«Эхо Падших Светил» Книга Первая: Пробуждение Тени

– Опять витаешь в облаках, мечтатель? Вместо того чтобы наращивать мышцы у наковальни или изучать планы обороны, ты считаешь трещины на небесном своде и шепчешься с ветром? – раздался у его плеча знакомый, хриплый, пропитанный дымом, элем и безраздельной властью голос.

Кедрик не оборачивался. Он знал, что увидит: лорда Брайдона, своего отца, седого великана с грудью, как наковальня, и руками, способными согнуть стальной прут. Шрам через левый глаз – подарок пещерного тролля – делил его лицо на две половины: суровую и еще более суровую. Его борода, заплетенная в сложные ритуальные косы с вплетенными железными и медными кольцами, каждое из которых означало крупную победу или удачно заключенную сделку, была живой летописью его достижений.

– Они не просто трещины, отец, – тихо, но с непоколебимой твердостью, унаследованной от того же отца, ответил Кедрик, не отрывая взгляда от горизонта. – Это шрамы. Шрамы на лице мира. Солнце гаснет. С каждым днем его свет слабее, а края его все более размыты. Наши запасы звездного угля, что греет наши дома, и светящихся геодезических кристаллов, что освещают наши залы, на исходе. Их почти не осталось. Скоро нам нечем будет не только ковать адамантий для брони стражи, но и отапливать детские спальни, освещать библиотечные залы, где хранятся те самые свитки, что ты презираешь. Мы должны искать новые источники энергии, мыслить по-новому, а не рыть все глубже и глубже в поисках угля, которого больше нет в недрах наших холмов! Я читал в старых свитках из наших архивов, в докладах инженеров-геологов…

– Свитки! Доклады! – фыркнул Брайдон, и его дыхание пахло крепким, как расплавленный металл, элем. – Твои пыльные свитки не согреют младенцев в колыбелях и не выкуют меч, чтобы защитить наши ворота от троллей или голодных соседей! Сила – в стали, мальчик мой! В мышечной силе, в упорстве, в верности клану, в горящем очаге и полных закромах! А не в пустых, бесполезных словах, выцветших на гнилой коже! Твои мечты – это дым. А нам нужен уголь. Реальный, твердый, горючий уголь. Совет старейшин и мастеров кузницы вынес решение. И это решение – закон.

Кедрик наконец обернулся, и сердце его сжалось в ледяных тисках от холодной уверенности в том, что он сейчас услышит. Он видел не понимание, а глухую, непробиваемую стену непонимания и горького разочарования в единственном глазу отца.

– Мы отправляем отряд в Глубинные Шахты. В Старую Копь. Туда, куда не ступала нога кузнеца пятьдесят зим. Старые карты, те самые, что ты любишь, говорят, что там, в самых глубоких жилах, еще можно найти нетронутые залежи черного, звездного угля, самого чистого и жаркого. Его хватит, чтобы наши печи горели еще сто зим. Чтобы наши дети не замерзли в эту стужу.

– Глубинные Шахты прокляты, отец! – воскликнул Кедрик, и его голос, к его собственному ужасу, дрогнул, выдав внутреннюю панику. – Ни одна экспедиция, ни одна одиночная разведка за последние пятьдесят лет оттуда не вернулась! Не просто не вернулась – исчезла без следа! Старейшины, те самые, чью мудрость ты сейчас отрицаешь, говорят, что после последнего великого землетрясения, когда содрогнулись сами основы гор, туда, в образовавшиеся разломы, просочилась Тень прямо из-за Великого Разлома реальности! Это не шахта, отец, это братская могила! Врата в преисподнюю!

– Старейшины стали стары, сынок, их мозги проржавели от страха и суеверий, как нечищеный клинок, – мрачно, без тени сомнения или жалости произнес Брайдон. – А мы – сильны, отчаянны и голодны. Голод дает смелость, отчаяние – решимость. И этот отряд поведешь ты, Кедрик.

