Михаил Булгаков и «универсальное знание» романтизма. Книга 1. Трагедия профессора Персикова

Между тем, внимание Г. Уэллса и М. Булгакова к деталям современного им естествознания, к тенденциям его развития указывают на уважительное их отношение к «механистичной» науке, как части культуры эпохи. Наука присутствует в их произведениях предметно, реалистично.

В «Пище богов» читатель знакомится с содержимым «каморки» для занятий химией Бенсингтона, в которой были газовая печь, раковина (соответственно, был водопровод) и герметически закрывающийся шкаф (121.198), и это описание совпадает с описанием «традиционной» химической лаборатории рубежа XIX-ХХ вв, в которой обязательны были закрытые шкафы со стеклами и рабочие столы с подведенными к ним газом и водой166. Бенсингтон считал свою каморку неудобной, мечтая о «просторной, на двадцать тысяч кубических футов, идеально оборудованной лаборатории» (121.198,199). И, похоже, именно такую описывал в РЯ Булгаков, перечисляя подробно оборудование «комнаты гадов» профессора Персикова: специальный водопровод, новые микроскопы, стеклянные препарационные столы, цейсовский микроскоп с кремальерой и пробковым штативом, лампы с отраженным светом, рефлекторы, шкапы (22.360-361).

В РЯ детально и явно профессионально описан процесс «установки брыжейки лягушки» (22.361) ассистентом Персикова Ивановым. Сцена исследования внутренностей лягушки позволяет увидеть, как по-разному писатели раскрывают тему важнейшего метода для изучения функций внутренних органов в биологии и медицине своего времени – вивисекции, метода живосечения (буквально «резать живым»)167. Этот метод, предполагавший страдание и смерть животного, считался на рубеже XIX-XX вв. «главным орудием физиологического экспериментального исследования, с которым неразрывно связан поступательный ход биологических и медицинских наук»168.

Г. Уэллс, характеризуя деятельность своего профессора физиологии Редвуда, просто отметил, что он «не раз подвергался яростным нападкам антививисекционистов» (121.189), зафиксировав в коротком замечании факт борьбы «широкой публики» с неоднозначным методом в биологии. А вот М. Булгаков описал в подробностях сам процесс вивисекции в лаборатории Персикова: «…на стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и боли лягушка была распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного живота в микроскоп» (22.361). В конце исследования, когда кровь начала сворачиваться, «лягушка тяжко шевельнула головой, и в ее потухающих глазах были явственны слова: «сволочи вы, вот что…» (22.362). Сцена смерти лягушки, кажется, не только наглядно демонстрирует читателю научную значимость вивисекции, но проявляет еще и суть позиции антививисекционистов.

И Уэллс, и Булгаков неоднократно упоминают Германию как пример и образец в науке, как источник особо ценного научного оборудования и опытного материала. В романе «Пища богов» после отказа кузины Джейн Бенсингтону в возможности проводить эксперименты в домашней лаборатории ученый химик, защищаясь, утверждает, что «в Германии… человеку, сделавшему такое открытие, тотчас предоставили бы просторную… идеально оборудованную лабораторию» (121.198,199). Профессор Редвуд сетует, что в Англии не такой широкий размах в биологических исследованиях, как в Германии: «…к сожалению, в настоящее время, по крайней мере у нас в Англии, нет настолько крупных общественных вивариев, чтобы получить необходимый материал, это несбыточная мечта. Вот в Германии – другое дело…» (121.200).

В повести М. Булгакова три посылки с зеркалами и особыми стеклами для изготовления камеры, улавливающей «луч жизни», пришли именно из Германии (22.367), также в этой стране Персиковым был сделан большой заказ опытного материала – куриных, а также змеиных и страусовых яиц. Когда в совхозе «Красный луч» Рокк распаковывает опытный материал, он восклицает: «Заграница… разве это наши мужицкие яйца… <…> немецкие…» (22.399), а лаборатория Персикова в институте оснащена «великолепным цейссовским микроскопом» (22.361) (Цейс (Zeiss) – основатель известной фабрики оптических инструментов в Германии169).

