Повороты судьбы

– Здесь неподалеку есть одно неприметное местечко, – ее голос звучал спокойно и ровно, но в нем чувствовалась какая-то скрытая уверенность, – маленькое, довольно тихое кафе, где нас никто не потревожит. Там мы сможем обстоятельно поговорить, без лишних ушей и суеты. Потерпи еще немного, обещаю, ты получишь ответы. На все твои вопросы, какими бы они ни были.

Внезапно она чуть замедлила шаг и, обернувшись ко мне так, что я смогла рассмотреть ее лицо в свете ближайшей витрины, одарила меня взглядом, в котором плясали неожиданно шаловливые, почти девчоночьи искорки. Легкая усмешка тронула уголки ее губ.

– Кстати, – добавила она, и в ее голосе явственно послышались смешливые, чуть дразнящие нотки, – твой пассаж насчет «лукавого»… Это было нечто! Когда я это услышала, я, должна признаться, хохотала до самого упада. У тебя определенно есть своеобразное чувство юмора.

Меня словно ледяной водой окатило. Услышала? Кто мог ей передать мои слова? Волна жгучего, почти невыносимого любопытства, смешанного с подступающей тревогой и каким-то почти мистическим недоумением, буквально захлестнула меня, заставив на мгновение забыть о шуме улицы и прохожих. Откуда, ну откуда у этой женщины, появившейся в моей жизни так внезапно и властно, могло быть столько информации обо мне? Каждое ее слово, каждая деталь, невзначай брошенная ею, лишь туже и туже затягивала узел вопросов в моей голове, который, казалось, вот-вот лопнет от напряжения.

Наш путь оборвался у двери, которая, на первый взгляд, ничем не выделялась из череды подобных, ведущих в подвальные или полуподвальные помещения городских зданий. Лишь скромная, почти неприметная табличка с лаконичной надписью «Бар» да несколько стертых каменных ступеней, уводящих вниз, в сумрак цокольного этажа, намекали на то, что за этой невзрачной преградой скрывается нечто иное, нежели очередной склад или подсобка.

Внутри атмосфера в точности соответствовала внешнему минимализму. Пространство тонуло в густом, обволакивающем полумраке, едва разгоняемом редкими, тускло светящими лампами. Воздух был немного спертым, с едва уловимыми нотками старого дерева и, возможно, пролитого пива. Обстановка была предельно аскетичной: грубоватые деревянные столы, лишенные даже намека на скатерти, и такие же простые, основательные деревянные стулья, расставленные без особого порядка. Однако Кристен, казалось, чувствовала себя здесь абсолютно в своей стихии. Она не стала задерживаться в этом общем зале, а уверенным, почти хозяйским шагом повела меня вглубь, к дальней стене. Там, за тяжелой, плотной шторой, скрывавшей невысокий арочный проем, обнаружился проход в более укромную часть заведения – череду небольших, изолированных друг от друга кабинок, предназначенных, очевидно, для приватных бесед. Не колеблясь ни секунды, Кристен отдернула полог одной из них, приглашая меня войти, и мы оказались в компактном, но уютном закутке, отгороженном от остального мира.

Мы разместились друг напротив друга. Стол, за которым мы оказались, был точной копией тех, что стояли в общем зале – такой же массивный, из темного, видавшего виды дерева, его поверхность хранила молчаливые истории о бесчисленных предыдущих посетителях.

– Ты, верно, и не ела толком, – неожиданно участливо произнесла Кристен, и в ее строгом голосе прозвучали почти теплые нотки. – Новости и голодный желудок – не лучшие компаньоны. А так, глядишь, усвоятся лучше, переварятся, так сказать, вместе с пищей, – она попыталась сострить, но уголки ее губ лишь едва заметно дрогнули в подобии улыбки, отчего шутка прозвучала скорее неуклюже и немного натянуто, чем по-настоящему остроумно.

