-молния, ослепительная в своей простоте и ужасе: автобус горит. Бензин. Огонь. Я стану факелом.

Этот животный страх оказался сильнее боли. Он стал топливом. Я рванулась, и тело, превратившееся в мешок с битым стеклом и болью, взвыло. Движение выявило правду: я лежала на левом боку, на крошеве того, что было окном. Автобус лежал на боку, как мертвый кит, выброшенный на берег. А ремень безопасности, мой мнимый защитник, теперь был удавкой, стальной хваткой, прижимавшей меня к моей же могиле. Рука, которую я не чувствовала, была залита чем-то теплым и липким, усеяна сверкающими в невидимом свете осколками.

Паника затопила остатки разума. Я билась, как пойманная в силок птица, не соображая, не планируя, а лишь подчиняясь единственному инстинкту – выжить. Я тянулась вверх, не осознавая, что все еще пристегнута, что мое тело распластано по асфальту и стеклу. Мысли проносились обрывками, не складываясь в картину: боль… ремень… огонь… выбраться… Осколки под боком впивались глубже с каждым судорожным движением, но я их уже не замечала. Был только один враг – этот автобус, который вот-вот станет моим крематорием.

Внезапно слепящий луч вырвал меня из этого ада и пронзил веки. Он был не спасением, а приговором для глаз, уже воспаленных от дыма. Зажмурившись, я услышала сквозь гул в ушах слова, казавшиеся нечеловеческими: «Потерпи, сейчас помогу». И откуда-то сбоку: «Давай сюда, здесь еще одна, подцепляй».

В тот же миг по телу разлился холод – не спасительная прохлада, а ледяное оцепенение, начавшееся с груди, где только что давил ремень. Боль, верный спутник моего пробуждения, начала тускнеть, отступать. Сознание, устав бороться, отступило следом, позволяя темноте, с которой все началось, забрать меня обратно в свою безмолвную вечность.

Пробуждение в больнице, где все чуждо.

Солнечный луч, тонкий и настойчивый, прошил веки, заливая пробуждающееся сознание мягким, обволакивающим теплом. Блаженство. Я давно не чувствовала себя такой отдохнувшей, словно провела в объятиях Морфея целую вечность. Не открывая глаз, я сладко потянулась и, попытавшись перевернуться на привычный правый бок, едва не соскользнула на пол. Кровать оказалась предательски узкой. Эта резкая потеря равновесия окончательно выдернула меня из сонной неги.

Веки нехотя поползли вверх, открывая взору до обидного прозаичную картину: холодный серый кафель и стена умиротворяющего, почти больничного, небесно-голубого цвета. Осколки мыслей закружились в голове, отчаянно цепляясь друг за друга в попытке сложить из этого хаоса нечто осмысленное. Несколько быстрых морганий, и логическая цепь, достойная самого Пуаро, сомкнулась с оглушительным щелчком: отпуск! Гостиница!

С грацией картофелины, скатившейся с полки, я села, ощущая, как протестующе скрипит каждый сустав, и приступила к инспекции временного пристанища. Его сдержанная, почти монашеская строгость, граничащая с аскетизмом, скорее интриговала, чем восхищала. Справа – дверь в коридор. Напротив – стена того самого усыпляюще-голубого колера, у которой примостился стол с двумя стульями-сателлитами, будто готовыми к допросу. Слева – большое окно, зияющее девственной пустотой без намека на занавески. Позади меня, у противоположной стены, расположилась моя опочивальня – кровать, фланкируемая одинокой тумбочкой.

Что-то не сходилось. В рекламном буклете глянцевые фото «комфортабельного номера» обещали куда больше деталей. Но настоящую тревогу вызывал вакуум информации о святая святых – ванной комнате. Леденящая догадка кольнула мозг: неужели меня ждут те самые «удобства на этаже», воспетые в кошмарах бюджетных туристов? Моя душа, привыкшая к персональному фаянсовому трону, уже готовилась объявить бунт.

И тут вспышка. Не мысль – ослепительное, обжигающее ощущение ударило наотмашь. Тьма. Едкий запах гари. Пронзительная, разрывающая на части боль. И кровь. Море крови. Авария! Осознание ударило ледяной волной, подстегивая сердце колотиться в груди с такой силой, что, казалось, оно вот-вот пробьет ребра. Ноги мгновенно онемели, а во рту появился горький привкус первобытного ужаса.

