Пульс далеких миров: хроники той, кто слишком громко думала

– Открой рот, – велел он. – Это не больно. Это… как первый шаг в другой мир.

Я открыла.

Капля упала на язык – холодная, сладкая, с привкусом чего-то ….томатного?

И тогда…

Я унеслась в прошлое.

***

Вот я – на станции «Прыгун». Новый день. Новая порция хаоса.

За последние две недели я:

– трижды переписала инструкцию к системе переработки отходов («Нет, фраза „если почувствуете запах вечности – бегите“ не подходит для официального документа»);

– пять раз объясняла новому повору, что «инопланетный бульон» – это не еда, а тест на выживаемость;

– перевела дипломатическую ноту от колонии грибных симбионтов, которые обиделись, что мы назвали их «спорами второго сорта» (оказалось, это у них – высшая похвала);

– и два раза спасла Гагарина от «санитарной обработки», убедив уборщика, что он – лицензированный инспектор по тишине.

Я сидела на рабочем месте, пила кофе и болтала с Гагариным.

Приходилось опять переводить инструкции к кибер-отверткам.

– Гагарин, – прошептала я, – ты когда-нибудь видел, чтобы кто-то пользовался этими штуками? Они же выглядят как если бы их придумали в гневе, после того как сломали всё, что можно.

Он щёлкнул антенной – и уполз под пульт. Как знал, что сейчас придет запрос.

– Фэй! – крикнул один из инженеров. – У нас запрос на экстренную стыковку! От норелитов!

– Что? – спросила я. – Они же никогда не запрашивали стыковку! Они вообще не выходят на связь, кроме как раз в год, чтобы поздравить с Днём Планетарного Равновесия!

Но я переключилась на их канал и начала трансляцию. Потому что я – переводчик. И если кто-то хочет сказать что-то важное – я должна это услышать. Даже если это будет звучать как «мы случайно разбудили древнее зло, которое поглотило три планеты, и теперь оно идёт за нами».

Именно так и сказал посол – тихо, боясь, что сами звуки его слов разбудят то, от чего он бежал.

Он был высок и строен, но словно выточен из истончившегося камня: плечи опущены, спина чуть согнута под грузом, который не унести. Глаза – два потускневших кристалла, полных усталости и вины. Голос звучал как шёпот старого архива, где пергаменты крошатся от времени, а буквы стираются от бесконечного перечитывания.

Но он был не просто послом. Он был последним криком умирающей планетарной системы – единственным, кто уцелел, чтобы донести весть о катастрофе.

– Мы ошиблись, – прошептал он, и в этом шёпоте слышалась вся вина и отчаяние, высушенное световыми годами бегства. – Мы хотели понять своих предков. Они жили бесконечно долго. Мы думали – секрет в их крови, в их песнях, в их храмах. Изучали древние тексты, расшифровывали ритмы, искали коды в архитектуре…

Он замолчал, сглотнул, слова царапали горло.

– Но это была не библиотека. Это была тюрьма. И мы… мы выпустили то, что Вейланы, наши далёкие предки – те, кто ушёл в свет – запечатали ценой собственного исчезновения.

Его взгляд устремился куда‑то сквозь стены корабля, в бездну, откуда он явился.

– Это Облако не убивает, – промолвил он, и его глаза потемнели, как погасшие звёзды. – Оно забирает, высасывает сознание. Оставляет тела дышать, сердца биться… но души – засыпают навсегда. Вся наша система… сотни миров… миллиарды душ…

Я успел сбежать. Один. На последнем корабле, с последним генератором надежды – хрупким устройством, способным излучать сигнал, который ещё мог достучаться до тех, кто сохранил память.

– ПОМОГИ – найти прямых потомков Вейланов, если они еще существуют, – продолжил он, и в голосе зазвучала отчаянная настойчивость. – Тех, чья кровь помнит свет. Те, кто ещё может заговорить с тьмой на её языке и сказать: «Назад». У меня осталась одна попытка. Один импульс. Один шанс. Фэйла… ты – переводчик. Разошли моё послание. На всех языках. На всех частотах. Даже на тех, что уже забыты. Пусть услышат те, кто ещё хоть что‑то помнит.