Я уже открыла было рот, чтобы вежливо отказаться – какой-никакой перекус у меня сегодня все же был, да и чего ждать от этой женщины, с ее внезапными приступами дружелюбия, было совершенно неясно, словно пытаешься разглядеть дно в мутной воде. Однако мои слова так и застряли в горле, потому что в этот самый момент к нашему столику бесшумно подошел официант, и все внимание Кристен мгновенно переключилось на него, словно он был единственным интересным объектом в этом полутемном заведении. Она сделала заказ с уверенностью завсегдатая, перечислив блюда и напитки так, словно знала их наперечет, даже не взглянув на меню. Впрочем, нам его и не удосужились принести, что лишь подтверждало ее осведомленность о местной кухне.

– Ты не обращай внимания, – спохватилась она, заметив, возможно, мое недоумение по поводу отсутствия меню, и ее голос снова приобрел привычные деловые нотки, хотя и с налетом какой-то извиняющейся интонации. – Здесь, скажем так, кухня на ценителя, выбор не слишком велик. Но вот мясо… и пиво… – она выразительно прикрыла глаза, словно уже предвкушая гастрономическое удовольствие, и по ее блаженному выражению, на мгновение смягчившему резкие черты лица, я безошибочно поняла, что эти два пункта программы должны быть выше всяких похвал, настоящей жемчужиной этого места.

Договорив, она полезла во внутренний карман своего пиджака, извлекая оттуда слегка примятую пачку сигарет и маленькую, продолговатую металлическую вещицу, оказавшуюся изящной зажигалкой. Щелкнув ею, она поднесла огонек к кончику сигареты, глубоко затянулась, выпустила тонкую струйку ароматного дыма к дощатому потолку нашего закутка и, небрежно метнув пачку через стол в мою сторону, так что та приземлилась прямо передо мной, коротко бросила:

– Будешь?

Мой взгляд задумчиво остановился на пачке, небрежно брошенной Кристен на потертую поверхность стола. Вообще-то, я дала себе зарок – завязать с курением аккурат перед этим самым злополучным отпуском, который обернулся чем-то совершенно невообразимым. Однако сейчас, в этой абсурдной, вывернутой наизнанку реальности, где привычные устои рассыпались в прах, а ближайшее будущее скрывалось в тумане, одна-единственная сигарета казалась такой незначительной уступкой самой себе, почти что необходимостью, маленьким якорем в бушующем море неопределенности. Поэтому, после недолгого внутреннего борения, я медленно, словно пробуя воду, вытянула одну тонкую сигарету из пачки.

– Эти куда лучше тех, что «там», – Кристен чуть повела плечом, не уточняя, что именно она имела в виду под этим «там», но я без труда догадалась, что речь идет о Земле, о сигаретах из моего, теперь уже такого далекого, мира. Ее уверенность немного озадачила. «Откуда ей знать?» – мелькнула у меня мысль. – «С чем она сравнивает? Неужели с каким-нибудь допотопным «Беломором» или другой ядреной отравой из забытых времен моего отца?» Впрочем, кто знает, когда ее занесло в этот мир и какие табачные изделия были в ходу на ее «там» до того, как она очутилась здесь… Размышления прервал щелчок. Она снова чиркнула своей изящной зажигалкой, поднося подрагивающий огонек к кончику моей сигареты.

– Поверь, – чуть усмехнулась она, заметив, должно быть, тень сомнения на моем лице, – здесь за качеством следят. Производство на уровне.

Я с истинным наслаждением сделала первую затяжку, и меня охватило легкое удивление. Дым, вопреки моим опасениям и привычным ощущениям от земных сигарет, оказался на удивление мягким, почти бархатистым, лишенным какой-либо резкости или першения. Он не обжег, а словно нежно окутал горло, плавно пройдя дальше, и затем теплой, почти ласковой волной наполнил легкие, не вызвав ни малейшего дискомфорта. А во рту, вместо привычной табачной горечи, осталось неожиданно приятное, тонкое, едва уловимое послевкусие, которое хотелось распробовать, понять его нотки, задержать это ощущение подольше.