В судорожной панике я поднесла руки к лицу. Чистые. Абсолютно целые. Ни царапины, ни шрама, ни следа запекшейся крови. Паника на миг отступила, уступая место звенящему в ушах недоумению. Я отчетливо помнила – видела! – свою левую руку, превращенную в кровавое месиво, усеянное стеклянной крошкой. Как? Каким чудом это могло исчезнуть бесследно? Эта мысль потянула за собой другую, еще более тревожную: сколько прошло времени? Недели? Месяцы? Неужели это была кома? Тогда… тогда это объясняет аскетизм обстановки. Я не в гостинице. Я в больнице. Браво, Даяна. Разгадала загадку собственного местонахождения, балансируя на грани истерики.

Словно уличая тело во лжи, я принялась с маниакальной дотошностью исследовать себя заново. Результат оставался неизменным: ни единой царапины. Ничего. Абсолютно ничего, что могло бы стать физическим подтверждением того кошмара, что так ярко стоял перед глазами. Неужели все это – искареженный металл, крики, ощущение рвущейся плоти – было лишь плодом моего воспаленного воображения? Если так, то какого лешего я делаю в этой стерильной палате? И почему в ней нет ни малейшего намека на медицинское оборудование? Ни капельниц, ни мониторов, ни даже столика с лекарствами.

В этот момент, когда клубок вопросов в моей голове грозил превратиться в гордиев узел, я приняла решение: хватит догадок. Пора действовать. Я решительно откинула тонкое одеяло и направилась к единственному источнику света и потенциальной информации – окну, надеясь, что вид за ним прояснит этот театр абсурда.

И тут, за пару шагов до цели, меня словно током ударила еще одна мысль. Вещи. Где мои вещи? Чемодан, сданный в багаж, мог сгинуть в аварии. Но рюкзак! Мой верный рюкзак с документами и телефоном. И одежда, в которой я была… не могла же я материализоваться в этой пижаме из воздуха? Я обшарила взглядом пустую палату, заглянула в столь же пустую тумбочку. Ничего. Всему есть логичное объяснение, твердила я себе, пытаясь отогнать подступающую панику. Я в чужом городе, без денег, документов и связи. Но я жива. Это главное. Проблемы будем решать по мере их поступления.

Наконец, я подошла к окну. Вид, открывшийся за ним, заставил мои ноги подкоситься. Я успела вцепиться в подоконник, чтобы не рухнуть на пол. Внизу раскинулся идиллический парк: ухоженные газоны, извилистые дорожки, стройные деревья и фонтан в центре. Мягкий свет говорил о раннем утре или вечере. И тогда мой взгляд скользнул выше. И замер.

На небе висели две луны.

Две. Черт возьми. Луны

Страх сковал конечности, леденя кровь. Где я? Как я сюда попала? И самое страшное – как мне вернуться домой? Мир вокруг казался одновременно сказочным и смертельно опасным, и я стояла на его пороге – крошечная, испуганная, потерявшая все ориентиры.

– Проклятье… – вырвалось беззвучным шепотом. – Что теперь делать?

Вопросы роились в голове, жаля и не давая сосредоточиться. Беззвучный крик отчаяния застрял в горле. Ноги, ставшие чужими, подгибались, но я из последних сил добралась до кровати и обессиленно рухнула на нее, словно марионетка с оборванными нитями. Думать. Какая злая ирония. Сейчас, когда ясность ума была нужна как воздух, в голове образовалась звенящая пустота. Это сон? Я ущипнула себя. Больно. Не сон. Галлюцинация? Но мир ощущался слишком реальным.

Мое лихорадочное метание прервал вошедший в палату мужчина. На вид ему было лет пятьдесят. Седые, но аккуратно уложенные волосы, безукоризненная осанка, спокойный взгляд интеллигентных светлых глаз. Строгий темно-серый костюм, поверх которого был накинут ослепительно белый халат, придавал его облику странную двойственность – солидность чиновника и авторитет врача.

– Добрый день, – его голос прозвучал ровно, безэмоционально. – Меня зовут Тейт Хейтмор, я Ваш лечащий врач. – Из складок халата он извлек тонкий планшет. Экран ожил, подсветив его лицо холодным светом. – Вы помните, как вас зовут?

– Даяна Роннер, – ответ сорвался с губ автоматически, голос прозвучал глухо и безжизненно.

– Госпожа Роннер, – доктор Хейтмор склонил голову, его стилус пробежался по экрану, – Вы находитесь в Центральной городской больнице города Мертории. Вас доставили после ДТП. Диагностированы обширные гематомы, сотрясение грудной клетки, множественные порезы и черепно-мозговая травма второй степени.