Я кивнула. Пальцы уже летели по панели – включая архивы, активируя древние протоколы, даже те, что помечены «не использовать: вызывает галлюцинации у ИИ». Экраны вспыхнули, заполняясь строками кода, символами, звуковыми волнами. Я запускала каналы, о которых половина экипажа и не подозревала: подпольные сети контрабандистов, заброшенные ретрансляторы, даже частоты, использовавшиеся тысячелетия назад для ритуальных песнопений.

И тут —

ВОЙ.

Резкий, пронзительный, как крик разрываемого пространства. Сигнал тревоги взорвал тишину, заставив вздрогнуть даже самые хладнокровные системы корабля.

– Оно здесь, – прошептала я, чувствуя, как холод пробегает по спине.

Облако. Оно почувствовало посла. Почувствовало страх. Пульс надежды. Запах живого разума, который ещё не спит.

Коридоры взорвались хаосом. Люди бежали, сталкиваясь, крича, пытаясь найти укрытия. Радары ревели, как раненые звери, выдавая хаотичные данные: «Объект не идентифицирован… Проникновение на всех уровнях… Нарушение целостности поля…»

Капитан орал приказы, но его голос тонул в общем гуле паники. Я видела, как он пытается взять ситуацию под контроль – жесты резкие, взгляд метается между экранами, но каждый новый сигнал тревоги лишь усиливает хаос.

– Оно увязалось за вами, – прошептала я, сжимая край панели. – Оно чувствует угрозу. И теперь хочет заглушить её навсегда.

Гагарин, сидевший на моём плече, щёлкнул антенной – коротко, резко, как тревожный код.

Я взглянула на посла. Он стоял неподвижно, уже знал, что произойдёт. Его губы дрогнули, как если бы он хотел что‑то сказать, но вместо этого лишь закрыл глаза.

А потом свет померк.

Экраны погасли. Сирена захлебнулась на полузвуке. И в этой внезапной тишине, как ледяной шёпот, раздался голос – не человеческий, не машинный, а что‑то древнее, забытое:

«Вы разбудили нас. Теперь вы станете нами».

***

Холод пронзил до костей. Я почувствовала, как что‑то тянет меня – не тело, а саму суть, будто невидимые пальцы хватали за душу. Паника вспыхнула ослепительно, и в тот же миг…

Моя рука пропала.

Просто взяла и растворилась в воздухе. Я вскрикнула, глядя, как сквозь полупрозрачную кисть просвечивает панель управления. Пыталась сжать кулак – но пальцы проходили сквозь друг друга, как дым.

– Что… что это?! – голос сорвался на хрип.

Посол резко повернулся. Его глаза расширились – не от страха, а от узнавания. Он шагнул ко мне, схватил за запястье… и замер.

– Ты… – он провёл пальцами по моей исчезающей руке, будто проверял реальность. – Ты становишься бестелесной.

– Я… я не контролирую это! – я попыталась выдернуть руку, но он держал крепко.

– Не бойся, – его голос дрожал, но не от паники, а от волнения. – Это не случайность. Это память крови.

Он приложил ладонь ко мне на лоб, и я почувствовала лёгкое покалывание – будто он сканировал меня невидимыми импульсами. Его зрачки расширились.

– Да… – прошептал он. – Теперь я вижу. В тебе – их кровь. Смешанная, разбавленная временем, но настоящая. Ты – потомок Вейланов. Но не просто потомок…

Он отпустил мою руку. Моя кисть медленно обретала плотность, возвращаясь к обычной материальности.

– Первые из Вейланов могли становиться бестелесными, – продолжил он, глядя на меня с почти священным трепетом. – Но потом… потом они возгордились. Решили, что свет – их собственность. Перестали благодарить. Перестали чувствовать течение. И потеряли эту способность. Остались лишь те, кто помнил: свет – не вещь. Он – движение.

– Но я… я даже не знала! – я сжала и разжала кулак – на этот раз нормально, без эффектов.

– Потому что твоя сила спала, – посол коснулся моего плеча. – До этого момента. До прямой угрозы. Твоё тело помнит то, что разум не знал.

– И как мне теперь с этим жить? – я нервно провела рукой по волосам, невольно косясь на тёмный проём иллюминатора, где клубилась угроза.

– Теперь я понимаю, облако не сможет тебя поглотить, – в голосе посла зазвучала новая твёрдость. – Ты ведь больше человек, чем вейлан. А человеческая природа – это вечный сюрприз. Ты можешь паниковать, ошибаться, нести чушь – и всё равно оказаться тем, кто переломит ход событий.

Он сделал паузу, внимательно глядя на меня, будто пытался прочесть ответ в моих глазах.