Кристен некоторое время молча наблюдала за мной, давая мне, по-видимому, возможность полностью прочувствовать момент и, возможно, собраться с мыслями после столь неожиданного вкусового опыта. На ее лице играла легкая, едва заметная улыбка, словно она заранее предвкушала мою реакцию и теперь с удовлетворением отмечала ее. Затем, словно решив, что пауза достаточно затянулась, и пора переходить к существу дела, она чуть качнула головой, ее взгляд стал более сфокусированным, и она заговорила четким, размеренным тоном, в котором явственно проступали деловые нотки, однако без излишней официальности или сухости:

– Я прекрасно понимаю, что сейчас в твоей голове, должно быть, роится несметное количество вопросов, и это совершенно естественно, учитывая всю необычность ситуации. Чтобы мы не потерялись в хаосе недомолвок и предположений, и чтобы ты получила наиболее полную и структурированную картину происходящего, я бы хотела предложить следующий, на мой взгляд, наиболее рациональный план нашего дальнейшего общения: для начала я последовательно и как можно подробнее изложу тебе свою историю, все ключевые события и обстоятельства, которые привели меня сюда и сформировали мое нынешнее положение. А уже после того, как я закончу свой рассказ, когда у тебя будет достаточно информации для размышления, ты сможешь задать мне абсолютно все вопросы, которые у тебя к тому моменту останутся невыясненными, или, возможно, появятся новые в процессе моего повествования. Как тебе такой подход?

Я медленно склонила голову в знак согласия. Мой кивок был не просто механическим движением, а совершенно осознанным, молчаливым «да», выражающим полную готовность и даже нетерпеливое ожидание внимательно слушать, впитывать каждое слово и, наконец, начать распутывать тот клубок загадок и недомолвок, который, как я интуитивно чувствовала, она собиралась методично и подробно передо мной развернуть.

Возвращение официанта было почти неуловимым, словно он не вошел, а материализовался из воздуха, такой же тихий и неприметный, как и в прошлый раз. Однако то, что он нес на искусно сбалансированном подносе, было отнюдь не незаметным. В центре композиции возвышался великолепный, внушительных размеров мясной стейк, источавший такой густой и соблазнительный аромат, что я невольно сглотнула слюну. Его зажаристая, темно-коричневая корочка с идеальными следами от гриля скрывала, без сомнения, нежнейшую розовую мякоть, обещавшую гастрономическое блаженство. Рядом с этим мясным исполином яркими красками играл свежий салат – сочные листья изумрудного цвета перемежались с алыми томатами черри и хрустящими кольцами светлого лука, все это было сбрызнуто легкой, едва уловимой заправкой. В глубокой керамической пиале горкой возвышалась смесь отборных, чуть подсоленных орешков, чей тонкий аромат добавлял еще одну ноту в общую симфонию запахов. Завершали этот натюрморт две увесистые, запотевшие стеклянные кружки, до краев наполненные пенящимся пивом глубокого янтарного оттенка, увенчанные белоснежными шапками пены. Стоило этим ароматам – жареного мяса, свежей зелени, поджаренных орехов и терпкого хмеля – смешаться и занять все пространство комнаты, как она мгновенно преобразилась. Напряжение, висевшее в воздухе, словно растаяло, уступив место ощущению невероятного, почти осязаемого уюта, обещанию сытости и долгого, возможно даже приятного разговора.

Официант закончил расставлять угощения и, не проронив ни слова, тактично удалился. Комната вновь погрузилась в наше молчание. Кристен уставилась в одну точку на столе, ее пальцы едва заметно постукивали по краю. Было ясно, что ее мысли сейчас далеко, она погрузилась в глубокое раздумье, словно готовясь к непростому разговору.

– Семнадцать лет. Семнадцать долгих лет отделяют меня от того дня, когда я, так же, как и ты сейчас, открыла глаза в этом… странном месте. Дорога сюда для нас обеих началась одинаково – с поездки на автобусе, оборвавшейся катастрофой. А потом – лишь это место, эта новая реальность. Я не стану утомлять тебя рассказами о первых днях, о том смятении и отчаянии. Думаю, ты и без моих слов можешь представить, что значит быть вырванной из привычной жизни, словно растение из родной почвы, и оказаться посреди неизвестности, где каждый камень, каждый звук чужой. Но человек – существо удивительно живучее. Мне удалось не просто выжить, но и как-то здесь обосноваться, найти свою колею. И поверь, то, что наши пути пересеклись, – это для тебя большая удача. Почему – расскажу чуть позже, всему свое время. Знаешь, моя юность пришлась на те самые «лихие девяностые». Это была суровая школа, которая научила меня одному простому правилу: выживать. Любой доступной ценой. И этот навык, как оказалось, бесценен.