Воздух выстрелил из легких Кедрика, словно от удара в грудь. Он видел в единственном глазу отца не любовь, не гордость, а тяжелое, обреченное разочарование. Он не был тем сыном, о котором мечтал великий лорд Кузнецов. Он был ошибкой, браком в великом, суровом деле стали и пламени. Он был слабым звеном.

– Это твой шанс, – продолжил отец, и его голос стал тверже и холоднее горной породы. – Доказать всем – мне, клану, самому себе – что в тебе есть не только ветер между ушей и чернильные пятна на пальцах. Что в груди твоей бьется сердце не летописца, не звездочета, а воина клана Скальных Кузнецов! Принеси нам уголь. Докажи свою ценность. Или… не возвращайся вовсе. Клан не кормит бесполезные рты. Особенно сейчас.

Это был приговор. Окончательный и обжалованию не подлежащий. Кедрик сжал кулаки так, что ногти впились в ладони до крови. Он кивнул, коротко, резко, не в силах вымолвить ни слова. Унижение и ярость кипели в нем.

– Как прикажете, лорд-отец, – сквозь стиснутые зубы, почти шипя, произнес он и, не прощаясь, не глядя более на угасающее солнце и на суровое лицо отца, развернулся и направился вниз, по крутым лестницам, к главному арсеналу, чувствуя на себе тяжелые, осуждающие взгляды стражников у богато украшенных ворот.

Отряд из двадцати лучших рудокопов и ветеранов горных стражников вышел из исполинских, высеченных в форме скрещенных молота и кирки ворот цитадели на рассвете следующего дня. Они шли молча, мрачно, под мерцающим, болезненным светом бледных, словно выцветших звезд Этерии. Кедрик, облаченный в прочную, но легкую, отлично сидящую на нем броню из закаленного серого сплава, с семейным реликтовым молотом «Громогневом» за спиной, чувствовал их тяжелые, недоверчивые, полные скрытого страха взгляды на своей спине. Они видели в нем не лидера, не наследника, а мальчишку-неудачника, юного философа, ведущего их на верную, бессмысленную смерть из-за прихоти и наказания сурового отца. Старый рудокоп Харган, его бывший наставник в горном деле, человек с лицом, изборожденным шрамами и вечной угольной пылью, шел прямо за ним, и его молчание, его потухший взгляд были красноречивее любых слов проклятия.

Путь до Шахт занял два дня через безжизненные, выжженные, мертвые земли, окружавшие владения клана. Воздух, по мере их продвижения на запад, становился все гуще, тяжелее и труднее для дыхания, пахнущий серой, озоном и чем-то еще – сладковатым, приторным и гнилостным, как запах разлагающейся плоти, смешанный с запахом расплавленного металла. Скудная, чахлая, мутировавшая растительность Огненных Холмов окончательно исчезла, уступив место голому, потрескавшемуся, больному камню странного, неприятного синеватого отлива, словно земля была поражена какой-то страшной проказой. Даже звуки их шагов, звон доспехов и скрежет подошв о щебень казались приглушенными, поглощаемыми этой давящей, неестественной тишиной, нависшей над миром.

Наконец, на третий день пути, они достигли цели. Перед ними, в склоне огромной, мрачной горы, зиял черный, как провал в самое небытие, вход. Это были Глубинные Шахты, известные в летописях и страшных сказках также как Старая Копь или Утроба Тьмы. Вход обрамляли обвалившиеся, изъеденные временем и эрозией статуи древних стражей-исполинов, когда-то державших каменные молоты и кирки, а ныне представлявших собой лишь уродливые, пугающие напоминания о былом величии и давно утерянной безопасности. Воздух здесь был ледяным, мертвым и совершенно неподвижным, не шевелился ни один листок, не летала ни одна мошка.