Антураж научных изысканий, прочно связанный у английского и российского писателей с Германией как местом лучшей техники, лабораторий и в целом научных новшеств, соответствует реалиям научного развития рубежа XIX-XX вв. А. Уайтхед, говоря о слиянии в эту эпоху абстрактного знания и технологического процесса в одно целое, указывал на особое место Германии в этом процессе: «Возможности современной технологии впервые нашли практическое воплощение в Англии <…> Немцы же четко реализовали методы, которые позволили им достичь более глубоких пластов рудника науки. Они отказались от кустарных способов обучения. В их технических школах и университетах не ожидали прогресса от появления отдельного гения или внезапного озарения мысли. Успехи немцев в области подготовки ученых вызывали восхищение всего мира. Именно в данной области произошло соединение технологии с чистой наукой, а за пределами науки – с общим знанием. Это знаменовало собой переход от любительства к профессионализму»170.

Г. Уэллс и М. Булгаков, отображая в своих произведениях роль Германии в естествознании своей эпохи, выступают как писатели – летописцы истории науки. Заметна разница в приемах отображения этого факта: Уэллс устами своих персонажей прямо указывает на особое положение Германии в науке рубежа XIX-XX вв., а Булгаков перечисляет атрибуты научного исследования, увязывая их с немецким качеством. Такой прием «немого» выделения не словами, а деталями, кажется, рассчитан на читателя более подготовленного. Данный прием позволил М. Булгакову подчеркнуть высочайший уровень научного эксперимента профессора Персикова и, соответственно, уровень его квалификации.

Такую же скрупулезность и внимание писателей к нюансам научного процесса в новомодном естествознании мы видим в описании сути открытий и хода экспериментов ученых – главных героев.

Г. Уэллс, обозначив занятия ученых: физиологию мышечных рефлексов (профессор Редвуд), ботанику и химию алкалоидов (Бенсингтон) – достаточно подробно описал схему открытия «Пищи богов», а также последовательность экспериментов с нею.

«Идея Пищи принадлежала мистеру Бенсингтону. Но подсказала ему эту идею одна из статей профессора Редвуда в «Философских трудах», а потому, прежде чем развивать ее дальше, он посоветовался с автором статьи – и правильно сделал. Притом предстоящие исследования относились не только к химии, но в такой же степени и к физиологии» (121.194). Представленный тандем ученых – химик и физиолог – отображает логику открытия в романе Уэллса: тесную взаимосвязь внутренних химических реакций в клетках живого организма и изменений в скелетно-мышечной массе этого же организма. Интересно, что в своей пьесе «Адам и Ева» (АЕ) Булгаков позже повторит эту основополагающую логику познания в биологии: всемирно известный химик Ефросимов, сделав изобретение, защищающее живые клетки от ядовитых газов, отправляется на консультацию к другому ученому – физиологу Буслову.

Г. Уэллс в романе «Пища богов» подробно рассказывает читателю о сути исследований физиолога Редвуда: рост любого живого организма в естественной природной среде происходит скачками из-за присутствия в нем особого вещества, этому росту способствующего, «ничто не растет постоянно и равномерно… постоянный и равномерный рост вообще невозможен» (121.195). Истощаясь в организме по мере этапа роста, запас особого вещества должен быть возобновлен, и в этот период организм не растет. Редвуд посчитал, что «все это поможет нам пролить свет на не разгаданное доныне значение некоторых желез внутренней секреции» (121.195), и хотя об этом прямо не сказано в романе, но именно проблемой выработки организмом особого вещества железами внутренней секреции занимался друг Редвуда, химик Бенсингтон, «исследуя алкалоиды, особенно благотворно воздействующие на нервную систему» (121.196). Отметим, что в этом кратком замечании Уэллс определил предназначение алкалоидов – щелочных веществ, выделяемых из растительного сырья, которые могут быть как ядом, так и лекарством для человека171 (к алкалоидам, например, принадлежит морфин).

Уэллс использовал графический рисунок для схематического отображения естественного скачкообразного роста организмов в природе. Изображенная писателем прямо в тексте романа волнообразная винтовая линия очень похожа на схему спирального движения в его плоскостном отображении – именно так характеризует спираль «Новый полный словарь иностранных слов…» 1912 г. издания: «Спираль… – кривая, делающая бесконечное число оборотов вокруг какой-нибудь точки или оси… черта обводом, улиткой, винтом на плоскости»172. Именно принцип спирального движения, с его неравномерностью, подходит для уэллсовского объяснения естественного, то убыстряющегося, то замедляющегося, роста живых организмов в природе.