Каждое слово падало в сознание тяжелым камнем. Мой взгляд невольно упал на собственные руки. Гладкая, неповрежденная кожа. Внутри зародился почти неконтролируемый импульс немедленно сорвать с себя больничную рубаху, ощупать лицо, проверить каждый сантиметр тела, вдруг я что-то упустла. Я с огромным трудом сдержала это отчаянное желание.

– Вам была оказана вся необходимая помощь, – заметил мои метания врач. – Как Вы себя чувствуете?

– Как во сне, – честно призналась я.

– Это нормальная реакция. Вы пять дней находились в целительной коме. Организму нужно время на адаптацию. Медицинские показатели в норме, но я бы советовал задержаться у нас еще на денек, для наблюдения.

Всего день, чтобы сообразить, что делать дальше.

– И еще, – добавил он, уже поворачиваясь к выходу, – Вас хотел видеть дознаватель из Управления безопасности. Я скажу ему, что Вы готовы к разговору.

Я молча кивнула.

– Доктор, а мои вещи? – спохватилась я.

– Одежду пришлось уничтожить согласно процедурам. Ваши ювелирные украшения на хранении, вернем при выписке. По поводу остального багажа – поговорите с дознавателем.

– Спасибо, – выдохнула я. Хоть что-то. – Простите, а где здесь уборная?

– За этой дверью, – он указал на вход.

Доктор ушел. Тишина давила. Принять ли меня здесь? Или, не дай бог, сожгут на костре, как чужачку в темные века? А если признаться дознавателю? Сказать, что я случайный гость из другого мира и попросить отправить обратно?

Предательская дрожь вновь пробежала по пальцам. «Так, Дана, соберись», – мысленно одернула я себя. Первоочередная задача – добраться до уборной. Там должно быть зеркало. А что, если в нем я увижу не себя? Эта мысль, острая и леденящая, была прямой цитатой из сотен прочитанных фэнтезийных романов. Кажется, пришло время мобилизовать весь мой багаж знаний, почерпнутый из развлекательного чтива. Абсурд! Истерический смешок вырвался из груди. «Сначала– зеркало. Потом – выводы».

С тяжелым вздохом я вышла из палаты в небольшой предбанник. Дверь слева вела в ванную. Затаив дыхание, я шагнула к зеркалу. Из его глади на меня смотрела бледная, измученная версия меня самой. Спутанные шоколадные волосы, глубокие тени под темно-серыми глазами, нездоровая синева на острых скулах. Но сквозь шок пробилось облегчение: ни единого шрама. Это было невероятно. Похоже, здешняя медицина и правда творит чудеса.

Нужно было взять себя в руки. Лучший способ – душ. На полке сиротливо стояла бутылочка с надписью «Средство для волос и тела». Я поняла ее. Я читала и понимала язык, который не был русским. Осознание этого обрушилось как лавина.

Освежающий душ не смыл гнетущую тишину палаты. Я опустилась на стул, и осознание обрушилось всей своей тяжестью: судьба – непревзойденная мастерица злой иронии. Сколько раз я в сердцах кричала: «Оставьте меня в покое!»? Что ж, желание исполнено. Получите, мадам, вашу карму. Мечтала быть самой пробивной? Вот она я – квинтэссенция неуместности, существо, выбитое из любого ритма бытия. Расплата, сервированная под таким густым соусом абсурда, что остается только смеяться сквозь слезы.

Эх, сейчас бы телефон, кружку горячего чая, пару бутербродов… Желудок жалобно заурчал, и почти в тот же миг в дверь постучали. Вошла крепкая женщина в медицинской форме, неся поднос. Комнату накрыло волной запахов: свежий хлеб, печеные овощи, насыщенный аромат мяса.

– Доброе утро, госпожа Роннер, – мягко произнесла она с приветливой улыбкой. – Принесла Вам подкрепиться. Я Невья, медсестра этого отделения. Если что-то понадобится – в изголовье кровати есть кнопка вызова. Приятного аппетита.

– Невья… – я выдавила из себя заискивающую улыбку. – Простите, мне не вернули одежду, а в халате неудобно…

– Я посмотрю, что у нас есть, после обхода, – пообещала она. – А Вы кушайте.

Едва за ней закрылась дверь, я набросилась на еду. Прозрачный бульон, нежное мясо, похожее на курицу, запеченные овощи, свежий хлеб и стакан темного компота. Если здесь так кормят пациентов, то медицина и правда достигла невероятных высот.