– Никто не входил сюда живым со времен Великой Засухи, лорд Кедрик, – пробормотал Харган, его голос прозвучал негромко, но явственно в этой зловещей тишине. Он совершил древний, инстинктивный знак молота над своей могучей грудью. – Земля здесь больна. Камень шепчет о дурном. Слушайте. Слышите? Тишина. Она слишком громкая. Здесь не должно быть так тихо. Даже камни должны дышать.

– Значит, угля там должно быть много, раз его так давно не трогали, – с ложной, натянутой, почти истеричной бравадой в голосе сказал Кедрик, зажигая свой штормовой фонарь, заряженный бледно-голубым геодезическим кристаллом. Сердце его бешено колотилось, подступая к самому горлу. Он чувствовал ледяную пустоту в животе. – Освещайте проходы. Проверяйте крепления. За мной.

Он переступил черту, невидимую, но ощутимую грань, разделяющую мир живых, дышащих существ и царство вечной тени, и его поглотила тьма.

Внутри было холодно, как в склепе, и тихо до звона в ушах. Этот звон был единственным звуком, что нарушал абсолютную, давящую тишину. Лучи их фонарей, усиленные светящимися кристаллами, выхватывали из непроглядного мрака гигантские, пустые, величественные залы, похожие на подземные соборы, построенные безумными титанами. Огромные, в три обхвата, опоры, высеченные в виде бородатых великанов-праотцов клана, подпирали исполинские своды, их каменные лица, когда-то гордые и суровые, теперь были искажены гримасой немого ужаса и вечного страдания. Повсюду валялись заброшенные, проржавевшие тележки, скелеты прежних работников, обернутые в толстую, седую паутину, и сломанные, искривленные инструменты, словно их швырнула с невероятной силой. Они углублялись все дальше по главной, центральной галерее, и Кедрик механически, почти не глядя, отмечал на своей восковой таблице уцелевшие, но на удивление скудные и бедные угольные жилы. Сердце его замирало от смешанного чувства: тлеющей, призрачной надежды и нарастающего, всепоглощающего, животного ужаса. Каждое эхо их осторожных шагов отдавалось в нем как погребальный звон по ним самим.

Именно Харган, чей слух был натренирован долгими годами работы в глухом забое, где каждый шорох мог значить обвал, первым услышал это.

– Лорд Кедрик… стой. Все, замерли. Прислушайтесь-ка. Всем тихо.

Все замерли, затаив дыхание, вжавшись в стены галереи. Тишина стала еще глубже, еще более зловещей. И тогда, сквозь этот гнетущий покров, они услышали. Из глубины одного из боковых туннелей, того, что вел в самые древние, самые заброшенные и, по слухам, самые богатые выработки, доносился слабый, монотонный, металлический звук. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. Словно кто-то бил небольшим молотом по наковальне. Но ритм был слишком мертвенным, слишком идеально повторяющимся и безжизненным, лишенным всякой души, всякой цели, всякой человеческой ошибки или усталости. Это был звук совершенной, бездушной машины, а не живого, уставшего существа.

– Там… там кто-то есть? – прошептал один из молодых воинов, и его голос дрожал, выдавая возраст и неопытность. – Может, свои? Выжившие с прошлой экспедиции?

– Или что-то, – мрачно, со знанием дела, которого Кедрик никогда за ним не замечал, добавил Харган, сжимая свою тяжелую, испытанную в боях с каменными червями кирку. – Такой звук не сулит ничего доброго. Ни один уважающий себя кузнец, ни один рудокоп так не работает. Это не труд. Это… ритуал. Рабский труд. Бессмысленный и беспощадный. Я слышал такие звуки однажды, мальчик, давным-давно, в Медных копях, перед тем как они обрушились и похоронили триста душ. Это дурной знак. Самый дурной.