Для отображения прямолинейного и постоянного роста, который начинался после приема Пищи богов, Уэллс использовал рисунок прямой линии, один конец которой полого поднимался вверх. Именно таким – непрерывным, без пауз – становился рост живых организмов после приема особой субстанции, созданной учеными в романе (отметим, что в романе Уэллса название «Пища» всегда пишется с большой буквы). Рисунки, похожие на схемы, в романе Уэллса отчасти пародируют трактат науки того «сорта», которой заняты его ученые, излагавшие истины с помощью графиков и диаграмм, их присутствие позволяет наглядно представить суть действия Пищи, разворачивающей «спираль» естественного роста в прямую линию роста искусственного.

Суть многообещающего открытия в романе Г. Уэллса такова: химик Бенсингтон, экспериментировавший с растительными экстрактами, воздействующими на гормональный фон организма и, соответственно, на нервную систему и весь организм, использовал выводы физиолога Редвуда, зафиксировавшего скачкообразный рост организмов, и создал особое вещество, которое позволяло организму расти непрерывно.

Хорошо заметна научная релевантность писателя Г. Уэллса при объяснении им природы нафантазированного им особого вещества; в романе осуществлена идея создания фантастических образов на базе научных фактов. Знаток основ современной ему биологии писатель оперирует научными данными, лишь немного выходя за границы уже известного науке, в частности – физиологии растущих организмов и химии алкалоидов. Совместное открытие героев романа в целом ни в чем не нарушает научные принципы и внешне выглядит вполне реализуемым в будущем, по мере развития науки. Для понимания одинаковой погруженности Г. Уэллса и М. Булгакова в тематику внутренней химии живого организма и связи ее с физиологией отметим, что помимо фабулы пьесы АЕ повести М. Булгакова «Морфий» и «Собачье сердце» созданы с опорой на те же познания в области биологии, на которые опирался Г. Уэллс в «Пище богов». Морфий – алкалоид, применявшийся в лечебной практике булгаковской эпохи как обезболивающее и успокаивающее нервную систему вещество, и морфий – наркотик, яд, уничтоживший личность главного героя повести Булгакова, а в повести «Собачье сердце» научная идея профессора Преображенского о решающей роли желез внутренней секреции на развитие организмов является центральной в сюжете, и именно на внутренние железы в своих опытах с алкалоидами стремился влиять уэллсовский Бенсингтон в «Пище богов».

В повести РЯ М. Булгаков, подразумевая результатом действия персиковского луча, как и уэллсовская Пища, «ломающего и опрокидывающего все законы» (22.364) взрывной рост живой материи, задействовал в открытии своего героя «оптический» фактор. Безусловно, судя по приведенным примерам задействования внутренне-химического фактора в других булгаковских произведениях, в РЯ влияние луча подразумевает изменения под его воздействием «химии» тел, неслучайно Персиков говорит журналистам, что луч, «возможно, повышает жизнедеятельность протоплазмы» (22.370), т.е. влияет на органический состав живой клетки173. Акцент в открытии Персикова сделан на световой, направленно действующей, энергии, ускоряющей рост организмов. Профессор, исследуя «обыкновенный неокрашенный препарат свежих амеб» (22.361), вдруг обратил внимание на «цветной завиток, похожий на женский локон» (22.362), и торчащий из завитка ярко и жирно выделявшийся луч ярко-красного цвета, который выпадал маленьким острием как «красный заостренный меч» (22.365). Этот луч назван непрочным дитятей, случайно родившимся при движении зеркала и объектива микроскопа (22.365), причем добыть его можно было только от электрического света, «в спектре солнца его нет» (22.366).

Ассистент профессора Иванов сыграл особую роль в открытии: когда он отозвал Персикова поглядеть брыжейку лягушки, амебы лежали под воздействием красного луча полтора часа. «Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, – сказал ученый, – иначе я его так бы и не заметил» (22.364).