Руку помощи протянуть было некому, да я, честно говоря, и не ждала. Поэтому пришлось начинать с самого дна, которое только можно представить для бывшей учительницы. Да-да, я, некогда сеявшая разумное, доброе, вечное, оказалась в той категории женщин, о которых приличные люди предпочитают не говорить вслух. Называй это как хочешь – женщина полусвета, падшая… Суть одна: тело, стало товаром. А что делать? Жить-то хотелось, инстинкт самосохранения, знаешь ли, штука упрямая. И вот, когда казалось, что ниже падать уже некуда, подвернулся вариант – выскочила замуж. Не за принца, конечно. Хозяин затрапезной забегаловки на самой глухой окраине. Но это была крыша над головой и, что важнее, регулярная еда. – Она сделала хороший глоток пива, закинула в рот горсть орешков и, прожевав, продолжила – Можно сказать, с этого момента и началась моя… ну, скажем так, стабильность. Сытая жизнь, если выражаться прямо. Появилась возможность не думать о том, что будешь есть завтра, и это, поверь, уже дорогого стоит. Именно тогда я впервые за долгое время позволила себе посмотреть в будущее не со страхом, а с какой-никакой, а все-таки надеждой.

Кристен вновь сделала паузу, собираясь с мыслями, прежде чем продолжить:

– Сперва, признаюсь, был соблазн рассказать правду о своем происхождении. Сама понимаешь, очнуться после такой аварии… я хоть и отделалась испугом, но голова шла кругом, и я не сразу осознала, где оказалась. Но быстро включился инстинкт самосохранения. Сначала промелькнуло – не поверят. Потом стало очевидно – уже поздно, да и какой толк? – Она коротко пожала плечами. – И интуиция меня не подвела. Мне удалось раскопать, что я здесь не первая. Третья, если быть точной. Первый не пережил ту аварию. Второго устранили их силовики. И все указывает на то, что причиной его гибели стало именно его «попаданство». У них тут, как я поняла, очень жесткая позиция по этому поводу: они рассматривают таких, как мы, в качестве серьезной угрозы.

Именно в тот момент, когда обрывки информации сложились в пугающую картину, я приняла окончательное, непоколебимое решение: о своем истинном происхождении я буду молчать. Молчать, чего бы мне это ни стоило. Мне ведь удалось, ценой невероятных усилий и постоянного самоконтроля, ассимилироваться в этом мире, стать для них своей, почти незаметной. Поэтому, как только до меня дошли слухи о новой, до боли похожей на мою, аварии, я немедленно начала действовать – собирать информацию, наводить справки, опрашивать знакомых и незнакомых. Инстинкт самосохранения, отточенный годами, кричал, что нужно найти тебя. Я рассчитывала застать тебя еще в больнице, но не успела – тебя уже выписали. Тогда мелькнула догадка: вокзал. Место, откуда многие начинают новый путь или отчаянно пытаются сбежать. – Она вскинула на меня прямой, серьезный взгляд, в котором не было ни тени сомнения. – Я хочу тебе помочь. Просто по-человечески. Потому что я слишком хорошо помню, каково это – оказаться здесь, и на своей шкуре испытала все так называемые «прелести» новой жизни во всей их беспощадной красе.

На глазах Кристен предательски блеснули слезы, но она тут же нетерпеливо смахнула их тыльной стороной ладони.

– Ты ешь, – голос ее слегка дрогнул, но она взяла себя в руки. – Мясо у них что надо, просто огонь. Только остывает быстро.