Кедрик почувствовал, как ледяная полоса страха пробежала по его спине. Каждый инстинкт, каждая клеточка его тела кричала ему приказать отступление, бежать, пока не поздно. Но он вспомнил взгляд отца. Слова «трус», «неудачник», «книжный червь». Он сглотнул комок в горле, чувствуя, как его ладони потеют в рукавицах.

– Скоро мы это узнаем наверняка, – произнес он, и его собственный голос показался ему чужим, плоским и неуверенным. – Осторожно. Наготове оружие. Щиты вперед. Ни шагу в сторону.

Они двинулись на звук, как загипнотизированные мотыльки, летящие на огонь. Туннель сужался, становясь все более низким, сырым и тесным, стены его были покрыты липкой, черной, маслянистой слизью, которая неприятно блестела в свете фонарей. Воздух стал густым, трудным для дыхания и сладковато-прогорклым. Наконец, галерея вывела их в небольшой, круглый грот, похожий на пузырь в скале, сферический и неестественно гладкий, словно его выточила вода за миллионы лет, но воды здесь не было и в помине. И там, в центре грота, они увидели Источник звука.

У каменной стены, спиной к ним, сидела сгорбленная фигура в истлевших, покрытых плесенью робах рудокопа. Ее плечи монотонно, с жуткой, гипнотической регулярностью подрагивали в такт ударам. Перед ней лежал большой кусок синеватого, мерцающего тусклым, фосфоресцирующим светом минерала, которого Кедрик никогда не видел. Существо било по нему отломанным, ржавым, кривым куском кирки, но не чтобы раздробить или отколоть кусок, а словно высекало какую-то сложную, повторяющуюся, бессмысленную руну, вдалбливая ее в твердь камня снова и снова, с одинаковой силой, в одном и том же месте.

– Эй, друг! – громко, стараясь скрыть дрожь в коленях, окликнул его Кедрик. – Ты откуда? Мы из Каменного Корня, клан Брайдона! Мы пришли помочь!

Фигура не отреагировала, не обернулась, не прекратила своего мертвого, бессмысленного труда. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. Звук был гипнотическим, сводящим с ума.

Кедрик, чувствуя на себе взгляды своих людей, полные страха и ожидания, сделал роковой шаг вперед через грот. Он преодолел волну тошнотворного отвращения и положил руку на костлявое, трясущееся в безумном ритме плечо существа.

– Тебя слышат, земляк. Мы здесь. Мы выведем тебя.

Фигура резко, с неестественной, щелкающей, роботизированной скоростью обернулась.

Это был не человек. Его лицо было маской немого, абсолютного ужаса: кожа обвисла и почернела, как старая пергаментная бумага, обтягивая череп; глаза были пустыми, молочно-белыми, слепыми шариками без зрачков и какого-либо выражения; а из безгубого, постоянно открытого, беззубого рта не доносилось ни звука, ни стона, лишь слышался сухой, механический скрежет в горле, сопровождающий все те же безумные движения руки. Это была кукла, ужасная марионетка из плоти и кости, управляемая неведомой, чужеродной, бесконечно далекой волей.

– Прах и пепел! Кости предков! – выругался Харган, инстинктивно отступая на шаг и занося свою кирку в боевое положение. – Окаменей! Нечисть! Порождение тьмы!

Кукла поднялась, ее движения стали резкими, угловатыми, роботизированными, нарушающими все законы анатомии. Она бросила на них свой безучастный, слепой взгляд и, издав тот самый, ненавистный, скрежещущий, металлический звук, что слышал Элвин у своего частокола, бросилась на Кедрика с нечеловеческой, стремительной скоростью.

Кедрик едва успел отскочить, на автомате выхватывая из-за спины свой боевой молот «Громогнев». Существо било по нему обломком кирки с нечеловеческой, свирепой силой, и каждый удар, блокируемый древком молота, отдавался огненной болью в его запястьях и локтях. Он отбивался, но тварь не чувствовала ни страха, ни боли, ни усталости. Она была идеальной машиной для убийства.