– Вейланы утратили способность становиться бестелесными, потому что перестали чувствовать себя частью чего‑то большего. Они начали считать свет своей собственностью. А ты… – он чуть улыбнулся, – ты даже не осознаёшь своей силы, потому что для тебя это естественно. Ты не стремишься владеть – ты просто есть. И именно это делает тебя невидимой для облака.

И облако видит только те формы, что цепляются за материальность. Оно не увидит того, кто умеет растворяться. Ты сможешь пройти сквозь него. Сможешь найти тех, кто ещё сохранил истинную суть Вейланов

– Да я даже кофе сварить не могу без катастрофы на кухне! – вырвалось у меня.

– А это, – его взгляд потеплел, – как раз очень по‑человечески. И очень важно. Потому что тот, кто помнит всё, часто забывает главное: мир не обязан подчиняться нашим планам. Иногда нужно просто довериться течению.

Он шагнул к своему кораблю – маленькому, израненному, с треснувшим иллюминатором, через который виднелось звёздное небо.

– У меня остался один заряд. Один прыжок. На самый дальний край галактики. Туда, где мы ещё не искали. Где, может быть, они ещё живы. Где ещё теплится свет.

– Я даже не знаю, с чего начать! – мой голос дрогнул. – Я не умею…

– Зато ты умеешь удивляться, – перебил он. – И это важнее, чем кажется. Именно это поможет тебе увидеть то, что мы давно перестали замечать.

Облако не поглотит тебя, – посол отступил на шаг, его силуэт дрогнул в тусклом свете ламп. – Потому что ты не дашь ему зафиксировать себя. Ты будешь течь, как свет. Будешь исчезать, как тень. Будешь появляться там, где тебя не ждут.

Мы ворвались в модуль. Воздух дрожал от напряжения, от предчувствия чего‑то огромного, что вот‑вот обрушится на нас. Я одним движением схватила термоконтейнер с Гагариным – он даже не пискнул, знал: сейчас не время для драмы, не время для шуток, не время для моих обычных выкрутасов.

Посол толкнул меня в спасательную капсулу. Его рука задержалась на моём плече на миг дольше, чем нужно, словно он пытался передать мне не только миссию, но и всю тяжесть веков, всю боль своего народа.

– Найди их, – велел он. – Передай им… наши мольбы о прощении. И просьбу о помощи. Ты – наш голос. Ты – наше будущее.

Я открыла рот, чтобы наконец‑то выдать всё, что накопилось: что я не готова, не обучена, не героиня, что у меня даже термоконтейнер с Гагариным толком не упакован… Но слова застряли в горле – посол уже толкал меня внутрь капсулы.

– Я хотела… – попыталась возразить я, но он не дал договорить.

– Только не говори, что ты хотела окончательно запротестовать, – в его голосе проскользнула усталая улыбка. – Время протестов закончилось. Началось время действий.

Дверь захлопнулась с глухим щелчком, отрезая меня от прошлого, от привычного мира, от всех «я не могу» и «это не моя ответственность».

Прыжок.

Боль – острая, всепоглощающая, будто меня разрывали на части, но не физически, а на уровне души, на уровне памяти, которая вдруг проснулась и закричала.

Свет – ослепительный, рвущий сознание на лоскуты, но в этом свете я увидела… увидела то, что было скрыто. Увидела течение. Увидела свет. Увидела путь.

***

Очнулась – полупрозрачная.

Не призрак. Не тень. А что-то между, ещё не решила исчезнуть или остаться.

Вокруг – тишина.

Не просто тишина.

Вселенская.

Та, в которой слышно, как гаснут звёзды.

Гагарина нет.

Ни звука. Ни щелчка.

Но в голове – крик.

Тысяч. Миллионов. Миллиардов.

Каждая душа, поглощённая облаком, оставила след – как ожог на нерве времени.

И среди этого – ощущение.

Не голос. Не мысль.

А присутствие.

Кто-то ищет меня.

Кто-то – не добрый.

Кто-то знает: я – где-то рядом.

Тьма.

***

Очнулась – на корабле.

Белые стены. Белый свет. Тошнота. Кровь из носа.

Корв.

– Оклемалась? – прохрипел он. – Может, теперь расскажешь, кто ты на самом деле?

И огненные глаза-прожекторы впились в меня, словно я – последний виновник в цепи катастроф, которого он наконец поймал.