Я смела все с подноса, не успев толком распробовать. Когда туман голода рассеялся, передо мной стоял лишь стакан с компотом. Но стоило мне поднести его к губам, как в палату снова вошла Невья с аккуратно сложенной стопкой одежды.

– Вот, – положила она стопку на кровать. – Нашла для Вас кое-что.

– Спасибо вам большое! – сказала я от всего сердца.

– Пустяки, – отмахнулась она. – Переодевайтесь скорее. К Вам посетитель… дознаватель. Я скажу ему подождать минут десять.

Я кивнула, ощущая, как к благодарности примешивается тревога. Рассмотрев одежду – больничные штаны, майка и тапочки – я быстро переоделась. Десять минут. План созрел моментально: сначала – оценка обстановки. Если опасности нет – рассказать правду и умолять о помощи с возвращением.

Тайна неучтённого пассажира.

Едва успела я выдохнуть, позволив себе крохотную, почти невесомую паузу, как в дверь вновь постучали. Но этот стук был иным. Не просто звук, а властное заявление. Резкий, уверенный, он не просил разрешения войти – он уведомлял о своем прибытии. Что-то внутри меня оборвалось. Кровь, казалось, застыла в жилах, а в горле встал ледяной ком, перекрывая доступ кислороду.

Дверь отворилась, и на пороге вырос мужчина. Высокий, с той холеной хищной статью, которую не скроет даже строгая форма с незнакомыми, тревожащими взгляд знаками отличия. Лет тридцать пять, не больше. Коротко стриженные темные волосы, легкий загар на лице с едва пробивающейся щетиной. Он мог бы показаться дьявольски привлекательным, если бы не глаза. О, эти глаза! Прямой, как стальной стержень, цепкий взгляд, который не просто изучал – он раздевал догола, проникая под кожу, в самые потаенные уголки души. В руках он держал обычную кожаную папку, но в его хватке она выглядела как Книга Судеб, где на последней странице уже выведен мой приговор.

Он сделал шаг внутрь, и мир сузился до пространства между нами. Каждый его размеренный шаг отдавался во мне гулким эхом, и паника вспыхнула неконтролируемым пожаром. В его непроницаемой уверенности, в том, как он двигался, сквозило знание. Ему не нужно было ничего спрашивать – мне до тошноты казалось, что он уже знает обо мне всё. Он пришел лишь для того, чтобы с вежливой улыбкой зачитать приговор.

– Госпожа Роннер, прошу, не стоит так волноваться, – произнес он ровным, бархатным баритоном, от которого по спине пробежали мурашки. – Этан Рэйнс. Старший советник, Управление Безопасности Мертории. Я здесь, чтобы прояснить несколько деталей.

Пока он говорил, мое веко предательски дернулось. Я лишь судорожно кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Он присел за стол, и я невольно отметила, как форма идеально сидит на его тренированном теле. Из папки он извлек стопку бумаг. Мой взгляд задержался на его лице. Яркие зеленые глаза казались почти нереальными на фоне темных кругов усталости. На мгновение во мне шевельнулась непрошеная жалость. Впрочем, эта изможденность его ничуть не портила, а лишь добавляла какой-то опасной, усталой притягательности. И тут, совершенно неожиданно, меня накрыло странным импульсом – обжигающим желанием выложить ему все, как на духу. Исповедаться не только в реальных грехах, но и в тех, что я только замыслила. Эта абсурдная мысль подействовала как ушат ледяной воды. Страх уступил место колючей настороженности. Нет, здесь что-то не так. Это какая-то ловушка.

– Я… я почти всю дорогу спала, – я слегка откашлялась, пытаясь выиграть секунду. Голос прозвучал сдавленно. – Боюсь, подробностей самой аварии я вам не сообщу.

– Обстоятельства аварии нам в целом понятны, – спокойно прервал меня Рэйнс. Его голос был как шелк, но под ним чувствовалась сталь. – Сейчас нас интересует другое, детали, которые помогут составить полную картину. Итак, почему Вы ехали именно этим автобусом по маршруту Рельтин-Мертория? Во сколько Вы сели в автобус? Заметили ли что-нибудь необычное перед отправлением или в пути, до того, как уснули?

Внутри что-то щелкнуло. Я мысленно сделала пометку: я ехала из Рельтина. Дальше – предельная осторожность.

– Я вошла в салон за несколько минут до отправления, – начала я, тщательно взвешивая слова. – Был чемодан в багаже и небольшой рюкзак с собой. Нашла свое место, устроилась… и, видимо, тут же уснула. Ничего необычного, все как всегда.