И она улыбнулась. Кажется, это была первая искренняя, по-настоящему добрая улыбка, которую я видела на ее лице за все наше короткое, но такое насыщенное знакомство. Секундная мягкость, тут же скрытая за привычной дымовой завесой – она снова закурила, выпустив облачко дыма.

Я сделала большой глоток пива, ощущая его горьковатую прохладу, и принялась за стейк. Кристен не обманула: мясо было превосходным, сочным и ароматным. На какое-то время в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь негромким стуком вилок о тарелки да едва слышным потрескиванием ее сигареты.

– Слушай, – я решилась прервать тишину, – ты не знаешь, какого черта мы вообще здесь? И почему именно мы?

Она устало посмотрела на меня.

– Нет, – коротко бросила она. – Единственное, что я поняла за все это время – такие, как мы, появляются тут регулярно. С пугающей периодичностью. Только вот никому и в голову не пришло связать эти события. До тебя тут было шестеро «попаданцев». Я одна из них осталась в живых. Раньше этот кошмар повторялся каждые пять лет. А ты вот… всего два года прошло с последнего переноса. Что-то пошло не так. Или кто-то вмешался. Без понятия. И что за этим всем стоит – тем более. Не припомню, чтобы после предыдущих… забросов, – она криво усмехнулась, – кто-то тут особо суетился, кого-то искал или расследования проводил. Так что… вот все мои знания на этот счет.

– Ты упомянула, что одного из… пришлых… – я запнулась, подбирая слово, – ликвидировали безопасники. – Я старалась, чтобы голос звучал как можно более равнодушно, хотя сердце заколотилось чуть быстрее. – Ты уверена, что это произошло именно потому, что он был… ну, не отсюда?

– Та история случилась еще до меня, – отмахнулась она, но глаза ее были внимательны. – Одни сплетни, сама понимаешь. Я старалась не слишком светить свой интерес к этому.

Я отхлебнула еще немного пива, холодная горечь приятно остудила горло. Взяла щепотку орешков, хрустнула ими, стараясь выглядеть максимально расслабленной.

– А как ты вычислила меня? Что я тоже… не отсюда?

– Свои люди в Управлении имеются, – она снова пожала плечами, будто это было само собой разумеющимся. – Когда до меня дошли первые сведения об аварии, я начала наводить справки. Сразу, конечно, было неясно, кто именно мне нужен, слишком много суеты. А потом один из наших завсегдатаев, рассказал мне, посмеиваясь, о твоем заявлении по поводу утерянных документов. Тут-то пазл и сложился. Я подумала: «Ага, вот она, скорее всего». И решила взглянуть на тебя собственными глазами. – Она сделала паузу, ее взгляд стал серьезнее, почти предостерегающим. – Зря ты, конечно, это заявление написала. Они быстро просекут, что ты не та, за кого себя выдаешь. Очень быстро.

– У меня просто не было выбора! – выпалила я, чувствуя, как щеки начинают гореть. – Они потребовали документы, а я… я не придумала ничего умнее, чем соврать на ходу, да и мысль мелькнула, а вдруг прокатит.

Она внимательно посмотрела на меня, потом чуть заметно вздохнула.

– Понятно. Кстати, чтобы пресечь лишние вопросы, я уже объяснила свой интерес к твоей персоне. Сказала, что ты племянница моей старой, но очень дальней подруги, и я пообещала ей присмотреть за тобой, пока ты здесь. – Она изложила легенду четко, почти буднично.

– Спасибо, – выдохнула я, чувствуя некоторое облегчение. – Учту.

Я отсалютовала ей бокалом пива, прежде чем сделать приличный глоток, и вновь затянулась сигаретой, выпуская дым ей почти в лицо. Собираться с мыслями долго не пришлось – они уже оформились в четкий, колкий вопрос.

– И все-таки я не могу понять, – начала я с плохо скрытой иронией. – Ты, такая вся из себя осведомленная, сумела меня разыскать, насобирать обо мне всяких данных – пусть и «каких-никаких», как ты выразилась бы. Но вот на то, чтобы за… – я сделала театральную паузу, – семнадцать лет разобраться в самой главной загадке жизни – почему ты или мы здесь, – на это твоих талантов уже не хватило? Прости, но поверить в такое… выше моих сил.