А я только подумала:

«Гагарин… если ты меня слышишь – пощёлкай. Пожалуйста. Я больше не хочу быть героем. Я хочу просто… быть Фэйлой».

Но в ответ – тишина.

И только где-то глубоко внутри – пульс облака, которое уже ближе, чем кажется.

***

Я с криком очнулась. Белый свет медотсека ударил в глаза, вырывая из кошмара.

Сердце колотилось так, видимо решило устроить побег через рёбра.

С меня градом валил пот. Волосы прилипли к лицу – теперь я официально выглядела как «мокрый мусор из вентиляции, одетый в форму».

Оглянулась – и поняла: я не одна это видела.

Весь медотсек стоял как вкопанный.

Лира – бледная, даже её белые глаза потемнели. В них читались шок и глубокое сочувствие.

Док держал пробирку так, что она вот-вот лопнет.

А Риэль… Риэль смотрел на меня с таким выражением, точно только что прочитал мою душу и нашёл там инструкцию к кибер-отвёртке.

Оказывается, он не просто залез в мои воспоминания.

Он вытащил их наружу – и развернул над кушеткой живую голограмму:

посол, облако, падающие миры, крик без звука…

Всё – в мельчайших деталях.

Даже запах страха – был.

Я сидела на кушетке, свесив ноги, как будто только что упала с орбиты. Руки тряслись, а в голове крутилась одна мысль: «Это было на самом деле? Или я сошла с ума?»

– Вот видишь, Корв, – тихо, но твёрдо произнесла Лира, шагнув ближе. Её голос дрогнул, но она взяла себя в руки. – Девочка не виновата. Она даже не понимала, что с ней происходит. Возможно, она – наше спасение. Ты же видел: она единственная, кто может противостоять облаку. Это не случайность. Это… знак.

Она обвела взглядом остальных, словно призывая их подтвердить свои слова. В её глазах читалась не просто надежда – отчаянная вера в то, что из всей этой катастрофы может родиться хоть что‑то хорошее.

И тут передо мной опустился на колени Корв.

Его руки дрогнули, прежде чем коснуться моих ног, казалось он сам удивился своему порыву.

Провёл от колен к лодыжкам – не ласково, но приятно:

– Всё позади, – бросил он. – Тише. Успокойся.

А я подумала:

«Он что – пытается меня заземлить, как перегруженный реактор?!»

«Святая чёрная дыра… если он сейчас скажет „перегрев на 87%“, я точно умру».

Но самое страшное – я не дёрнулась.

Потому что его руки… работали.

«Рога… такие тёплые на вид, с лёгким янтарным отливом…»

«Стоп! Фэй ведешь себя как фетишистка с манией величия!! У него же есть невеста! А ты тут… сидишь, как дура, и думаешь, как бы потрогать его рога!»

«Да поглотит тебя гравитационная помойка! Он же, наверное, читает мысли! А я тут мечтаю о тактильном контакте с чужим женихом!»

Я резко отвела взгляд.

Но было поздно.

Он приподнял один уголок губ, на секунду, но я поняла…все он уже прочитал…Стыдно то как…

Лира замерла.

Риэль прыснул – и тут же прикусил язык, но в глазах у него плясало: «О-о-о, шеф, ты попал».

А я…

Я просто сидела и думала: «Если я сейчас упаду в обморок – он меня поймает?

А если притворюсь – он меня убьёт? Лучше просто… не двигаться. И снова не думать о рогах».

(Но, конечно, я подумала.)

Глава восьмая. Дружба дороже рогов.

Меня оставили в медблоке «восстанавливаться».

Как после того, когда твои воспоминания вывернули наизнанку и показали всему экипажу в формате голо-спектакля с эффектом запаха страха и лёгкой тошноты, можно просто «восстановиться», как перезагрузить кофе-автомат.

Нет.

Я лежала на кушетке, прикрыв глаза, и притворялась спящей.

Потому что за дверью уже третий раз прошёл Корв – не в своей обычной «я сейчас кого-нибудь разорву на кванты» походке, а в чём-то вроде… задумчивого бреда.

Хвост волочился, рога потускнели, даже янтарь в глазах погас до уровня «тусклый фонарик в заброшенном ангаре».

– Интересно, – пробормотала я, не открывая глаз, – а если он упадёт в обморок от эмоционального перенапряжения, кто будет его ловить? Лира? Капитан? Или опять я – потому что «отродье бездны» теперь и санитарка?