– Харган! Бегите! Вернитесь в главную галерею! Подкрепление! – закричал он, понимая, что оказался в ловушке, в этом проклятом круглом гроте.

Но старый рудокоп не двинулся с места. Вместо этого его лицо, обычно спокойное и усталое, исказила первобытная ярость.

– За клан! За Каменный Корень! За лорда Брайдона! – проревел он, и с размаху, со всей силой своих могучих, проживших долгую жизнь плеч, ударил тварь в спину тяжелым молотом.

Удар был страшной, сокрушительной силы, способной раскроить камень, но он не причинил ей никакого видимого вреда. Она лишь вздрогнула, как от легкого толчка, и обернулась к новому раздражителю, ее белый, слепой взгляд был полон пустоты. В этот миг Кедрик, воспользовавшись моментом, нанес свой удар. «Громогнев» со свистом рассек воздух и обрушился на голову существа с оглушительным, кошмарным треском. Череп разлетелся на куски, разбрызгав вокруг липкую, черную жидкость, и тварь рухнула на землю, наконец затихнув.

Оба стояли, тяжело дыша, в гробовой тишине грота, нарушаемой лишь их собственными сердцами, стучавшими в унисон, и тихим шипением фонарей. Остальные члены отряда, услышав затихшие звуки битвы, осторожно вошли в грот и замерли у входа, в ужасе взирая на искалеченное, нечестивое тело и на своих командиров, застывших над ним. В их широко раскрытых глазах читался немой вопрос, смешанный с животным страхом.

– Что… что это было, Харган? – выдохнул Кедрик, с ужасом глядя на неподвижное, жуткое тело. – Что это, во имя всех кузниц?!

– Тень, юноша, – мрачно, устало, с бесконечной скорбью в голосе ответил старик, опираясь на окровавленную кирку. – Я слышал сказки у костра, от старых, старых рудокопов, которые слышали их от своих дедов. Говорили, что из Великого Разлома, что проходит глубоко под нами, выползает нечто. Не тварь, не зверь. Нечто. Оно может овладевать слабыми умами, мертвыми телами, делать из живых и мертвых машин для своих непонятных, чудовищных целей. Они не чувствуют боли, сынок. Не знают страха. Не знают усталости. Мы должны уходить. Сейчас же. Пока не поздно. И молотом здесь не поможешь. Нужен огонь. Много огня. Очищающее пламя.

Они бросились назад, к выходу из грота. Но было поздно. Слишком поздно.

Из всех боковых туннелей, из каждой трещины в скале, из-за каждой каменной опоры, из самых теней начали появляться они. Такие же куклы-рудокопы. Десятки. Сотни. Они выходили молча, беззвучно, сплошной, медленно наступающей, неумолимой стеной, сжимая в руках обломки камней, ржавые кирки, свои собственные оторванные кости, куски арматуры. Их пустые, молочные глаза были устремлены на живых, полные безразличного, абсолютного зла. Впереди них плыл тот самый сладковато-гнилостный запах, смешанный теперь с запахом разложения.

Отряд оказался в плотном окружении в главной галерее. Сзади был вход в грот, справа и слева – тупиковые ответвления, а впереди, перекрывая путь к отступлению, – нескончаемая, молчаливая стена мертвецов.

– В круг! Щиты сомкнуть! Приготовить молоты и кирки! – скомандовал Кедрик, и его голос, к его собственному удивлению, прозвучал внезапно твердо, властно и по-отцовски громко.

Воины, поборов животный, парализующий ужас сомкнули ряды, выставив вперед тяжелые щиты и боевые молоты. Рудокопы встали за ними, сжимая дрожащими руками свои кирки и кувалды как оружие последнего шанса.