– Я не могу ответить. – Она отрезала это так, словно закрывала тяжелую дверь, а в глаза мне посмотрела с какой-то мучительной прямотой, пытаясь вдолбить истину, которую я отказывалась принимать. – Это чертовски опасно. Просто прими это как факт. – Кристен устало потерла переносицу. – Я лучше буду и дальше гнуть спину в этой дыре, своего благоверного обхаживать, да что угодно делать, лишь бы не вляпаться еще глубже. Не для того я столько лет карабкалась из… из всего этого, чтобы одним махом спустить свою жизнь псу под хвост. – Она криво усмехнулась. – Так что извини. И забудь. Просто выкинь из головы. Живи. Благо, теперь тебе есть на кого опереться. А я… я помогу тебе тут освоиться, не переживай.

Тишина вновь обступила нас, плотная, почти осязаемая. Я отчаянно пыталась понять Кристен, ее мотивы, ее… смирение? Но как, черт возьми, как можно было оставаться безучастной, когда на твоих глазах растоптали семь человеческих жизней? Семь судеб, исковерканных до неузнаваемости, а она… она просто наблюдала.

Кристен первой нарушила давящее молчание. Ее голос прозвучал ровно, быть может, даже слишком спокойно, словно она уже тысячу раз прокручивала этот разговор у себя в голове.

– Я вижу, как в тебе все кипит, – она чуть склонила голову, разглядывая меня с каким-то странным, почти материнским сожалением. – Готова ринуться в бой, шашку наголо, да на линию огня, не так ли? Только это так не работает, милая. Увы. Пойми одну простую, но жестокую истину. Во-первых, нам никто и никогда не поверит на слово. Ни единому. А любая попытка собрать доказательную базу – это прямой билет на тот свет. Собственноручно подписанный смертный приговор. Они костьми лягут, но не позволят вытащить всю эту грязь на свет божий. – Она сделала паузу, ее взгляд стал жестче. – Именно поэтому я тебе ни черта не расскажу. Ни единой подробности. Чтобы ты по своей же горячности и, уж прости, откровенной дурости, не сломала себе жизнь окончательно. Все равно ведь… – она на мгновение запнулась, словно борясь с чем-то внутри, – все равно мы не сможем вернуться. Обратно, в наш мир, дороги нет. Смирись.

Я сидела, оцепенев, уставившись в потертую столешницу, но видела перед собой не царапины и въевшиеся пятна, а слова Кристен, тяжелые и холодные, как камни, они оседали в сознании, грозя погрести под собой остатки надежды. Информация, которую она вывалила на меня, была чудовищной, немыслимой. Одна часть меня – та, что еще вчера верила в справедливость и возможность что-то изменить, – рвалась наружу беззвучным криком: «Ты что, спятила?! Это же чудовищно! Это необходимо прекратить, немедленно! Как можно с этим мириться?!» Мне хотелось вскочить, схватить ее за плечи, встряхнуть и заставить понять, что так нельзя, что нужно бороться, кричать об этом на каждом углу, искать союзников!

Но другая же, более циничная и уже успевшая хлебнуть здешней «реальности», с ледяным спокойствием признавала ее пугающую, тошнотворную правоту. Если отбросить эмоции, если попытаться мыслить холодно и рационально, заглядывая в мрачную перспективу, то становилось до ужаса очевидно: наши шансы не просто наказать виновных в этих «переносах», а хотя бы докопаться до какой-то правды, были не просто нулевыми – они уходили в глубокий, безнадежный минус. Кто мы такие против тех, кто способен на такое? Песчинки. Пыль.

И тогда, с горечью, обжигающей горло, приходило осознание: надо просто… нет, не просто. Надо заставить себя, загнать все протесты в самый дальний угол души, сосредоточиться на единственном, что еще имело хоть какой-то призрачный смысл – на отчаянной попытке наладить собственную жизнь. Выстроить хоть какое-то подобие существования на обломках прежних надежд в этом чужом, враждебном мире. Другого выхода, кажется, не оставалось.