Во второй и третьей главах повести М. Булгаков акцентирует внимание читателя на естественном инструменте в научном открытии – глазе ученого, главенствующем в паре с искусственным и рукотворным «оком» микроскопа. Первый момент, связанный с открытием, описан как заминка Персикова при рассматривании амеб в микроскоп: «Длинные пальцы зоолога уже вплотную легли на нарезку винта и вдруг дрогнули, и слезли. Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдруг насторожился, изумился… <…> Вся жизнь, его помыслы сосредоточились в правом глазу. Минут пять в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса препаратом» (22.362). Далее Булгаков упоминает персиковский «наметанный глаз виртуоза» (22.365), описывая подробно последствия великого открытия, а в финале звучит эпитафия профессору и вновь упоминается луч и его особая связь с «глазом» / «взглядом» профессора Персикова: «Необозримые пространства земли еще долго гнили от бесчисленных трупов крокодилов и змей, вызванных к жизни таинственным, родившимся на улице Герцена в гениальных глазах лучом, но они уже не были опасны…» (22.426).

Г. Уэллс, создавая образы своих «маститых ученых» в романе «Пища богов», типизировал и обобщал, говоря о «скромных маленьких ученых», создающих «нечто изумительное, необычайное, что сулит человечеству в грядущем невообразимое величие и мощь» (121.192), а для М. Булгакова уникальность личности исследователя – важнейший «ингредиент» в любом научном открытии: «Не бездарная посредственность… сидела у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков!» (22.362); само великое открытие – «луч жизни» – исчезает вместе с памятью о Персикове: «Имя профессора Владимира Ипатьевича Персикова оделось туманом и погасло, как погас и самый открытый им в апрельскую ночь красный луч» (22.426). Повторить открытие больше никому не удалось: «Очевидно, для этого нужно было что-то особенное, кроме знания, чем обладал в мире только один человек – покойный профессор…» (22.426).

Это замечание в финале повести очень важно: оно сдвигает представление об открытии профессора Персикова из мира реального в мир метафизический, позволяет связать воедино физическое явление с представлением ученого о нем. И здесь же М. Булгаков явно усиливает только намеченный в сцене открытия луча при работе зоолога Персикова в лаборатории образ человеческого взора как естественного инструмента, работающего в паре с техническим приспособлением, инструментом лаборатории. Не прибегая к авторским словесным объяснениям, как Г. Уэллс, Булгаков создает представление о важности и судьбоносности «глаза ученого», а в метонимическом переносе значения – о роли личности в науке, «научных взглядах», имеющих личностное измерение, как важнейшем «источнике» в деле создания научных теорий. Судя по идеям, высказанным в финале повести, в указании писателя на «гениальный глаз» ученого как место рождения таинственной силы, могущей вызвать опасность для людей и всего мира, в булгаковском мировоззрении человеческая личность является главенствующим «инструментом» в познании.

Этот вывод тем более важен, что, заметное в романе Г. Уэллса и повести М. Булгакова стремление отобразить реалии науки эпохи рубежа XIX-XX вв. касалось в том числе процесса институционализации научных исследований. Упоминание Г. Уэллсом связи главного открывателя Пищи богов, мистера Бенсингтона, с Королевским обществом и Химическим обществом Англии (2121.189) фиксирует тенденцию в науке к возрастанию роли коллективных форм познания. На это же «работает» упоминание Уэллсом журнала «Философские труды», благодаря которому главный герой – мистер Бенсингтон, смог познакомиться с трудами профессора Редвуда и в итоге этой «кооперации» создал Пищу богов. По мнению историков науки, журнал «Philosophical Transactions» занимал особое место на первых этапах институционализации научного познания в Англии174. То, что в «Пище богов» отображено в деталях, относящихся к научной деятельности главного героя, в другом романе Г. Уэллса подтверждает реплика главного героя другого романа «Первые люди на Луне» (1901 г.), Кейвора, достигшего Луны и объясняющего лунным жителям, селенитам, особенности устройства земной науки. Кейвор говорит о том, что для преодоления ограниченности отдельного «ума» наука на Земле развивается «благодаря соединенным усилиям бесчисленного количества маленьких людей»175. Особо отметим, что Общества ученых, упомянутые Г. Уэллсом, отличала финансовая независимость от короля (оно существовало на взносы членов общества и пожертвования граждан) и созданы они были по частной инициативе самими учеными176.