Началась безмолвная, кошмарная, сюрреалистичная бойня. Молоты и топоры клановых воинов крушили тела противников, кости хрустели, конечности отлетали, черная, вонючая кровь брызгала на стены и лица. Но твари, не чувствуя боли, не издавая ни звука, ни крика, ни стона, шли вперед, хватая живых за руки, за ноги, впиваясь зубами в доспехи, заливая все вокруг липкой, отвратительной жижей. Один за другим храбрые воины падали, сраженные десятками мелких ран, задавленные массой тел, их отчаянные крики и проклятия быстро затихали, подавленные этой бездушной массой, и через мгновение они поднимались уже с пустыми, молочными глазами, чтобы присоединиться к вражеским рядам и обернуть свое оружие против вчерашних братьев.

Кедрик бился как одержимый, как загнанный в угол зверь. Его «Громогнев» крушил все на своем пути, размазывая по стенам омерзительные тела, разбрасывая части тел. Но враги не кончались. Их было настоящее море, поднимающееся из самых глубин.

– Мы не прорвемся, лорд Кедрик! – крикнул Харган, отбиваясь рядом с ним своей испытанной киркой, уже залитой кровью и черной слизью. – Их слишком много! Они нас просто задавят числом! Как лавина! Надо отступать к гроту, попробовать завалить вход!

И тогда, в самый пик этого ада, Кедрик увидел Его. В конце главной галереи, в окружении своих ужасных, безликих слуг, стоял Он. Источник зла. Командир этих мертвых душ. Сердце тьмы в этом подземном царстве. Лордор.

Он был высоким, невероятно худым, неестественно длинным, облаченным в черные, словно живые, переливающиеся синевой и фиолетовым доспехи, которые, казалось, не отражали, а впитывали в себя весь и без того скудный свет, поглощали его. Его лицо скрывал идеально гладкий шлем без каких-либо прорезей или украшений, отполированный, как черный алмаз, и холодный, как космический вакуум. В длинных, тонких, почти скелетообразных руках он держал копье. Оно было выковано не из металла, а из чистой, плотной, пульсирующей тьмы, из самой сути ночи, из анти-материи; от него слезился глаз, сжималось сердце, разум цепенел от невыразимого ужаса, а душа кричала в немом ужасе. Это было Черное Копье Лордора. Орудие конца.

Их взгляды встретились. Вернее, Кедрик почувствовал на себе всепоглощающее внимание этого существа, тяжелое, как горная порода, и холодное, как лед в самых глубоких шахтах. Он почувствовал его разум. Холодный, безжалостный, древний, нечеловеческий интеллект. Бездонный, всепоглощающий голод. И… любопытство. Холодное, научное, отстраненное любопытство, с каким ребенок-садист разглядывает муравьев, которых он медленно сжигает увеличительным стеклом.

Лордор поднял руку в черной, идеально облегающей перчатке, и его армия замерла в мгновение ока, застыв в неестественных, замерших позах, как игрушки, у которых вынули батарейки. Он сделал шаг вперед, скользя, а не идя, не касаясь ногами пола, и его голос прозвучал прямо в сознании Кедрика, тихий, ясный, металлический и абсолютно бездушный, как звон разбитого хрустального стекла:

«Сильный. Волевой. Неожиданно находчивый в бою. Но полный сомнений и внутренних конфликтов. Раздираемый противоречиями. Ты ищешь силу не там, где она лежит, дитя камня и огня. Твой отец слеп, как и все его поколение. Они поклоняются старому металлу, старой морали, тогда как мир изменился, перевернулся с ног на голову. Я могу дать тебе то, чего ты так жаждешь всем своим существом. Не грубую силу молота. Не слепое повиновение традиции. Знание. Понимание истинного устройства мира, скрытого за пеленой реальности. Силу, чтобы изменить этот жалкий, умирающий мир, вырвать его из лап слепого рока и хаоса».

– Никогда! – крикнул Кедрик, сжимая рукоять молота до хруста костяшек, пытаясь вытеснить этот чужой, мерзкий голос из своей головы. – Я не предам свой народ! Я не стану твоим рабом, твоей марионеткой!