– Почему именно этот рейс? – голос советника оставался ровным, но я чувствовала, как он ловит каждую мою интонацию.

– Время прибытия подходило, – ответила я, стараясь говорить спокойно. – Удобно приехать вечером, чтобы с утра пойти гулять по городу.

– Ваше место в автобусе?

– Точно не помню… – Я коснулась пальцами виска. – Номер на билете, а он в рюкзаке остался. Который, боюсь, аварию не пережил. – Место было где-то в середине, слева, у окна. – Я подняла на него взгляд и постаралась изобразить самое простодушное неведение, кокетливо хлопнув ресницами.

– В автобусе оставались свободные места?

– Кажется, нет… – ответила я неуверенно.

Старший советник поднял голову. На его губах промелькнула тень улыбки, от которой у меня похолодело внутри.

– Согласно списку, в автобусе находилось пятьдесят три человека. Все места заняты, – он сделал паузу, и его голос приобрел жесткость. – Однако на месте происшествия обнаружен еще один… пятьдесят четвертый. Безбилетный.

Он испытующе посмотрел на меня. Пятьдесят четвертый… Это же я. Паника ледяной змеей скользнула по позвоночнику.

– Лишний человек? – переспросила я, стараясь, чтобы голос звучал растерянно. – Странно… Я уснула почти сразу. А когда все началось… было не до подсчета попутчиков. Может, ошибка в документах?

Этан Рэйнс откинулся на спинку стула. Скрип прозвучал в тишине оглушительно.

– Мы проверяем все версии, – сказал он негромко. – Показания сходятся в одном – был кто-то еще. Тень без билета. Мы не можем найти его ни среди живых, ни среди мертвых.

Он вперился в меня взглядом, и я ощутила себя бабочкой, пришпиленной к картону. Я встретила этот взгляд прямо, изображая лишь искреннее сожаление. Технически я ведь почти не врала.

– Госпожа Роннер, – советник подался вперед, его голос стал тише и еще более въедливым. – Все, что Вы говорите, звучит… безукоризненно. Но меня не отпускает ощущение, что Вы излагаете лишь часть правды. Я чувствую исходящий от Вас страх. Что именно вас так страшит?

Моя бровь непроизвольно изогнулась.

– Я эмпат, госпожа Роннер, – буднично уронил он, кивнув на свои знаки отличия. – Это отражено на нашивках.

Эмпат. Передо мной сидит эмпат. И как, во имя всех небесных канцелярий, мне скрыть этот липкий ужас, который он считывает с меня, как утреннюю газету? Старая истина: был бы человек, а статья найдется. В моем-то случае и искать не придется.

Я слегка тряхнула головой, делая вид, что разглядываю нашивки.

– Я до сих пор не могу… собраться с мыслями. А стоит вспомнить этот скрежет, крики… – по коже пробежал озноб, и я невольно поежилась. – Скажите, – я перевела тему на то, что волновало меня не меньше, – а что с багажом? Меня ведь завтра выписывают. А у меня ни одежды, ни документов, ни денег! Все осталось там…

– Некоторые вещи пока не опознаны, – произнес он ровным тоном. – Опишите Ваши, и я распоряжусь доставить их к вечеру. – Он пододвинул ко мне чистый лист и ручку.

Момент истины. Я потянулась за ручкой, стараясь, чтобы он не заметил дрожи в пальцах. Провалиться на банальном письме… какой нелепый финал.

– Пока Вы заняты, – его голос заставил меня вздрогнуть, – цель Вашего визита в Мерторию?

Рука дернулась, оставив на бумаге неровный шрам.

– Простите, – голос прозвучал сдавленно, – рука плохо слушается после… всего.

– Ничего страшного, – в его голосе послышалось… понимание? Мне показалось, или уголки его губ едва заметно изогнулись в улыбке? Словно он наслаждался этой игрой. Передо мной тут же лег чистый лист. – Так с какой целью Вы направлялись в Мерторию?

Ответа не было. Я склонилась над бумагой, лихорадочно состряпывая легенду. Этот мир, где советники безопасности – эмпаты… это стандартная комплектация или мне просто «повезло»?

– Я подумывала… – начала я медленно, выводя буквы, – перебраться сюда. Насовсем. Я бывала здесь проездом, мне очень понравился город. Решила приехать на пару недель, на разведку.

И странное дело: как только я погрузилась в выдумку, рука перестала дрожать.