Место работы профессора Персикова в булгаковской повести РЯ – IV государственный университет и зооинститут (22.357), находящиеся в ведении государства, о чем свидетельствуют обвинения Персикова в адрес наркома просвещения по итогам голодного 20-го года, когда в террариях от бескормицы погибла вся живность (22.359), а также курирование его эксперимента с лучом «отделом животноводства при верховной комиссии» (22.391). М. Булгаков в истории своего героя, как и Г. Уэллс, отображает переход от науки «любительской» к науке профессиональной, связанной с коллективными усилиями узких специалистов, организованно трудящихся в специальных учреждениях, а также фиксирует огосударствление научного познания в советской России, показав, что университет и институт, в которых работает главный герой, финансово и технически находятся на содержании государства, это находит подтверждение в симметричности событий в стране и в научной деятельности Персикова: по мере преодоления кризиса в стране институт Персикова тоже стал оживать и меняться к лучшему (22.359,360). В этой связи утверждаемая М. Булгаковым важность личности исследователя в научном познании в условиях точно отображаемой писателем тенденций к возрастанию в науке роли коллективного труда и административной опеки его извне, позволяет сохранить и использовать для целей автора повести традицию «старой» формы познания, в которой существовал Фауст, ученый-одиночка, «любитель», финасово ни от кого не зависящий, самостоятельно ставящий себе цели в познании и идущий к ним.

Возвращаясь к открытию булгаковского профессора, отметим, что оно связано с тремя факторами: особенностями отражения светового луча в зеркалах и неким его особым свойством воздействовать на живые организмы (внутри химический фактор здесь подразумевается), случайным стечением обстоятельств в проведении опыта и фактором «гениального глаза»/ личности ученого. Все эти факторы, в отличие от уэллсовских, где в открытии ученых подчеркнута польза научной кооперации, акцентируют непредсказуемость открытия и связь его с уникальностью личности исследователя.

В описании научной деятельности Персикова и ее фантастических результатов, М. Булгаков, как и Г. Уэллс, демонстрирует глубокую погруженность в естествознание, а иногда даже чрезмерно «учен», используя специальную терминологию, которая, похоже, выполняет ту же роль, что и схемы-рисунки в романе Г. Уэллса, – ввести читателя в круг понятий естествознания, науки нового сорта. Так, озвучивая суть своего открытия, Персиков говорил: «…действие луча на дейтероплазму177 и вообще на яйцеклетку изумительно» (22.368). Узкоспециальные термины М. Булгаков использовал в беседе Персикова с ассистентом Ивановым, в реплике которого звучало упоминание романа Г. Уэллса: «Владимир Ипатьевич, герои Уэллса по сравнению с вами просто вздор… А я-то думал, что это сказки… Вы помните его «Пищу богов?» (22.368). И здесь обнаруживается еще одно важное предназначение специальных терминов из биологии в повести Булгакова.

Писатель определил место упоминанию литературного произведения Г. Уэллса в научной беседе двух своих героев-ученых, демонстрируя этим стремление не просто вести литературный диалог с английским писателем, но и обозначить научное измерение этого диалога, в котором отдается дань познаниям в биологии английского собрата по перу и одновременно обозначается уровень собственных естественнонаучных знаний. В этой своеобразной «ученой беседе» двух писателей интересно отличие деталей воздействия луча Персикова от воздействия Пищи богов в романе Уэллса. Г. Уэллс писал о введении в уже сформировавшийся, но только начинающий расти организм Пищи, созданной на основе сильнодействующей вытяжки из растений, что позволяло железам внутренней секреции организма работать беспрерывно и, соответственно, обеспечивать непрерывный рост. Булгаков же в повести описал воздействие особо направленной энергии света на яйцеклетку, то есть на организм в его зародыше. В основе фантазии Уэллса и Булгакова, таким образом, лежат правдоподобные предположения о возможных и еще не открытых закономерностях специального воздействия на живые организмы: Уэллс использовал «лазейку» в химии алкалоидов, еще не исследовавшей все возможности растительных экстрактов на рост организмов, а Булгаков – вольно расширил представление о возможностях света и тепла. Также, судя по иным деталям описанных ими открытий, оба писателя свои познания в биологии и смежных с нею естественнонаучных дисциплинах сочетали с древним опытом: камеры профессора Персикова схожи с «египетскими печами», инкубаторами, которые были известны еще в Древнем Египте178 (в конце XIX в. появились инкубаторы, использующие тепло от ламп, что еще больше усиливает сходство), Уэллс же в описании открытия своих профессоров также упомянул «инкубаторы и брудеры179» (121.201), а также использовал древнее знание о влиянии качества пищи на рост организмов.