«Предать? Я предлагаю тебе спасти. Возвыситься. Посмотри на них. На этих букашек».

Мысленным повелением Лордор заставил одного из только что павших воинов клана, уже поднявшегося с пустыми глазами и окровавленным топором в руках, поднести лезвие этого топора к горлу его же еще живого, раненого, стонущего товарища.

«Они умрут. Все до единого. Медленно и мучительно. Или станут частью чего-то большего, чего-то вечного. Совершенной Системы. Абсолютного Порядка. Без боли, без страха, без этой утомительной, раздирающей тебя на части свободы выбора. Твой выбор, наследник Брайдона. Присоединиться ко мне. Добровольно. Получить силу спасти тех, кого ты любишь – или тех, кого считаешь нужным спасти, – навести тот самый порядок, о котором ты тайно мечтаешь… или умереть в ничтожестве, как и они, и встать в их ряды по моей воле, а не по своей, став еще одним винтиком в моей машине».

Кедрик оглядел поле боя, это побоище, это месиво из плоти, металла и тьмы. Его отряд таял на глазах, как снег в кузнечном горне. Харган, старый, верный Харган, который учил его различать породы руды, отчаянно отбивался от троих таких же бывших рудокопов, но силы его были на исходе, он был весь в крови, его дыхание стало хриплым и прерывистым. Кедрик видел животный, панический страх в глазах своих еще живых людей. Полную, абсолютную безысходность. И он видел пустоту, холодный, безразличный ужас в глазах тех, кто уже пал и встал снова.

Голос в его голове звучал так убедительно, так логично, так соблазнительно. Он говорил то, о чем Кедрик тайно, в самых потаенных уголках своей души, мечтал все эти годы: о силе сломать закостенелый, глупый, консервативный уклад, о знании, которое не прячут в пыльных башнях и архивах, о порядке, строгом и бездушном, который придет на смену хаосу и страданиям. Это был прямой, короткий путь к тому, чего он всегда хотел. Цена? Всего лишь его душа. Его человечность. Его свобода воли. Но разве то, что он имел сейчас, было свободой? Или это была лишь иллюзия, клетка, построенная его отцом и традициями?

– Что… что я должен сделать? – прошептал он, и его голос сорвался на шепот. Ноги его подкосились от ужаса перед собственной слабостью, перед легкостью, с какой он готов был предать все, во что верил, ради призрачного шанса на власть и знание.

«Просто… прими мой дар. Докажи свою готовность служить более высокой цели. Протяни руку».

Лордор метнул свое черное копье. Оно просвистело над головами замерших бойцов, не задев никого, и вонзилось в камень у самых ног Кедрика с тихим, шипящим звуком, словно раскаленный металл опустили в ледяную воду. Оружие было сделано не из вещества этого мира, а из сгустка абсолютной тени, из анти-света, из самой пустоты между мирами. Оно пульсировало холодной, мертвой, отталкивающей энергией, и вокруг него воздух мерцал, искажался и рвался, как ткань.

«Возьми его. Возьми, и знание вселенной будет твоим. Власть над самой материей, над жизнью и смертью. Ты станешь моим первым и самым верным учеником в этом мире. Моей правой рукой. Архитектором нового порядка. Тем, кто принесет истинный мир этому хаотичному миру».

Кедрик посмотрел на гибнущих товарищей. На Харгана, который вот-вот должен был пасть под ударами тех, кого он когда-то называл друзьями. Затем на копье. Искушение было слишком велико, слишком сладко, слишком всепоглощающе. Это был шанс. Единственный шанс не просто выжить, а получить все, чего он всегда желал. Слова отца «докажи, что в тебе есть не только ветер» зазвучали в его уме злой, горькой насмешкой. Вот он, способ доказать. Не отцу. Себе. Всему миру.