– Скорее всего – ты, – раздался голос сбоку.

Я резко открыла глаза.

Риэль сидел на соседней кушетке, свесив ноги, и жевал что-то зелёное и шипящее – явно умыкнутое из лаборатории Дока. Его чешуйки мерцали в такт жеванию, кажется он был не существом, а живым светофором на перекрёстке эмоций.

– Ты как тут оказался? – спросила я.

– Я всегда где-то рядом, когда кто-то думает о чужих рогах, – ответил он с невинным видом. – Это мой дар. Или проклятие. Зависит от того, насколько громко ты думаешь.

– Я не думала о рогах! – возмутилась я.

– Ага, конечно. Просто мечтала о том, как бы протереть их лавандовой салфеткой. Совершенно неприлично.

Гагарин, сидевший на моём плече, щёлкнул антенной – коротко и осуждающе.

«Ты опозорила весь род переводчиков», – говорил этот щелчок.

– Ладно, – изрекла я, садясь. – Раз уж ты тут… расскажи мне про Вейру.

Риэль перестал жевать. Прищурился. Потом осторожно положил остатки шипящего на поднос и вытер пальцы о край формы – с видом дипломата, который знает, что сейчас начнётся деликатный разговор.

– А что именно тебя интересует? Её любимый цвет? Её мнение о бульоне? Или то, почему она до сих пор не вышла замуж за самого грозного шварха в секторе?

– Последнее, – ответила я. – Просто… любопытно. Чесное вселенское! Я ведь двадцать лет переводила дипломатические ноты. Умею отличить «мы рады сотрудничеству» от «мы вас терпим, пока вы не сломали наш роутер». Так вот… в их «помолвке» что‑то не так. Слишком много молчания. Слишком мало шарфов.

Риэль хмыкнул.

– Шарфов?

– Это метафора.

– Понятно. Ну, раз ты умеешь читать между строк… тогда слушай. Ты права. Он потерял не «невесту». Он потерял друга. Они росли вместе – в школе воинов. Представляешь? Два отпрыска древних родов, которых с детства пичкали доктринами о «чистоте линии» и «долге перед кланом».

– И вместо того чтобы стать винтиками системы, они… – догадалась я.

– …подружились! – Риэль щёлкнул пальцами. – Вейра была единственной, кто мог сказать ему: «Заткнись, Корв, твой гнев уже плавит панели», – и он затыкался. А он – единственным, кто знал, что под её «ледяной невозмутимостью» скрывается ужасный смех, от которого трескались стёкла в столовой. Ну и я ещё знал, конечно, но у меня чешуйки не болтают – только шипят по делу.

– Звучит как дружба. А причём тут помолвка?

– Именно. Проблема в том, что у швархов нет слова «просто друзья». Есть «союзники», «враги» и «обязанные по крови». У швархов есть легенда. Говорят, что когда два носителя «чистой линии» – один с огнём в рогах, другой с льдом в хвосте – соединяются, их потомок сможет заговорить с самой тканью реальности.

– Ого.

– Вейра – из клана Ледяных Хвостов. У неё в жилах течёт не кровь, а почти криогенный конденсат. Корв – из Огненных Рогов. В бою его рога могут расплавить броню крейсера, если он злится достаточно долго. Вместе они – «Огонь и Лёд». Идеальный баланс. Идеальный союз. По легенде – их ребёнок станет Тем, Кто Разговаривает с Пустотой.

– А я думала, у нас в колонии всё плохо с инструкциями к унитазам. А у них – целая мифология про деторождение.

– Именно. Только проблема в том… ни он, ни она не хотят быть частью этой легенды. Вейра, до того как уснула, трижды подавала запрос в Совет Старейшин: «Разрешите мне выйти замуж за трёхголового поэта из сектора Лирика‑7. Он пишет стихи про пыльцу и не боится моего хвоста».

– А Корв? – спросила я.

– Однажды в пьяном угаре (да, швархи пьют – их напиток называется «Янтарный Гнев» и горит даже в вакууме, говорят  он усиливает свечение рогов, но лишает контроля) он признался, что его идеал – женщина, которая не просит его «проявлять генетический потенциал», а спрашивает: «Ты ел?»

Я фыркнула.

– И что? Старейшины не разрешают?