Описание хода экспериментов, выявляющих практическую значимость сделанных научных открытий, в романе Г. Уэллса и повести М. Булгакова также детально и логически соответствуют теории и практике естествознания рубежа XIX-XX вв. В романе «Пища богов» химик Бенсингтон, чтобы «впервые на Земле кормить алчущих Пищей богов» (121.201), купил опытную ферму в местечке Хиклибрау (графство Кент), в темной лощине с заброшенным домом, и нанял скорняка мистера Скиннера/Скулита180 и его супругу для проведения экспериментов с Пищей.

Упомянутая Г. Уэллсом опытная ферма – отображение реального факта в истории науки, связанного с возникновением в середине XIX в. учения о необходимости проведения опытов в сельском хозяйстве на «крупном материале» и, соответственно, с появлением опытных станций, ферм и полей, на которых велась научная разработка вопросов растительной и животной физиологии, имеющей отношение к производству растительных и животных продуктов181. Ученые в романе Г. Уэллса первые испытания чудодейственного порошка хотели провести на головастиках, обосновывая это так: «Научные опыты всегда проделываются над головастиками, ведь головастики для того и существуют на свете» (121.197-198), но затем решили использовать цыплят. С XIX в. головастики служили важным материалом для научных исследований в биологии и были необходимой принадлежностью каждой биологической лаборатории182. В реплике профессора Редвуда по поводу отказа от головастиков Уэллс также использовал известную биологам его эпохи логику научного обоснования преимуществ «крупного опытного материала» над «мелким»: «Очень неправильно поступают физиологи, проделывая свои опыты над слишком мелкими животными, сказал Редвуд. Это все равно, что ставить химические опыты с недостаточным количеством вещества: получается непомерно много ошибок, неточностей и просчетов. Сейчас ученым весьма важно отстоять свое право проводить опыты на крупном материале» (121.200). Именно такой логикой руководствовались вивисекционисты, рассматривая как наиболее удобный и дающий наиболее верные результаты «крупный материал» и прямо указывая на его использование ввиду невозможности и неэтичности использовать в качестве «опытного материала» человека183.

В повести М. Булгакова профессор Персиков, желая испытать свой луч, не просто упоминает классический вариант опытов над головастиками, но и проводит его, выведя в результате из лягушачьей икры злых и прожорливых лягушек, которых пришлось уничтожать ядами (22.368). К мысли об использовании кур как «опытного материала» Персиков приходит после изменения общественной ситуации в стране: в республике начался куриный мор, и властями было решено использовать открытие профессора для возобновления куроводства. Так в кабинете Персикова появился Рокк/ «Рок с бумагой» (22.392) – чиновник, заведующий показательным совхозом «Красный луч». Общая с уэллсовской схема эксперимента: из лаборатории ученого он переносится на опытную площадку, – у М. Булгакова сохранена, однако детали содержат важные отличия. Если в романе Г. Уэллса местом для опытов выбран заброшенный хуторок частного владельца, его выбор, а также подбор исполнителей эксперимента осуществлен одним из создателей Пищи, мистером Бенсингтоном, и он же в последующем курировал кормление Пищей цыплят, в повести М. Булгакова «опытная ферма» соотнесена с двумя видами традиционного хозяйствования в России: помещичьим хозяйством и созданным на его основе совхозом, также эксперимент с момента переноса его в «поле» был полностью оторван от наблюдения и руководства профессором Персиковым. «Я не даю своей санкции на опыты с яйцами… Пока я сам не попробую их…», – говорил Персиков, протестуя в беседе с советским начальством против насильственного вывода эксперимента из стен научной лаборатории (22.394). «Что-то квакало и постукивало в трубке, и даже издали было понятно, что голос в трубке снисходительный, говорит с малым ребенком. Кончилось тем, что багровый Персиков с громом повесил трубку и мимо нее в стену сказал: – Я умываю руки» (22.394). Изобретение было насильственно вырвано из рук профессора, что связано в повести с неотвратимой силой судьбы в образе чиновника Рокка на службе у государства, в то время как Г. Уэллс в своей истории сохранил кураторство ученых над ходом эксперимента на ферме, связав неудачу его с безграмотностью частных, а не государственных исполнителей – четы Скилетт. Вообще, пространство, в котором начинает жить открытие Персикова в повести М. Булгакова, значительно жестче опекается разнообразным вниманием со стороны, нежели пространство уэллсовских персонажей.