– Они не могут. Потому что если отказаться от брака по легенде – весь клан теряет право носить полные рога. Их обрезают до «почётного укорочения». Представляешь? Корв с рогами по уши? Нет, с рогами по… ну, ты поняла.

– Ужас. Это как лишить меня кофе‑автомата. Только хуже.

– Вот. Так что они молчат. И терпят. И оттягивают свадьбу как могут… А теперь вот её забрало облако, а он… он каждую ночь проверяет её жизненные показатели в системе.

Я помолчала. Потом тихо сказала:

– Жаль, что я её не знала. Хотя… может, и к лучшему. Теперь я не буду думать, что он злится на меня за то, что не я, а она спит в соседней комнате.

– Он не злится, – констатировал Риэль. – Он злится на облако. На легенду. На то, что мир устроен так, словно дружба недостаточная причина, чтобы остаться рядом. А ты… ты просто появилась…

– Кстати… а как Корв вообще оказался на «Белой тени»? – спросила я. – Он ведь воин до мозга костей.

– Это долгая история, – вздохнул Риэль, меняя позу и становясь чуть серьёзнее. – Знаешь, в детстве Корв был… другим. Не таким замкнутым. Его с младенчества готовили к роли воина: закаливали через контролируемые ожоги, учили медитировать на «холодный огонь» – чтобы ярость не сжигала, а кристаллизовалась в силу. В 10 лет он впервые потерял контроль – его рога вспыхнули так ярко, что расплавили тренировочный щит. Вместо похвалы его наказали: неделю провёл в «камере молчания», где должен был научиться «гасить свет».

– То есть его сила с детства считалась… угрозой? – уточнила я.

– Именно, – кивнул Риэль. – Он вырос, зная: его свечение – это порок, который нужно подавлять. Но потом он встретил Вейру. Она не осудила его за вспышки света. Наоборот, записала это в список его «очаровательных недостатков». Они вместе сбегали в заброшенные сектора корабля – она читала стихи (запрещённые как «излишняя эмоциональность»), а он пытался повторить её смех. И его рога мерцали в такт.

– Значит, она была первой, кто показал ему, что свечение – это не слабость? – спросила я.

– Да. Но потом был бой с кибер‑медузами. Корв шёл в авангарде, использовал свечение рогов как оружие. На секунду отвлёкся на крик Вейры – и получил удар в голову. После этого он частично потерял память, а его свечение стало… нестабильным. Кланы объявили его героем, но тайно начали наблюдать – не стал ли он «нестабильным». С тех пор он ещё строже контролировал свет – даже в присутствии Вейры.

– Поэтому он так боится своих эмоций? – прошептала я.

– Не только, – ответил Риэль. – Когда кланы заключили мир, Корв столкнулся с кризисом: его навыки воина стали ненужны. А старейшины настаивали на браке с Вейрой – не из любви, а ради «генетического потенциала». Вейра мечтала о исследованиях, а не о роли матери «пророка Пустоты». И тогда Корв принял решение: отказался от должности в гвардии клана и последовал за ней на «Белую тень». Формально – как начальник охраны. Фактически – как её защитник и друг.

– То есть он выбрал не войну, а её мечты? – задумчиво произнесла я.

– Именно, – подтвердил Риэль. – «Если я не могу быть воином, я буду охранять её мечты», – так он заметил однажды. «Белая тень» стала для него пространством, где можно не гасить свет… хотя он всё ещё боялся полностью отпустить контроль.

– Но откуда ты столько про это знаешь? – с подозрением спросила я.

– Ну а как я достал твои воспоминания о третьем курсе академии, когда ты перепутала перевод «я люблю вас» и «я съем вас», а потом три дня пряталась от посла Ксилора? – широко улыбнулся Риэль, и чешуйки на его щеках зазвенели в ритме смеха.

– Ты не мог! – ахнула я, краснея. – Это же защищённый архив!

– Мог. И сделал, – подыграл он, приложив ладонь к груди. – Вот потому все стараются не касаться меня лишний раз – мало ли какие грязные носки я вытащу наружу. То есть в прямом смысле – однажды я случайно активировал систему очистки и вывалил целую гору носков в коридоре. Но в переносном… – он многозначительно поднял палец, – я вижу то, что другие прячут.

– То есть ты… тоже читаешь мысли? – недоверчиво спросила я.

– Не совсем. Я скорее… как и ты перевожу. Чувства, воспоминания, скрытые сигналы – всё это тоже языки. Просто не все умеют их …воспринимать .